Текст книги "Человечность (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Сейчас лучше?

– Как видишь, робота уже не напоминаю, – подопечный тяжело вздохнул. – Но со зрением как-то не очень, – отведя глаза, сознался он.

Порыв вскочить и закудахтать над ним, хлопая крыльями, как курица-наседка, Стана не без труда, но все же подавила.

– Ты же видишь? – уточнила она максимально нейтральным голосом.

– Да, но… это ниже нормы даже обычного человека, без всяких модификаций.

– Алек…

Руки чесались подойти и обнять его, но это было бы уже слишком. Прикоснуться к нему первой, как черта, которую нельзя переходить. Она знала, что сама придумала себе это ограничение, но переступить через него – значило признаться самой же себе слишком во многом.

– Да все хорошо, Стан. Главное, сдать нормативы и выбраться отсюда, – он мечтательно улыбнулся. – Накормлю тебя мороженым и укатаю на каруселях, хочешь?

Она рассмеялась и, переложив пустую тарелку на поднос, пересела к нему. Они говорили о таких глупостях, что Стана смеялась весь вечер, почти непрерывно, пока не начала зевать, а он абсолютно серьезным голосом с абсолютно невменяемой улыбкой рассказывал ей всякий бред. Кажется, ближе к концу фигурировали трахающиеся черепашки и оргазм свиньи, длящийся тридцать минут. Стана честно созналась, что свинье немного завидует, а Алек, подмигнув, выдал, что недостаток длительности следует компенсировать качеством и количеством.

А потом притащил покрасневшей ей подушку и плед, смазано чмокнул в щеку и ушел, пожелав хороших снов. Все еще смущенная она устроилась поудобнее и обняла подушку. Стана отчего-то даже не сомневалась, что ей будет сниться только хорошее.

Ей снился сон: она стояла перед знакомым зеркалом, в глубине которого, словно в коконе, опутанное проводами и ремнями, висело в позе эмбриона женское тело. На отражение бетонного пола мерно капала кровь, и каждый звук удара капли о пол заставлял ее вздрагивать.

Алек стоял рядом с ней и смотрел на девушку в зеркале абсолютно пустыми, ничего не выражающими глазами, только по щекам его бежали кроваво-красные дорожки слез.

Алек взял ее за руку и шагнул в зеркало, она послушно последовала за ним. В ноздри ударил тяжелый металлический запах, а ноги моментально промокли. В туфлях хлюпало при каждом шаге, и осознание того, что это кровь, заставляло ее мелко дрожать. Но все равно идти вперед.

Девушка еще дышала. Из ее груди торчал большой осколок стекла, осколки мельче застряли в щеках, лбу, шее. Вся ее открытая кожа была покрыта сотнями, тысячами порезов, и кровь, сочившаяся из них, сливалась воедино и стекала в низ.

Кап. Кап. Кап.

Капли отсчитывали время, которого здесь не было и быть не могло.

Алек протянул руку и ласково погладил девушку по щеке, а потом начал вытаскивать осколки. Один за другим он тянул их, и они поддавались с влажными, сосущими, хлюпающими звуками. Алек складывал их в лужу крови, она невольно залюбовалась блеском чистого алого цвета на блестящих гранях.

Порезы затягивались на глазах, под кровавыми разводами появлялась чистая, нетронутая кожа без следов шрамов. Девушка открыла глаза и улыбнулась. Алек вытащил последний, самый большой осколок из ее груди и, обняв его, улегся на груду битого стекла в луже крови. Его взгляд остановился, он становился прозрачным, превращаясь в стеклянную статуэтку. Ремни и провода вдруг исчезли, девушка упала вниз, но сгруппировалась и приземлилась, как кошка, на четыре лапы.

Алек исчез с хрустальным перезвоном, а девушка встала и пошла к ней, покачивая бедрами и криво, презрительно улыбаясь.

Ей хотелось кричать, но изо рта не доносилось ни звука.

