Текст книги "Человечность (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

========== Ars moriendi (Искусство умирания) ==========

А если стал порочен целый свет,

То был тому единственной причиной

Сам человек: лишь он – источник бед,

Своих скорбей создатель он единый.

Бездействие бессмысленно и вредно.

Встань, человек, усталость отведи

И, с мужеством, которое победно

Влечет к борьбе, вослед за мной иди,

Покуда не иссякла сила в теле,

Туда, где ждёт награда впереди.

(Данте Алигьери «Божественная комедия»)

… Однако, стоит признать, что сама по себе модификация человека – контролируемая модификация – не несет в себе вреда и, даже, может считаться полезной, как универсальное средство от многих, считавшихся неизлечимыми, болезней…

… И здесь человечество встает перед моральной дилеммой: как же относиться к побочным продуктам развития человеческой науки в данной области? Нет, у нас нет однозначного ответа на этот вопрос, если бы мы нашли его, то, право, эта речь звучала бы на вручении Нобелевской премии. У нас есть лишь то исследование, ради обнародования которого мы и прибыли на этот форум. У нас есть вопросы, те вопросы, которые так волнуют наше общество с момента окончания кровопролитнейшей войны в истории человечества, и есть те ответы, которые мы нашли. Именно их представим мы на суд научного сообщества…

… Резюмируя все вышесказанное, согласно полученным результатам, можно утверждать, что к модификантам первого поколения неприменимы психологические методы оценки, созданные учеными-людьми. Их мораль, их психика – если вы позволите нам употреблять это слово – слишком далеки от нормальных человеческих. Да, несомненно, они не лишены чувств и эмоций, но эти эмоции не сравнимы с аналогичными у испытуемых среди нормальных, не подвергавшихся модификациям, людей.

Модификанты первого поколения лишены этических рамок, присущих homo sapiens. Мораль у них понятна для наших специалистов до определенного предела общения: лишь когда психологи переходили к базовым постулатам человеческого восприятия, удавалось обнаружить различия – модификанты первого поколения мыслят более математически, нежели образно. То решение, которое люди принимают исходя из воспитания и некой общепринятой морали, для модификанта первого поколения базируется на анализе факторов, оказывающих влияние в данной ситуации…

… Вы желаете пример?

Мы проводили стандартный тест, всем хорошо знакомый уже не первый десяток лет: авария или несчастный случай, спасти можно людей в возрасте или средних лет, или молодых, или детей. Люди, не проходившие модификацию, отвечали исходя из общественной морали, либо личностных симпатий. Модификанты же пытались уточнить условия задачи, а когда не получали уточнений – говорили, что оценят ситуацию и будут спасать тех, кого будет проще спасти, простите за тавтологию.

Там, где в нас, людях, говорит чувство – в них говорит логика, и это, несомненно, надо учитывать. Равно как учитывать надо и то, что их восприятие мира (пусть даже и чисто логическое) покорежено войной. И вправе ли мы оставлять такую опасность среди людей – нормальных людей – в мирное время…

… Кто мы, чтобы решать, спрашиваете вы? О, у нас есть ответ на этот вопрос. Мы – люди. У нас может быть разный цвет кожи, разрез глаз, мораль и обычаи, но все мы люди. А они – нет…

… Я не считаю ликвидацию модификантов первого поколения решением этой проблемы, никто из нас не считает. Но по итогам данных исследований, мы готовы выдвинуть предложение о создании специальных резерваций, в которые будут расселяться модификанты, не прошедшие тестирование. В свою очередь, специалисты, участвовавшие в данном исследовании, готовы заняться созданием тестов, позволяющих адекватно оценить готовность и возможность интеграции модификантов в современное человеческое общество. Да, мы сознаем, что это – не решение проблемы, однако, это отсрочка, которую общество может использовать для поисков решения…

(Из речи представителя ВОЗ на сессии World Public Forum «Dialogue of Civilizations», Rhodes, 15.09.2070)

***

– Ты убил его.

