Текст книги "Человечность (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

«Все ты сможешь, девочка», – успокаивающе шепнул кто-то в ее голове, и Стана вздрогнула. Это было неожиданно. Никогда еще это ее сумасшествие не проявлялось вдруг, ни с того ни с сего. Ее сумасшествие или… у него было имя?

– Отдыхаете?

Скай, снова Скай, всегда Скай. Он будто чувствовал моменты, когда ей нужен. Вот только сейчас она сама не могла понять, нужен ли?

– Решаюсь на самый глупый поступок в жизни, – она заглянула ему в глаза, но тут же опустила взгляд.

Вспомнилась обнаженная фигура, держащая ее, обнимающая. Вспомнилась рыжая, выходящая из его спальни, до боли похожая на их преподавательницу. Вспомнилось ощущение его кожи, лопающейся под пальцами.

Стану затошнило.

– Какой же?

– Неважно.

Она встала и пошла расставлять книги по полкам, но вездесущий Скай забрал половину стопки. Нашелся помощничек. Стана фыркнула себе под нос и усмехнулась, но эта кривая усмешка была чужой. Профессор странно вздрогнул, глядя на нее.

– Знаете, Стана, иногда я жалею, что ваша защита не позволяет считать даже поверхностные эмоции. Хотел бы я знать, о чем вы думаете.

– Почему? – она недоуменно уставилась на него, рука с зажатой в ней брошюрой по психологии модификантов зависла в воздухе.

– У меня была знакомая, которая улыбалась точь-в-точь, как вы, когда ей хотелось убивать.

Знакомая? Та темноволосая? Но, черт, она же совсем не это имела в виду…

– Нет, я имею в виду, почему нельзя считать эмоции? У меня стоит только глубинная защита от прямого подключения, – голос дрогнул. – Джейк ставил, как раз после того случая с девушкой.

Скай медленно развернулся. Она знала, что он опасен, но такие его превращения из безобидного профессора в подобравшегося хищника всегда бывали неожиданностью. Только на этот раз она не испугалась. Рука сама по себе положила брошюру на полку, Стана почувствовала, как двигается, меняя положение. Странно вывернулись в суставах руки и ноги, со стороны это смотрелось смешно, она точно знала. Потому что уже видела эту стойку со стороны в исполнении Ская.

– На вас другая защита, Станислава, – Скай сделал шаг, ее тело метнулось в сторону. – Глухой щит, мне не пробить, никому не пробить. Блэк говорил, что смог, но…

Она рассмеялась чужим лающим смехом.

– Наш аналитик пробил мою защиту? – эта насмешливая интонация, эта эйфорическая улыбка маньяка, они не принадлежали Стане. – И зубки не обломал?

– Стана?

Скай медленно шел к ней. Короткие шаги, плавные. Он замирал после каждого движения и заглядывал ей в глаза, а она панически кричала в собственной голове, понимая, что окончательно потеряла контроль над собственным телом.

«Не сопротивляйся, девочка, – прошептал чужой, но такой знакомый голос. – Так надо».

Скай метнулся к ней, преодолевая последние метры единым броском, но Стана видела движение, видела его изумленные глаза, когда она легко ускользнула в сторону. Заныли перегруженные мышцы, колени подкосились. Она упала в его руки, как сломанная кукла, чувствуя пустоту в голове и боль во всем теле.

– Что с вами, Станислава? – тревога в его голосе была неподдельной.

– Не знаю! – взвизгнула она и разрыдалась, вцепившись в его рубашку. – Это все из-за них! Все! Я не хочу это знать, не хочу! Джейк… за что?!

Она кричала что-то бессвязное, перемежая жалобы и восклицания именами Джейка, Блэка, госпожи Осаки. Она орала, пока на смену слезам не пришло вселенское спокойствие, пока не отступила невозможная, невероятная боль, пока Скай не начал просто гладить ее по голове, укачивая в кольце своих рук. Потом он куда-то ее понес, но ей, плавающей в сером, туманном мареве, было уже все равно – куда.

***

Стану разбудили голоса: громкий и надрывный – Ская, тихий и уверенный – Блэка. Кажется, они спорили. Она прислушалась.

– Ты ебнулся, скажи мне? Показывать студентам пытки в качестве учебного материала, только чтобы посмотреть, как они отреагируют?

– Как она отреагирует, – смешок. – И, заметь, ее реакцию и близко нормальной не назвать.

– Кир…

Усталый вздох.

– Я уже столько лет «Кир», а ты все туда же, – Блэк снова тяжело вздохнул. – Скай, ты сам притащил меня сюда. Ты в голос кричал, что Джейк не ставил ей защиту, ты орал, что с ней происходит что-то странное. А теперь ты отчитываешь меня за то, что я решил это спровоцировать?

– Ты… – Скай задохнулся. Стана почти что слышала, как скрипят стиснутые зубы. – Ебанутый, конченный аналитик! Она живой человек, а не объект твоих экспериментов!

– Тогда расскажи мне, о великий, что же с ней происходит? – иронию в его голосе можно было черпать большой ложкой.

Она открыла глаза: Блэк сидел на кровати спиной к ней. Скай напротив него, в кресле. И сейчас профессор Ланской, опустив глаза, сосредоточенно изучал собственные колени.

– Я не знаю, Кир, – наконец, тихо сказал он. – Временами она похожа… неважно.

Спина Блэка напряглась.

– Договаривай, – отрывисто бросил-приказал он.

Скай поднял глаза и недоуменно посмотрел на него. Стана крепко зажмурилась, молясь, чтобы они не заметили, что она проснулась.

– Нет.

– Влад, твою мать…

– Да хоть бабушку! – она снова осторожно приоткрыла один глаз и увидела, как Скай вскочил с кресла и заметался по комнате. – Она мертва, блядь, она все равно останется мертвой, а то, что мне мерещатся ее призраки во всех встречных женщинах – это моя проблема. Хочешь, присылай психолога, но с тобой я об этом говорить не буду!

Она ждала смеха или возмущений, но Блэк почему-то сгорбился, закрывая лицо руками. Он просидел так несколько минут, молча, только странно вздрагивала спина. А потом распрямился, и в его голосе, когда он начал говорить появилось что-то такое… Стана не знала, как определить это. Вина? Сожаление?

– Не хочешь – не верь, Скай, но я никогда не хотел ее смерти.

– Да, ты просто хотел, чтобы она перестала быть собой, – Блек попытался что-то сказать, но Скай жестом заткнул его. – Не надо, Кир, я читал твои выкладки. Я знаю, что даже Юки с тобой согласилась. Но я никогда в это не поверю.

– Еще одна война…

– Да заткнись же ты!

Она не увидела движения: просто Скай вдруг переместился из противоположного конца комнаты к кровати, а голова Блэка бессильно мотнулась в сторону от удара. Ректор встал и Стане стало страшно – так жутко он выглядел сейчас.

– Ты – мудак, если живешь своими сказочками о доброй девочке, после того как она тебя чуть не убила!

– А кто ты, если знаешь, что из-за этого она убила себя?! – он выкрикнул это и резко замолчал, переведя взгляд на притворяющуюся спящей Стану. – Убирайся, Кир. – добавил вполголоса.

Блэк усмехнулся и пошел прочь, ленивой прогулочной походкой. В дверях он остановился и обернулся: Стана увидела горькую и чуть ехидную улыбку.

– Попыталась. – бросил он и вышел.

Скай завыл, усаживаясь на кровать, обхватив голову руками, в этом вое была какая-то звериная ярость, звериная тоска. Стана не удержалась – обняла его, прижимая к себе, а он выл и матерился, пряча искаженное гримасой боли лицо. Это был тот же самый сильный и непобедимый герой войны, которого она знала, но футболка у нее на груди насквозь промокла от его слез.

========== Акт шестнадцатый – De possibili et impossibili (О возможном и невозможном) ==========

Блуждает человек, пока в нем есть стремленья.

(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)

Человеческая жизнь очень часто бывает похожа на фильм. Цветной или черно-белый, комедию или драму – все это по сути своей зависит только от самих людей. Нет, от обстоятельств тоже, конечно, но в гораздо меньшей степени. И, оглядываясь на свое прошлое, люди часто видят причудливую череду кадров, в которых прячется любовь, ненависть, память и все то, что им когда-то мечталось забыть.

Стана сидела на кровати, закутавшись в пушистый плед и обнимая себя за плечи, рядом с ней стояла чашка с дымящимся еще чаем, от которого до безумия сильно пахло клубникой. Она улыбалась, а по щекам медленно, оставляя мокрые дорожки, текли слезы. Чем больше слез – тем шире становилась ее улыбка. Когда из ее груди, наконец, вырвался судорожный всхлип, она зажала рот одной рукой, а другой судорожно зашарила по тумбочки, нащупывая оставшуюся от Ская початую пачку сигарет и пепельницу. Прикурила, закашлялась, а потом глубоко затянулась и запрокинула голову, выпуская в потолок тоненькую струйку дыма.

Ей было холодно и очень больно.

Скай недаром не любил рассказывать о себе, не любил вспоминать свое прошлое. Он вообще себя не любил, как выяснилось, и не заблуждался на свой счет. Но сейчас она не хотела и не могла забыть его слова.

Тлеющий окурок неприятно обжег пальцы, и она, слегка поморщившись, затушила его. Встала, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу: за ним крыши домов и небо: чистое, голубое, далекое – словно прямиком из его рассказа.

Стана смотрела вдаль, а перед ее невидящими глазами хороводом проносились картины чужого прошлого. Такого близкого и такого далекого, такого же родного и чуждого, как это проклятое, неправдоподобно голубое небо.

Кадр.

У нее были шальные глаза цвета выдержанного виски, и серебряное колечко в губе. Она смеялась в голос, рассказывала что-то, оживленно жестикулируя, торопливо затягивалась тонкой сигаретой и лезла целоваться к стройной рыжей девушке, сидевшей рядом. Наверное, именно такой он ее и запомнил. Нереально красивой, живой и чуть-чуть безумной.

Тогда он не решился подойти к ним, слишком уж органично смотрелась эта компания из пяти человек за угловым столиком кафе, и слишком чуждо для них выглядел он в своей солдатской форме и со стрижкой под ежика. Но и отвести взгляда он не мог. Минуту спустя, к ним подошла официантка и виртуозным движением сняла с подноса бокалы и бутылку шампанского, разлила, улыбнулась, что-то сказала, вызвав новый приступ смеха у своих клиентов, покраснела и ушла с улыбкой.

Познакомиться все-таки хотелось. Он не мог понять, почему так тянуло туда, за угловой столик, к этой девушке.

Он размышлял долго: две чашки кофе и четыре сигареты. И уже почти решился подойти, когда у причины его задумчивости вдруг зазвонил телефон. Она взглянула на экранчик и чуть поморщилась, кривя губы в какой-то на диво надменной гримасе, но все-таки не нажала на сброс, а ответила:

– Да, зайка? – на ее лице появилась приторно-фальшивая улыбка, в голосе же слышалась почти неприкрытая издевка. – Ну… мы тут с ребятами сидим, празднуем. Когда приду? В душе не… знаю. Я позвоню. Спасибо. Я тоже.

Закрытый телефон полетел в сумку, а темноглазое чудо с еще более шалой улыбкой повернулось к своим друзьям и вопросило:

– Так о чем это мы?

Решивший не вмешиваться, он подумал, что не хотел бы оказаться на месте того человека, которого она назвала зайкой. Но темноглазую девочку с проколотой губой и дивной улыбкой он все-таки запомнил и понадеялся найти ее. Потом. Сам не знал, зачем и почему, но хотелось, чтобы их пути еще раз пересеклись.

Впрочем, как оказалось, им действительно суждено было встретиться, только уже совсем в другом месте и при других обстоятельствах.

Кадр.

–… и забрасываю я, значит, ее ноги к себе на плечи, – вставил кто-то, прерывая затянувшийся рассказ о себе одного из новичков.

Раздался взрыв хохота: всем плевать, что у этой шутки уже давно борода по пояс – хотелось забыться, не думать, не вспоминать. И они балагурили, десятками в час курили привезенные с собой сигареты, пускали по кругу фляжку, в которой попеременно оказывались, то водка, то вискарь, то коньяк.

Никто даже не пытался говорить о серьезном – на повестке дня только юморные истории, постельные приключения и злобный командир, гоняющий до седьмого пота. Насчет последнего, кстати, говорили осторожно, с опаской озираясь по сторонам. А вдруг спрятался где-нибудь в кустах и выскочит с злобными матами. Такого, конечно, не могло быть, но парням нравилось.

– А у меня жена скоро рожать будет, – вдруг вздохнул кто-то из рядовых, вдребезги разбивая всю сложившуюся наигранно-веселую атмосферу. – На тринадцатое вроде назначали.

Нашел, что рассказать. Здесь почти у каждого – либо жена, либо девушка. И все сразу нахмурились, повздыхали и замолчали. И на лицах – страх. Слишком явственный, слишком понятный. Они не за себя боялись – за близких. Они не смерти боялись – войны.

Он хмыкнул, закуривая. Он не боялся, уже давно – или недавно, это не отложилось в памяти – не боялся умереть. Он шел туда, наверное, за этим, или накатило уже там? Хотелось сдохнуть. Сильно хотелось, вот только никак не предоставлялось возможности. Но никто не упрекнет его в том, что он не старался.

Кто-то заявил, что хочет сбросить хоть парочку бомб на головы врагам, а ему было просто смешно. Что те враги? За идею что ли воюют?

Территория, ресурсы. Вечная проблема.

Положат в войне какую-то часть своих, но отхапают себе кусок пожирнее. Плевать на горе тех, кто потеряет в этой войне родных. Плевать на тех, кто погибнет в ней сам.

Что значит несколько миллионов жизней по сравнению с благом нации?

Кадр.

Она улыбалась. Опущенные веки не дрогнули, когда он подошел ближе, а пальцы продолжили выбивать по столешнице рваный ритм. Спускающиеся из-под длинных прядей провода непрозрачно намекали на заткнутые наушниками уши. Культурный отдых, лайт-версия, мать его.

– Аль?

Она даже не шевельнулась, не сбилась с ритма. Только приоткрыла один глаз, оценила обстановку и зажмурилась еще крепче.

– Скай, съеби, будь человеком? – жалобно попросила она.

Он просто сел рядом, глядя в пол. Молчал: минуту, две, бесконечно долго – пока плеча не коснулись тонкие пальцы. Она смотрела на него и улыбалась, протягивая один наушник. Он взял. Музыка оглушила на мгновение, потом он разобрал слова: «… южный намертво впаян в твои поднебесного цвета глаза. Держи меня за руку долго, пожалуйста. Крепко держи меня, я не пожалуюсь…» – и взял ее за руку.

Черт знает, сколько они так просидели, а песня так и играла на репите, а она так и выбивала пальцами нервный, рваный ритм.

И ему казалось, что в этом же ритме бьется его сердце.

Кадр.

Смеющаяся в голос девушка в облегающей черной футболке и камуфляжных штанах припала к губам сидящего рядом парня в жадном, иссушающем поцелуе, а после шало улыбнулась и, почти улегшись на его колени, потянулась за сигаретами. На черной отполированной поверхности стола стояли в ряд полупустые стаканы, свет бликовал на гранях и ему было больно на это смотреть. На свет или на поцелуи? Он не знал, правда, не знал.

Она уронила пачку на пол, вызывая новый взрыв хохота. Он допил коньяк одним глотком и ушел.

Кадр.

Полутемная комната, узкая кровать, на которой еле уместились два сплетенных тела, тихие вздохи и громкие стоны, прекратившиеся лишь под утро. И спутавшиеся черные пряди в лучах восходящего солнца. У её губ был привкус клубники и чего-то желанного, но запретного.

Кадр.

Белые стены, белый потолок, белое лицо. Страшные слова и безумная попытка утопить горе и ощущение постыдной вины в алкоголе.

Кадр.

Блестящая сталь ножниц и темная волнистая прядь, падающая на пол. Серьги и штанги от вытащенного пирсинга на полке. Кровь на белом кафеле.

Она плакала, Господи, как же она плакала. Он готов был отдать жизнь за каждую ее слезинку, но было уже слишком поздно.

Кадр.

Дым сигарет с ментолом, привкус коньяка на языке и темная комната, освещенная неверным огоньком свечи. Он думал, что забыл, как надо молиться, но слова вспоминались сами. Колени болели, спина болела, болели судорожно сжатые руки.

Кажется, он проклинал Бога. Кажется, он умолял Бога.

Кажется, он даже Ему угрожал.

А в соседней комнате надрывалось радио и уверяло, что «мы будем счастливы теперь и навсегда».

Кадр.

Щенячьи глаза, тихий голос:

– Я не знаю, что говорить, Скай.

– Я тоже.

Кадр.

Алый в парадной форме улыбался широко, но чуть фальшиво, а в его глазах была смерть. Он сжимал его ладонь, до боли, почти ломая пальцы.

А надпись на записке, которую они сжигали в языках вечного огня гласила: «Неужели это конец?»

Кадр.

Они пьяны, до безобразия. Блэк ржал, как конь. Алый приставал ко всем встречным, не разбирая ни пола, ни возраста. Юля льнула к нему, а он тоже был слишком пьян, чтобы отказаться. Они целовались под мостом, пока Алый не швырнул ему ключи от своей квартиры.

– Пиздуйте, детки. Трахаться в неположенных местах героям не положено!

– А не положить ли? – глубокомысленно вопросил Блэк, и они заржали.

Кадр.

Чужие пальцы разорвали горло. Кто-то плакал. Кто-то держал его на руках, укачивал, будто маленького ребенка.

Он слышал свое имя, точно слышал, а потом в лицо брызнуло горячей и соленой кровью.

Кадр.

Пустая пачка сигарет, полупустая бутылка и переполненная пепельница. Блэк давно звал его преподавать, почему не теперь? Когда ничего не осталось.

Стана, зажав руками рот, соскользнула на пол. В ушах звенело. Будто через подушку, она все еще слышала его голос и его последние слова: «Знаешь, Стана, мы думали, что всегда будем вместе. Если мы не умрем».

Отчего-то вспомнился Алек и плотный белый лист, исписанный неровным, угловатым почерком. «Здравствуй, Скай…» – ей хотелось вернуться в тот дом, найти эти бумаги и, если не прочитать самой, то отдать тому, кому они были адресованы. Ей хотелось еще раз взглянуть на портрет профессора, точный до мельчайшей черточки. Сколько надо смотреть в лицо человека, чтобы запомнить – так? Или так помнят моды?

По пути в библиотеку Стана улыбалась. Сегодня было не страшно встретить здесь Ская, она даже Блэку, наверное, обрадовалась бы, как родному. Обняла и пожалела, такой уж день. Бесконечный и бессонный, но спать, кстати, не хотелось. Хотелось дописать курсовую, а потом пойти и всем назло отдать документы не на госуправление, не на микробиологию – а на историю. И все-таки написать учебник, в котором будут упоминаться они все. Все миллионы имен и фамилий. Все те, кто отдал жизнь за людей, заплативших им забвением.

До обители знаний она не дошла, свернула на полпути в сторону остановки и села на первый же автобус. Стана сама не знала, на что надеется: ключ-карту забрали в больнице, да и идентификатор ее наверняка выкинули из базы сразу же. Не пустят же даже на территорию поселка, и хорошо, если не арестуют. Но она все равно ехала. В такой чужой и такой родной дом, место, где все начиналось и – она поймала себя на мысли – где все закончится.

Автобус полз медленно, застревая в пробках, собирая все попутные светофоры. Она успела десять раз задремать и столько же – проснуться. Решимость не исчезала. Когда они, наконец, приехали, Стана, едва сдерживая нетерпение, выпрыгнула на землю, перескакивая через все ступеньки, и перебежала дорогу на красный, виновато улыбнувшись гневно засигналившему водителю. Она и так нарушала все мыслимые и немыслимые законы этим своим визитом, что ей еще один административный штраф?

Охранник был новый, незнакомый. Стана помахала ему рукой, прикладывая идентификационную карту к считывателю, и радостно улыбнулась, когда ворота, запищав, открылись. Она торопливо вбежала внутрь, стараясь не думать, куда делись с КПП ее прежние хорошие знакомые. Можно было лишь надеяться, что это не их тела она видела тогда в караулке. Что у них выходной. Отпуск, в конце концов.

Стана остановилась на выложенной неровными камнями дорожке среди исполинских, покрытых редкими листочками и молодыми побегами деревьев и глубоко вдохнула весенний воздух. Пахло свежестью и недавней грозой. Она смотрела на кукольный домик, яично-желтый с красной кровлей и редкими вкраплениями коричневого кирпича, складывающимися в причудливый узор, и думала, что ее сказка оказалась ровно такой, как надо. Наверное, стоило все это пережить, для того чтобы снова научиться не бояться. Чтобы просто жить и дышать полной грудью, пусть даже будучи полностью, совершенно, абсолютно безумной. Солнечный луч, пробежавшийся по лицу и, напоследок, подмигнувший ярким бликом на круглом чердачном окне, только укрепил ее в этом мнении.

Она широко улыбнулась своим глупым мыслям, танцующей походкой подошла к такой знакомой двери и дернула за ручку. Та охотно поддалась, открывая правильный прямоугольник коридора с пятном света, падавшего со второго этажа, и темным зевом в кои-то веки открытой подвальной двери. Из подвала доносились приглушенные голоса, Стана, стараясь не шуметь, сняла туфли и проскользнула вовнутрь.

В свою прежнюю жизнь.

Она легко сбежала по ступеням, прислушиваясь к чужой беседе: сначала были лишь отзвуки слов, а потом она узнала голоса и ей стало немного страшно – это были Скай и Блэк. Снова. Эти двое, положительно, преследовали ее.

В конце лестницы была очередная дверь, полуприкрытая. Она осторожно выглянула из-за нее – мужчины стояли около металлического гроба-репликатора, раскуроченного чуть более, чем полностью, и спорили. Стана вздохнула. Была – не была: она вошла в комнату и кашлянула. Они синхронно обернулись. У Ская на лице появилось недоумение, Блэк лишь вздернул бровь и улыбнулся.

– Отчего-то я не сомневался. Добрый день, Станислава.

Она кивнула, подходя ближе, и чуть не сбежала: пол не был коричневым – это были хлопья засохшей крови, пятнами которой был покрыт и репликатор. Складывалось ощущение, что здесь была страшная драка. Хотя… – ее передернуло – скорее, что здесь кого-то убили.

– Что здесь произошло?

– Как раз пытаемся понять, – Блэк смотрел на нее заинтересованно, но, кажется, не злился. – Не поможете?

Кивать в ответ на его вопросы становилось традицией. Она подошла ближе к искореженному металлическому гробу. Скай передвинулся так, чтобы закрывать ее от Блэка, что-то в его движении заставило ее подумать, что он боится. Вот только чего?

– Что ты здесь делаешь? – тихий шепот на грани слышимости.

– Пришла за своими вещами.

Стана пожала плечами и склонилась над репликатором. Внутри что-то белело – густая желеобразная масса, похожая на синтезированный белок.

– Что это? – голос невольно дрогнул.

– Мод.

Она отшатнулась, врезаясь в подошедшего непозволительно близко Блэка, тот усмехнулся, но поймал ее, помог сохранить равновесие.

– Это… – Стана судорожно сглотнула, впиваясь ногтями в ладони. – Человек?

Скай дернул уголком губ, но промолчал. Блэк скупо улыбнулся.

– Это мод, Станислава. Достаточно высокой степени, чтобы мы не могли найти здесь ничего, позволяющего его идентифицировать, – он помолчал с минуту, позволяя ей осознать услышанное. – А теперь отгадайте загадку: на полу кровь вашего подопечного. Убил охрану и ушел отсюда под камерами Джейк. Потом камеры самопроизвольно отключились и начали стирать записи. Кто в гробике?

Это было невозможно, это было невероятно, это было слишком. Хотелось кричать, но Блэк раздраженно стукнул кулаком по искореженному металлу, и желе колыхнулось, пошло волнами. Зарождающийся крик умер сам собой, на мгновение Стане показалось, что сквозь белую массу проступает лицо, а потом сознание решило, что подвигов на сегодня хватит – и покинуло ее.

Ей снился сон? Нет, она просто видела это, она просто жила.

Она сидела на снегу в полурасстегнутой куртке и курила, выдыхая облачка сизого дыма, терявшиеся на фоне серо-стального неба. Она смотрела вдаль, щурясь от бьющего в лицо ветра с мелкими крупинками снега. Ветер усиливался, она щелчком пальцев выкинула сигарету и, плотнее запахнув пальто, полезла через сугробы. Шаг, горящая кожа, комья снега, забивающегося под одежду. Еще шаг, другой – и она провалилась в этот снег с головой. Не в силах нащупать опору она падала, крича и захлебываясь собственным криком, потом сугроб сменился привычной тьмой, а миг спустя – она лежала на таком родном диване в такой знакомой гостиной.

Тело было чужим – она знала это так же точно, как и то, что у нее пять пальцев.

Мысли были чужими.

Она думала, что эти проклятые сны никогда не кончатся.

«Я знаю форму боли», – подумала она, чувствуя, как рот и нос заполняются горькой жидкостью, как она заполняет легкие.

Она потеряла счет времени. Эта боль длилась и длилась, никакие пытки не могли сравниться с этим.

– Стана?! – чьи-то голоса.

Боль отступала, сознание возвращалось медленно и неохотно. Последней вернулась память. Она чувствовала, как с грохотом опускаются на нее все прожитые…

– Станислава!

Чьи-то крики выдергивали ее из затянувшегося кошмара. Она попыталась открыть глаза, но…

Это было похоже скорее на видение, чем на воспоминание. Она стояла перед зеркалом, поправляя парадную форму. Обреченный взгляд ртутно-серых глаз казался насмешливым, из-за пляшущих по комнате солнечных зайчиков.

Она глубоко вдохнула: сигаретный дым, привкус ментола на языке.

Она улыбнулась, запрокинув голову. Выпустила в потолок струйку дыма, затушила в пепельнице сигарету и надела главную деталь своего сегодняшнего наряда – белую маску.

– Стана! – отчаянный вопль.

Она застонала, выгибаясь, чувствуя, как все мышцы свело судорогой, как со свистом в легкие ворвался воздух, а кожу будто закололо тысячами иголочек.

Из зеркальных глубин на нее взглянул Алый. Серые глаза в прорезях маски горели насмешливым огнем. Он улыбнулся и отдал ей честь.

– Стана…

***

Пока они ехали обратно, Стана боролась с желанием спросить, что же с ними случилось. Что должно было произойти, чтобы Блэк, наплевав на Ская, решил запытать Алого. Решил запереть Алого. Согласился с тем, что моды – некоторые – не являются людьми?

Она не могла подобрать слов, да и вопросов было слишком много. И спрашивать это – было слишком само по себе. Стана просто грустно улыбалась и смотрела вдаль пустыми глазами. По дороге мимо них проносились машины, по тротуару сновали вечно спешащие куда-то люди. Когда они подъехали к университету, за воротами в углу стояла толпа курящих и смеющихся студентов. Скай улыбнулся, глядя на них, слегка печально улыбнулся: и Стане захотелось сказать ему, что Алек – Алый – жив, но горло свело и изо рта вырвался лишь кашель. Любимый герой войны тщательно оберегал свои тайны.

Они распрощались на крыльце ее корпуса общежития, и Стана побежала домой. Завернутые в платья вдвое сложенные исписанные листы жгли руки даже сквозь сумку, она мечтала скорее спрятать свою драгоценную ношу, среди книг и фотографий, оставшихся ей от матери, среди орденов отца. Она мечтала когда-нибудь набраться смелости и прочитать их, но… самой не верилось.

Поздним вечером уже, вернувшись с занятий, Стана достала эти листы и сунула их под подушку. Звезды за окном были невероятно, невозможно яркими, они подмигивали ей и манили куда-то вдаль, в небо, в мир, где нет ни боли, ни печали.

Сегодня они отчего-то напоминали ей о войне.

В эту ночь Стана лежала на холодных простынях, куталась в одеяло и смотрела на небо, на звезды, холодные, сияющие и бесконечно далекие. Но, когда наступил рассвет и первые, еще тусклые лучи скользнули по светлым стенам, она уже спала.

Крепко спала. Без сновидений.

========== Ars vitae (искусство жизни) ==========

Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал: перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать.

(Левит 24:19–20)

Он ждал. Терпеливо, спокойно. Он был пауком – и паутина надежно спеленала его жертву. Он был змеей и яд уже подействовал. Он был языком пламени, и мотылек спешил к нему, сжигая собственные крылья.

Он был, и он молился, чтобы Стана не приехала вместе с ним.

Он встал, прошелся по комнате. Остановился у шкафа, глядя на шкатулку, достал горсть медалей и сжал их, чтобы почувствовать резкую, режущую боль, чтобы вспомнить, что такое быть человеком, но на пол закапала слишком густая и темная, для того чтобы быть человеческой, кровь. Он разжал кулак – кусок покореженного металла со звоном упал на пол.

Изо рта вырвался смешок. Он протянул руку, порезы на которой стремительно затягивались, и достал из шкатулки Алую Звезду. Улыбнулся, как-то мечтательно и нежно. Засунул ее в карман плотных черных штанов: уже не брюки – еще не джинсы. Одернул рукава рубашки, тщательно проверяя, не заляпалась ли она кровью. Остановился, задумавшись, потом стащил с себя и рубашку, и брюки, натягивая валяющиеся на диване тренировочные штаны.

Он ждал.

Он прикрыл глаза – и мир налился чернотой. Он распахнул их, что-то шепча себе под нос, тихо-тихо, на пределе слышимости, даже губы почти не шевелились:

– И вам привет, Олеж, – усмехнулся. – По делам, по работе – как всегда. Не будет здесь больше этой девочки, уж поверь. Ага, я ненадолго.

Потом он замолчал, напряженно глядя перед собой. Неосознанно поднял руку, делая характерное движение, будто дверь открывал: и из коридора донесся звук открывающейся двери.

Джейк вошел в комнату и замер у дверей, он встал с дивана и пошел ему навстречу. Остановился напротив. Замер. Потом в слишком быстром для человека движении взметнулась рука – и Джейк полетел на пол. Хрустнуло что-то в шее. Он смотрел на его тело, сломанной куклой валяющееся на полу и не чувствовал ровным счетом ничего.

Только отпустила туго сжатая пружина где-то глубоко внутри. Он расправил плечи и рассмеялся, склоняя голову на бок.

– Живучий, тварь, – явно передразнивая, протянул он.

Давным-давно, годы назад, эти слова говорил Джейк. Сейчас Джейк недвижно лежал, а он улыбался, широко и радостно.

– Пора вставать, красавица моя, – глумливый шепот. – Пора идти.

Джейк послушно поднялся. То ли кости, то ли суставы вернулись на места с протяжным хрустом. Движения стали угловатыми, чуть резче, чем обычно. Они вышли в коридор вместе, Джейк встал перед входом в подвал и точными, уверенными движениями открыл замок. Дверь открылась с тихим шипением, пахнуло металлом, лекарствами и чем-то горько-сладким. Он знал этот запах расходников для репликатора.

Он так хорошо его знал.

Сожаление, которое он почувствовал, когда они спустились вниз, было острым до боли. Почему, ну почему просто нельзя просто лечь в этот гроб и вернуть себе все некогда потерянное. Нельзя восстановить себя до точки, когда он сможет разнести и этот дом, и этот поселок. Он хотел убивать. Он хотел искупаться в крови, и это было не безумие – о, нет! – это был холодный отрешенный расчет напополам с ненавистью.

– Рано, – хрипло шепнул он, проводя пальцами по отполированному металлическому ящику.

Он достал из шкафа пистолеты. Они выглядели старыми, слишком старыми – но Джейк уверенно взял их из его рук и пошел прочь. Он проводил его взглядом и опустился на пол. Пальцы выбивали по бетону нервную дробь, то быстрее, то медленнее, будто в ритме какой-то незнакомой ей мелодии.

А потом Джейк вернулся и мир сошел с ума.

На нем не было ни капли крови, только запах пороха и металла, но все, что произошло на КПП он и так видел его глазами. Он-Джейк спускал курок, Он-Джейк улыбался, тщательно обходя лужи и вырубая все камеры. Он-Джейк программировал чересчур умную, чтобы быть быстрой, машину утонуть в ближайшей речке.