Девушка подошла к ней вплотную, и она поняла, что смотрит на нее сверху вниз. Девушка запрокинула голову, заглядывая ей в лицо. Девушка подняла руки и толкнула ее в грудь, и она с криком полетела в бездну, все еще глядя в ее светло-карие безумные глаза.

Миг падения, растянувшийся в вечность, и она снова стояла перед зеркалом, из которого на нее смотрело испуганное лицо той самой девушки, но теперь – она знала точно – этой девушкой была она сама. Левую щеку пересекала тонкая полоска шрама, губы кривились в насмешливой улыбке.

Кто-то обнял ее со спины и в зеркале появилось лицо Ская.

– Самая красивая, – хрипло шепнул он ей на ухо.

Она рассмеялась. Он улыбнулся и прикоснулся губами к ее шее.

Внизу живота медленно разгоралось пламя.

Она развернулась в кольце его рук, скользнула ладонями по животу и груди, пока пальцы не наткнулись на что-то острое. Она опустила глаза.

Осколок толстого стекла торчал прямо над сердцем, кровь вытекала толчками. Он закашлялся, и она хлынула изо рта темным густым потоком. Она вся была в ней.

Он пошатнулся и упал на нее, осколок вонзился в шею и ее тело пронзила резкая вспышка боли. Она закричала и полетела в хорошо знакомую бездну.

Она лежала на кровати, Скай был рядом. Он обнимал ее и гладил по голове, зарывался пальцами в волосы и прижимал к себе с какой-то отчаянной нежностью. Она плакала, глухо, навзрыд. Его губы были солеными от ее слез и она целовала их, пытаясь раствориться в чужом теле, а он продолжал гладить ее и прижимать к себе, не как женщину – как ребенка.

– Иногда звезды ближе, чем нам кажется, – шепнул он ей на ухо. – А может, мне просто хочется в это верить.

Она хрипло рассмеялась и уткнулась носом в его плечо.

И проснулась. Сердце бухало где-то в горле, глухо и неровно, пропуская удары, а потом пытаясь нагнать самое себя. Стана вцепилась зубами в подушку и сдавленно застонала. Ну, а что. Хороший сон, не поспорить даже. Девушка нервно засмеялась и нащупала кнопку подсветки на коммуникаторе. Шесть утра…

Она покосилась на дверь, ведущую в коридор. В доме было мертвенно тихо, судя по всему, во сне она не кричала. Алек, наверное, сладко спал, и будить его из-за ее кошмаров, которые и кошмарами с трудом-то можно назвать, не хотелось. Стана встала и, наощупь отыскав тапочки, побрела на кухню.

Завтрак она сообразила быстро. Перекусила сама, оставила пару порций и записку с извинениями Алеку и сбежала. То ли из этого дома, то ли учиться, то ли от самой себя и этого странного, ни на что не похожего сна. Она не знала, как смотреть в глаза профессору Ланскому, после того что она видела. Да, глупые игры разума, фантазии, но такой Скай производил неизгладимое впечатление.

И девушка, да. Проснувшись, Стана узнала в героине сна ту самую девушку, чей портрет она набросала в библиотеке. Редкостный бред, конечно, но если представить себе, что эти сны – чья-то реальность, то такая реакция профессора тогда была даже объяснима…

Стана засмеялась и забралась в автобус, угнездившись в самом темном углу. Выспаться получится навряд ли: вот подремать – вполне может. Отключилась она, думая о Скае и своем сне, а проснулась от вибрации будильника с абсолютно пустой и тяжелой головой. Автобус уже подъезжал к остановке, она с трудом заставила себя подняться и пройти к выходу.

До университета практически ползла, а в аудитории забралась на самый верх и, улегшись на стол, провалилась в тяжелый сон без сновидений. Джейк разбудил ее ближе к концу третьей пары: удивительно, но даже преподаватели не стали трогать бессовестно дрыхнущую на лекциях студентку. Друг был каким-то странным, слегка заторможенным, но, зная его привычку тестировать весь свеженаписанный софт на себе, она оставила это без внимания. Только уточнила, все ли в порядке. Тот уверил, что все отлично, лучше не бывает, и Стана успокоилась окончательно.