Он улыбнулся, вжимаясь в холодный металл стола и силясь прогнать мечущиеся перед глазами алые тени.

– Это было прекрасно, – мечтательно шепнула тьма его губами.

– Тварь!

Он поймал чужую ладонь в сантиметре от своего лица. Привычно ныло искореженное металлом до крови запястье. Зачем они приковывают его, если знают, что он может разорвать все эти скобы с легкостью?

В лоб уперлось что-то твердое, он открыл глаза, глядя на пистолет, на мрачное и решительное лицо держащего его Блэка. Разжал руку, не дожидаясь ультиматумов.

– Дай мне повод, – тихо сказал Кирилл.

Алек засмеялся.

========== Акт первый – Astra inclinant, non necessitant (Звёзды склоняют, но не принуждают) ==========

Пусть чередуется весь век

Счастливый рок и рок несчастный,

В неутомимости всечастной

Себя находит человек.

(Иоганн Вольфганг фон Гёте, «Фауст»)

В день, когда Стана впервые вошла в этот дом, была весна, и на деревьях в маленьком садике набухали и прорывались нежной зеленью на диво крупные почки. Островки почти сошедшего снега – грязно-серого в индустриальных районах города – здесь были кипельно-белыми с прожилками красного и желтого цветов.

Еще тогда, стоя на выложенной неровными камнями дорожке среди исполинских, покрытых редкими листочками и молодыми побегами деревьев и глядя на кукольный домик, яично-желтый с красной кровлей и редкими вкраплениями коричневого кирпича, складывающимися в причудливый узор, она подумала, что попала в сказку. Солнечный луч, пробежавшийся по лицу и, напоследок, подмигнувший ярким бликом на круглом чердачном окне, только укрепил ее в этом мнении.

Тогда она улыбнулась своим мыслям, танцующей походкой подошла к окованной железом двери, покрытой чем-то, напоминавшим красное дерево (а, может, это оно и было), и постучала. Но на стук никто не ответил. Как и на звонок, поэтому Стана нащупала в объемистой сумочке карту-ключ, достала ее и неуверенно провела через считыватель. Замок откликнулся мелодичным переливом, дверь с легким скрипом приоткрылась под своим весом, и она шагнула через порог.

В свою новую жизнь.

Ее сказка началась в конце зимы, когда девушке из социального приюта, кое-как наскребшей денег на оплату неполного курса в столичном университете, все-таки предложили перевод на стипендию. С полным покрытием стоимости обучения и ежемесячными выплатами «на поддержание нормального уровня жизни». Повезло – это еще мягко сказано. А уж когда слегка смущающийся декан пробормотал, что к данной стипендии, к сожалению, прилагается необходимость отрабатывать четыре дня в месяц в качестве социального работника, да еще и с приличествующим окладом, Стана едва не запрыгала от радости прямо в его кабинете и немедленно подписала все бумаги.

Думать? Тут не о чем было думать, на самом деле.

Соцработник – это едва ли не лучшее, на что она могла рассчитывать после этого несчастного неполного университетского курса. А так – деньги, образование, еще и опыт работы…

Сказка начиналась сладко и безоблачно, и ничто не могло испортить девушке настроения. Даже то, что в первый рабочий день она оказалась в том самом приюте, из которого так недавно вышла, заставило скорее улыбнуться и постараться изо всех сил. Может быть, именно поэтому, меньше чем через месяц, ее рекомендовали к улучшению условий работы, и она снова стояла в кабинете декана под пристальным взглядом куратора, который говорил что-то странное.

– Вам будет немного проще, но я не рискнул бы утверждать, что приятнее, – задумчиво протянул он, разглядывая ее так пристально, будто хотел вывернуть наизнанку. – Как правило, Стана… могу я вас так называть?

Она нервно кивнула, не доверяя своему голосу, и он продолжил:

– Так вот, как правило, мы не отправляем на эту работу новичков. Но у вас дивно хорошие показатели, и мы, пожалуй, готовы рискнуть. Это неожиданно, я понимаю, но фонд, со своей стороны готов увеличить размеры вашего ежемесячного вознаграждения…

И Стана, конечно же, снова согласилась.

