Текст книги "Не сказка о птице в неволе (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Я почти не смотрю на него, наблюдаю за реакцией Китнисс. И то, что я вижу, куда больнее всех тумаков, полученных от Гейла. Китнисс чуть ли до крови закусывает губы, заламывает себе руки и, готов поклясться, вот-вот разревется.

Она не хочет, чтобы он уходил.

Даже после его выходки в лесу и после того, как он разукрасил мою физиономию, Китнисс не готова с ним расстаться.

Щелчок – перевожу взгляд на Хоторна: в его руках закрытые чемоданы, и он идет к выходу, обходит Китнисс, а она… Происходит то, чего мы оба не ожидали: Китнисс срывается с места, опережая Гейла и останавливаясь в дверном проеме. Ее руки вцепляются в косяки: она запрещает Гейлу уходить.

Они смотрят друг на друга. Бесконечно долго смотрят. Я не вижу лица Хоторна, зато прекрасно различаю эмоции в серых глазах любимой. Испуг, но не такой, к которому я привык, я такого еще не видел: это молчаливая мольба, разговор без слов, то самое, чему я всегда завидовал – особая связь между этими двумя.

У меня нет сил смотреть. Наклоняю голову, протирая лицо руками. Вот оно. Я проиграл. Мышцы цепенеют. Мысли разбегаются. Я обещал себе, что отпущу ее. Позволю уйти и быть счастливой. Если она выберет его. Я не верил в это, сомневался до последнего… И вот, этот миг настал.

– Не плачь…

Его слова как удар хлыстом. Как быстро я позабыл, каково это – пораненная кожа, истерзанная душа… Поверил в сказку, которую сам себе сочинил.

Осмеливаюсь поднять на них взгляд. На щеке Китнисс блестит дорожка от слезы. Это больно – Китнисс плачет для Гейла. Из-за Гейла. Кого я обманывал? Почему отказывался видеть очевидное?

– Слезы ничего не изменят, – негромко говорит охотник. – Я ухожу, а он остается. Мое предложение в силе: ты идешь наверх, собираешь вещи, и я забираю тебя с собой. Навсегда. Я буду рядом каждый день твоей жизни, Китнисс. Буду любить тебя, буду оберегать. Я дождусь, когда ты перестанешь бояться прикосновений, мы вместе справимся с этим… Будем день за днем заботиться друг о друге. Когда-нибудь у нас будут дети. Будущее, Китнисс, твое и мое. Наше общее будущее… Решай. Сейчас, в эту самую минуту. Я или он. Уйти или остаться?..

Мне невыносимо это слышать. Признание влюбленного, слова, которые я мог бы сам сказать Китнисс, но не нашел в себе смелости, не выбрал удобного момента.

Она не удивлена. Они все это обсуждали.

Ловлю ее робкий взгляд. Почему она смотрит на меня, когда перед ней тот, кто ей дороже? Что между нами? Привычка защищать друг друга – это все, но ей больше не нужна моя защита: теперь у нее есть Гейл. Но она смотрит. Будто заглядывает в сердце. Ее взгляд пролезает мне под кожу, выворачивает душу наизнанку.

Слеза. Еще одна. Китнисс отворачивается. Снова он – центр ее вселенной.

Гейл приподнимает руку, тянется к ее лицу. Китнисс наблюдает за ним. И отступает. Она обхватывает себя за плечи и беззвучно плачет.

Путь свободен.

Гейл медлит.

Наверное, он, как и я, сбит с толку поведением Китнисс. Я, кажется, не дышу. А Гейл внезапно усмехается.

– Скорее всего, я всегда знал, что так будет… – его голос грустный. – Знал, даже раньше, чем ты сама это поняла.

Он смотрит на нее, молчит…

– Присылай открытки на рождество! – грубая вспышка.

Он резко приходит в движение: подхватывает чемоданы и за пару шагов оказывается у выхода. Открывает дверь. С улицы тянет вечерним холодом, слышно, как моросит дождь.

– Я бы умер за то, чтобы она меня так любила, – говорит Гейл, глядя через все пространство мне прямо в глаза.

Он стягивает с вешалки куртку и, зажав ее под мышкой, делает шаг вперед. Дверь за ним закрывается почти бесшумно.

Почему-то я думаю о том, что путь до города не близкий. И дождь. Скоро ночь.

Внутри меня зияющая рана. Заторможенно перевожу взгляд на Китнисс. Она не смотрит на меня. Дрожит, как в лихорадке, медленно сползает вдоль по стене, оседая на пол. Обнимает колени и… смотрит на меня. Ее глаза красные от слез. Щеки мокрые и блестящие от влаги.

Я не знаю, зачем она осталась. Снова жалость? Снова привычка спасать меня, умирая самой?

Хочу закричать, чтобы она бежала догонять того, кого любит.

Хочу подскочить к ней и, хорошенько встряхнув, выставить за дверь. Пусть идет с ним! Пусть попытается перебороть свои страхи и стать счастливой!

Вопли внутри меня разрывают легкие, но с губ не слетает ни звука. Мои щеки тоже мокрые и соленые от слез.

Я пьян своей победой.

Я отравлен ее нелюбовью.

Отзывы и кнопочка “нравится”?))

Не забываем быть активными))))

Звезды легко убираются в редактировании поста))

========== 08 ==========

Комментарий к 08

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

не бечено

Мне сложно понять, сколько времени прошло с тех пор, как за Гейлом закрылась дверь. Движение стрелок на часах давно превратилось для меня в однообразный ничего не значащий перестук, они как толчки моего сердца, по привычке перегоняющего кровь.

Я не хочу, чтобы Китнисс оставалась, жертвуя собой, но и прогнать ее я не решаюсь. Я слаб? Неужели прошло всего несколько дней с тех пор, когда я верил, что она привыкла ко мне, почти влюбилась… Мне бы радоваться, что Китнисс не ушла, не выбрала Гейла – она моя, со мной, для меня, – тогда почему, ради всего святого, так невыносимо болит в груди?

Бросаю растерянный взгляд в окно: там совсем темно, и дождь, кажется, прекратился. Стираю слезы с лица, решая, что нет смысла сидеть здесь вечно. Прохожусь по комнате, поднимая завалившееся кресло, поправляя сдвинутый с места диван. Приближаюсь к камину и кочергой тормошу пылающие поленья, подбрасывая пару новых, – огонь жадно вгрызается в свежую пищу, пытается поглотить все разом. В доме жарко, но меня морозит.

Оборачиваюсь к Китнисс, которая все так же сидит на полу в коридоре и не двигается. Подхожу к ней, но она не реагирует, словно не замечает, а вот от меня не укрывается, как дрожит ее тело, замерзла? Стаскиваю с дивана плед и приношу его Китнисс, набрасывая на нее сверху. Только сейчас она, наконец-то, поднимает на меня глаза.

– Так и будешь здесь сидеть?

Она кивает и снова отводит взгляд. Открываю рот, но не представляю, что сказать. Мне хочется убежать и спрятаться в самый дальний угол, забиться туда и, обхватив голову руками, позволить себе поплакать, пожалеть себя, такого нелюбимого. Как все так быстро изменилось? Я ведь верил в ее чувства, а теперь?

Я не сбегаю, а присаживаюсь рядом. Между нашими плечами всего пара сантиметров, но я не решаюсь их сократить. Китнисс беспокойно дышит, изредка будто захлебываясь от нехватки воздуха: я не знаю последствия ли это ранения, повредившего ее горло, или она пытается сдержать рыдания, рвущиеся наружу?

– Почему ты не ушла с ним? – вопрос, который задает незнакомый мне голос. Я не знаком с тем парнем, который сейчас сам роет себе могилу.

Китнисс резко поворачивается ко мне, шмыгает носом и скользит взглядом по моему лицу, задерживаясь на губах. Мне, наверное, это кажется, с чего бы? Она всхлипывает, но не отводит глаз: рассматривает мои губы, словно еще мгновение, и ее тело подастся вперед, позволяя мне поцеловать ее, утешить, прижать к себе…

Естественно ничего такого не происходит: Китнисс отворачивается и утыкается лицом в колени, а я неожиданно злюсь. Минутная эйфория победы над захватчиком, ворвавшимся в мой дом, сменилась тягостным грузом осознания того, что мы с Китнисс, похоже, опять боремся, только теперь друг с другом: она хочет спасти меня, а я ее. От себя.

Встаю на ноги, поправляя штаны лишь бы чем-то занять руки. Китнисс остается неподвижной.

– Пойдешь спать?

Она молчит, разглядывает свои колени.

Я психую, стремительно преодолевая ступени, и, добравшись до спальни, прячусь под одеялом. Я должен принять ее жертву? Обмануть себя и поверить в то, что Китнисс по-настоящему «моя»? Я ведь был близок к этому, только воздушные замки пали под натиском соперника: битва проиграна и поднят белый флаг.

Мягкие шаги в коридоре прерывают мои раздумья: Китнисс открывает дверь, заглядывает внутрь. Я смотрю на нее, она на меня. Ее плечи покрыты тем пледом, что я дал, она все еще немного дрожит.

Мы не разрываем взглядов, когда Китнисс подходит все ближе, зачем-то идет к моей половине кровати, становится рядом. Чего она хочет? Решилась на то, чтобы все-таки уйти и собирается поставить меня в известность? Я трушу, но все еще зол. На нее, на Гейла. И на себя тоже.

– Спокойной ночи, твоя половина койки там, – киваю головой в нужном направлении и, не дожидаясь ответа, отворачиваюсь, накрываясь с головой одеялом.

Она не двигается, я слышу ее приглушенное всхлипывание, оно совсем близко и так похоже на просьбу о помощи…

Сжимаю челюсти и мну пальцами простынь: почему бы ей просто не уйти? Не оставить меня в покое, хоть ненадолго? Мне нужно время! Я все перетерплю, я ко всему привыкну. Смогу принять ее жертву и быть благодарным до конца своих дней. Но не сейчас, ни этой ночью, когда сердце истекает кровью, понимая, что я не любим, что спасать меня – ее привычка.

Наконец, Китнисс оставляет меня одного. Ее легкая поступь эхом отзывается в моей голове, а слезы жгут глаза, но я держусь из последних сил. Не стоит. Я ведь должен быть счастлив, правда?

Шум воды не стихает много минут подряд, Китнисс мучает свое тело, и я почти вижу, как жесткая мочалка скользит по ее плавным изгибам, проходится по тайным местам. Гулко выдыхаю, взбивая подушку, – запретные мысли, я делаю только хуже самому себе. Китнисс для Гейла, а он для нее? Ревность – моя подруга, одиночество – моя судьба.

В коридоре снова раздаются ее тихие шаги, из-под опущенных ресниц я наблюдаю, как Китнисс подходит все ближе. Простая темная рубашка прикрывает любимое мной тело, а неизменный бинт ярким пятном светится в полумраке. Зачем-то прикидываюсь спящим, не шевелюсь и реже дышу.

Китнисс садится на корточки возле меня, и я кожей чувствую ее взгляд. Сердце ускоряется: ее близость волнует, ее запах, который не отбить ни одному мылу, рождает воспоминания нашего запретного слияния. Я иногда вижу это в кошмарах – я хочу думать, что это кошмары, потому что насилие нельзя назвать никак иначе, – но каждый раз мое тело реагирует по-своему: оно помнит, как наслаждалось, знает, как томилось, и настойчиво грезит о повторении. Китнисс тянет ко мне руку, она совсем близко, еще пара секунд и ее пальцы коснутся моего лица…

Все прекращается внезапно: громкий выдох, всхлипывание – и она убегает, даже не закрыв за собой дверь. Страх победил, не дав ей прикинуться влюбленной.

Она касалась Гейла? С ним у нее получилось перебороть себя? Сажусь на постели, не находя себе места. На его щеке появилась такая же метка, как была у меня: Китнисс воспротивилась его поцелую. Впрочем, мой ей тоже пришелся не по душе.

Глухой хлопок где-то на первом этаже привлекает мое внимание. Не сразу соображаю, на что похож этот звук, словно закрылась входная дверь… Два часа ночи, с чего бы Китнисс уходить? Торопится к Гейлу?

Что-то не так, не ночью, не в одной ночной рубашке! Торопливо перебираю в голове другие возможные источники шума и не нахожу их. Тревога вспыхивает в один миг, и я подскакиваю с кровати, на ходу натягивая футболку и штаны.

Заглядываю на кухню и в гостиную – никого. Выскакиваю на улицу: морозная осенняя ночь, кругом непроглядная темнота, разбавляемая только светом луны. Озеро блестит шероховатой гладью. Беспокойная тишина, которую нарушает только одинокий всплеск воды где-то в стороне.

Не успевая подумать, я бросаюсь на звук: ноги спешно приближают меня к злосчастному берегу, где сегодня днем я нашел Китнисс. Всматриваюсь в расходящиеся круги на темно-синем зеркале и с воплем ее имени на устах замечаю голову Китнисс в нескольких метрах от берега. Бросаюсь в воду.

Внутренний голос едва слышно протестует, напоминая, что я не умею плавать, но отчаянный порыв добраться до любимой и спасти ее побеждает все инстинкты: я перебираю ногами, углубляясь в мокрую ледяную пучину. Холод такой, что тело пронзают острые стрелы, но я падаю на живот и пытаюсь грести руками. Я пробовал на Квартальной Бойне и, наверное, не забыл, как это делается, но, господи, как холодно и страшно!..

Запоздало понимаю, что нисколько не плыву, а барахтаюсь на месте, неуклюже дергая руками и ногами. Погружаюсь с головой, но всплываю, жадно хватая раскрытым ртом воздух. Снова погружаюсь, но уже ниже, выпуская такие необходимые пузырьки воздуха. В сознании бьется мысль, что надо плыть, надо помочь Китнисс, но холод разрывает тело на части, а вместо кислорода получаю порцию воды, хлынувшей в горло. Страх и примитивное желание жить заставляют меня бороться, но я, как всегда, беззащитен перед силами дикой природы, которую никогда не умел приручить.

Неожиданно чьи-то руки подхватывают меня под грудью, крепко сжимая, и тянут наверх. Мгновение, и я ворую глоток воздуха, насыщая легкие. Китнисс пытается толкать меня, но, хотя моя голова теперь над поверхностью воды, я не разбираю, где берег, и стараюсь хоть не мешать противодействием.

Спустя бесконечно долгие секунды под ногами появляется твердая почва: падаю на четвереньки, карабкаясь вперед. Наконец, вода остается позади, отпуская меня из своих объятий, и я валюсь лицом на мокрую траву, немея от боли во всем теле.

Пытаюсь восстановить дыхание. Кое-как оборачиваюсь, запоздало соображая, что руки Китнисс больше не касаются меня. Как она вообще решилась на прикосновения?

Ищу ее глазами. Она сидит на том же бревне, что и днем, в одной ночнушке, намокшей и облепившей красивое тело. Распущенные волосы сосульками свисают вниз. Китнисс дрожит, не сводя с меня взгляда.

Мне бы стоит быть благодарным ей за спасение, только вот мной овладевает ярость, такая сильная и бесконтрольная, что я готов крушить все вокруг. Вместе со злостью приходит смелость обреченного: я, наконец, готов разрушить собственную клетку! Я не буду так жить! И Китнисс не будет: хватит с нас двоих боли, пора смириться с тем, что насильно мил не будешь!

Я привстаю и подползаю ближе к ней, заглядываю в широко распахнутые испуганные глаза. Поднимаюсь на ноги, хватаю Китнисс за плечи, заставляя встать, и, развернув ее, толкаю в спину. Она, чуть не падая, делает шаг вперед.

– Хватит, Китнисс! – вопль вырывается из моего горла, обращая боль в слова. – Не смей, ты не имеешь право умирать из-за меня!

Снова толкаю ее в сторону дома: пусть собирает вещи и уходит, исчезает из моей жизни! Я так больше не могу, не могу, не могу!

– Мне не нужны твои жертвы, сколько можно? Уходи! Иди к нему! Уходи!

Китнисс пытается обернуться, избежать моих толчков, но я настойчив.

– Проваливай! – сердце рвется, но зло не удерживается внутри, мучительным криком нарушая тишину ночи. – Уходи к Гейлу!

Руки Китнисс касаются моих запястий, она тянет меня к себе, но я неистово сопротивляюсь: не хочу лжи, не нужна мне ее жалость! Отталкиваю, снова толкаю. Китнисс падает, путаясь в траве. Поднимаю ее, обняв за плечи, но вновь отправляю вперед себя. Щеки Китнисс мокрые, а из ее горла вырываются рыдания, смысла которых я не понимаю.

«Давай, птица! Клетка открыта, лети!».

Она снова выворачивается и неожиданно льнет ко мне, вызывая оцепенение во всем теле. Я не успеваю оттолкнуть ее, когда кольцо женских рук смыкается вокруг моей талии, а губы Китнисс впиваются в мои. Я замерз в той воде и умер? Мне мерещится то, чего нет? Только вот ее губы на моих губах слишком теплые, слишком живые, а ее ладошки на моей пояснице такие настоящие, что невозможно не поверить…

Рывком притягиваю Китнисс к себе, отчаявшись определить, где правда, а где ложь. Родные, знакомые, любимые губы! Китнисс не отталкивает, не прогоняет. Ее тело в моих объятиях, и нереальность происходящего сводит с ума.

Мы оба дрожим так сильно, что зубы выбивают рваный ритм. Ночной воздух сотней иголок колет намокшее тело, беспощадно обжигая липкой одеждой. Я отстраняюсь от Китнисс, заглядывая ей в глаза. Почему она позволяет мне дотрагиваться до себя? Это игра? Это сон? Ей тоже холодно и безнадежно страшно: зрачки ее глаз настолько широкие, что я едва различаю серую радужку. Паника, ужас, страх – это все в ней, в ее дрожащем теле, но Китнисс терпит мои руки на своей талии, а ее губы приоткрыты, помня о поцелуе.

– Ты замерзла…

Глупые слова, но в голове такая каша, что я не могу уцепиться ни за одну мысль. Китнисс кивает, отодвигаясь. Раньше, чем успеваю подумать, хватаю ее за руку, крепко стискивая ладошку. Она дергается, но я не отпускаю. Лихорадочный стук сердца не дает здраво мыслить, – тороплюсь к дому, увлекая Китнисс за собой.

Втягиваю ее в жилище, тащу по лестнице на второй этаж. И ее и моя дрожь уже такие сильные, что больше похоже, будто нас колотит в лихорадке. Затягиваю Китнисс в ванную, останавливаясь возле душевой кабинки, и тянусь к крану, включая воду.

– Тебе надо согреться, – говорю я.

Китнисс почему-то не согласна. Она тыкает в меня пальцем и кивает на душ.

«Ты первый».

– Нет, ты дольше была в воде! – настаиваю я. – Не спорь, залезай!

Почти силой заталкиваю ее в душевую кабинку прямо в одежде, но когда пытаюсь отстраниться, Китнисс не дает – теперь уже ее рука держит мою, не отпуская. Что происходит? Я совсем запутался. Она боится моих прикосновений, страх полыхает в ее глазах, но, не смотря на это, Китнисс упорно не выпускает мою руку, словно ужас потерять меня сильнее, чем все остальное. Странное воспоминание врывается в мое сознание: на второй Арене, перед тем как нас с ней разъединили, заставив Китнисс уйти с Джоанной, она вот так же крепко держала мою руку. «Встретимся в полночь…».

Я делаю неуверенный шаг вперед, ступая под теплые струи. Закрываю за собой дверь, отгораживая себя и Китнисс от целого мира. По ее лицу стекает вода, а взгляд серых глаз целиком принадлежит мне. Притягиваю Китнисс ближе, и она поддается: несмело кладет голову мне на грудь, вслушивается в невообразимое биение сердца. Я не осмеливаюсь на большее, кроме как медленно и нежно гладить ее по спине. Китнисс не вырывается, борясь со своим демоном.

Секунды, потоки воды, новые мгновения… Я согреваюсь, и Китнисс почти не дрожит. Пробираюсь пальцами к ее шее, тереблю мочку уха: она настороженно прислушивается к своим ощущениям – прикрывает глаза, глубоко вздыхая. Не отталкивает.

Я смелею: тянусь к ней губами, касаясь кончика носа. Китнисс нежится, улыбается уголками губ и, приподнимая лицо, подставляет его для других поцелуев. Покрываю легкими ласками ее щеки, оставляю быстрое прикосновение на чуть приоткрытых губах – глаза Китнисс распахиваются, стряхивая запутавшиеся в ресницах капли, но ей удается справиться с секундной паникой.

– Пойдем спать?..

Я вытираюсь и тороплюсь в спальню за новой рубашкой для Китнисс, после чего оставляю ее, позволяя переодеться в сухое. Она приходит спустя несколько минут и укладывается рядом лицом ко мне.

Я пытаюсь разобраться в том, что произошло, и боюсь дать возможность упрямой надежде снова прорасти в душе. Простое и вместе с тем самое сложное слово: «люблю». Для меня любить Китнисс так же естественно как дышать, но разве я могу поверить, что для нее это стало чем-то похожим?

Рассматриваю ее лицо, раскрасневшееся после душа: Китнисс самая красивая, самая родная. Ее рука тянется к моей, и тонкие пальцы проходятся по запястью, скользят по ладони. Она подкладывает мою руку под свою щеку и мурлычет, как кошка, прикрыв глаза.

Наши лица совсем близко, я чувствую ее дыхание, ласкающее мою кожу. Вытягиваю шею, оставляя короткий поцелуй на ее губах – на этот раз Китнисс успокаивается намного быстрее: она улыбается и трется о мою руку. Не сдерживаю ответную улыбку.

– Я люблю тебя.

Она подается вперед, касается своим носом моего.

«Я тоже…». Ее неровное дыхание так просто спутать с тем, что мечтаешь услышать…

– Сладких снов.

Китнисс кивает.

Я прикрываю глаза, окутанный запахом ее тела и бессовестно счастливый от того, что мое сердце снова поверило: все еще будет хорошо.

***

Мы продвигаемся вперед малюсенькими шажками: я стараюсь не делать резких движений, чтобы не пугать Китнисс, а она пытается контролировать себя и не отталкивать меня.

Страх еще сидит в ней, он стал частью ее натуры, и я даже не уверен, что когда-нибудь он уйдет совсем, но мы вместе, мы рядом. Каждый день совершаем короткий шаг навстречу друг другу.

Я таю от ее мимолетных и всегда неожиданных ласк: пальцы Китнисс могут внезапно зарыться в мои волосы, или она случайно коснется меня плечом, проходя мимо. Я ловлю улыбки Китнисс, когда за обе щеки уплетаю приготовленные ею завтраки, и улыбаюсь сам, скармливая ей испеченные своими руками пироги. Она расцветает на глазах, за считанные недели ее щеки приобретают легкую округлость, а аппетит растет день ото дня.

Китнисс часто плачет, неизменно вызывая у меня обострение сомнений, но она не пытается прогнать или оттолкнуть, позволяя моим рукам скользить по ее спине, а губам касаться взъерошенной макушки.

В камине ласково потрескивают горящие дрова, пламя отбрасывает оранжевые блики на почерневшие кирпичи в кладке, а на столике возле дивана остывают две начатые чашки чая. Китнисс положила голову мне на колени и дремлет, а я, не торопясь, читаю вслух книгу, то и дело, замолкая, засматриваясь на высунувшуюся из-под пледа ногу Китнисс в белом носке или любуясь подрагиванием ее ресниц.

Я снова верю в то, что в ее сердце нашелся уголок и для меня. Люблю ее, хочу ее. И я дождусь, когда однажды одних поцелуев ей станет мало…

***

Сегодня с утра в доме прохладно, а за окном легло белое покрывало первого снега. Пока я топлю камин, Китнисс занимается обедом: запах блинчиков с мясом нагоняет аппетит.

За столом мы устраиваемся рядышком, на соседних стульях, и неспешно завтракаем, обмениваясь улыбчивыми взглядами. Китнисс первая заканчивает есть, составляя посуду в раковину, и подходит к окну, рассматривая белоснежный мир. Спустя совсем немного времени, передо мной появляется уже привычный блокнот и в нем короткая записка:

«Пойдем гулять?».

Мы собираемся, натягивая куртки и варежки, а потом, взявшись за руки, торопимся вытоптать поляну перед домом. Светлые бусины снежинок опускаются с неба, украшая темные пряди Китнисс, и тают на ее лице, оставляя мокрые точки. Она корчит рожицы и запускает в меня пару снежков: я почти не знаю ее такую – счастливую.

Я не знаю, кому первому приходит в голову идея слепить снеговика, но через полчаса перед нами уже стоит пузатый снежный человек со смешной шляпой на голове.

Потираю свои замерзшие щеки, оборачиваясь к Китнисс.

– Ему нужен нос и глаза.

Она улыбается, скрываясь в доме, и возвращается оттуда, неся в руках длинную морковь и два кусочка угля. Я сам заканчиваю работу над нашим детищем, Китнисс же стоит в сторонке, контролируя процесс.

Отряхиваю руки.

– Нравится?

Китнисс кивает. Подхожу ближе, открывая ей объятия, и она принимает их, обвивая руками мою шею. Благодарно целую ее в нос: я знаю, что для нее все происходящее не просто, но она старается, и я никогда не перестану говорить ей за это: «Спасибо».

– Ты красавица, – признаюсь я, разглядывая красные от мороза щеки и блестящие серые глаза. – Я хочу разделить с тобой хлеб, – слова сами срываются с языка, еще до того, как я успеваю испугаться, что Китнисс они могут не понравиться.

Я чувствую внезапное напряжение в ее теле, но покорно жду ответа: не хочу ее торопить, да и не буду.

“Хорошо”. Кивок и взгляд исподлобья.

Вздыхаю полными легкими, целую ее в губы: вот какое оно, блаженство, на вкус.

– Я люблю тебя, и я буду хорошим мужем.

Китнисс смешно корчит нос, щуря глаза.

– Эй, чего? – перенимаю ее веселость. – Ты сомневаешься?

Она становится серьезной, выдыхает и качает головой.

«Нет».

***

Мы оба знаем обряд – про него рассказывают еще в школе: переодеваемся в лучшую одежду – я облачаюсь в брюки и светлую рубашку, а Китнисс, порывшись в гардеробе, останавливает свой выбор на клетчатом платье, которое я ей подарил. Ей идет: покрой, изящно обрисовывающий изгибы, цвет, подчеркивающий белизну кожи, и пышность юбки, открывающей соблазнительные ноги ниже колен.

Спускаемся на первый этаж, расставаясь возле лестницы. Обязанности четко распределены: Китнисс скрывается в гостиной – ей нужно заново развести огонь в камине, а мне следует замесить тесто и испечь хлеб.

Она заканчивает первой, и, подняв глаза от кухонного стола, засыпанного мукой, я замечаю ее стоящей в дверном проеме. Китнисс мнется, заламывая руки, – то, что я делаю это таинство, касающееся одного жениха, но она и так уже подглядывает, а я вдруг решаю, что мы с ней вообще странная пара – столько всего вместе пройдено и пережито, и выходит, совершенно не страшно, если мы нарушим еще один запрет. Протягиваю навстречу ей руку, испачканную в белой пыли.

– Иди ко мне?

Первый шаг Китнисс не смелый, традиция берет свое, но она все-таки преодолевает разделяющее нас расстояние и встает между мной и столом. Прижимаюсь к ней сзади, вдыхая любимый аромат ее кожи, и накрываю ее руки своими, показывая, как нужно месить тесто. Оно проходит между нашими пальцами мягкой карамелью, мука пачкает кожу. В моем теле просыпается жгучее желание, никак не связанное с выпечкой: хочется поцеловать Китнисс в соблазнительно приоткрытую шею, провести пальцами вниз по ее бедру туда, где ткань не прячет от меня нежную кожу, но я сдерживаюсь, продолжая мучить тесто руками Китнисс.

Раскатываем тонкий пласт и складываем его на противень, отправляя в духовку, и ждем, пока выпечка подрумянится. Мне остается выложить хлеб в плетеную корзинку и выйти к невесте, которая должна ждать у огня.

– Иди, – говорю я, наконец.

Китнисс освобождает свою ладошку из моей руки, отходя на несколько шагов в сторону двери. Наблюдаю за покачиванием ее юбки, окликая в последний момент: решаю, что должен дать ей шанс еще раз все обдумать.

– Не делай ничего против своей воли, хорошо?

Она кивает, скрываясь из вида. Приготовления выполнены, остается самая главная часть ритуала – клятвы и поедание хлеба перед открытым пламенем.

Я нервничаю, хотя сам до конца не знаю из-за чего: мы в любом случае вместе, а хлеб – всего лишь традиция, так принято.

Выжидаю лишнее время – даю Китнисс драгоценные минуты на раздумья: она должна быть уверена, что хочет быть моей женой. Беспокойно хожу туда-сюда вдоль стола, грею внезапно замерзшие руки возле печки: добавляю все новые мгновения, пока, наконец, не решаю, что дальше тянуть бессмысленно.

В гостиной горит только настольный светильник – приятный полумрак, Китнисс сидит на расстеленном одеяле прямо перед огнем, ее взгляд направлен на меня. Она ждала. У ее ног блокнот, на котором пляшут написанные строчки какого-то текста. Сажусь напротив, ставя между нами корзину с испеченным хлебом, а Китнисс кладет два толстых ивовых прута, принесенных с улицы.

Протягиваю вперед руки, выставляя ладони, она повторяет за мной: прикосновение простое, но бесконечно волнительное. Наши пальцы переплетаются, я заглядываю в серые глаза, выискивая сомнение или нерешительность. Кажется, Китнисс спокойна, даже улыбается мне.

Набираю в легкие побольше воздуха и произношу.

– Призываю огонь в свидетели. Я выбираю тебя своей женщиной. В болезни и в здравии, в горе и в счастье. Каждый день и каждый час, пока бьется мое сердце. Я признаю себя твоим мужем.

Я чувствую дрожь, пробежавшую по телу Китнисс. Она высвобождает одну руку, чтобы протянуть мне блокнот.

«Призываю огонь в свидетели. Я выбираю тебя своим мужчиной. В болезни и в здравии, в горе и в счастье. Каждый день и каждый час, пока бьется мое сердце. Я признаю себя твоей женой», – читаю одними губами, растягивая каждую букву.

Поднимаю на Китнисс глаза.

– Я люблю тебя, – это слова от души, обряд не требует произносить их, и я удивляюсь, когда Китнисс беззвучно смеется, показывая, что надо перевернуть страницу.

«Я люблю тебя, Пит».

Перечитываю несколько раз, чтобы запомнить. Чтобы окончательно поверить в это.

Отламываю хлеб, насаживая кусок на прут, и отдаю его Китнисс. Она делает то же самое для меня. Зажариваем порции на огне до мягкого хруста, а потом, поменявшись, съедаем все до последней крошки.

Китнисс первая протягивает мне ладошку, требуя поцелуй, который завершит церемонию и сделает нас мужем и женой. Повторяю за ней, выставляя вперед свою. Наши губы касаются раскрытых ладоней, после чего каждый сжимает руку в кулак.

«Пойманный поцелуй на счастье», – так говорил мой отец, когда рассказывал мне о таинстве брачного обряда.

Я пододвигаюсь к Китнисс, убирая в сторону корзину и прутья, и она раскрывает мне свои губы – первый поцелуй супругов. Тяну жену ближе к себе, отчего она оказывается почти сидящей у меня на коленях. Зарываюсь пальцами в ее распущенные волосы, не разрывая ласки губ, Китнисс ерошит мои пряди, обнимает за шею.

Как-то само собой выходит, что мы вытягиваемся в полный рост, ложась здесь же на одеяле, и обнявшись, наблюдаем за вечным танцем огня. Мне спокойно и тепло. Наверное, мое счастье именно такое – тихое и размеренное, когда время перестает существовать, когда даже поцелуи не важны: безмятежный зимний вечер у камина, проведенный в объятиях любимой.

***

Просыпаюсь от ощущения чужих пальцев на оголенной коже – лениво поднимаю веки, подглядывая, как рука Китнисс глядит мой живот, открывшийся из-под задравшейся рубахи.

Млею от удовольствия, позволяя ей расстегнуть все до единой пуговицы, и выдаю себя, когда урчу, стоит ее теплым губам коснуться моей груди. Китнисс не дергается и не сбегает, внимательно смотрит на меня, и, мне даже чудится, будто она боится, что я ее прогоню.

– Мне приятно, когда ты делаешь так.

Ее неуверенная улыбка кажется мне самой важной из всех. Ее губы касаются моей ключицы, шеи, добираются до приоткрытых губ. Плавлюсь от ее боязливой нежности, сдерживаю вспыхнувшую страсть, отвечая на поцелуй.

Очень медленно провожу рукой по ее шее, спине вдоль позвоночника, перехватываю инициативу и нависаю над Китнисс сверху. Подмечаю беспокойство, мелькнувшее в родных глазах.

– Все хорошо, Китнисс… – Целую ее подбородок, правую щеку. – Все хорошо…

Она ерзает подо мной, опуская руки по бокам. Оставляю влажные следы на ее плече, стягивая рукав платья ниже.

– Я хочу целовать каждый сантиметр твоего тела, хочу гладить тебя, хочу, чтобы тебе было приятно…

Она сдержанно кивает, хотя напряжение ее тела говорит лучше возможных слов: страх и зародыш желания борются между собой. Скольжу руками по ее плечам, спускаюсь к груди, пробираясь между ложбинками, и поглаживаю живот.

Китнисс прикрыла глаза, сжав в кулаках подол. Рисую пальцами круги на ее теле, шепчу нежные слова. Она дышит тревожно, но не пытается меня остановить. Она такая же тонкая, как тростинка, какой я помню ее с нашего первого раза… С той горько-сладкой ночи… Худенькая и гибкая, только живот стал чуть круглее: улыбаюсь, вспоминая количество выпечки, уплетенной Китнисс в последние недели.