Нормально пообщаться у них не получилось: Джейк спешил на профильные факультативы, а ее ждала библиотека и книжная пыль, поиск материалов к докладу никто не отменял. Так что зашли за кофе и разбежались, напоследок договорившись посидеть на днях.

Обитель книжной мудрости встретила Стану так, что захотелось развернуться и убежать. У самого входа стоял Владислав Ланской с дежурной улыбкой и кротким взглядом. На вид профессор был безобиден и безопасен, но в это первое впечатление как-то не очень верилось. Она кивнула в ответ на приветствие и прошмыгнула внутрь. Ловить ее Скай не стал, хотелось верить, что это было хорошим знаком.

Вот только он, похоже, пошел следом, дождался, пока Стана расположится за столом, и уселся рядом с таким видом, будто так и должно быть. Она задохнулась от возмущения, но высказаться вслух мешал страх. Воспоминание о том, чем в прошлый раз закончились такие посиделки, было слишком живым. Она закусила губу и уткнулась в книгу. Буквы расплывались перед глазами, она перечитывала один и тот же абзац раз за разом, но смысл все равно ускользал. Стана поморщилась, помассировала виски кончиками пальцев и с тяжелым вздохом захлопнула чьи-то мемуары.

– Вы что-то хотели, профессор? – обреченно спросила она, не глядя в его сторону.

– Извиниться.

Ответ был неожиданным. Она развернулась к Скаю, но на его лице была обычная непроницаемая маска: равнодушная вежливость. Ничего, похожего на чувства, ни капли хоть сколько-нибудь человеческих эмоций. Робот, просто робот. Безжизненная машина.

– Извиняйтесь, – она опустила глаза.

Голос в последний миг подвел, и слово, которое должно было быть брошено небрежно и гордо, сорвалось то ли всхлипом, то ли жалобным шепотом. Ярко вспомнились безумный, яростный взгляд и треснувшая столешница.

Вмятины от его пальцев до сих пор были здесь, и угораздило же ее сесть за тот же стол!

– Я действительно прошу у вас прощения, Станислава, – он смотрел прямо на нее и виновато улыбался. – То, как я себя повел, было недопустимо. И как для преподавателя, и как для… человека.

Пауза перед последним словом была такой явной, что Стана даже сомневаться перестала: он точно ее читает. Как открытую книгу.

По-хорошему, стоило бы попросить Джейка поставить ей нормальную защиту, не только внутреннюю. Никто бы не удивился даже, не редкость, но Стана боялась. Друг и на глубинную-то ее уговорил только после того приснопамятного случая с застрелившейся девушкой. О ее смерти и трех убитых ею студентах писали в газетах, потом статьи пропали, а тот факт, что взломавший ее так и не был найден – мягко замяли. Оказаться на месте той девушки для Станы было страшнее, чем доверить себя в руки мода, и, когда Джейк в очередной раз предложил ей поставить что-то получше заводского экрана, она, наконец, согласилась. Надо было тогда и внешнюю защиту попросить, но… все мы сильны задним умом.

– Станислава?

– Все в порядке, – она вздохнула, глядя на Ская. – Я не обижена на вас, хотя и не до конца понимаю, чем была вызвана ваша агрессия.

Фраза получилась до жути формальной, но вроде бы вежливой и вообще. В рамках, так сказать. Скай грустно улыбнулся. В его лице снова появлялось что-то живое, человеческое.

– И я снова должен перед вами извиниться. Вы говорили, что девушка, которую вы нарисовали, вам снится? – Стана кивнула, он же криво усмехнулся и продолжил. – Возможно, дело в том, что никто из нас, преподавателей, не задумывается, как наше постоянное присутствие рядом и мониторинг эмоционального состояния студентов влияет на вас.

– Только мониторинг? – перебивать было некрасиво, но ее действительно волновал этот вопрос, еще с того приснопамятного инцидента в кафетерии.