Когда ей передали файл с описанием и координатами ее будущего места работы, она слегка расстроилась: ездить пришлось бы далековато. Но увеличение оклада, а потом и изумительный пейзаж этого странного места – это была сказка. И эта сказка ей очень нравилась.

Стана бы соврала, если бы сказала, что ее совсем не удивил придирчивый охранник на въезде в поселок, десяток раз перепроверивший все документы, прежде чем ее пропустить. Удивил, да, но высота забора и дома, которые скрывались за ним, эти фантастические, волшебные дома, цену которых девушка боялась даже представить – эти дома объясняли все.

Стана успокоилась. И поверила в свою сказку. Ведь была весна, а весной, как известно, случается все самое хорошее в жизни.

Такой же весной много лет назад закончилась война. Самая жестокая и кровопролитная война в истории человечества. Война, оказавшаяся дорогой к новому миру, безграничному, единому и куда как более доброму к людям. Миру, оплаченному дорогой ценой, но как известно, чем выше стоимость – тем более дорожат приобретением. Стана была хорошей ученицей в школьные годы, но даже самый последний двоечник без шпаргалок мог перечислить имена героев войны и ключевые сражения. И добавить, что третья мировая закончилась девятнадцатого марта. Весной.

И в тот же самый день, но годами, многими годами позже, Стана впервые стояла на пороге этого дома.

Но весна уже кончилась, и сейчас Стана не задерживалась на ведущей к дому тропинке, да и ключ-карта проскальзывала по щели замка в отработанном до автоматизма жесте. И улыбки на губах девушки в модной шляпе и теплом осеннем пальто светло-бежевого цвета уже не было. Она перешагнула через порог с тяжелым вздохом и привычно свернула направо, в кухню, по опыту зная, что в гостиной будет пусто.

Тогда, полгода назад, она сняла ботинки у самого входа и на цыпочках, утопая в высоком ковре, прокралась в гостиную. Пустую и темную. Задернутые гардины не пропускали в комнату солнечный свет, а воздух (то ли невзирая на постоянное кондиционирование, то ли как раз из-за него) казался тяжелым и сухим. В тот далекий день она раздернула эти гардины и распахнула окно, впуская в комнату весенний ветерок, а потом обернулась и замерла: солнце играло на черной отполированной мебели и белых, разукрашенных багровыми пятнами цветов, стенах. Играло и искрилось в единственном открытом ящике шкафа, дробясь ворохом блесток на сваленных в кучу в какой-то невзрачной шкатулке украшениях. Орденах и медалях – как оказалось, когда она подошла ближе.

Наверное, если бы Стана хуже знала историю, или если бы ее родной отец не погиб на той самой войне, оставив дочери ненамного меньший набор наград в наследство, она бы приняла это за подделки или детские игрушки. Но историю она знала хорошо, а такие же медали лежали на бархатной подложке в шкатулке красного дерева у нее дома. И она, с детства чистившая их, узнавала каждую. Орден Славы, Орден Мужества на трехцветной ленте – высшая степень. Алая звезда – тревожный гранат в обрамлении мелких бриллиантов и алых рубинов, награда, которых был вручен едва ль десяток за все годы войны.

Наверное, именно Алая звезда выбила ее тогда из равновесия. Небрежно валяющаяся в куче других орденов и пожелтевшей бумаги. Припорошенный сверху пылью символ высшей славы и доблести с порванной лентой. Кажется, она тогда заплакала, но этот момент стерся из памяти, равно как и причины, побудившие ее взбежать по лестнице на второй этаж и распахнуть дверь, готовясь высказать хозяину этого дома все, что она думает. Зато то, что было дальше, напротив, врезалось в память намертво: комната – не менее темная и с затхлым сухим воздухом, штора, чуть менее плотная, но намертво зацепившаяся за карниз.

