Текст книги "Не сказка о птице в неволе (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Пробираюсь рукой к ее бедрам, поглаживаю их пальцами, осторожно приподнимая ткань платья. Неожиданно рука Китнисс ложится поверх моей и крепко сжимает, заставляя замереть. Она качает головой: сомнение в глазах сменилось настойчивым страхом, граничащим с паникой.

Укладываюсь рядом, целуя в щеку.

– Я никогда не буду тебя принуждать, Китнисс, – шепчу ей на ухо, проводя пальцем вдоль ее руки вверх к плечу. – Ты мне веришь?

Она сглатывает, старается унять разбежавшееся сердцебиение. Неуверенно кивает, но я принимаю и это. Не тороплю.

В моем собственном теле пожар, но пусть это пламя горит и дальше: зарываюсь лицом в ее распущенные волосы, и Китнисс несмело сплетает наши пальцы. Мы вместе и теперь женаты. Время лечит любые раны, затянется и ее…

***

Китнисс резко отстраняется, выбираясь из моих объятий, и, прижав руку ко рту, бросается прочь из гостиной.

Беспокойно потираю глаза, осматриваясь. В окно льется ласковый свет нового дня, огонь в камине догорел, но дом еще не растерял свое уютное тепло.

Странный, почти булькающий звук, доносящийся с кухни, вызывает у меня тревогу. Следую за Китнисс, обнаруживая ее, склонившейся над раковиной. Ее рвет. Я не чувствую смущения, скорее беспокойство: мы ели одно и то же, но мой желудок не капризничает.

Жду, пока ей станет лучше, подаю полотенце, обмываю раковину.

Китнисс сидит на стуле, обреченно смотря на махровую ткань в руках. Присаживаюсь рядом.

– Ты отравилась?

Она неопределенно пожимает плечами.

– Может, тебе стоит прилечь? Тошнота пройдет, если…

Запинаюсь. Мысли приходят в беспокойное движение, когда я вспоминаю, что Китнисс в последнее время часто, бывало, выскальзывала из комнаты, торопясь в ванную. Я всегда считал, что она моется, списывал все на ее зацикленность на чистоте…

– Китнисс, тебя не первый раз рвет?

Она вскидывает на меня раздраженный взгляд, но все-таки кивает.

Слышу, как громче начинает биться мое сердце, предчувствуя беду. Картинка складывается, как паззл, и я сам не понимаю, почему не замечал этого раньше. Усилившийся аппетит, несвойственная Китнисс плаксивость, резкие перепады настроения и повторяющаяся тошнота. Округлившийся живот.

Прикусываю губы, не решаясь задать главный вопрос. Наша жизнь изменится до неузнаваемости, если ответ окажется утвердительным.

– Китнисс, мне неловко, но я должен спросить…

Она кивает, разрешая, но отходит к окну, открывая форточку: вдыхает свежий воздух, подавляя новый приступ.

– Когда у тебя последний раз были женские дни?

Китнисс резко оборачивается, смиряя меня возмущенным взглядом: ее щеки становятся пунцовыми от стыда, а брови недовольно сходятся на переносице.

– Когда, Китнисс?

Она не отвечает, но отводит взгляд. Я подмечаю, как румянец сменяется болезненной бледностью. Китнисс громко сглатывает, опуская удивленные глаза на свой живот.

– Ты беременна…

Я сам не знаю, вопрос это или утверждение. Китнисс качает головой, с мольбой взирая на меня.

«Нет…»

Я не знаю, что могу сказать, чтобы успокоить ее. У нас будет ребенок. Мальчик или девочка. Его мать – Китнисс, а отец…

Теперь моя очередь начинать молиться.

Отзывы и кнопочка “нравится”?))

Не забываем быть активными))))

========== 09 ==========

Комментарий к 09

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

не бечено

Во мне какая-то странная отстраненность, я будто со стороны смотрю на Китнисс и собственное тело, которое лежит рядом с ней на кровати. Сколько жидкости может выплакать один человек? Моя жена, наверняка, бьет все рекорды: с тех пор, как я догадался об ее интересном положении, она практически не прекращает реветь – дни напролет, часы, мучительно долго и душераздирающе беззвучно. Только ночами, поддавшись усталости, ее сознание отключается, и тогда она только вздрагивает от неприятных снов, но хотя бы не плачет, доводя себя до измождения.

Между нами стена непонимания: все мои слова и утешения разбиваются о невидимую преграду – толстую и прочную, даже если я не могу ее потрогать. Сперва я думал, что Китнисс боится только того, что отцом ребенка окажется кто-то из насильников, но чуть позже пришло понимание истинной причины ее беспокойства: она вообще не готова быть матерью. В ее чреве зреет маленький человечек, а Китнисс только и делает, что оплакивает свою загубленную жизнь.

Именно в тот момент, когда меня осенило, как на самом деле обстоят дела, я и понял, что сам положил несколько кирпичей в кладку стены: мне обидно, что жена не хочет иметь детей. Моих детей. Я корю себя и оправдываю ее, но червячок недовольства продолжает поедать душу с левой стороны: еще немного и доберется до сердца.

Переворачиваюсь на бок, рассматривая бледное даже в полумраке лицо Китнисс: она спит на удивление спокойно, похоже сегодня кошмары не слишком ее донимают. Скольжу взглядом по злосчастному бинту – вечному напоминанию о пережитом – скорее всего, рана под ним уже затянулась, но жена не снимает повязку, страдая сама и попрекая меня.

Хочется протянуть руку и коснуться ее щеки, но мне снова нельзя – мне вновь запрещено нарушать ее уединение. Я скучаю, странно – быть так близко и в тоже время так далеко. Китнисс меня любит. Я люблю ее, но снова между нами пропасть, расходящаяся все дальше – еще немного и преисподняя разверзнется под ногами. Снова.

Я выбираюсь из кровати и иду топить печь: простые домашние дела помогают отвлечься. Сначала дрова: вчера я забыл принести новую партию, так что, натянув куртку, выхожу в морозное утро, топая по серому снегу. В сбитом из досок сарае, приютившемся за домом, с одной стороны стопками до самой крыши выложены поленья, а с другой навалена большая куча угля. Складываю, сколько входит в прихваченное ведро, и несколько рубленых деревяшек прижимаю к груди, фиксируя их рукой. Топаю обратно, вывалив нехитрую поклажу на холодную печь, после чего возвращаюсь в сарай, набирая два ведерка черных углей.

Вычищаю золу, укладываю дрова с бумагой и поджигаю. Пока греется чайник и готовится тесто для пирога, приходит время высыпать в печь уголь. Руки все делают механически, и я использую это, чтобы подумать.

Китнисс нужна моя поддержка, я должен быть ей опорой, как в брачной клятве, которую я произнес перед огнем: «в горе и в счастье»… Ей страшно. Но мне ведь тоже. Только, вероятно, нас пугают разные вещи. Я как-то быстро свыкся с мыслью о том, что кто бы ни оказался отцом ребенка, я буду любить его как своего и заботиться о нем. А Китнисс? Что если для нее малыш станет вечным напоминанием об ужасе, через который она прошла? Какого это видеть в лице своего сына черты насильника, поглумившегося над тобой?

Я замираю, размазывая рукой сажу по лицу, пораженный странной и страшной мыслью: а не лучше бы, чтобы… ребенка не было. Не рисковать, играя в «мой или не мой малыш», а просто позволить Китнисс самой сделать выбор. Это ее тело и ее… право выбрать.

Вздрагиваю, когда за спиной раздаются чуть слышные шаги: Китнисс серой тенью пробирается к столу. Недлинное черное платьице, неизменные белые шерстяные носки – жена выглядит почти маленькой девочкой, очень грустной и ранимой.

– Привет.

Она кивает и, не глядя на меня, усаживается на стул. Мою руки, суечусь, расставляя перед ней чай и рисовую кашу.

– Поешь пока это, пирог будет только через пару часов.

Китнисс снова кивает: она замкнулась в себе и утопает в боли и сомнениях. Неужели я настолько слаб и эгоистичен, чтобы, лелея собственное тщеславное желание «плодиться и размножаться», я буду принуждать жену к тому же?

Подставляю свой стул поближе к ее и сажусь, протягивая к Китнисс руки.

– Слушай, нам надо поговорить…

Она, наконец, поднимает на меня красные от постоянных слез глаза. Ее кожа неестественно светлая, только щеки полыхают розовыми болезненными пятнами.

– Ты можешь дать мне руку?

Китнисс переводит взгляд на мою протянутую ладонь и, почти не медля, тянется ко мне. Ее пальцы холодные, и я сжимаю их, надеясь согреть.

– Сегодня должна приехать доктор Меллер, – говорю я. Китнисс дергается, но я не отпускаю. – Да, я позвонил ей, другого выбора не было! Это… само не рассосется. Звать чужого врача мне не хотелось, а она уже осматривала тебя, вот я и подумал… В общем, не важно, Китнисс, дело в другом: если доктор подтвердит твою беременность… Что мы будем делать?

Ее губы сжимаются в тонкую линию, а глаза раздраженно бегают туда-сюда.

– Китнисс, посмотри на меня! Прости, что я отдалился сейчас, я тоже запутался, но ты не одна, слышишь? Я рядом, я всегда буду рядом, какое бы решение ты не приняла.

Она часто моргает, борясь с вновь подступающими слезами, а я глажу ее руку большим пальцем, стараясь хоть как-то успокоить.

– Этот ребенок, его отцом могу быть я… – заикаюсь. Мне хочется, чтобы так и было, но разве мне часто везло с исполнением желаний? – Но может оказаться, что и…

Китнисс, даже не дослушав, с силой вырывает руку и отодвигается, уперевшись локтями в столешницу и закрыв ладонями глаза. Ей всегда проще страдать в одиночку, только так уже не получится – мы половинки одного целого.

– Послушай, это тебе решать оставлять ребенка или… Что-то ведь делают в случаях нежеланной беременности? Срок еще не такой большой, ты можешь… избавиться от него.

Китнисс поворачивается ко мне, обрывая на полуслове, в ее глазах такая путаница сменяющих друг друга чувств, что я не могу зацепиться ни за одно: от радости до боли, от раскаяния до торжества.

– Ты сама должна решить. Ты имеешь на это право.

Одно чувство в ней все-таки побеждает – растерянность. Она тянет руку к газете, лежащей посреди стола, и на краешке чистой бумаги чиркает вопрос.

«А как же ты?».

– Я не понимаю.

«Ты ведь всегда хотел иметь детей…».

Горестно вздыхаю, снова захватывая ее руку в плен своих ладоней – меня это успокаивает, надеюсь и ее тоже.

– Китнисс, я очень хочу иметь детей. Наших с тобой детей, и тот малыш, что растет в твоем животе… он, в любом случае, будет «наш»…

Она недоверчиво качает головой.

– В любом случае! – настаиваю я. – Но я обещал ни к чему тебя не принуждать, и я не буду. Я… Ты через многое прошла, а моя вина в этом безгранична. Только ты сама можешь решить, как быть с ребенком. Если ты чувствуешь, что не сможешь полюбить его, не сможешь заботиться о нем – лучше не мучить ни его, ни нас. Это… гуманнее.

Свободной рукой Китнисс пишет новую записку.

«Снова убивать?».

К горлу подкатывает комок. Слова жестоки, но ничего не поделаешь.

– Постарайся не думать об этом, как об убийстве. Ты не планировала всего этого, ты не виновата…

«Игры я тоже не планировала!».

– Китнисс…

«А они были!».

Она освобождает руку и отстраняется, принимаясь усердно писать.

«Я и тебя не планировала! Я никогда не собиралась замуж, не собиралась заводить семью. Я только и делала, что выживала, сколько себя помню. А теперь… все так… Я запуталась».

Я сгребаю ее в объятия, подходя вплотную, и Китнисс утыкается лицом мне в живот. Ее руки обхватывают меня за талию. Глажу жену по голове, перебирая темные пряди.

– Я с тобой, Китнисс, я всегда с тобой, но это решение можешь принять только ты. Ребенку нужна любовь и забота. Я пробовал – иначе никак. Мне не перепало материнской любви, без нее… тяжело.

Высвобождаюсь из ее рук, опускаясь рядом на корточки – наши лица почти на одном уровне.

– Если ты оставишь малыша, то не потому, что этого хочу я, и не потому, что это может или не может быть наш общий ребенок, а потому, что ты готова любить его всем сердцем.

«А если я буду плохой матерью?».

Мне кажется, ее настроение меняется, она словно учится говорить о своих страхах, скованно и неловко, но пытается быть честной.

– Ты будешь замечательной матерью. Если сама этого захочешь…

Китнисс шмыгает носом, и я тянусь к ней, касаясь губами лба.

– Подумай, хорошо?

Она кивает, позволяя мне и дальше держать ее в своих объятиях. Пропускаю между пальцев прядки, одну за другой: чувство, будто я стою на пересечении двух дорог – одна ведет к счастью, а вторая к вечному забвению.

***

Доктор Меллер приезжает ближе к вечеру, Китнисс и я встречаем ее вместе – моя жена стоит за моей спиной, словно прячется за стенкой от возможной угрозы. На некоторое время мне начинает казаться, что обязательно возникнут проблемы, но Китнисс справляется со своей замкнутостью и, наконец, ведет себя в обществе врача довольно свободно и не противится, когда та отправляет ее в туалет с тестом в руке.

Оставшись наедине, я предлагаю доктору чай и утренний пирог с яблоком. Располагаемся в гостиной и, ожидая возвращения Китнисс, и врач рассказывает о том, как продвигается восстановление дистриктов после войны.

Китнисс приходит растерянная и грустная, и уже по ее бегающим глазам я догадываюсь о результатах, но все-таки спрашиваю вслух:

– Ну как?

Не глядя на меня, жена протягивает тест врачу, а сама опускается на диван в нескольких сантиментах от моей ноги.

Доктор Меллер не тянет интригу:

– Поздравляю вас! Самое время готовить пеленки.

Она улыбается, но заметив, что ни я, ни Китнисс не сияем от восторга, женщина тоже становится серьезной.

– Не поделитесь, что вас беспокоит, и почему вы сами не могли купить тест в местной аптеке?

Я смотрю на Китнисс, спрашивая разрешения, но она остается безучастной.

– После того, что случилось в плену, мы не уверены в том, кто отец ребенка, – чувство такое, что мои щеки покрываются румянцем: если бы дело касалось только меня – это одно, но говорить о таких личных вещах, связанных с Китнисс, сложно.

Врач понимающе кивает.

– Мне жаль, что тогда все так произошло.

Она заворачивает тест в какую-то бумажку и небрежно теребит его в руках.

– После того как вас привезли в лагерь мятежников, я осмотрела Китнисс, но тогда беременность не проявилась. Стоило бы найти хорошего женского врача, да только откуда ему взяться в военном лагере? – она оправдывается, хотя я и не обвиняю. – Я не часто имею дело с подобными случаями, но как могу – помогу. Отцовство можно установить, взяв образец крови у ребенка.

– Родившегося? – вырывается у меня.

– Конечно. Собирают кровь у потенциального отца и ребенка, проводят анализ, и можно довольно точно определить родственные связи между ними.

– А до рождения никак?

Мы с Китнисс обмениваемся беспокойными взглядами. Врач хмурится.

– Я слышала, что новые методы позволяют и такое, но, насколько я знаю, такое можно проделать только в Капитолии: там оборудование и специалисты. В дистриктах медицина, к сожалению, сильно отстает.

– Ясно, – я вздыхаю и пожимаю плечами.

Доктор Меллер смотрит то на меня, то на Китнисс и добавляет:

– Я понимаю, что это для вас трудная тема, но не могу не спросить: вы уверены, что есть повод для сомнений?

Мы с женой одновременно поднимаем на нее глаза. Врач подбирает слова, стараясь не ранить чувства Китнисс:

– Я уже сказала, что после того, как вас освободили, то сразу же отправили в походный госпиталь. Само собой, сперва занялись серьезными ранами, но я была первой, кто проводил осмотр Китнисс, – они обмениваются взглядами, – но я не обнаружила следов свежей спермы в ее организме, иначе пришлось бы записать это в медицинскую карту.

– Но… – я растерян.

Китнисс сидит красная, как кровавый закат, и, смутившись, прожигает взглядом дыру в деревянном полу.

– Мне нужен от вас простой ответ: кто-то из тех, кто… обижал Китнисс, завершил процесс соития?

Даже меня подташнивает от этого вопроса, а Китнисс, словно ошпаренная, подрывается с места, бросаясь на утек.

– Китнисс! – доктор повышает голос, заставляя мою жену замереть возле двери. – Я понимаю, что тема сложная. Честно, понимаю… – ее голос становится мягче, – но как долго ты собираешься бегать от проблемы? Я полагаю, не одному Питу интересно, кто отец ребенка?

Китнисс долго стоит к нам спиной, ее плечи сгорблены, будто под тяжестью непомерной ноши, а дыхание частое и неровное – приступ паники. Проходит целая уйма времени, прежде чем она возвращается на диван, присаживаясь возле меня, и я протягиваю ей руку: если захочет моей поддержки – я рядом. Когда она вкладывает свои пальцы в мою ладонь, я крепко сжимаю их – холодные, как льдина, и вместе с тем дрожащие, как в лихорадке.

– Успокоилась? – спрашивает доктор.

Китнисс качает головой, вызывая вздох женщины.

– Хотя бы не убегай, ладно?

Явно через силу, но жена соглашается.

– Пит, – врач обращает внимание на меня. – Ты ведь видел, что случилось?

Я сглатываю и говорю, что да.

– Постарайся вспомнить: те мужчины, они получили разрядку?

Китнисс так сильно напрягает свою руку, что ее ногти болезненно впиваются в мою ладонь. Раньше я не задумывался над деталями того, что произошло: наоборот, изо всех сил старался заштриховать мягким грифелем картинки событий тех ужасных дней, оттого сейчас особенно сложно выудить из памяти какую-то конкретную информацию.

– Вроде нет, – наконец, отвечаю я. – Они… Их спугнули выстрелы мятежников: Сэм убежал сразу, а Антониус… он…

Прикрываю глаза: копаться в этом настолько омерзительно, что в горле появляется неприятная горечь.

– Я думаю, что нет, ни один не довел все до конца.

Врач удовлетворенно кивает, а вот Китнисс, кажется, сейчас сломает мне руку – глажу ее кисть свободными пальцами, и, мало-помалу, она успокаивается.

– Это же хорошая новость, дорогие мои, – доктор улыбается, стараясь нас подбодрить. – Из ничего дети не рождаются. Я, конечно, оставлю небольшой процент на происки самого черта, но вообще рекомендовала бы вам расслабиться и готовиться к рождению красивого мальчика или девочки.

Китнисс с шумом выдыхает, а мне почему-то становится только хуже: вопрос, который я задал Китнисс еще утром, теперь стал особенно острым. Она должна сама решить, оставить ребенка – теперь уже, почти наверняка, моего ребенка, нашего, – или…

Что выберет Китнисс?

Врач, вероятно, замечает сомнения на наших лицах.

– Вроде новости-то хорошие, – удивляется она, – тогда почему у вас такие прокисшие мины?

Китнисс поднимает на меня виноватый взгляд, в котором я читаю вынесенный ребенку смертный приговор.

– Она не хочет иметь детей, – произношу я то, что снедает меня изнутри. – Китнисс не нужен этот ребенок.

Доктор Меллер не успевает даже что-то ответить, когда Китнисс, вырвавшись из моих рук, тянется к столу, хватая свой блокнот, яростно царапает в нем записку незаточеным карандашом и разворачивает ее ко мне:

«Ты же обещал, что я сама выберу!».

Я ошарашено перевожу взгляд с листка на рассерженное лицо Китнисс.

– Но ты же…

Она отворачивается, игнорируя меня, и продолжает строчить.

«Ты хочешь убить собственного ребенка? – читаю из-под руки. – Ты способен на это?».

Когда она показывает мне текст, я только развожу руками.

– Но ты же сама…

Китнисс резко выбрасывает вперед руку, толкая меня в плечо, и шипит, как кошка. Ее брови гневно сходятся на переносице, а глаза поблескивают от очередных слез.

– У меня такое чувство, Пит, – встревает доктор Меллер, – что ты не прав: твоя жена не собирается избавляться от вашего общего малыша.

Врач усмехается, а мне самому вдруг становится стыдно. Я подаюсь вперед, и Китнисс несмело, но прижимает мою голову к себе, обнимая. Ее пальцы перебирают мои волосы, а я рассеянно и глупо улыбаюсь, уткнувшись носом в ее шею.

***

После непродолжительных уговоров, врач соглашается переночевать у нас. За окном поздний вечер, мы все вместе сидим перед телевизором и смотрим одну из тех романтических комедий, которые начали снимать, чтобы побаловать жителей нового Панема: в прежние времена ничего подобного и представить было нельзя.

Китнисс, одно за другим, таскает из тарелки яблоки, с хрустом отгрызая новые куски, а я исподтишка наблюдаю за ней – почти безмятежной, почти довольной.

Я замечаю, когда она смущенно отводит глаза, стоит героям фильма слиться в жарком поцелуй.

– Эх, знаете, ребята, я порядком соскучилась по мужу, – мечтательно говорит доктор Меллер. – Он остался в Тринадцатом, помогает там с электроникой и прочими делами. Я соскучилась, – улыбается она, поворачиваясь к нам.

Врач прищуривается, замечая стыдливо отведенные глаза Китнисс.

– Я рискую показаться наглой, но представим, что я все еще ваш врач, – она хитро подмигивает мне. – Как вы?

– В каком смысле?

Доктор Меллер к чему-то клонит, но для меня это пока загадка.

– Личные отношения, интимные.

Китнисс заливается краской, закрывая лицо руками, но я подмечаю, что хотя бы она не пытается убежать.

– Все сложно, – признаюсь я, надеясь, что Китнисс не поколотит меня за это.

– Без обид, но как это? Секс он либо есть, либо его нет.

Доктор вынуждает меня быть откровенным, но я не знаю, насколько далеко могу зайти: так или иначе, каждое мое слово будет касаться и Китнисс тоже, а я не могу сказать лишнее, рискуя обидеть ее.

Врач внимательно изучает наши лица, а потом делает то, чего я точно не ожидал: она встает с кресла, подходя к нам, и, подняв со стола небрежно брошенный блокнот, тянет его Китнисс.

– Поговори со мной, не заставляй своего мужа отдуваться за обоих.

Жена принимает блокнот, но скорее от растерянности, и непонимающе смотрит на женщину.

– Я буду задавать вопросы, а ты пиши, хорошо?

Китнисс бросает на меня настороженный взгляд, который так же не укрывается от доктора.

– Ты можешь и не показывать Питу записи, но, знаешь, он у тебя очень хороший парень, и я вижу, как он заботится о тебе. Ты могла бы помочь вам обоим, если бы была откровенна со мной. Ну как, справишься?

Китнисс мешкает, поглядывая то на меня, то на блокнот, зажатый в ее руках и, наконец, кивает.

– Напиши это, – подсказывает доктор Меллер. – Напиши, что ты согласна быть с нами, – она рукой указывает на себя и меня, – честной.

«Согласна».

– Хорошо, начнем с простых вещей, – врач улыбается. – Ты знаешь, что твой муж тебя любит?

Я зачарованно наблюдаю за странной беседой, не зная, чего ожидать. Китнисс, кажется, не сомневается, уверенно выводя:

«Да».

– А ты его?

Жена закусывает кончик ручки, которой писала, и окидывает меня внимательным взглядом.

– Это не простой вопрос… – начинаю я, опасаясь вынудить Китнисс говорить то, чего она не хочет, но замолкаю, когда, улыбнувшись, она пишет:

«Да».

– Я так и думала, – победно объявляет врач, игнорируя наши застывшие друг на друге взгляды.

Я любуюсь женой, а она разглядывает меня. Ободряюще улыбаюсь ей, но неожиданно доктор задает вопрос, который сгоняет улыбку с моего лица.

– Так все-таки между вами есть секс?

Китнисс закусывает губу, гипнотизируя лист бумаги.

– Ты обещала быть честной, – напоминает врач, хотя, кажется, ответ и так уже понятен.

Медленно, словно это имеет для нее особое значение, Китнисс отвечает:

«Нет».

– Ты боишься Пита?

Первая буква неуверенная, почти выстраданная, а потом размашистый завиток:

«Нет».

– Тогда в чем проблема?

Я задерживаю дыхание, пока Китнисс решает, что написать. Она долго водит ручкой по одному и тому же месту, вырисовывая жирную точку, а потом, чуть ли не уткнувшись носом в бумагу, начинает писать. Мелко, неразборчиво и все равно специально прикрываясь, чтобы нельзя было прочесть. Слова превращаются в предложения, а жена все не останавливается: буква за буквой она переносит на бумагу свои страхи.

Я и доктор обмениваемся заинтересованными взглядами, врач пытается меня подбодрить, но от этого мне не становится менее страшно. Я никогда по-настоящему не мог пробраться в кошмары, которые мучают Китнисс после всего, что случилось, так неужели сейчас я загляну за запретную черту? Что я там увижу? Китнисс написала, что не боится меня? Неужели?

Спустя, кажется, целую вечность, Китнисс протягивает доктору блокнот, та быстро пробегает глазами по тексту и, взглянув на мою жену, спрашивает:

– Я дам это Питу?

Щеки Китнисс становятся розовыми, но она все-таки кивает.

Я не сразу решаюсь заглянуть в текст, но, собравшись с духом, окунаюсь в кошмары Китнисс.

«Мне не понравился секс. Было больно и противно. Унизительно. Не хочу все снова”.

Прикрываю глаза, останавливаясь. Может, зря я лезу в это? Но второго шанса, скорее всего не будет.

“Пит все видел. И… он делал так же, не сам, но я все равно больше не хочу. Больно. И противно”.

Стискиваю зубы: я догадывался, что так будет, но почему-то обманывался наивной надеждой, что Китнисс не было со мной мучительно плохо, ведь мое-то тело… оценило, как сладко сливаться с ней воедино.

«Хотя мне не противно, даже приятно, когда он меня целует. Мне это нравится. И, бывает, я нервничаю от его прикосновений – они вызывают волнение в груди, это непривычно. Но я ведь знаю, что снова будет больно. Не хочу».

Поднимаю растерянный и полный сожаления взгляд на Китнисс: она внимательно рассматривает свои коленки, перебирая пальцами ткань платья. На душе внезапно становится так холодно и одиноко, что, кажется, стены темницы вновь сомкнулись вокруг меня.

– Честно сказать, я советовала Койн подыскать для вас психолога, но, поскольку об изнасиловании, – от слов доктора Китнисс вздрагивает, – решили никому не говорить, то и не срослось.

Врач заметно обеспокоена, хотя старается делать вид, что все нормально. Она забирает у меня блокнот и, переглянувшись с Китнисс, отправляет меня прочь.

– Может, сходишь чайку попьешь, Пит? Или в душ на часок? А мы с твоей женой пока пошепчемся, как подружки.

Как это ни стыдно, но я не против сбежать: Китнисс не останется одна, а мне бы надо привести чувства в порядок. Закрываюсь в спальне и укладываюсь на кровать, подложив руки под голову. Хоровод мыслей в голове вызывает мигрень: как бы я себя чувствовал, любя кого-то, но страшась его прикосновений?

Не замечаю, как дремота неспешными шагами подбирается к изголовью постели, и прихожу в себя, только спустя час или даже больше. Выглядываю в окно, за которым уже сгустились сумерки, и решаю, что дал достаточно времени доктору, чтобы поговорить с моей женой.

Я застаю их по-прежнему сидящими в гостиной, Китнисс облокотилась на спинку дивана, а врач рядом с ней, улыбающаяся и, кажется, довольная. Жена оборачивается и выдавливает смущенную улыбку.

– Все нормально? – спрашиваю я, она кивает.

– Присаживайся, Пит, – предлагает доктор Меллер, уступая мне место. – Мы тут с Китнисс немного поболтали…

Я заинтригован и подсаживаюсь почти вплотную к жене, она не отодвигается.

– У меня к вам всего один вопрос, – заговорчески уточняет врач. – Достаточно ли двое вы привязаны друг к другу, чтобы попытаться перебороть страхи, которые засели в голове у Китнисс?

Я соглашаюсь сразу же, жена, чуть помедлив, тоже.

– Тогда все проще простого, все, что вам надо, – завести маленькую семейную традицию: спать голышом!

Если бы я в этот момент ел, то, несомненно, подавился бы от неожиданности. Вытаращиваю глаза, но врач только посмеивается, а Китнисс от волнения прикусывает губу, удивленно взирая на доктора. Мне настолько трудно поверить в то, что я слышу, что приходится переспросить.

– Я вполне серьезно, – настаивает доктор. – Молодые тела, нежные чувства: все, что вам надо, это перестать думать о том, что случилось. В конце концов, когда-то у вас все неплохо получалось!

Я закусываю язык, чтобы не брякнуть лишнего: снова история о нашей тайной свадьбе и беременности перед Бойней дает о себе знать. Предложила бы врач такие радикальные меры, если бы знала, что до того, как Китнисс оказалась в камере пыток, она была невинной?

Поглядываю на жену: ее кожа, кажется, уже сроднилась с розовым отливом смущения – за один вечер его явно много. Китнисс на мгновение встречается со мной взглядом, но тут же стыдливо отводит глаза. Я растолковываю это по-своему.

– Разве для Китнисс это хорошая идея? – спрашиваю я. – Она и так меня боится?

Озвучиваю свои мысли, но доктор Меллер перебивает.

– Ты вроде был здесь, когда твоя жена говорила, что не ты сам ее пугаешь, а штуковина у тебя между ног. Вам надо снова привыкнуть к голому виду друг друга: когда-то вас это устраивало, значит стоит просто повторить!

Я пытаюсь спорить, но врач отбивает все мои возражения.

– Парень, проблема тут не в тебе, – она указывает взглядом на мою жену, – все зависит от тебя, Китнисс. Ты разрешить тем уродам, раз и навсегда, перечеркнуть твою жизнь, или все-таки покажешь всем, что ты боец и готова сражаться за собственное счастье?

Китнисс растерянно заправляет за ухо выбившуюся прядь, не переставая покусывать губы.

– Ну, так что, Китнисс? Твой ответ?

Жена мнется, сомневается. Я понимаю, насколько трудное это для нее решение. Она слишком чистая, чтобы там сама про себя не думала. Я уже собираюсь прервать бесполезные уговоры, чтобы перестать мучить Китнисс, но неожиданно она кивает: довольно уверенно, видимо решившись.

– Вот и отлично, ребята. А теперь, может, пойдем по комнатам? Поздновато уже, а мне утром в дорогу.

Мы не спорим и покидаем собственную гостиную, Китнисс зачем-то уносит с собой блокнот. Входя в кухню, она вырывает испещренные строчками листки, на которых, видимо, сохранились ее откровения с доктором, и, отодвинув круги на печной плите, мнет бумагу, отправляя ее в огонь. Что ж, очевидно, что это к лучшему: написанное – ее личное и должно таким остаться, захочет – когда-нибудь сама мне расскажет.

Поднимаемся по лестнице, стараясь не касаться друг друга: я плетусь первый, Китнисс в паре шагов позади. Не успеваю даже придумать, что сказать, когда она, скрывается в душе: снова моется – долго и тщательно.

Пока я сижу на краю кровати, ожидая ее, то все отчетливее понимаю, что свое обещание Китнисс вряд ли выполнит. Не потому, что она хотела соврать, просто… для нее это слишком: чересчур откровенно, неимоверно страшно, болезненно неприятно.

Китнисс возвращается из душа, одетая в ту самую темную сорочку, в которой когда-то пошла топиться, а ее влажные волосы заплетены в небрежную косу. Мы встречаемся напряженными взглядами, Китнисс выглядит взволнованной. Я подхожу к ней почти вплотную, поднимаю руку, показывая, что хочу прикосновения, и только после этого мои пальцы касаются ее щеки.

– Ты никому ничего не должна, помнишь? – говорю я. – Делай только то, что сама считаешь возможным.

Китнисс беспокойно дышит, но кивает, после чего отстраняется, протягивая мне сухое полотенце. Я понимаю ее желание, побыть одной, и плетусь в душ: мне не особенно хочется мыться, но ласковые пальцы воды приятно массируют спину, расслабляя напряженные мышцы, и я задерживать здесь подольше, давая возможность Китнисс все взвесить.

Когда я прихожу обратно, свет в спальне уже не горит – только ночная лампа с моей стороны кровати освещает комнату. Китнисс лежит под одеялом, зарывшись так глубоко, что торчит одна голова и настороженно наблюдает за мной.

– Этого всего лишь я, – стараюсь успокоить ее, подходя к кровати, но слова застревают в горле, когда я вижу на стуле небрежно брошенную ночную рубашку. Ту самую, что еще недавно была на Китнисс.