– Да, юная леди, – в его тоне появилось какая-то неуловимая менторская нотка. – Управление студентами – это не то, ради чего был создан университет. Мы учим и контролируем. А когда контроль ослабляют по чьей-нибудь инициативе происходит то, что дает нам годовую норму плохой прессы.

– Как та история со студенткой со взломанным чипом? – Скай кивнул. – Но я не понимаю, при чем тут мои сны…

Профессор тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Я знал ее, давно. Очень давно, Станислава, – он поджал губы, нервно сглотнул. – Полагаю, то, что вам снится, это отчасти моя вина. И моя память.

Вот теперь Стана всерьез задумалась над его словами.

– Невозможно. – резюмировала она минутой спустя. – Передача памяти невозможна!

– Несомненно, Станислава, – он улыбнулся с какой-то чисто профессиональной гордостью в лице. – Но я не говорю о полноценной передаче памяти. Вероятнее всего, вы ловите просто поверхностные образы, которые успешно вписываются в ваши личные фантазии и переживания.

– Неужели вы так часто… – она замолчала, не закончив фразу.

Это было бы бестактно, спрашивать о таком, тем более что по его предположениям ответ ясен и так. Да, вспоминает ее. Да, так часто, что она теоретически могла ухватить этот образ-воспоминание.

Стана помотала головой:

– Но ведь я могла ее просто где-то видеть.

– Она давно умерла, юная леди, – его голос был слишком спокойным, невыразительным. Слишком. – Так что, не думаю, что могли.

Она отвернулась, коротко кивнув. Сказать было нечего, правильные слова не подбирались. Просить его о помощи со списком погибших на войне, чьи имена забыты, теперь казалось редкостным цинизмом и отдавало жестокостью, которая не была ей свойственна. Моральные терзания прервал сам Скай, осторожно вытащив листок из-под ее ладони и забрав ручку. Писал он быстро и уверенно. Учился еще в те времена, когда в школах не были распространены персональные планшеты?

Его список был недлинным, но все же больше того, чем Стана успела составить сама. Десять с небольшим имен и еще два – тщательно зачеркнутые, почти заштрихованные.

– Они погибли позже, – уточнил он в ответ на ее невысказанный вопрос, и она просто кивнула в ответ.

Приняла к сведению.

На долю секунды ей стало интересно, есть ли в этом списке настоящее имя Алого, но спрашивать было страшно. Да, и ни к чему ей это знать. Стана поблагодарила его за помощь, расставила книги по полкам, собрала свои вещи и пошла к выходу. Профессор снова увязался за ней, но прогонять его на этот раз не хотелось. И убегать не хотелось. Нет, ее страх не прошел, он просто спрятался где-то глубоко и не показывался, чтобы не спугнуть чудесное видение в лице улыбающегося Владислава Ланского.

А Скай, и правда, по-настоящему улыбался ей. Шутил, травил какие-то байки, кажется, из времен собственного студенчества. Стана смеялась, зачастую, ничего даже не понимая, но он как-то замечал это и пускался в пространные объяснения. До входа в общежитие они дошли в два раза медленнее, чем она обычно, вот только на этот раз о потерянном времени девушка не жалела. Рядом с таким Скаем было уютно, почти как в том странном сне.

Стана запрокинула голову, глядя в небо. Уже совсем стемнело, а она и не заметила. Было ясно: ни облачка, лишь мириады звезд, рассыпанные по небосклону.

– Светись, светись, далекая звезда, чтоб я в ночи встречал тебя всегда; твой слабый луч, сражаясь с темнотой, несет мечты душе моей больной*, – нараспев продекламировал Скай.

Он стоял рядом, запрокинув голову так же, как и она. Стихотворение было незнакомым, но красивым, Стана улыбнулась. Хотелось читать стихи про звездный свет, но она не знала ни одного, а на ум приходила всего лишь одна фраза.

– Хорошей ночи, профессор, – сказала она, улыбнувшись ему и зашла в подъезд. Слова Ская-из-сна вертелись на языке и не давали покоя. Она не скажет этого, не скажет, не скажет! Скажет. – Иногда звезды ближе, чем нам кажется. А может, мне просто хочется в это верить…

Тяжелая металлическая дверь уже почти закрылась, но сквозь оставшуюся щелочку Стана увидела его лицо. Потрясенное и искаженное болью. Ей стало страшно, но она не могла сдвинуться с места: подсознательно ожидала, что вот сейчас он ворвется сюда и сделает с ней что-то… что-то плохое. Но шли минуты, и ничего не происходило.

Когда Стана осторожно щелкнула кнопкой включения внешней камеры, Скай сидел на крыльце и смотрел на небо. На мгновение ей показалось, что он плачет, но, наверное, это просто были блики холодного света тех самых, близких и далеких, звезд.

Комментарий к Акт седьмой – Aures habent, et non audient (Есть у них уши, и не услышат)

Михаил Юрьевич Лермонтов, «Звезда».

========== Акт восьмой – Alea jacta est (Жребий брошен) ==========

Забудь надежду, всяк сюда входящий…

(Данте Алигьери «Божественная комедия»)

Ей снился сон: она была небом и звездами, миром и человеком. Необъятность вселенной уютно уместилась в ее сознании, и она пела колыбельную всему сущему. Она была и ее не было.

Из хаоса родился этот мир, дитя света – звезды радостно замерцали – и тьмы – черная дыра появилась из ниоткуда и потянула ее-вселенную в себя. Знакомое ощущение падения, четыре удара сердца, и звезды исчезли, а дыхание стало тяжелым и неверным. На границе сознание поселилось предощущение боли: еще не она сама, но ее обещание.

Синхронизация.

Слух – двадцать три процента. Дальнейшая загрузка может привести к ошибке синхронизации. Продолжить? Нет.

Зрение – шесть процентов. Модуль поврежден, требуется сервисное обслуживание. Механические повреждения модуля, недостаточно ресурсов для восстановления работоспособности.

Синтезатор речи – двадцать пять процентов. Механические повреждения модуля, недостаточно ресурсов для восстановления работоспособности.

Двигательная активность – два процента. Механические повреждения модуля. Рекомендуется восстановление до порогового значения. За счет имеющихся ресурсов возможно восстановление до восьми процентов функциональных возможностей. Продолжить?

«Я знаю форму боли», – обреченно подумала она.

Тьма перед глазами замерцала серебристыми искрами.

Тело свело судорогой, сердце лихорадочно стучало в попытках перегнать бесполезную отработанную кровь.

Продолжить?

Да.

В глаза ударил яркий свет, на фоне которого вырисовывался четкий человеческий силуэт и летящие продолговатые предметы.

«Опасность!» – взвыло в голове и тело, проклятое тело, среагировало раньше, чем она успела хоть что-то решить.

Два шага. Ее хватило на два шага, а потом пришла боль.

Ее хватило на одно слово – и боль накрыла снова.

Ее хватило на две секунды – и сознание уплыло обратно во тьму, уступая место куда как более послушному автопилоту.

«Я – реальна?» – подумала она перед тем, как отключиться.

«Кто я?» – подумала она, приходя в себя.

«Кто она?» – думала она, закрывая дверь за неожиданным визитером, лицо которой было скопищем цветных пятен.

Она ожидала тестов, уколов, боли – а та пыталась заботится о ней. Она ждала испытаний голодом и жаждой, но едва ли не первым делом она ее накормила.

Правда, состав этого обеда был пищей скорее не для тела, а для размышлений. Обычная еда, которую она ела вместе с ней, неловко подшучивая и пытаясь поддерживать разговор сама с собой. Еда, из которой организм всеми правдами и неправдами пытался вытянуть что-то полезное. И небезуспешно: показатели росли. Медленно, неверно. Слишком резкое движение – и когда ее личный ангел уходил, она выла от боли и билась на полу в судорогах. Но они росли. Двигаться становилось легче, слух возвращался. Отступала ее вечная спутница – боль.

Память возвращалась неверными обрывками.

В тот день, когда восстановилась мелкая моторика – она стала записывать. Пять процентов зрения – ничто для человека. Но пять процентов от совершенства – это много, чудовищно много, особенно по сравнению с ничем.

«Кто я?» – спрашивала она у себя и записывала ответы.

В день, когда боль окончательно ушла, она впервые напилась. На следующий – выгребла пол аптечки нейтрализуя действие продуктов распада алкоголя. В аптечке нашлись витамины и раствор глюкозы, за что организм, судя по реакции, был ей весьма благодарен. Показатели подскочили пропорционально количеству вколотого и упали пропорционально количеству выпитого. Она даже осталась в небольшом плюсе.

Обрывки воспоминаний сливались в единый ряд, а дышать становилось чуть легче. Стакан протеинового коктейля и сухпаек из стандартного армейского рациона, судя по всему, вернули бы ее в форму за пару часов. Но в доме их не было, а ее личный ангел приносила едва ли не деликатесы, но никогда не это.

«Это приказ? – думала она, послушно следуя за ней в ванную. – Или она не знает кто я?»

– Что ты делаешь, он же слишком тяжелый, – возмутилась ее личный ангел, когда она попыталась отодвинуть шкаф, чтобы достать закатившуюся под него монетку.

И это было ответом на все вопросы.

Она могла бы с натяжкой предположить, что ангел знает, насколько далеко полное восстановление, но анализов не было. Никаких медицинских процедур. Никакой посторонней электроники в доме, кроме маленького устаревшего чипа в ее голове. Чипа, который совершенно определенно не позволял совершать действий, необходимых для адекватной оценки ее состояния.

Она не знает. Это решило все.

К тому моменту, когда пришел ее ангел и произнес имя ее вечного видения – она уже знала, что делать.

«Я знаю форму боли», – сказала она себе парой часов ранее, опрокидывая в себя яд с высоким содержанием алкалоидов.

«Мне нужна она, и я готова платить», – сказала она призраку Ская в глазах своего ангела.

«Я хочу жить», – подумала она, закрывая глаза.

Синтезатор речи – семьдесят пять процентов. Механические повреждения, процесс восстановления запущен.

Мелкая моторика – шестьдесят два процента. Модуль поврежден.

Ручка выводила глупые, бессмысленные строки, неровные буквы скакали по бумаге, в глазах начало двоится.

Когда ее ангел пришла – она почти готова была играть любую роль, но у нее не получалось. Надежда – глупое, глупое чувство.

А ангел была испугана, так испугана, что преподнесла себя на блюде с красивой сервировкой.

Виски пронзили иглы резкой боли.

Ошибка синхро…

– Кто ты? – крик привел ее в себя. Перед глазами скользили красные круги и всплывающие предупреждения.

Ошибка синхронизации. Прервать процесс?

Ок – и никакой боли. Тишина, спокойная размеренная жизнь. Растянутое в вечность умирание.

Одна цитата и одно имя.

Отмена.

«Я знаю форму боли…»

По телу прокатилась первая волна жара, отдающаяся болью в висках и затылке, а когда боль отступила, и ее ангел вытерла слезы и ушла, ей стало холодно.

Стана проснулась от того, что замерзла. Руки и ноги были ледяными: кажется, кто-то всерьез напутал с системой климат-контроля, общей для всего общежития. Она плотнее завернулась в плед, но, все равно, ей было нестерпимо холодно, даже зубы стучали.

Горячий душ помог замерзшему телу, но разумом она еще была в том странном, непонятном сне. Он вызывал ощущение déjà vu, с которым Стана отчего-то не могла справиться. Ей упорно казалось, что это – все это – уже было. И даже с ней, только как-то немного по-другому. Если бы она могла вспомнить свой кошмар в деталях, но, увы, даже улучшенная память подводила. Общие ощущения, боль, механические и заторможенные мысли вспоминались с легкостью, только ничего конкретного, за что можно было бы зацепиться и размотать весь клубок в них не было.

Она обреченно вздохнула, быстро собралась и пошла на пары. Две недели счастья позади: сны без сновидений, лекции и встречи с Алеком. Она уже почти поверила, что все стало хорошо, но кошмары вернулись. Психолог сказал ей, что они ушли, потому что она самой себе призналась в своих чувствах, поняла и приняла свои страхи. Верить в это было приятно, и Стана верила, как ей казалось, небезосновательно.

Безосновательно. Теперь это было уже очевидно. Что бы ни было причиной ее странных снов, оно не собиралось так легко сдаваться.

Ей хотелось написать Алеку, сказать, что она не приедет, но коммуникатора у ее подопечного не было, да и нечестно было бы бросать его вот так, особенно зная, что это может быть последняя их встреча. В таком ключе, по крайней мере. Вроде бы, он наконец-то решился попытаться пройти тестирование и восстановиться и в правах, и на работе. Если повезет, он действительно сможет «накормить ее мороженым и укатать на каруселях». Если не повезет… нет, об этом Стана думать не хотела.

Да, она и об удачном исходе старалась не думать. Что общего может быть у оперативника госбезопасности и студентки-второкурсницы? Все ее чувства, даже если они не безответны, останутся в этом доме вместе с его болезнью. А за его пределами – будет невозможной удачей, если Алек с ней хотя бы поздоровается.

Отчего-то ей было очень легко представлять его в форме. Стане казалось, что ее подопечный, может быть, оперативник, как он и говорит, но далеко не в последнем звании в своем подразделении. Какое-то такое он производил впечатление – безбашенности, свойственной военным, и абсолютной властности, присущей скорее командирам. Глядя на него, ей вспоминались кадры документальной хроники: Скай на летном поле, ветер треплет короткую стрижку, пока он отчитывается перед командованием. Фантазии подставляли Алека на место Ская, живо представлялось, как развеваются его волосы, и он раздраженно хмурится, приглаживая их ладонью.

Авиация вообще была ее фетишем. Как и многих других, выросших после войны и воспитанных на рассказах о героизме летчиков. Наверное, остальные виды вооруженных сил были не менее героичны, но уж точно менее популярны в прессе.

Стана улыбнулась, усаживаясь на свое любимое место в дальнем конце аудитории. Как будто вторя ее размышлениям, на интерактивной доске красовался коллаж из трех фотографий: Алый, Скай и Блэк.

Алый, стоящий вполоборота, пальцы скользят по виртуальной клавиатуре, на заднем фоне махина репликатора из первой серии. Скай в тренажерном зале, мышцы бугрятся, штанга в руках определенно превышает вес его тела. Он без маски, а значит снимок сделан уже после того, как он пришел в университет преподавать. И Блэк – в маске и полном парадном мундире, как и Алый – со стопкой бумаг в руках стоит перед широкоформатным монитором, на который выведены какие-то графики.

Записанная наверху доски тема семинара гласила: «Типы модификации». Черт, точно, она и забыла даже, что эта троица неразлучных друзей могла выступать в качестве живой иллюстрации возможных вариантов модификации. Ну, в ее изначальном виде.

Нейр, вар и аналитик.

Профессор Осаки уже кого-то допрашивала, практически вытягивая ответы на простые, в общем-то, вопросы, а Стана задумчиво рисовала пальцем на планшете и вспоминала все, что читала по теме.

Аналитики – модификация, минимально затрагивающая психику, характеризуется…

– Станислава?

Голос профессора заставил ее подпрыгнуть на стуле. Сосед слева с трудом удержаться от смеха, невесть когда пришедший и подсевший к ней Джейк ухмыльнулся и покачал головой.

– Прошу прощения, я…

– Все в порядке, Станислава, полагаю вы задумались на тему занятия и с удовольствием расскажете нам о типах модификации.

Стана обреченно кивнула и встала. Что ей еще оставалось.

– До начала работ над системами модификации второго поколения, при модификации человека случайным образом выбирался один из трех типов модификации, – она сглотнула. В голову лезла всякая ересь и чепуха, никоим образом не относившаяся к тому, о чем она говорила. – Неоднократно проводимые исследования не выявили никаких математических или химико-биологических закономерностей в присвоении типа модификации. Существуют труды по психологии, освещающие эту тему, однако, доказательная база в них отсутствует, а детально изучить психику человека перед модификацией и соотнести результат с полученным типом в период проведения модификаций первого поколения было весьма затруднительно. Достоверно известно, что внедрение системы im-mod в организм человека провоцировало развитие одного из трех типов модификации, впоследствии получивших названия «нейр», «вар» и «аналитик», – профессор Осаки кивнула, девушка откашлялась. В горле пересохло, хотелось пить, но вожделенная бутылка с водой была далеко внизу. – «Аналитик» – модификация, минимально затрагивающая психику и базовую мораль. Аналитики воспринимают окружающий мир так же, как естественные люди, однако имеют повышенные способности к анализу информации, построению логических цепочек и выводов. Прогнозирование модов-аналитиков считается максимально точным, так как, в отличие от информационных систем, аналитик строит предположения основываясь на человеческой логике. «Вар», сокращение от «варриор». В переводе с английского – воин. Единственная боевая модификация, максимально изменяет тело, изменения психики усреднены.

– Что изменяется?

– Восприятие информации извне. Улучшаются способности к стратегическому планированию, добавляется интуитивное определение слабых точек противника. В остальном психика остается вполне человеческой, соответствующей общепринятой норме, – она замолчала.

Было стыдно в этом сознаваться, но про нейров она не знала почти ничего. В книгах о них писали скупо, не жалея разве что отрицательных характеристик.

– Последний тип модификации, Станислава? – госпожа Осаки уже не спрашивала, требовала.

Стана закрыла глаза, чувствуя зарождающуюся в висках ноющую боль.

– «Нейр», от раннего «нейролингвистическое программирование» – направление в психотерапии и практической психологии, основано на технике моделирования вербального и невербального поведения людей, добившихся успеха в какой-либо области, и наборе связей между формами речи, движением глаз, тела и памятью. После появления модификации термин получил второе значение, им стали называть процесс работы модификанта-программиста, напрямую подключающегося к терминалам. Тип модификации получил название «нейропрограммист», а язык программирования, относящийся одновременно, как к низкоуровневым, так и к высокоуровневым – «нейролингва». Достоверно известно, что использовать нейролингву способны лишь модификанты и лишь при превышении определенного процента модификации. Нейр – тип модификации, максимально затрагивающий психику и сознание. Меняются базовые рефлексы, восприятие мира становится логическим, а не чувственным. Зависимость сохранности эмоциональности от процента модификации у нейров прямо пропорциональная. Тело меняется усредненно. Нейры более приспособлены к боевым действиям, нежели аналитики, но менее, чем вары.

– Верно, – Осаки благосклонно кивнула, и Стана со вздохом облегчения опустилась на свое законное место. – Также полезно знать, что механизмы чипирования людей и расширения человеческих возможностей за счет заменяемых имплантов, а не модификации, были изобретены как раз нейрами.

Кто-то задавал уточняющие вопросы, профессор отвечала. Стана искоса смотрела на Джейка и гадала, не обиделся ли друг на ее отповедь по поводу изменений психи у нейров. Да, нет. Как раз те самые изменения и не дадут ему обидеться. Она же сказала правду, значит, логического противоречия нет. Друг, будто услышав ее мысли – а, скорее, просто уловив волнение, – повернулся к ней и тепло улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и придвинулась ближе, устраивая голову у него на плече и чувствуя, как он обнимает ее за талию.

Они просидели так до конца семинара: Стана неоднократно ловила на себе чуть насмешливые взгляды профессора Осаки, но отстраниться не пыталась – только краснела и занавешивала лицо волосами. Когда прозвучало долгожданное: