Текст книги "Человечность (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Сердце закололо, а легкие свело судорогой.

Продолжить? Да.

Темнота накрыла и укутала сознание. Перед глазами встало лицо Ская: грустная улыбка и пристальный взгляд. Жаркий шепот и жаркие прикосновения, пламя, рождающееся где-то в глубине и океан нежности.

Ей захотелось стереть печаль с его лица: она протянула руку и прикоснулась к его щеке, но он лишь взорвался снопом искр, а в глаза ударил яркий свет.

Кто-то бил ее по лицу и кричал.

Она моргнула, фокусируя взгляд на человеке напротив: надменная улыбка и нехороший прищур. А еще она чувствовала его присутствие рядом, не могла объяснить «как», но чувствовала. Это было почти осязаемо: будто щупальца, тянущиеся от него во все стороны. Она закрыла глаза и увидела их. Их и частую сеть, закрывавшую его тело и сходившуюся в основании шеи, там, где из-под нее проступали острые шипы.

«Щит», – подумал кто-то в ее голове.

Ей захотелось сорвать эту сеть и выдернуть шипы, но очередная пощечина заставила ее вздрогнуть и раскрыть глаза. Он наклонился к ней почти вплотную, и она ощутила прикосновение этих щупалец. Ей захотелось сжечь их, но кто-то внутри ее разума обнял ее, обернул своим телом, успокаивая.

«Рано, милая, – шепнул он, – еще рано».

Она хотела улыбнуться, но мышцы не слушались. Кто-то внутри нее перехватил управление этим телом. Кто-то впускал щупальца в себя, заманивал глубже, пока склонившийся над ними человек не рухнул сверху, а потом оборвал их все. Она завороженно смотрела, как опадают шипы и горит синим пламенем сеть, она встала, сбрасывая с себя этого мучителя, посмевшего распустить руки и щупальца, пока кто-то внутри нее уничтожал остатки его защиты.

Она захотела отвернуться, когда поняла, что этот кто-то вторгается в его сознание, как насильник, но вместо этого перевернула его на спину. И замерла, потому что узнала лицо, теперь лишенное высокомерной гримасы.

«Джейк!» – хотела закричать она, но тело уже не слушалось, и она могла только смотреть.

Смотреть, как кто-то садится на пол перед диваном, на котором лежит ее друг и тихо, монотонно что-то говорит. Она не может разобрать слова, у нее болит голова от навязчивого ритма, она чувствует давление чужого сознания, но главное – это не шепот, а щупальца, те самые, которые теперь тянутся от нее.

Они напоминают провода, они обвивают тело Джейка и сходятся на шее, погружаясь внутрь, прямо в мозг. Миг боли – и тело снова принадлежит ей. Она хочет бежать, но остается стоять на месте.

Обнаружено новое устройство, идет установка соединения.

Счетчик процентов почти дошел до ста, а лог внизу демонстрировал количество ошибок и преодоленных защит. А еще этим устройством, похоже, был Джейк.

«Он пришел сюда мучить меня», – подумал кто-то в ее голове.

«Нет», – ответила она.

«Какая разница», – лениво шепнул такой знакомый голос, а потом пришла темнота.

Она очнулась, закрывая дверь за Джейком. Смеющимся и улыбающимся Джейком, напоследок потрепавшим ее по щеке.

– А ты забавный, – сказал он на прощание, будто ничего и не было.

А может, и правда, не было, ведь на нем снова была сеть, но еще более частая, облегающая, как вторая кожа. Она не знала, что реально в этих снах. Она не хотела знать.

«Я реальна?» – подумала она.

«Кто – я?» – подумал кто-то в ней.

По телу прокатилась первая волна жара, отдающаяся болью в висках и затылке, сметающая все мысли, как цунами, а когда боль отступила, перед глазами воцарилась тьма. Ей стало холодно.

Жесткий диван, теплый плед: она двигалась почти на автопилоте. Пальцы вцепились в подушку, ее трясло. В голове вертелись странные образы и глупые, бессмысленные фразы.

– В ту ночь я лежал на диване, смотрел на звезды и жалел себя, – прошептала она, зажмуриваясь и распахивая глаза, чтобы увидеть все ту же непроглядную тьму.

«А звезды на небе все такие же яркие, – усмехнулся кто-то в ней, утыкаясь лицом в подушку. – Только теперь я их не вижу».

Обрывки мыслей сливались в единый ряд, дышать становилось чуть легче.

«Кто ты? – подумала она, и в темноте перед ее глазами зажглись мириады ярких, серебристых искр-звезд. – Малая медведица, – она засмеялась, отыскивая знакомые созвездия. – Большая медведица, Орион…»

Потом искры начали двигаться, складываясь в чье-то лицо, постепенно приобретающее объем и цвет. На нее смотрели смутно знакомые светло-карие глаза.

Она помнила эти глаза, подернутые дымкой желания, помнила алые от поцелуев губы. Помнила алую кровь, сочащуюся из множества ран.

Стана почувствовала резкую боль и привкус металла, проснулась и закричала: над ней нависал мужчина, уже размахнувшийся, чтобы отвесить ей очередную пощечину. Очередную? Она замолчала и прикоснулась пальцами к разбитым губам. Мокро и липко. Мужчина выругался и сел рядом так, что его лицо попало в полосу света.

– Джейк? – голос был хриплым со сна, и Стана откашлялась. – Что ты здесь делаешь?

– Пришел в гости, а ты… – он помотал головой. – Ты кричала и металась, но я не смог тебя разбудить. Извини, кажется, я слишком сильно ударил. У тебя кровь.

– Я… – слов не находилось. – Спасибо.

Она поднялась с постели и прошла мимо Джейка. Зеркало в ванной послушно отразило излишне бледное лицо с ярко-алым пятном перемазанных свежей кровью, будто помадой, губ. Привидение на вольном выгуле. Стана криво улыбнулась своему отражению и включила воду.

Умывшись, она почувствовала себя лучше: слабость, вечная спутница ее ночных кошмаров, отступила, и сон стал казаться именно тем, чем и был – сном. Все-таки ее ночные видения, и правда, были слишком реальны. «Воплощение ваших страхов», как назвал их психолог, но Стана сомневалась. Он боялась модов, а не крови, секса, зеркал и людей, знакомых и незнакомых. Но врач-мозговед был свято уверен. Только еще он был уверен в том, что она неровно дышит к Алеку и Скаю, и имеет фантазии об однополом сексе – это заставляло немного сомневаться в его квалификации и адекватности.

Алек… Стана отчего-то даже не сомневалась, что и в этом сне она была им. Тут мозгоправ скорее всего был прав, простите за невольный каламбур. Ее сознание действительно подсовывало сюжеты дешевых ужастиков, лишь бы не признавать, что ее влечет к этому странному парню. Но Скай? Незнакомые девушки? Джейк, в конце концов?

Она прижала полотенце к лицу и глухо, беззвучно завыла. Эти сны выматывали ее, лишая всех сил. Хотелось лечь и умереть, ну или хотя бы заплакать. Стана повесила полотенце на место и вышла из ванной.

К Джейку она вернулась нескоро, зато уже с кофе и бутербродами. Грохнула на стол тяжелый поднос, схватила свою чашку и торопливо сделала большой глоток – до того, как он успел что-нибудь спросить. Обожглась, конечно. Зато ее гримасы, махания рукой перед открытым ртом и сдавленное шипение – заставили друга улыбнуться.

– Ничто не меняется, – выдал он позже, когда они уже поели и мелкими глоточками тянули остатки кофе. – Ты все такая же неуклюжая.

Она рассмеялась, вспоминая обстоятельства их знакомства. Он подошел к ней в столовой приюта, где она работала. Как раз, когда она поперхнулась и вся облилась чаем. И спас ее от позора: выдал свою куртку (Стане она была как платье) и отвел на склад за запасной формой. А она даже не спросила тогда, как его зовут.

Потом была встреча в университете: у нее порвалась сумка и она, матерясь и предвкушая нотации, собирала с пола библиотечные книги – Джейк помог и напоил кофе для снятия стресса. Тогда они впервые разговорились, но она еще боялась его. Да и вообще, не хотела ни с кем сближаться, ведь была свято уверена, что в университете, дай Бог, на год.

А потом ее по чьей-то рекомендации отправили в дом Алека, и именно Джейк отпаивал ее чем-то высокоградусным после первого визита туда. Кажется, в тот вечер они даже целовались, но об этом Стана предпочитала не спрашивать и не помнить.

Друг знал, что она боится модов, но не знал – почему. И не спрашивал, видимо, догадывался, что правды не услышит. В принципе, он был прав: Стана не любила вспоминать о причинах и истоках своего страха. Она вообще мечтала об этом забыть. Не получалось.

– А ты все такой же джентльмен, – она рассмеялась, забирая протянутую салфетку и вытерла с руки темную каплю. Потом резко посерьезнела, вспомнив, о чем надо его спросить. Обязательно надо. – Джейк?

– Что? – внимательный взгляд, как всегда, подкупал. Он смотрел так, как будто в мире не было никого, кроме тебя.

– Ты ездил вчера?

Он резко помрачнел и отвернулся. Стана похолодела. Что у них произошло? Два модификанта. Нет, хуже: двое мужчин, один из которых должен заботиться о другом…

– Джейк? – она слышала панику в собственном голосе и становилось еще страшнее.

Что если они подрались? Что если Алеку стало хуже?

– Не понимаю я, как ты там работаешь, – процедил он сквозь зубы и встал, явно собираясь уходить.

– Джейк? – она уже почти плакала.

Ей надо было знать, что случилось. Надо!

Картины из почти забытого сна пронеслись перед глазами, знакомо заныли виски.

– Он же как кукла какая-то. Лежит, сидит, ходит. Все, что прикажешь, – он махнул рукой и накинул куртку на плечи. – Ладно, забей. Противно думать, что такое может случиться с каждым, просто. Приходи на пары сегодня, ладно?

Стана рассеянно кивнула, но пошла следом и закрыла за ним дверь. Мысли путались: Алеку хуже или Алек просто поиграл в тяжело травмированного, не воспринимающего реальность модификанта? И если второе, то зачем?

Она вздохнула, потрясла головой и пошла собираться на учебу. До первой пары, в конце концов, оставался всего лишь час.

***

Джейк, как ни странно, пришел в аудиторию даже позже нее. Сухо извинился перед историком за опоздание, поднялся и уселся рядом, устраиваясь поудобнее.

– Ты что – спать собираешься? – зашипела на него Стана, ловя на себе неодобрительный взгляд лектора.

Друг что-то невнятно пробурчал в ответ и прикрыл глаза, а девушке захотелось провалиться сквозь землю. Она виновато улыбнулась преподавателю, тот махнул рукой и вернулся к теме. Третья мировая… любой школьник мог рассказывать эту тему даже спросонья, и она не была исключением. Все книги, все фильмы – все, созданное в первые годы после победы, было об этой войне, и они росли именно на этом. Мальчишки в приюте играли в войнушку, называя друг друга прозвищами известных им героев. Самых известных, правда, не упоминали. Потому что не хватало самолетов, как казалось Стане.

Ей вспомнилось, как директор отлавливал ребят из кружка моделирования на крыше с моделями дельтапланов. Да, в небо тогда хотелось им всем. Хотелось быть хоть чем-то похожими на Блека, Ская, Алого. Когда в новостях объявили о смерти последнего, их приют погрузился в траур, как и все страны-союзники, по словам директора. Стана тогда плакала, рыдала в подушку едва ли не неделю. Алого она помнила хорошо, он приезжал к ним в приют как-то в годовщину победы. Стоял у стены, шарахаясь от носящихся от солдата к солдату детей. Она подумала тогда, что он боится – и устыдилась собственных мыслей. Потом начали раздавать сладости, и Стана с боем выбила себе две конфетки: одну торопливо сунула за щеку, а с другой пошла к нему. Ей было страшно. Он казался черной тенью на фоне серо-бежевой стены, на белой маске отражался голубыми бликами искусственный свет. Ей было ну очень страшно, но она все равно подошла, дернула за рукав, а когда он повернулся к ней – протянула ему конфету.

Он молча смотрел на нее с минуту, наверное, пугающе, не моргая. А потом рассмеялся и скормил вторую конфету ей. Стана уже не помнила, о чем он ей тогда рассказывал. Помнила только, как он таскал ее на руках, катал на качелях, и как она тащила его бить лицо мальчику, который дергал ее за косички. Тогда случился конфуз: узрев разгневанную Стану за ручку с самим Алым, обидчик со страху описался и разрыдался. Директор долго извинялся, а Алый ржал в голос, обнимая ее, а потом повел гулять, и Стана рассказывала ему про маму и папу, и про отчима, а он курил и гладил ее по голове. Было почти смешно, что она не запомнила его лицо, хотя маску он тогда точно снял, но до сих пор помнила терпкий запах сигаретного дыма.

Алый уехал, а через месяц Стане привезли посылку: платьица, модель истребителя, куча вкусностей и странный, запакованный в пластиковый мешок плюшевый мишка с оторванным ухом. Мишка жил у нее до сих пор, хотя его историю она узнала много позже: рассказал директор приюта год назад, когда она уже выпускалась. О таком в учебниках не писали…

Лектор перешел к перечислению героев войны, а Стана закрыла лицо руками, пытаясь сдержать слезы. «Покончил с собой» – так писали про Алого в газетах. А она до сих пор пыталась не вспоминать, что именно тогда она заболела и не написала ему свое традиционное ежемесячное письмо. Он всегда отвечал ей. Всегда писал, как ждет ее писем. Глупо было думать, что герой войны покончит с собой, не дождавшись письма десятилетней девочки. Глупо и наивно. Но Стана все равно винила себя.

– … Эти имена вписаны в нашу историю, как имена людей, спасших мир от ядерной катастрофы. Людей, сохранивших этот мир таким, каким мы его знаем, – градус пафоса в голосе лектора повышался с каждым словом. – Да?

– А остальные?

Джейк бодрствующий и задающий вопросы – это было неожиданно, сам вопрос – неожиданно вдвойне. Она вздрогнула и резко повернулась к другу. Тот сидел слишком прямо, вцепившись в столешницу пальцами. На его лице была странная смесь решимости и обиды.

– Простите?

Джейк тряхнул головой. В его глазах Стане мерещился отблеск странной, необъяснимой боли. Что с ним такое?

– Остальные имена? – он почти прошептал это, но голос стал крепнуть и набирать силу. – Имена тех, кому не повезло? Кто не дожил до победы? Их имена в историю не вписаны, да? Про миллионы погибших проще забыть и отдавать честь лишь тем, кто оказался чуть более удачливым?

– Джейк, – лектор казался потрясенным, да Стана и сама чувствовала себя так. Ее друг, насколько она знала, никогда не интересовался историей. – Вы, разумеется, правы, но к чему это?

Она вздрогнула, услышав рядом хриплый смех.

– Потому что вы предпочитаете не помнить. Потому что слышать, как вы превозносите одних, почти молитесь им, а прочих вспоминаете лишь, как «множество жертв во славу победы»… – друг вскочил и легко сбежал по ступеням. – Извините.

Лектор недоуменно хлопал глазами на закрывшуюся за спиной Джейка дверь, а Стана уже сорвалась следом за ним.

– Я… – она умоляюще посмотрела на преподавателя, уже сжимая пальцами гладкую ручку. – Можно?

Тот кивнул, и Стана вылетела в коридор, гадая, где теперь искать Джейка и что, черт возьми, только что было?

Ответов на оба вопроса у нее не находилось. Хотя, по первому, наверное, стоило проверить кафетерий и библиотеку, а вот по второму…

Нет, то, что ее друг говорил только что на паре – это звучало правильно даже. Она действительно никогда раньше не задумывалась, кем были погибшие, что сделали для победы. Как их звали. Были строчки в учебниках: про «жертв», как сказал-процитировал Джейк, и про то, что в тех же летных звеньев до конца войны дожила примерно половина личного состава – но это же, и правда, не то.

В студенческом кафе друга не было. Стана взяла себе кофе с собой, улыбнулась охраннику и пошла к библиотеке, располагавшейся в отдельном корпусе. Прогулка до нее через парк раньше всегда ее успокаивала, но не сегодня. Она не могла избавиться от мыслей, помнили ли они бы имена Ская и Алого, например, если бы тем не посчастливилось дожить до победы. Казалось бы, сотни боевых вылетов, столько сражений, выигранных во многом благодаря им, но… Сколько имен таких же героев она не знает, потому что какой-то бой оказался для них последним?

В библиотеке было пустынно, охранник на входе уверил ее, что Джейк не приходил, но Стана все равно зашла. Привычно кивнула библиотекарям, жестом отказалась от помощи и уверенно направилась к дальним стеллажам, где стояли труды по военной истории, хроники и воспоминания тех, кто эту войну прошел. Она набрала с десяток томов, пока стопка не стала совсем неподъемной, и лишь тогда остановилась и потащила все свое богатство к столу.

Обычно Стана писала заметки по прочитанному на планшете, но сегодня все было как-то необычно, и она достала из сумки пачку честно утащенной у Алека – с его разрешения – бумаги и карандаш.

Хроники и научные труды не сильно отличались от учебников, в них были все те же общие фразы: жертвы, множество погибших, герои, оставшиеся безымянными. Стандартное «Родина вас не забудет», в общем. Уже на второй книге Стана придвинула к себе бумагу, взяла карандаш и начала задумчиво водить им по бумаге, скорее просто расслабляясь, чем действительно пытаясь что-то нарисовать. Тем более, что листать монументальный труд известнейшего специалиста по новейшей истории это не мешало. Специалист распространялся о предпосылках войны и ее последствиях, особенно макроэкономических, щедро ссылаясь на работы других ученых. Выглядело это почти как реклама. Стана захихикала и отложила книгу, придвигая к себе мемуары одного из адмиралов ВМФ, которые определенно лучше соответствовали целям ее изысканий.

– Можно? – послышалось откуда-то сбоку.

Девушка рассеянно кивнула, не отрываясь от чтения. Она закончила рисовать и стала записывать имена, которыми щедро сыпал рассказчик-адмирал: капитаны от первого до третьего ранга, чьими самоубийственными и отважными решениями переламывался ход войны. Она никогда не слышала о них до этого, и это было неожиданно.

Кто-то засмеялся, неприлично громко для этого храма знаний, но привычного шиканья возмущенных библиотекарей не раздалось. Стана с сожалением оторвалась от книги и обернулась: рядом с ней стоял Скай, держа в руках давешний монументальный труд, и давился с трудом сдерживаемым смехом.

– Я, кажется, понял, что вас так развеселило, – он перевел взгляд на нее. – Куда только смотрят издатели, прямое нарушение законов о рекламе в печатной продукции же. Да и заимствований для научного труда многовато.

Стана натянуто улыбнулась. В последние недели ей казалось, что этот отдельно взятый профессор ее преследовал. Он слишком часто оказывался рядом, где бы она не находилась, и, при этом, девушке вспоминалось, как она два месяца охотилась за ним ради пересдачи зачета по общей физической подготовке. Тогда – еле нашла поймала, между прочим.

– Да, с отсылками он переборщил.

– Готовитесь к докладу по истории?

Кажется, передать «сгинь» интонацией ей не удалось, Скай продолжал невозмутимо стоять и смотреть на нее. Минутой спустя, так вообще сел рядом, устраиваясь поудобнее, всей позой показывая, что никуда не торопится.

Ну, хотя, да. Она же опять прогуливает.

Стана мысленно досчитала до десяти и улыбнулась шире.

– Да. Мой однокурсник сегодня поднял на паре интересную тему, и я решила покопаться в первоисточниках, – она постучала ручкой по исписанно-изрисованному листу.

– Выписываете имена героев?

– Исключительно погибших героев. Эта сторона военных лет недостаточно широко освещена в учебниках.

Разговаривать с ним вот так, максимально формально, оказалось в разы легче. С машиной по-машинному, да?

Стана с удивлением поймала себя на мысли, что сегодня он ее почти не раздражает. Его улыбка и жесты казались чуть более человеческими и расслабленными, чем обычно, а в глазах все еще искрилось непритворное веселье. Практически: «Отпусти меня чудо-трава». Нет, раздумывать о том, чего мог курнуть профессор в окно между занятиями, все-таки не хотелось.

– Эта сторона войны непопулярна, Станислава, – он откинулся на спинку стула и положил на стол труд непризнанного рекламщика. – В ней есть обреченность, от которой с таким трудом избавлялось общество после победы.

– То есть их имена скрывали намеренно? – да чего она так зациклилась на этих именах-то?

Скай просто кивнул в ответ.

– Но, это же?..

У нее не находилось нужных слов, зато они нашлись у непрошенного собеседника.

– Подло, да, – невесело усмехнулся он. – У меня был друг, которого это возмущало сильнее всего. Он почти ненавидел себя и всех, кто выжил, за то, что мы позволили забыть о погибших.

– Был?

– Он погиб.

Профессор замолчал, а Стана с опозданием вспомнила, кого и СМИ, и исторические хроники называли его лучшим другом. Алый… в глазах опять защипало.

– Он был прав, – голос был хриплым и чуть сорванным. – Это нечестно.

– Честность – не та категория, которой руководствуются, сочиняя официальные документы. Но вы правы, юная леди.

Кажется, он улыбался. Стана сморгнула слезы и посмотрела на него: грустная улыбка и опущенный в пол взгляд. Она, наверное, выглядела так же минутой раньше, когда вспомнила Алого. А кого вспоминал он?

– Простите, это было наивно.

– Вам положено быть наивной, это прерогатива молодости, – он справился с собой и посмотрел на нее, улыбаясь. – Я могу помочь вам с составлением списка? – Скай протянул руку.

Она просто не могла отказать ему. И так наговорила лишнего. Кем бы он ни был: модом, бабником, вредным преподом, дерущим по три шкуры со студентов – он был человеком и не заслуживал того, чтобы ему напоминали о том, что причиняет такую боль.

Человеком? Ее саму удивляло это, но сейчас Стана просто не могла думать о нем, как о машине. Она вздохнула и протянула ему бумагу и карандаш. Скай взял, аккуратно, не касаясь ее пальцев своими, будто чувствуя хоть отступивший, но все еще живущий внутри нее страх. Когда он положил лист на стол и склонился над ним, Стане показалось, что сейчас он засмеется над ее потугами: жалкий десяток имен. За все время войны погибли миллионы.

Но Скай не смеялся. Он даже карандаш в руки не взял. Сидел, вцепившись в стол, как Джейк на паре, и, кажется, даже не дышал. А потом он повернулся к ней, и девушка онемела от ужаса.

Пустые остановившиеся глаза, похожие на озера боли. Закушенная губа.

Дерево столешницы жалобно хрустнуло, профессор отдернул руку и схватил листок, разворачивая его к Стане.

– Это ваша знакомая?

Вот теперь его голос был голосом робота без малейшей эмоциональной окраски. Стана с трудом удержалась от крика, заставила себя отвести взгляд от его лица и посмотреть на то, что он ей показывает.

Портрет. То, что она в задумчивости рисовала.

С бумаги на нее смотрела улыбающаяся девушка из ее снов.

– Нет, она просто…

«Она мне снится» – это звучит на редкость идиотически.

– Юная леди, – в его голосе столько льда, что можно замерзнуть. – Не говорите мне, что где-то видели фотографию. Их никогда не публиковали.

– Я не знаю кто это, – Стана закрыла глаза и стала глубоко и ровно дышать по счету. Только гипервентиляции ей не хватало. – Я просто рисовала.

Профессор пристально уставился ей в глаза. Взгляд давил, в висках противно заныло.

– Ваша защита вас не спасет, юная леди, – процедил он, и девушка похолодела. Он… да что он собирается сделать? И ради чего, чего он хочет-то. – Где вы ее видели?

И только? Стана всхлипнула и разрыдалась от облегчения.

– Во сне, – она попыталась заглянуть ему в глаза, надеясь, молясь, что он все-таки ей поверит. – Она мне снится!

Сквозь слезы она увидела, как он кладет лист на стол и закрывает лицо руками. Ощущение давления и головная боль пропали, паника отступила. Профессор же сидел, сгорбившись, опираясь локтями на стол.

Почему-то захотелось извиниться перед ним, но снова увидеть его мертвое лицо она боялась сильнее. Стана собрала бумаги, кинула недочитанные мемуары в сумку и сбежала до того, как Скай попытался хоть что-то еще сказать.

Впрочем, он был модом. Наверное, он успел бы ее остановить.

Но он не пытался.

========== Акт седьмой – Aures habent, et non audient (Есть у них уши, и не услышат) ==========

Но там, где все горды развратом,

Понятия перемешав,

Там правый будет виноватым,

А виноватый будет прав.

(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)

Последнюю неделю Стана спала плохо, слишком чутко, то и дело просыпаясь от любого шороха. Красочные кошмары ушли, но им на смену пришли едва ли не еще более странные сны. Действующие лица не поменялись, правда, теперь ее ночи напоминали альбомы с фотографиями: десятки, сотни, тысячи кадров. Смеющийся Алек, Джейк с отсутствующим выражением лица, плачущий Скай, улыбающийся Скай, смеющийся Скай, плачущий Алек, чьи-то поцелуи, объятия. В этих снах не было крови, в них и смысла-то не было, только знакомые и незнакомые ей люди в разные моменты жизни.

Казалось бы, время радоваться, но такой калейдоскоп картинок выматывал едва ли не сильнее, чем прежние ужастики со смыслом. Те хоть было интересно смотреть. Каждый раз, ловя себя на таких мыслях, Стана смеялась. Кто бы сказал ей, что она будет скучать по своим кошмарам – убила бы. Но ведь скучала. И, ложась спать, почти надеялась, что снова окажется перед приснопамятным зеркалом, чтобы увидеть в нем Алека.

Алек… это была вторая причина ее тоски. Она уже вторую неделю отправляла к нему Джейка, даже зарплатой поделилась. Просто не получалось заставить себя снова поехать и переступить порог его дома. Было страшно и как-то безнадежно. То, как она ушла, не выдерживало никакой критики, и следовало бы извиниться. Но то, от чего она ушла, удерживало от поездки лучше любых других причин и запретов.

Любовь – это не то, что она ожидала найти на этой работе. Любовь к моду – это то, что для нее невозможно в принципе. Алек не был человеком, но Алек и не был в этом виноват, равно как и в ее нелепых, внезапно проснувшихся чувствах. И вообще, Алек был ее работой, а не просто случайным знакомым. И она должна быть рядом с ним. По расписанию, а не по велению левой пятки. Пошатнувшееся мироздание – не повод увольняться и терять ставший уже привычным уклад жизни.

Терять все.

Наверное, можно было бы связаться с куратором и попросить сменить ей подопечного, сказать, что она все же не справилась, но Стана боялась. Не того, что ее не услышат или пошлют к черту, совсем нет. Скорее того, что ей просто скажут: «До свидания», – и с мечтой о полном высшем образовании придется распрощаться. Из-за того, что она влюбилась в модификанта. Прекрасно, просто прекрасно.

Девушка фыркнула и набрала сообщение Джейку с просьбой никуда сегодня не срываться. Лучше она съездит сама, заодно и извинится, спросит, как его дела, объяснит, почему ее заменял друг. И поинтересуется, какого черта он перед этим другом разыгрывал слепоглухонемого.

С Джейком после той приснопамятной лекции она виделась всего раз. Он не стал ничего объяснять, а на ее прямой вопрос о том, что там произошло, ответил коротко: «Раздражает». Расспрашивать подробнее Стана не стала, каждый имеет право на свои маленькие заскоки, и если у Джейка таковым был пунктик про недостаточное внимание к жертвам Третьей Мировой, то это мило и безобидно, похвально даже, в какой-то мере. Сама она, при этом, так и не оставила идею доклада про погибших героев, но информация находилась с трудом. Порой у нее возникала подлая мыслишка отловить-таки Ская и расспросить с пристрастием, но страх всякий раз побеждал, и она сдвигала этот вариант на потом. На «когда-нибудь», то самое, которое никогда не случится.

Она вздохнула, отложив незаконченную работу в сторону, к высоченной стопке книг, переложенных закладками до такой степени, что вся конструкция, напоминала неопрятного дикобраза. Венчала это творение воспаленного разума кружка с недопитым чаем. Стана рассмеялась, быстро собралась и вышла. Поездку к подопечному переносить не стоило, бегала от этого она и так уже долго.

Дорога показалась ей в разы короче, чем раньше: может, она наконец привыкла тратить такую прорву времени, а может – способствовали мысли, роящиеся в ее голове. Идти к Алеку было страшно. Она не знала, что говорить. Не знала, как. Черт, да она вообще ничего не знала, но оставлять все подвешенным в неопределенности, как сейчас, больше не было сил.

К тому же, ей просто хотелось его увидеть.

Охранник на КПП радостно улыбнулся, когда она подошла. Стана поздоровалась, перебросилась с ним парой фраз. Сказалась недавно выздоровевшей и поинтересовалось, не было ли каких происшествий.

– Тихо, как на кладбище, – отрапортовал парень и засмеялся собственной удачной шутке.

Она ответила вежливой улыбкой и проскользнула за ворота. Его слова отчего-то отозвались болью где-то в глубине души. Девушке вспомнился рассказ Алека об этом месте: приют для пострадавших, для многих – последний. Чем не кладбище?

Перед дверью дома Стана замерла, собираясь с силами. Карточка осталась у Джейка, и надо было звонить. Звонить, а потом стоять и надеяться, что Алек ей откроет. Вот только последний придерживался своих планов и решиться хоть на что-то ей не дал: дверь распахнулась даже раньше, чем она поднесла руку к клавише звонка.

Алек с непроницаемым лицом с полминуты смотрел на нее, а потом резко втянул вовнутрь – она и пискнуть не успела. Закрыл дверь, развернулся к ней лицом, шало улыбнулся и вдруг стиснул так, что ребра затрещали.

– Привет, – выдохнул он и засмеялся. – Я думал, ты больше не придешь.

Стана стояла, открывая и закрывая рот, как рыба. Слов не находилось. Но радость, которой сейчас искрились его глаза, стоила всех ее моральных страданий по дороге сюда. Это выражение на его лице, оно казалось ей бесценным.

– Прости меня, пожалуйста, – проскулила девушка. – Я… дура, наверное.

Его улыбка стала еще шире.

– Точно дура, – авторитетно заявил он и слегка щелкнул ее по носу, когда она насупилась. – Я не обижался, Стана. Я сам переборщил тогда. Как бы ты не относилась к модам – это не мое дело. И причины меня тоже не касаются.

– Я просто…

Он прижал палец к ее губам, а потом снова обнял.

– Я не буду спрашивать. Захочешь – расскажешь сама.

Стана кивнула и улыбнулась. Хотелось смеяться и плакать одновременно. Напряжение отпустило, но на его место пришла эйфория и легкая головная боль – кажется, она все-таки прилично перенервничала.

– Ты голодный?

Она дождалась его кивка и пошла на кухню. Готовка всегда отвлекала ее и возвращала душевное равновесие. Воспитатели в приюте еще смеялись, что родись она лет сто-двести назад из нее бы вышла идеальная жена. Но, как казалось Стане, ценность домашнего уюта от эпохи к эпохе не падала, а повышалась. И восхищенный взгляд, которым ее наградил Алек, когда она вышла в гостиную с подносом еды, ее предположения только подтверждал.

– Твой сменщик на удивление хреново готовил, – он вгрызся в кусок мяса, а прожевав, задумчиво добавил. – Ну, или на ура портил готовые рационы – как посмотреть…

Смех она сдержать не смогла. Чуть не подавилась и спешно глотнула воды. Алек смотрел на нее и улыбался.

– Он сказал, что ты был как кукла, – Стана прокашлялась и продолжила. – Тебе было хуже?

– Перетренировался, бывает.

Он так быстро ответил и так виновато опустил глаза, что у нее даже усомниться в том, что это правда, не получилось. Мужчины. Едва ожил, а все туда же: выжимать из себя последние соки, лишь бы не показаться слабым.