Она дергала ее долго, пока та, наконец не поддалась с резким треском рвущейся ткани, цепляя оконную ручку и распахивая раму. Ворвавшийся в комнату ветер подцепил листы бумаги с подоконника и швырнул их вглубь комнаты, и Стана, красная от смущения, повернулась, понимая, что ее уволят, вот точно уволят за такое. Повернулась – и закричала. Потому что посреди комнаты стоял, держа в руках несколько пойманных листов, странный парень лет двадцати на вид со спутанными волосами и закрытыми глазами. Стоял, не двигаясь и, казалось, не дыша.

И сама Стана также стояла, не шевелясь и глядя на него ровно до тех пор, пока он не дернулся в какой-то странной, проходящей по всему телу судороге и не начал заваливаться вперед, прямо на нее. Она рванулась в попытке его поймать, но парень оказался неожиданно тяжелым для своего хрупкого телосложения. Стана свалилась, а он рухнул сверху, вжимая ее в пол и дрожа всем телом.

Стана уже нащупала в кармане спасительный коммуникатор, когда парень сверху вдруг перестал дрожать и замер. А потом резким движением уперся руками в пол и поднялся, нависая над ней.

– Вставай, – приказал ей он странным механическим голосом, и она послушно вылезла и села, прислонившись спиной к стене.

Он же рухнул обратно, выгибаясь в сильной судороге и цепляясь пальцами за ворс ковра, а потом замер, не двигаясь и тяжело дыша.

Тогда, в тот далекий день, Стане было очень страшно звать его. Страшно открывать рот и нарушать эту мертвую тишину, разрываемую только неровным дыханием этого странного парня. Но она пересилила себя.

– Эй, – неуверенно шепнула Стана, хотя этот шепот и показался ей почти криком. – Все в порядке?

Он кивнул, утыкаясь лбом в ковер, рывком поднялся и сел, разворачиваясь к ней. А потом он открыл глаза и Стана замерла, неосознанно протягивая ему руку и часто моргая. Замерла и всхлипнула, потому что на нее смотрели совершенно пустые серые глаза с неподвижными зрачками.

Тогда она и поняла, зачем она здесь. Поняла, кто ее подопечный, живущий в этом странном доме.

В тот день парень не произнес больше ни слова, послушно делая все, о чем она его просила. Шел вниз, ел, кажется, не чувствуя ни вкуса, ни температуры невозможно горячего рагу. Даже в душ пошел сам и с удивительной точностью нащупал все нужные бутылочки с шампунями и остальной косметикой.

– Я еще приду, – сказала ему Стана на прощание. – Закрой за мной дверь, пожалуйста.

Он закрыл, и она уехала, почти успокоившись.

Вот только, возвращаясь, она никак не ожидала обнаружить его спящим на ковре рядом с входной дверью. Он вот тут и просидел, ведь день, пока ее не было, поняла тогда Стана и чуть не расплакалась от бессилия. На то, чтобы привести себя в норму, ей потребовалось пять минут. На то, чтобы понять принципы взаимодействия с подопечным – неделя.

Сейчас, спустя полгода, она знала этот дом и его слепого и молчаливого хозяина лучше, чем саму себя. Он был слеп, но ориентировался в доме лучше нее: Стана могла попросить его принести книгу из дальней комнаты второго этажа – и он приносил, не натыкаясь на стены и не теряясь. Он всегда молчал, но слышал отлично. Понимал, что она говорит, в этом девушка была уверена, но никогда не отвечал и никак не реагировал – за полгода Стана не увидела на его лице ни проблеска эмоций.

Дольше всего она подбирала фразу для прощания. «Иди спать» – означало, что до следующего ее визита он пролежит в кровати. «До скорого» – будет сидеть там, где она его оставила.

Правильным вариантом оказалось «отдыхай». Однажды она даже обнаружила его на диване в гостиной с книгой в руках и задумалась, правда ли он слеп. Но неподвижные зрачки говорили сами за себя, а преподаватель общей биологии в университете в ответ на вопрос, существуют ли глазные импланты, дающие такой результат, повертел пальцем у виска.

– Даже модификант высшей категории, – сказал он ей. – Даже очень старый модификант будет двигать глазными яблоками. Это остаточные рефлексы, моя милая, от них не избавиться и за сотни лет, даже намеренно.

Стана улыбнулась, вспоминая свои изыскания, и поднялась на второй этаж, привычно дергая на себя вечно незапертую дверь. Та поддалась с легким скрипом, впуская ее в комнату. Подопечный обернулся на звук и чуть склонил голову набок. Он всегда смотрел на нее этим немигающим птичьим взглядом, который отдавался странной щекоткой в затылке. Стана даже грешила на микроэлектронику в имплантах, но проверка в университетском медпункте ничего не нашла, а друг-нейрокодер только рассмеялся. Про то, что она временами подозревает в подопечном великого хакера, умеющего во взлом чужих мозгов, она и рассказывать не стала. Тем более, что ее подозрения были на редкость безосновательны. Ничего, помимо жалости, Стана к нему не чувствовала, повышенной забывчивости не наблюдалось, да и жила она как обычно, не делая ничего для себя странного или нехарактерного. Хотя, теория заговора была забавной и Стане даже немного нравилось наблюдать за своим подопечным, подводя под каждое его движение с десяток дополнительных мотиваций.

– Привет, – она улыбнулась и подошла к нему. – Ты голодный?

Парень привычно промолчал, продолжая смотреть в никуда своими невозможными ртутно-серыми глазами.

– Пойдем вниз, я приготовлю что-нибудь и сварю тебе кофе.

Он поднялся и пошел к двери. Девушка уже собиралась последовать за ним, когда заметила лежащий на столе измятый листок, придавленный ручкой. Исписанный неровным, угловатым почерком.

Она провела по бумаге кончиками пальцев, разглаживая, и задумчиво прочитала вслух:

– Здравствуй, Скай…

А потом вздрогнула и обернулась на хриплый и резкий смех своего подопечного, который стоял в дверях и смотрел тяжелым взглядом.

Прямо на нее.

– Ты – не он, – сказал он тихим, едва различимым шепотом. – Он никогда не придет.

Стана замерла, боясь даже вдохнуть. Он говорил – и это было чудом само по себе, даже несмотря на то, что он говорил. Кого он хотел видеть сейчас на ее месте? Какие воспоминания пробудило к жизни это странное имя-прозвище?

– Я все еще надеюсь, Скай, – слова прозвучали настолько сорвано и хрипло, что девушка вздрогнула. – Такое глупое чувство…

Он шагнул вперед и поднял руку, отводя волосы с ее лица. Кончики пальцев легли на шею, и Стана чувствовала, как они дрожат.

Согласно инструкции она должна была связываться со своим куратором. Согласно здравому смыслу – звать на помощь.

Согласно банальной логике – объяснить ему, что он не здоров и нуждается в квалифицированной медицинской помощи.

Стана прерывисто вздохнула, еще раз заглянула в отчаянные дымчато-серые глаза и кивнула.

– Да, – тихо сказала она, неосознанно опуская голос. – Глупое.

Ее подопечный мечтательно улыбнулся и со странной нежностью скользнул ладонью по затылку, ероша ее волосы. Он больше не смотрел на нее, его взгляд снова был обращен в пустоту, а мышцы лица постепенно расслаблялись, и оно приобретало прежнее безразличное выражение.

Она почти испугалась такой резкой перемены. Улучшение это или ухудшение – не понять. И прозвище, это странное, такое знакомое прозвище…

– Ты ведь не Скай, – тихо сказала Стана, ловя его руку до того, как он успел ее опустить.

Он едва заметно кивнул, и Стана продолжила, воодушевленная:

– Правильно, ты не можешь быть им. Я знаю Ская, он преподает у нас. Он герой. Вы знакомы? Может быть он твой родственник? Дядя? Отец? – девушка уже и сама поняла, что ее понесло, но остановиться было сложно, практически невозможно. – Откуда ты его знаешь?

– Неважно, – такой тихий шепот на грани слышимости.

Очень важно, почему-то показалось Стане в тот момент.

Она понимала, что делает глупость, но все равно вцепилась в его плечи и встряхнула, с удивлением наблюдая, как яснеют помутневшие глаза и фокусируется взгляд.

– Кто ты? – крикнула она, продолжая его трясти, а потом почувствовала, как чужие ладони ложатся ей на талию и дергают вверх, отрывая от пола.

Подопечный почти бросил ее на диван: замедлив движение в последний момент, он все же проследил, чтобы она не ударилась. А сам опустился на пол рядом.

– Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, – нараспев произнес он, и Стана заметила призрак улыбки, мелькнувший лице. – Больно, – жалобно добавил, разворачиваясь к ней и прижимаясь лбом к ее ладони.

– Эй, – растерянно прошептала Стана, чувствуя жар чужой кожи. – Что с тобой?

– Смерть, – тихо ответил он. Его взгляд остекленел, глаза закрылись и распахнулись снова, но уже невидящими, как раньше. – Меня зовут Алек, – прошептал он едва слышно и упал на пол.

Его тело били судороги, как в тот – самый первый – день, а Стана растерянно сидела, вцепившись пальцами в диванную подушку и совершенно не зная, что со всем этим делать.

Ее сказка оказалась слишком странной. И страшной.

========== Акт второй – Argumentum ad misericordiam (Довод, рассчитанный на то, чтобы вызвать жалость) ==========

Без души и помыслов высоких

Живых путей от сердца к сердцу нет.

(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)

Больше всего на свете Стана ненавидела свою беспомощность. После того памятного вечера судороги Алека били едва ли не в каждый ее визит. Причем, по устоявшейся схеме. Сначала ничто не предвещало, потом его мимика становилась чуть более человеческой, а потом он падал как подкошенный. Казалось, что все из-за нее: он понял, как ей неприятно, когда он ведет себя как робот, но при попытках быть эмоциональным проявлялась его болезнь.

Правда, Стана так и не нашла ни в одном справочнике болезни с похожими симптомами.

Спрашивать было страшно, а понимать, что после ответа на ее вопрос он в очередной раз свалится в приступе – еще страшнее. Она готовилась к этому почти два месяца, раз за разом почти настраивая себя на то, чтобы задать сакральный вопрос, но в последний момент останавливаясь. Под конец, каждый визит в этот дом уже казался Стане пыткой, неизбежной и необходимой пыткой. И университет отвлечься не помогал: на физвоспитании ей вспоминалась нечеловеческая сила его рук, на биологии – симптомы его болезни, на информатике – ее любимая теория заговора и его глаза, а в библиотеке, ее любимой университетской библиотеке, в голове начинала биться брошенная им фраза, так похожая на цитату из какого-то произведения.

Стана тяжело вздохнула, останавливаясь перед стеллажом с медицинскими справочниками, и потянулась к одному из еще непрочитанных.

– Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, – пробормотала она себе под нос и резко обернулась, услышав негромкие аплодисменты.

Сзади, опираясь на стеллаж, стоял самый популярный мужчина университета. Профессор, герой войны и просто красавчик, как говорила ее однокурсница Надя. Владислав Ланской, более известный миру и студентам, как Скай.

И надо же было, чтобы именно он ее услышал!

Но и судьбе и профессору на ее горести и страдания было наплевать, ну, или они просто о них не знали.

– Давно я не слышал Гете вживую, – обаятельно улыбаясь, он отлип от стеллажа и подошел к ней. – Вы же не из института искусств, не так ли?

Стана неуверенно кивнула.

– Да… Я просто, – она откашлялась и рискнула посмотреть профессору в глаза. – Один мой знакомый произнес при мне эту фразу, но я не знаю откуда она. Простите, профессор.

Он тепло улыбнулся и рассмеялся. Такой домашний и уютный, почти человек, если не знать, что в нем-то человеческого почти не осталось. Мод первого поколения, без ограничений, на что и указывал сложный, массивный браслет на запястье. Робот, косящий под человека, если немного утрировать и быть ближе к истине.

– Это из «Фауста», Гете, – спокойно сказал ей этот робот. – Передайте своему… знакомому мои восхищения. Гете сейчас уже почти не читают.

Пауза перед словом «знакомый» была такой говорящей, что Стана невольно покраснела и снова опустила глаза. Тот случай, когда проще промолчать, чем объяснять, что он ошибся. Ее подопечный совершенно точно не был ей ни возлюбленным, ни любовником, но рассказать правду? Подписка о неразглашении, секретность.

Черт, да кто он вообще такой, этот ее подопечный? Историк-литературовед на государственном обеспечении, случайно узнавший слишком много что ли?

В последние несколько визитов коттеджный поселок, где он жил, начал казаться Стане не местом из сказки, а просто комфортабельной тюрьмой. И что-то подсказывало девушке, что на этот раз она недалека от истины.

– … Юная леди?

Кто-то прикоснулся к ней и Стана вздрогнула, отшатываясь и роняя книгу, но звука упавшего предмета не последовало. Профессор стоял рядом, разглядывая пойманный справочник, а она чувствовала, как бьется в горле пойманной птицей пульс. В этом было что-то от первобытного страха перед крупными хищниками, рефлексы, генетическая память. Она училась на биолога, она хотела на этом специализироваться. Она отлично понимала причины и следствия собственных реакций. Но понимание не спасало от всепоглощающего иррационального страха.

Он всего-навсего поймал книгу, не дал ей упасть, избавил Стану от униженных извинений перед библиотекарем. Хотя, к чему это все? Ведь дело просто в том, что она не видела его движения.

– Я вас испугал, – теперь он не улыбался, а в глазах отражалась досада, которую он, по словам ученых, чувствовать не умел. – Простите меня, уважаемая студентка. Прошу, – он протянул ей книгу, легко поклонился, когда Стана забрала ее дрожащими руками, и ушел. Совсем.

– Здравствуй, Скай, – скорее обозначила губами, чем прошептала, Стана ему вслед и вернула книгу на полку.

Надо было спешить на ближайший автобус в пригород: у нее вдруг появилась масса вопросов к своему подопечному.

В этот раз путь показался ей вдвое короче, чем обычно, и даже охранник на въезде в поселок не так долго проверял документы. К дому она уже не шла – бежала, на ходу доставая ключ-карту из недр сумки.

В гостиной, как всегда, было тихо и сумрачно, но в этот раз не пустынно. Алек – точно, он ведь представился, – лежал на диване с закрытыми глазами. Его губы шевелились, но изо рта не вырывалось ни звука.

Спит? Стана замерла на полпути, не решаясь подойти ближе и дотронуться до него. Будить не хотелось, отвлекать, если он чем-то занят тоже. Впрочем, ее подопечный, как всегда, решил за нее. Он сел и открыл глаза, безошибочно находя ее в полумраке комнаты.

– Здравствуй, – сказал он негромко и слегка поморщился, будто ему было больно говорить.

Эта вот мимика и вводила Стану в ступор. Тогда, в библиотеке, ей показалось, что она наконец-то поняла, кто он. Черт, да это было единственным возможным вариантом – сходилось все: награды, имя «Скай», непонятная болезнь. И еще минуту назад она была так уверена в том, что лежащий на диване парень – мод. Из самых первых, военных модификантов. Но его поведение разбивало все ее логические построения вдребезги.

Стана тяжело вздохнула и помахала ему рукой, оглядываясь по сторонам и замечая несколько необычные детали интерьера: пустая коньячная бутылка, стыдливо выглядывающая из-под столика, темное пятно на стене над самым плинтусом и рассыпанные по ковру осколки стекла. На самом столике лежал ворох пустых блистеров из-под таблеток и шприцы, рядом стояли флаконы темного стекла. О том, что когда-то внутри были лекарства, догадаться было несложно.

На мгновение девушка похолодела: воображение рисовало картины попыток самоубийства – одна другой краше. Но, кажется, умирать ее подопечный не собирался. Огляделся, попытался воровато смахнуть со стола весь мусор, но не удержал равновесие и рухнул следом. Стана не успела испугаться и увериться в своих худших подозрениях, как он уже поднялся, виновато улыбаясь.

– Извини, – прохрипел он и натужно откашлялся. – Пить я, кажется, разучился.

Парень прижал пальцы к вискам и упал обратно на диван. Стана нервно рассмеялась, подходя ближе. Судя по пачкам на столике, в целях избавления от заслуженного похмелья, Алек извел все витамины из аптечки и добрую половину обезболивающих.

Отдельной горсткой лежали обертки от гематогена, последний надкусанный, но недоеденный батончик валялся сверху, рядом с пустым пластиковым стаканом от порционного протеинового коктейля.

– Тебе не поплохеет? – с сомнением оглядывая страдальца и примененный им арсенал, уточнила она.

Алек только помотал головой и вытянулся на диване.

– Мне хорошо. Только голова болит.

Под конец последней фразы его голос снова сорвался на хрип, а пальцы судорожно сжались на подушке. Ткань опасно затрещала.

– Тебе плохо, – Стана присела на краешек дивана и накрыла ладонью сведенные судорогой пальцы.

– Надо… спать… – еле слышно процедил он сквозь сжатые зубы.

А потом пальцы под ее рукой разжались и расслабились. Стана смотрела на разгладившееся лицо за мгновение отключившегося Алека и не понимала, что теперь делать. Вызывать врачей? Сидеть с ним?

Убраться в комнате и приготовить что-нибудь – решилась она минутой спустя, когда парень уже в явном крепком и здоровом сне перевернулся набок и завозился, устраиваясь поудобнее.

Когда она закончила с уборкой и ужином, Алек все еще спал. Тонкая струйка слюны стекала на подушку из уголка рта, а пальцы подергивались, то ли судорожно, то ли ему просто снился какой-то сон. Гадать Стане не хотелось, равно как и нервничать, выглядывая в каждом его движении предвестник приступа, так что девушка набросила на него тонкий плед и с тихим вздохом вышла из гостиной, притворив за собой дверь. С кухни аппетитно пахло жареным мясом, но есть в одиночестве не хотелось. Стана задумчиво улыбнулась и пошла наверх, в хозяйскую спальню.

Комната ни капли не изменилась, она была точно такой же, как и в самый первый ее день в этом доме. Тот же полумрак и спертый воздух. Те же бумаги и настоящие книги, раскиданные по столу, полу, дивану, кровати. Они вообще были всюду, будто они ничего не стоили, и это было маленьким доводом в пользу Станиной теории заговора. Такое отношение к ресурсам – оно как раз откуда-то оттуда, из довоенных времен.

Но, с другой стороны, в доме просто не было никакой электроники, кроме необходимого бытового минимума. Девушку это удивило еще в первые дни работы. Плитка, стиральные и посудомоечные машины, система климат-контроля – и в общем-то все. Даже замки на большинстве дверей были кодовыми, но механическими, а не электронными. Так что, быть может, у ее подопечного просто не было альтернативы этим бумажными книгам и альбомным листам, которые он изводил в непотребных количествах.

Стана осторожно забралась на стул и, отодвинув тяжелую штору, открыла окно на проветривание. Повеяло приятной свежестью, а со стола, как всегда, сдуло несколько исписанных мелким убористым почерком, исчерканных странными пейзажами и портретами листков. Она нагнулась и подобрала их, стараясь не приглядываться, но все равно зная, что там: чей профиль, чье лицо.

Он всегда рисовал одного и того же человека, а она еще с прошлых визитов слишком хорошо запомнила эти портреты, с точностью воплотившие на бумаге черты, которые она видела в библиотеке буквально несколько часов назад. Стана так и стояла посреди комнаты с неаккуратной стопкой в руках, силясь не заглянуть, не прочитать, не сунуть туда свой любопытный нос, когда сзади заскрипела дверь и незнакомый мелодичный голос произнес: