Текст книги "Человечность (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Она улыбнулась. Узнавание пришло запоздало, лишь когда она краем глаза заметила лежащую на ее же столе брошюру.

– Добрый день, господин ректор, – негромко сказала она и склонила голову.

Тот улыбнулся ей в ответ и взмахнул рукой, призывая расслабиться.

– Я лично подписывал ваше приглашение, Станислава.

Он присел к ним, на самый край свободного стула, то ли собираясь уйти, как только договорит, то ли боясь помять свой идеально отутюженный костюм.

– Я недостойна такой чести, – пробормотала она, силясь не отшатнуться как можно дальше.

Виски ныли, сердце застряло комком в горле и часто пульсировало.

Стереть эту проклятую улыбку, сделать эту кипельно-белую рубашку красной от крови, разбить гордый профиль. Эта линия губ должна стать кривой, рваной и опухшей. Эти ресницы должны слипнуться от крови. Этот голос должен охрипнуть и сорваться…

«Он должен узнать, что значит боль», – мелькнуло в ее голове, и Стана похолодела. Этот бред был слишком похож на ее сны, кошмары, которых не было. Этот бред порождал страх, но она не могла, просто не могла смотреть на ректора и не представлять, как он будет умолять ее о пощаде. Ее?

– Я… – Стана запнулась, вскочила с места, отвесила глубокий поклон и замерла, не разгибаясь. Не смотреть на него, не видеть его лица. – Боюсь, я вынуждена отказаться. И, прошу прощения, мне пора на работу. Всего доброго, господин ректор, – разогнуться, развернуться, склонить голову, крепко зажмурившись. – Всего доброго, профессор Ланской.

Она сбежала, не оборачиваясь, не глядя даже по сторонам. Она летела к остановке, надеясь на то, что автобус будет уже там или, хотя бы, придет сразу – и ей повезло.

«Алек, спаси меня», – думала она по дороге, закрывая лицо руками и раскачиваясь на сидении из стороны в сторону, как безумная в припадке.

«Спаси меня, Скай», – вторя ее мыслям, шептал кто-то в ее голове.

Через КПП она пронеслась, почти не останавливаясь. Даже с охранником не поздоровалась – ткнула идентификационной картой в считыватель и побежала дальше. К Алеку. Домой.

Ввалилась в прихожую и, не разуваясь, поднялась в спальню, откуда доносилась негромкая музыка. Кажется, ее здесь не ждали: он с закрытыми глазами лежал на кровати в обнимку с гитарой и что-то играл, напевая себе под нос. Мелодия была незнакомой. Голос – хриплым, не попадающим в ноты и безобразно пьяным. Когда она ввалилась в комнату, Алек приоткрыл один глаз, криво улыбнулся, но больше никак не отреагировал. Продолжал сосредоточенно перебирать струны, не дожимая аккорды.

Гитара жалобно стонала. Стана кинулась к нему, ничком падая рядом и говоря, говоря, говоря. Она рассказывала все и вся: всю свою жизнь, все что случилось за эти недели, все, что произошло сегодня.

– Мама… приглашение… сны… ректор…

Ей самой ее неожиданная исповедь казалась бессвязным набором слов, но Алек не останавливал ее, слушал молча. Продолжал играть.

Когда он закончила, он отложил гитару и развернулся к ней. Тонкие пальцы скользнули по волосам, запутались в них и разобрали пряди. Он смотрел пристально и печально, слишком серьезно для человека в той степени опьянения, которую выдавал его голос.

Он улыбнулся и обнял ее, крепко прижимая к себе, а потом резко оттолкнул. Он поднялся единым, слитным движением, незаметным человеческому глазу, подхватил ее на руки и отнес вниз.

– Я завалил тестирование, Стана, – бросил он, открывая дверь. – Не приходи больше.

Она даже не поняла, как оказалась на улице. Просто тепло коридора вдруг сменилось пронизывающим ветром и снежной крошкой, больно жалящей открытые, влажные от слез щеки.

Кажется, она что-то кричала. Кажется, она проклинала его.

Кажется, она плакала и умоляла ее впустить.

Это было безумие, и когда оно закончилось, Стана поехала домой, чувствуя пустоту глубоко в душе, в местах, о существовании которых она даже не подозревала раньше.

«Я все равно вытащу тебя оттуда», – написала она Алеку глубокой ночью, выплакав все слезы.

И заснула, в кои-то веки, вообще не вспомнив про свои кошмары. Не радуясь и не жалея.

Стане было все равно.

========== Акт одиннадцатый – Cogita et visa (Замыслы и намерения) ==========

Нужда сильнее, чем закон.

(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)

Ей снился сон: она стояла перед дверью, обхватив себя руками и мелко дрожа. Голова раскалывалась на части, мир перед глазами мерцал то красным, то серым. Ей было страшно и больно, но вдвойне страшно было протянуть руку и открыть эту дверь.

Она выдохнула и схватилась за ручку. Руку свело судорогой – она отшатнулась и хрипло вскрикнула чужим мужским голосом. Это было не ее тело, это была не ее ладонь со скрюченными пальцами, хватающаяся за воздух.

Эта боль и этот страх тоже были чужими.

Она решительно взялась за ручку и распахнула дверь. Комната за ней была пуста: эдакий гибрид кухни и гостиной, условно разделенный на две части высокой барной стойкой, заставленной моделями самолетов. Жилище маньяка. Пахло кофе и чем-то спиртным, то ли почти выветрившимся, то ли запах натянуло из другой комнаты, дверь в которую была приоткрыта. Через щель просочился лучик света – четкая полоса на черном ковре. Спальня?

Оттуда донесся мелодичный смех, потом гулкий звук падения и вскрик, плавно перешедший во вздохи и сладострастные стоны. Ее передернуло, страх усилился. Хотелось развернуться и уйти. Заткнуть уши и усесться на пол, раскачиваясь из стороны в сторону. Я в это не верю, а значит – этого нет, нет, нет…

Она сдавленно застонала и пошла вперед. Маленькими неуверенными шагами на свет. Один шаг – мир окрашен алым, другой – серые тени мечутся по углам, третий – тени стекают со стен, багровые и блестящие, словно свежая кровь. Она закричала, в спальне кто-то выругался. Каждый шорох отдавался пульсацией в висках, звук шагов заставил ее рухнуть, как подкошенную, и, поскуливая от боли, сжаться в комок.

Щелчок выключателя – яркий искусственный свет резанул по глазам. Она ткнулась в ковер лицом, чувствуя, как жесткий ворс царапает кожу. Кто-то удивленно вскрикнул, звук шагов смазался на миг – два удара сердца – и на ее плечо легла большая ладонь.

Кто-то обнял ее, развернул, прижимая к себе, пряча от света. Кто-то успокаивающе шептал нечто невразумительное, гладил по голове и спине, и мышцы наконец расслабились, а боль и страх отступили. В мир вокруг вернулись краски – и она неуверенно подняла глаза.

На нее смотрел Скай, встревоженно и нежно. Он что-то спрашивал – она помотала головой и встала. Тело слушалось беспрекословно, казалось, то, что было миг назад – было давно и не с ней.

Шорох сзади застал ее врасплох, она обернулась на звук: в дверях спальни стояла обнаженная рыжая девушка. Дивно красивая, хрупкая и эфемерная, она смотрела на нее недоуменно.

– Что ты здесь делаешь? – спросила эта девушка.

– Прости, Скай, – хрипло шепнула она, разворачиваясь к нему. – Все хорошо, все уже хорошо.

Она кивнула им обоим и, развернувшись на каблуках, побежала прочь. В ушах свистел ветер, в висках занималась знакомая ноющая, пульсирующая боль.

«Спаси меня, Скай», – подумала она, чувствуя на губах солоноватый привкус не то слез, не то крови.

Она споткнулась и полетела вниз на груду битого стекла, чувствуя, как расходится кожа под острыми гранями, как осколки впиваются глубже и глубже. Она попыталась закричать, но дыхание перехватило, а под ней разверзлась знакомая бездна.

Она падала глубже и глубже, чувствуя себя Алисой из сказки, пока кто-то не обхватил ее за талию и не дернул наверх, останавливая это бесконечное падение. Она развернулась: Алек смотрел на нее и шало улыбался. Он сдул с лица длинные пряди, рассмеялся и отпустил ее. Просто остался стоять напротив и смотреть, как она судорожно ощупывает лицо, сухое и чистое, будто не было ни падения, ни пропарывавших кожу острых граней.

– Алек, – шепнула она.

Он улыбнулся и пошел прочь, поманив ее за собой. Она послушно последовала за ним.

Они шли и шли, по серому, влажному будто от дождя асфальту. Мир вокруг был черным, а, может, его и не было. Была пустота и дорога у них под ногами. И из этой пустоты впереди вдруг выросло зеркало – просто гладкая поверхность без рамы. В зеркале не было ее. Только Алек.

А он вдруг с силой впечатал в него кулак, и по стеклу во все стороны поползла сеточка трещин.

Зеркало стало осыпаться им под ноги, медленно, словно воздух был плотным, а она стояла и смотрела в его осколки, каждый из которых отражал что-то свое: улыбающийся Алек, плачущий Алек, Скай в обнимку с ним, темноволосая девушка, кажущаяся ей смутно знакомой – хоровод лиц и рук. Последний осколок упал ей в ладони, и она, мгновение поколебавшись поднесла его к лицу. В нем отразилось лицо Алека, бледное и испуганное. Зеркальный Алек шевелил губами, что-то твердя – Алек, стоящий рядом с ней улыбнулся, провел пальцем по острой грани осколка в ее руках, и тот вдруг взорвался фонтаном крови.

Она облизнула губы, чувствуя вкус соли и металла. Она посмотрела на свои руки, по локоть залитые кровью.

Она закричала.

Алек засмеялся.

Кровь капала на серый асфальт, окрашивая его в густо-черный. Кровь собиралась в лужицы, которые стекались в одну. Кровь текла и текла, пока лужа не превратилась в большое мутное зеркало, искажающее отражающийся в нем мир. Из темно-алой глади всплыло лицо. Длинные ресницы дрогнули, веки поднялись, и на нее взглянули красивые светло-карие глаза.

Живые.

Губы шевельнулись, складываясь в улыбку.

Что-то коснулось ее щиколотки, она с трудом удержалась на месте и посмотрела вниз. Тонкая женская ручка с изящными пальцами и аккуратным маникюром вцепилась ей в ногу, пытаясь, неловко перебирая пальцами, уцепиться выше.

Она улыбнулась в ответ и наклонилась, хватаясь за эту руку и вытягивая девушку из лужи.

– Спасибо, – хрипловато шепнула та, обнимая ее за шею. – Пора просыпаться.

Удивиться она уже не успела.

Проснувшись, Стана еще долго лежала, глядя в потолок. Сон не оставил после себя привычного липкого ужаса. Не было ни отвращения, ни страха – только странная печаль и ей самой непонятная затаенная радость. Когда она пыталась закрыть глаза – она видела это окровавленное лицо с живыми и ясными глазами, в которых не было обреченности, лишь отчаянная решимость. Этот образ не отпускал, он преследовал ее весь день, и еще один, и еще. Кошмары не приходили, но она засыпала и просыпалась, видя это лицо. И свои руки, залитые кровью.

В промежутках между попытками забыть этот сон и воспоминаниями о нем – Стана думала об Алеке. Обещание вытащить его было так легко дать и так тяжело сдержать. Гениальную идею пойти к начальству и всем там доказать, что они неправы, она оставила в первый же день. Мало того, что ничего хорошего из этого не выйдет, так еще и ей самой придется объяснять, отчего ни в одном ее отчете не упоминается, что подопечный отличался от овоща по агрегатному состоянию.

Уволят, в лучшем случае. В худшем – и думать не хотелось.

«Я вытащу тебя, обещаю», – писала она Алеку день за днем, но не делала ровным счетом ничего. Не считая моральных терзаний, разумеется. Стана не считала. Она нарезала круги вокруг библиотеки, проходила мимо кабинета Ская раз за разом, допоздна – а зачастую, и вместо пар – сидела в кафетерии. Но профессор будто бы избегал ее общества, а искать его специально у девушки не хватало смелости. Да и что ему сказать? «Знаете, профессор, я тут по работе познакомилась с одним пострадавшим модификантом…»? Бред…

Стана потрясла головой и вздохнула. Следующей парой шла микробиология, но никакого желания потрясать госпожу Осаки своими знаниями девушка не испытывала. Равно как и слушать про особенности нейров – Джейк перескажет, еще и добавит личных впечатлений. И у него, определенно, получится точнее и ближе к истине. Сам нейр, как никак, хоть и плохонький.

Она улыбнулась своим мыслям и пошла в многострадальную библиотеку. Черт, внутри она не была с того самого дня, когда встретила там ректора. Бредовый на редкость был день, конечно, зато после того разговора она даже нашла в себе силы дойти до секретариата и отказаться от перевода на «лучший факультет». Пересекаться с человеком, вызывающим обострения ее непонятного психоза, лишний раз не хотелось, и это был самый лучший довод против обучения на госуправлении. Она даже справку у своего мозгоправа выпросила под это дело, не уточняя, конечно, личность провокатора своей шизофрении.

Библиотекарь осуждающе поглядел на нее, когда она набрала стопку книг и, едва не падая под их тяжестью, потащилась к единственному пустому столу. Да, черт, не уронит же она их, не уронит… Стана пошатнулась. Уронит?

Чьи-то руки сняли половину опасно подрагивающей башни и поставили на стол. Она благодарно улыбнулась, пристраивая рядом остальные тома, и, развернувшись, застыла. Слова признательности застряли в горле – напротив стоял «неуловимый» профессор Ланской и чуть насмешливо улыбался.

– Да, прогуливаю, – гордо заявила Стана и сощурилась. – Здравствуйте, профессор.

– Скай, – отрывисто бросил он и занял один из стульев. – Или Влад. Обращение «профессор» вызывает у меня нездоровые ассоциации.

Она аж закашлялась от такого заявления. Панибратство между преподавательским составом и студентами в университете было, ну, не принято. Правда, и не запрещено, вроде бы.

– Стана, – придушенно пробормотала она.

Но руку для пожатия все-таки протянула. Скай улыбнулся проказливо, как мальчишка, и прижался губами к тыльной стороне ладони, введя ее в абсолютный ступор. Потом помахал рукой перед глазами и засмеялся, когда она не отреагировала, еще осознавая, что именно он только что сделал.

– Отчего же будущее светило отечественной микробиологии гуляет пары по профильному предмету? – поинтересовался он парой минут спустя, дав ей время прийти в себя.

Стана неопределенно повела плечами. Как объяснить ему, что происходит, не пускаясь в пространные рассуждения?

Сказать, правду, разумеется.

– Мой хороший знакомый – модификант, – она замолчала, подбирая слова. Скай поощрительно кивнул. – Он пострадал на работе, сейчас восстанавливается. Но…

– Но?

– Он провалил последнее тестирование.

Профессор вздернул бровь и неопределенно хмыкнул, но больше ничего не сказал. Стана тоже молчала, глядя на то, как он выбивает пальцами по столешнице замысловатую дробь.

– Я могу попросить немного подробностей?

Этот осторожный вопрос, заданный обманчиво мягким тоном, заставил девушку невольно улыбнуться. Ну, впрочем, не худший вариант, мог бы устроить форменный допрос.

– Он работает в госбезопасности, пострадал на задании. Был на восстановлении, но… Вы же понимаете? – он кивнул. – Я просто не знаю, как можно ему помочь, и можно ли вообще.

Она вздохнула, Скай мягко улыбнулся, накрывая ее ладонь, сжавшуюся в кулак, своей.

– Я постараюсь узнать, что можно сделать в такой ситуации, но, Стана, – он осторожно отвел с ее лица прядь волос. – Пожалуйста, не делайте глупостей.

С души – с грохотом и фанфарами – свалился уже почти приклеившийся за эти дни камень. Признаться честно, она ждала, что Скай назовет ее сумасшедшей. Или просто пошлет к черту, но уж точно не попытается помочь. Она радостно кивнула ему, широко улыбнулась и развернулась к учебникам, пробормотав, что все, конечно, отлично, но экзамены за нее ни ранее упомянутый друг-мод, ни уважаемый профессор Ланской сдавать не станут.

– Влад, – строго поправил профессор.

– Или Скай, – закончила за него Стана. – Я помню.

Пока она старательно выбирала нужные материалы, он сидел рядом, улыбаясь и листая какую-то книгу. Хотя, может, и читал. Его модификация вроде как позволяла воспринимать информацию с нечеловеческой скоростью. Стана украдкой покосилась на обложку: Данте Алигьери «Божественная комедия». Что-то она слышала про это произведение, но навскидку вспоминалось только то, что оно в стихах.

– Любите поэзию?

– Люблю умных людей, даже если они говорят устами своих героев, – он улыбнулся, поднимая глаза от книги, и медленно, лениво продекламировал. – Поверь – когда в нас подлых мыслей нет, нам ничего не следует бояться. Зло ближнему – вот где источник бед, оно и сбросит в пропасть, может статься*.

Стану передернуло. Это четверостишие отчего-то было слишком похоже на пророчество, слишком созвучно ее мыслям. Помочь Алеку сбежать – это «подлая мысль», или нет? Ну, точно не «зло ближнему», по крайней мере. Она хотела попросить Ская почитать еще, но писк коммуникатора на запястье сбил ее с мысли. На экранчике высветилась эмблема нового сообщения и имя отправителя: «Джейк». Стана довольно улыбнулась и, торопливо извинившись, сбежала, оставив профессора Ланского расставлять по полкам оставшиеся на столе книги.

Джейку она написала буквально вчера, окончательно отчаявшись. Ей вспомнилось, что он-то ездил к Алеку, видел его. Набирая сообщение, на редкость туманное и непонятное, она надеялась, что друг сможет хоть чем-то помочь, решит поучаствовать в ее сумасбродной затее. Его ответ был коротким, но Стане хотелось петь. «Приходи», – написал Джейк. Это было не «нет». И не «да», конечно, но он не отказался.

В его квартире было, как всегда, не убрано. Стана вошла без стука, осторожно притворив за собой дверь, и пробралась в комнату, спотыкаясь о щедро наваленные на пол провода, микросхемы, коробки из-под еды и какие-то тряпки. В воздухе при этом разливался аромат морской свежести, видимо систему кондиционирования друг-нейр настраивал под себя. Джейк сидел за терминалом, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво барабанил пальцами по подлокотнику. На мониторе при этом бежали строки кода, периодически поверх разворачивалось окно с какими-то графиками.

Нейр за работой – это всегда выглядит жутковато, но Стана уже почти привыкла и к терминалу, казалось, работающему самому по себе, и к отсутствующему взгляду, сидящего скорее рядом с ним, чем за ним, человека. Вернее, не человека. Прямое подключение, как она знала, проявлялось по-разному у каждого модификанта. У Джейка это было абсолютно пустое, безэмоциональное лицо и невозможность свободно передвигаться. Мелкая моторика, при этом сохранялась, как ни странно. Когда друг только рассказал ей все эти детали, она еще с месяц бегала вокруг него с блокнотиком и фотоаппаратом, записывая и исследуя, пока Джейк не вызверился окончательно, пообещав сдать на опыты ее саму. Успокоилась она, правда, не испугавшись угрозы, а просто потому что ничего не получалось. Ни зависимостей, ни закономерностей, ни отклонений от нормы – если она была вообще, эта норма для модификантов, – не нашла.

– Джей, – негромко окликнула она, подходя ближе.

Пальцы замерли, потом оторвались от ручки в приветственном жесте. Окна на мониторе стремительно закрывались, потом экран мигнул в последний раз и погас, а друг вздрогнул всем телом и медленно поднялся, держась на кресло. Его первые шаги всегда бывали такими: неуверенными, осторожными – через мгновение он уже возвращал себе контроль над собственным телом. Джейк подошел ближе и обнял ее, взъерошил волосы каким-то неуловимо знакомым жестом. Он попытался что-то сказать, но изо рта вырвался лишь хриплый неразборчивый шепот.

Он нахмурился и снова погрузился в себя, а Стана осторожно высвободилась из кольца чужих рук и пошла на кухню варить кофе. Когда она вернулась, друг уже был в норме. Скупо улыбнулся и благодарно кивнул, забирая у нее одну из чашек.

– Богиня! – воскликнул он, сделав большой глоток. – Спасительница!

– Шут! – отозвалась Стана в тон.

Джейк рассмеялся, но тут же посерьезнел.

– Итак, к чему были эти сумбурные сообщения?

Обреченный вздох вырвался сам собой. Стана замялась, не зная, что ему ответить. Как сформулировать ее на диво бредовые идеи, чтобы друг сходу не вызвал добрых людей в белых халатах?

– Ты помнишь моего подопечного, Джей? – она решила начать издалека. – Он почти в норме, но его не выпустят оттуда, потому что из-за своей болезни он стал слабее. Я хочу ему помочь.

Друг молчал и смотрел на нее, то ли ожидая продолжения, то ли пытаясь сообразить причем тут он. А Стана и сама не могла этого понять. Попросить его о помощи – это была одна из тех гениальных идей, что посещали голову сами по себе, берясь непонятно откуда и непонятно куда исчезая.

– Помочь ему сбежать? – наконец медленно произнес он.

Стана отвела глаза и кивнула. Он снова замолчал, потягивая стремительно остывающий кофе. Просто думает или считает вероятности исхода этого безумного предприятия? Хотелось бы знать.

– Я знаю, что слишком много прошу, но… – она тяжело вздохнула. – Мне больше не к кому пойти, Джейк. И я не хочу, чтобы он остался там навсегда.

На этот раз была его очередь кивать. Он опять задумался – надолго: девушка успела сделать еще кофе и выпить его, прежде чем он тихо спросил:

– Стана, это любовь?

– Я не знаю, – неразборчиво пробормотала она в ответ, чувствуя, как стремительно краснеет.

Джейк улыбнулся и прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке. У него были холодные руки, или это ее щеки пылали? Черт.

– Я буду рад помочь и ему, и тебе, Стан. Охранная система там не очень навороченная, – он задумался на миг. – Мне понадобиться пара вещей, я напишу тебе позже. Устроит?

– Да, – выдохнула девушка.

Она была счастлива. Абсолютно счастлива. Все ее тело, все ее существо наполняла какая-то странная эйфория, на волне которой отступила даже мучающая ее уже которую неделю, слабая, почти неощутимая, головная боль. Расцеловав Джейка в обе щеки, она помчалась сначала в библиотеку (но учиться не получалось), потом домой, где завалилась на диван, что-то радостно напевая.

Мир был прекрасен, жизнь была прекрасна. А скоро – уже очень и очень скоро – рядом с ней будет Алек. И будут карусели, и мороженое. И много-много счастья. Как и в прошлом году, наступала весна, и в жизнь Станы возвращалась ее личная маленькая сказка.

Непременно со счастливым концом.

Комментарий к Акт одиннадцатый – Cogita et visa (Замыслы и намерения)

* – Данте Алигьери, “Божественная комедия”.

========== Акт двенадцатый – Auspicium melioris aevi (Примета лучшей поры) ==========

Человеком был я в мире,

Это значит – был борцом!

(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)

Весна все сильнее заявляла свои права на мир: снег стремительно стаивал, солнце пригревало уже не на шутку, а кое-где на деревьях вовсю набухали почки. На остановке рядом с университетом начали продавать пушистую вербу – Стана купила три веточки и поставила на стол в комнате. В них было что-то трудноопределимое. Вроде и не цветы, вроде и не красивые, ну, в привычном смысле этого слова. Но что-то было.

«Надежда», – думала она, не в силах подобрать лучшее слово, и, наверное, это определение и было самым верным. Неказистые с виду веточки дарили ей надежду на лучшее.

Неделя пролетела для нее незаметно. Казалось, еще вчера она сидела у Джейка, и вчера же он прислал ей список необходимого. Еда, сменная одежда, немного денег, билет городской транспортной системы – по идее, все это он мог купить и сам, но Стана не возражала. Ей тоже не хотелось, чтобы, в случае чего, госбезопасность имела к Джейку какие-то претензии. Это ее идея в конце концов.

Она купила все, а потом, подчиняясь какому-то странному наитию, вложила в кармашек забитой серой холщовой сумки ключ от родительской квартиры, завернутый в бумажку с адресом. Сама она не была там уже полтора года. Да и выйдя из приюта, и недели там не прожила. Поступила и сбежала, не желая вспоминать то жуткое прошлое, которое она символизировала. Убирались в ней по контракту, Стана исправно оплачивала все счета, даже за техобслуживание никому не нужного репликатора. Можно бы продать, но для этого придется ехать туда. Видеть все эти вещи, фотографии, а главное, светлый след от очистителя на ковре в гостиной. Там, где лежало тело ее матери, где пролилась ее кровь.

Она почти надеялась, что пригодится ли этот ключ – или нет – он пропадет с концами, и прошлое ее, наконец, отпустит.

Сумку она оттащила Джейку в тот же день. Друг улыбнулся и обещал припрятать, куда следует. А дальше: Стану закрутила учеба, экзамены, нормативы. Даже с работы ее почти не дергали. Лишь однажды вызвали уточнить, навещает ли она подопечного. Стана предъявила ключ-карту, записывающую время и даты ее визитов, и на этом вопросы закончились.

Про самого Алека ее не спрашивали, это было странно. Хотя, соцслужба напрямую к госбезопасности не относилась, ее начальство могло и не знать, как о тестировании, так и о нынешнем состоянии ее «рабочего объекта». Правда, после того вызова Стана не удержалась и поехала к нему, но дверь не открылась, как она не билась над замком, а на ее звонок никто не ответил. Алек не хотел ее видеть – и не видел. Даже не пускал к себе. Или ущербного мода перевезли, ее ключ деактивировали, а саму Стану пометили, как «неблагонадежную», но об этом думать не хотелось.

Тем более, что сегодня был тот самый день икс, и Стана ерзала на стуле, нетерпеливо постукивая стилусом по многострадальной столешнице. Историк что-то воодушевленно рассказывал, а она косилась то на часы, то на пустое место рядом с собой, где обычно сидел Джейк. Друга не было.

«Операция началась», – написал он ей парой часов ранее.

Да, началась, и теперь ее потряхивало от волнения и нетерпения. Она дергалась на каждый писк, на каждую вибрацию. Раньше, она смеялась над историями в стиле: «А у вас бывают фантомные сообщения?» – теперь понимала.

Пары уже кончились, а Джейк все не звонил. И не писал. Вообще никак на связь не выходил. От Алека тоже не было никаких сообщений, и Стана с трудом сдерживалась, чтобы не сорваться в позорную истерику. Выпила кофе с сокурсниками, пытаясь смеяться и шутить. Держалась до последнего, но из кафетерия уходила, пошатываясь. Голова трещала, раскалывалась, пульс набатом стучал в виски.

«Слишком много кофе», – подумала она, пристраиваясь на первую попавшуюся скамейку. Сначала села, потом легла. Перед глазами плавали цветные точки и концентрические круги, объединяясь и распадаясь, будто в странном, неведомом танце. Когда кто-то опустился рядом и переложил ее голову к себе на колени, она благодарно вздохнула, и, чуть повернувшись, прижалась лбом к пряжке пояса. Железо приятно холодило разгоряченную кожу.

– Проблемы с сосудами или мигрени? – тихий знакомый голос заставил ее слабо улыбнуться и приоткрыть один глаз. Она не обозналась – это был Скай.

– Ни то, ни другое. Погода, наверное.

Она попыталась пожать плечами и тихо выругалась, когда от ее движения в висок впилась острая игла боли.

– Да, давление скачет, – он нарочито, по-старчески закряхтел, Стана слабо усмехнулась. – Но болеть лучше в кровати и с кружкой чая.

– У меня его нет, слишком дорогой.

Скай виновато улыбнулся. Она попыталась ответить тем же, но сама поняла, что выходит какая-то кошмарная гримаса. Проклятая голова.

– Пора увеличивать стипендии, наверное. Извещу ректора, что студентам не хватает на чай.

На лоб легла прохладная ладонь, и Стана чуть не застонала от удовольствия. Боль постепенно отступала, будто от его прикосновения.

– А вы с ним на короткой ноге? – спросила она, чтобы поддержать разговор.

Скай кивнул.

– Никто его не узнает, но я все равно каждый раз удивляюсь, – он поймал ее вопросительный взгляд и засмеялся. – Это Блэк, Стана. Наш ректор.

Ступор. Полнейший.

Она бы потрясла головой, чтобы сложить обрывки мыслей воедино, но это было слишком болезненно. Блэк? Здесь?

Хотя почему бы здесь не быть еще одному герою войны. Лучшему другу Ская, если верить прессе. Оставшемуся лучшему другу.

– Алый тоже преподавал?

– Нет, – профессор заметно помрачнел и тяжело вздохнул. – Алый… не слишком любил людей. Он пытался исправиться, но стало только хуже.

Она недоуменно посмотрела на него и озвучила вопрос вслух:

– В смысле?

Скай замолчал, перебирая ее волосы. Казалось, он пытается сформулировать ответ, подобрать правильные слова. Или просто решал, можно ли ей это знать?

– Стана, вы многое знаете о модификантах, как мне рассказывали. А конкретно о нейрах?

– Неприлично мало. В основном, общеизвестное, ну, и по мелочи…

– Например? – он смотрел на нее заинтересованно.

– Что у них индивидуальная реакция на синхронизацию с приспособленной для этого техникой. Что настройкой индивидуальных чипов и глубинных защит занимаются только они. Вроде все.

Рассеянный кивок Ская заставил ее слабо улыбнуться. Он казался еще более задумчивым, чем раньше. Потом его лицо просветлело, будто он что-то понял.

– А, да, тот ваш друг, Джейк, кажется. Тогда вам будет легче понять, – помедлив на мгновение, он продолжил. – На самом деле, Стана, нейры всегда примерно такие же как за работой. Ну, двигаться могут, конечно, но в остальном…

– Отсутствие эмоций? – заинтересованно спросила она, приподнимаясь на локтях.

– Нет, – он взглянул в ее недоверчиво сощурившиеся глаза. – Точно нет. Я очень долго общался с нейром близко и лично, Станислава. Там нет отсутствия эмоций, скорее наоборот. Нейры очень эмоциональны, зациклены на собственных переживаниях, но абсолютно не могут их проявлять. У них логика и восприятие машины, но человеческие чувства. Это дает адский коктейль, накладываясь, и здорово портит характер. Говорят, со временем проходит.

– Я не замечала, – растерянно пробормотала Стана.

– И не могли. Это не заметно до определенного момента, когда у конкретного нейра случается расхождение логического и чувственного. То есть, оно есть всегда, но в определенный момент накапливает критическая масса, и мы имеем срыв, – он бросил взгляд на нее и вдруг засмеялся. – Вы так смотрите, как будто обезьяна заговорила. Или тупой вар не может быть умнее дубинки?

Она яростно замотала головой, как он мог только подумать такое?!

– Нет, просто не ожидала такой лекции. Вам бы биологию читать…

Его передернуло.

– Нет уж, увольте. Так вот, выходов из такого срыва два: либо нейр сам разберется в своей голове, что отнимает немало времени, либо он создаст и установит искусственную личность. Второе не решает проблему, но, в таком случае, даже в срыве он продолжит нормально функционировать. Проще говоря, пациент весел и хорошо кушает. Алый выбрал второй вариант, но где-то напутал. Его «маска», как он ее называл, сводила его с ума, а мы… – Скай тяжело вздохнул. – Мы слишком поздно это поняли, Стана.

– Да, – она помолчала, глотая слезы и запихивая свою звериную тоску как можно глубже. – Он покончил с собой.

Скай коротко кивнул. Потом поднялся и осторожно помог встать ей.

– Могу я предложить вам чашечку чая и свое гостеприимство на этот вечер, Станислава? – почти торжественно спросил он, глядя на нее какими-то мертвыми, пустыми глазами.

И она просто не смогла отказаться.

По дороге Стана убежала вперед, отговорившись необходимостью забрать учебники, а потом ворвалась в комнаты Ская, прижимая к себе охапку веточек вербы. Профессор, казалось, ошалел, когда увидел эту замечательную картину. Хлопал глазами, даже чай чуть не пролил, но успел выровнять чашку прежде, чем с нее закапало.