Текст книги "Не сказка о птице в неволе (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Я разглядываю Китнисс, засмотревшись, и стыдливо отвожу взгляд, когда она хмурится.

– Извини, – бормочу я, а Китнисс проходит ближе к кровати, обходя меня стороной, и забирается под одеяло. – Спокойной ночи?

Китнисс кивает и внимательно смотрит мне в глаза. Словно чего-то ждет. Не понимаю намека и, щелкнув выключателем, нехотя закрываю за собой дверь.

Диван на первом этаже не широкий, но довольно удобный, и я, преисполненный переживаниями от переезда, быстро засыпаю, обняв подушку. Сновидений как будто нет, но даже сквозь сон мне настойчиво кажется, что за мной наблюдают.

Открываю глаза, стараясь привыкнуть к кромешной тьме, и невольно приподнимаюсь на руках, когда мне мерещится светлая полоса бинта, мелькнувшая в паре метров справа. Потираю веки, моргаю и снова смотрю туда, где стоит кресло, постепенно различая очертания женской фигуры. Глаза Китнисс блестят в темноте.

– Кошмары? – спрашиваю я, не находя другой причины, которая могла бы выгнать ее из теплой уютной постели.

Китнисс склоняет голову на бок и неопределенно пожимает плечами. Решаю, что бессмысленно выпытывать у нее что-то – приходится привыкнуть, что Китнисс теперь не говорит.

Откидываю одеяло, спуская ноги на пол, и тяну вперед руку, предлагая ее Китнисс. Ее взгляд замирает на моей протянутой ладони, и на секунду мне кажется, что рука Китнисс потянется ко мне, но, дрогнув, она остается на месте. К счастью, она сама покорно встает, следуя за мной в направлении спальни.

Я жду, пока Китнисс снова заберется под одеяло, накрываю им ее сверху и подтыкаю углы по краям. Она напряженным взглядом следит за моими манипуляциями, словно я могу нарушить не озвученный запрет и прикоснуться к ней. Но я и не пытаюсь рисковать: за все время, прошедшее с тех пор, как нас вызволили из плена, Китнисс впервые позволяет мне так открыто за собой ухаживать и не сбегает.

Наши взгляды встречаются, и… я даже не знаю, что именно вижу в ее глазах. Мне чудится нежность и беззащитность. Китнисс выглядит расстроенной и бесконечно одинокой.

– Мне побыть с тобой, пока ты уснешь? – я надеюсь продлить время до того, как мне придется оставить ее и уйти.

Я скучаю по Китнисс. Скучаю по возможности коснуться ее, почувствовать тепло нежной кожи. Мне до боли хочется услышать ее голос. И ничего этого нет: Китнисс не подпускает меня к себе ближе, чем на пару шагов, но и в эти мгновения зорко следит за каждым движением моих рук.

Сегодня особенный день – она не прогоняет. Ее уверенный кивок разрешает мне улечься на другую половину кровати, повернувшись к Китнисс лицом. Она тоже смотрит на меня, положив ладони под щеку.

Сейчас повязки на ее шее не видно, мягкие темные пряди аккуратными волнами лежат на подушке, а щеки чуть розовеют, выдавая беспокойство. «Родная». С недавних пор это слово все чаще приходит мне на ум, когда я думаю о Китнисс. Она уже настолько стала частью меня, что лишиться ее – страшнее, чем все пытки Люцифера.

Китнисс погружается в дремоту, отрывисто вздыхая. Она теперь всегда так дышит, будто каждый вздох – борьба с самой собой. И вечное напоминание мне, что я ее не уберег.

Вместе с тем, как Китнисс засыпает, я понимаю, что время, когда мне позволено лежать рядом, истекает, и поэтому ворочаюсь, начиная вставать. Мою попытку побега замечают: Китнисс тут же принимает сидячее положение, обеспокоенно глядя на меня.

Я немного растерян. В палатке Китнисс искала моего общества оттого, что боялась, будто я умру, – мы с ней оба переживаем за жизни друг друга. Но зачем я ей здесь, в доме, когда опасности нет, а пойти на сближение она явно не готова?

Непонимающе смотрю на нее, и неожиданно Китнисс протягивает руку вперед, похлопывая по моей подушке.

– Мне лечь обратно?

Кивок.

– Ты хочешь, чтобы мы ночевали вместе?

Я не имею в виду ничего, кроме сна в одной кровати, но Китнисс поджимает губы, размышляя, и кивает только спустя минуту.

«Хочу».

Снова укладываюсь на место, забираясь под одеяло, и наблюдаю, как Китнисс отодвигается к самому краю постели. Мне даже кажется, что еще немного, и она упадет, но именно там – на расстоянии больше, чем вытянутой руки от меня, – она чувствует себя достаточно в безопасности, чтобы, наконец, заснуть.

***

Дни начинают течь за днями, принося в нашу жизнь относительное умиротворение и покой. Я планомерно навожу порядок в доме, шаг за шагом очищая от пыли и неизбежного хлама новое жилище.

При ближайшем рассмотрении я понимаю, что нам досталось настоящее сокровище: дом не такой большой, как те, что остались в Деревне победителей в Двенадцатом, но он словно создан для того, чтобы жильцы в нем были счастливы. В любой комнате тебя встречают стены из дубовых бревен, деревянная мебель, тканые ковры и свечи, расставленные то тут, то там. В гостиной у камина примостился небольшой дровник, а на кухне – по бокам от печи – свисают декоративные вязанки трав и чеснока. Дом похож на те, что рисуют в книжках – здесь обязательно должен жить добрый домовой и звучать смех.

К сожалению, смеяться пока некому. Китнисс хранит молчание, и, хотя я точно знаю, что доктор Меллер рекомендовала ей пытаться напрягать связки, чтобы заговорить, я ни разу не видел, чтобы она это делала.

Китнисс похожа на грустную тучу: ее губы практически не улыбаются, а взгляд неизменно обеспокоенный и тоскливый. Почти все свое время она проводит, сидя на крыльце и глядя на синюю гладь озера.

Она не плачет.

И иногда мне кажется, что я мечтаю увидеть ее слезы: плач приносит опустошение в души людей, но, вместе с тем, он очищает, освобождая место для чего-то нового. Китнисс же застряла на том ужасе и боли, которые ей довелось пережить, и не хочет бороться со своими внутренними демонами. Я бы помог, попытался вытащить ее на свет, да только Китнисс отгородилась от меня стеной из непробиваемой тишины и почти игнорирует.

Только ночами я могу помечтать, что все беды и страхи остались позади: иногда, лежа без сна, я часами любуюсь ее лицом, борясь с желанием коснуться дрожащих ресниц мягким поцелуем.

Китнисс красивая, она самая красивая из всех девушек, которых я когда-либо знал. И я люблю ее так сильно, что порой сердце колит от недосказанности и пустоты. Я не сдаюсь, я верю, что спокойствие мирной жизни, когда уже ничто не угрожает завтрашнему дню, когда-нибудь сумеет разрушить лед ее отстраненности.

Я ей нужен.

Это странно и, пожалуй, самонадеянно, но в моей душе все крепче прорастает семя уверенности в том, что я необходим Китнисс. Пока не как любимый, только друг, почти брат. Но мы здесь вдвоем, она согласилась на это. У нас впереди целая жизнь, и я дождусь того момента, когда Китнисс будет готова принять мою любовь. Ей даже не нужно любить меня в ответ – моего собственного чувства с лихвой хватит на двоих.

Сегодня прекрасный день, один из тех последних подарков августа, когда воздух пропитан теплом и запахом умиротворения. Я готовлю для Китнисс сюрприз: свежие ароматные булочки с маком и сахарной пудрой уже легли в плетеную корзинку, а душистый настой теплого шиповника, полезный для ее горла, налит в пузатый термос. На полке возле входа приготовлен свернутый плед, ожидающий согласия или отказа Китнисс пойти со мной на пикник.

Я нахожу ее в спальне, где она сидит на краю кровати, яростно вытирая полотенцем непослушные локоны. С грустью понимаю, что она снова принимала душ. Это похоже на навязчивую идею, но Китнисс моется по три-четыре раза в день. Она до красноты натирает свое тело, стараясь оттереть несуществующую грязь.

«Я грязная…». Одни из последних слов, произнесенных Китнисс, и похоже, что она до сих пор верит в них, виня себя и наказывая нежную кожу.

Она поднимает на меня раскрасневшееся лицо и механически касается бинта на шее. Полотенце ложится на колени, а Китнисс вопросительно смотрит на меня. Подхожу ближе, останавливаясь в безопасном для нее метре, – я с точностью до сантиметра выучил расстояние, которое мне не стоит нарушать при свете дня.

– Я приглашаю тебя на ужин, – выдавливаю доброжелательную улыбку, стараясь не показать, как меня расстраивают ее бесконечные отмокания в душе. – Сегодня предлагаю поесть на берегу – погода чудесная, грех не воспользоваться этим.

Китнисс размышляет, и я надеюсь, что перед ее глазами сейчас не встают картинки возможных издевательств, которым я мог бы подвергнуть ее, если она согласится. Впрочем, насколько я могу судить, Китнисс не паникует, просто взвешивает все «за» и «против», и уже через полчаса я, счастливый, расстилаю на траву плед, опуская на угол ткани корзинку с выпечкой.

Мы едим не спеша, наслаждаясь красотой окружающей природы. Размеренный плеск воды, ласкающее прикосновение теплого ветерка, касающегося лица и играющего с волосами. Я с упоением наблюдаю, как Китнисс с аппетитом поглощает одну булочку за другой, и задерживаю дыхание, замечая ее облизывание пальцев, – белая пудра сахара кажется ей достойной того, чтобы не оставить ни грамма.

Когда над нашими головами кричит птица, Китнисс поднимает взгляд, щурясь от солнца, которое еще не ушло в закат. Я тоже стараюсь рассмотреть певунью и нахожу-таки ее, только не узнаю: все, что касается леса и его обитателей, это стихия Китнисс.

Она наблюдает за тем, как птица парит в светлом небе: кружится, рисует чудные зигзаги и поет, поет так сладко, что… уголки губ Китнисс приподнимаются в улыбке. Я почти не верю своим глазам, настолько редко в последнее время я вижу радостные эмоции на любимом лице. Китнисс замечает мой взгляд, стыдливо потупившись, но все внутри меня трепещет, дрожа от вспыхнувшей надежды.

Понимая, что смущаю ее, я отворачиваюсь, но продолжаю глупо улыбаться: искорка счастья зажглась, отказываясь потухнуть, как я себя ни убеждаю. Оглядываюсь вокруг, решая, что стоит взять себя в руки, но вместо этого поднимаюсь на ноги и устремляюсь прочь, замечая чуть поодаль красные головки дикорастущих цветов.

Я собираю букетик и, сжимая его в руке, возвращаюсь к Китнисс. Она с интересом наблюдает за мной, но все равно чуть краснеет, принимая маленький презент. Ее губы дрожат. И она улыбается. Искренне, радостно. Мне.

От неожиданного счастья я готов кинуться к ней, сжимая в объятьях и срывая с довольных нежных губ поцелуи, но мне приходится несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы унять разбежавшееся сердце. И все-таки я позволяю себе риск: повинуясь внутреннему порыву, я ложусь на плед, вытягиваясь во весь рост, и моя голова оказывается возле ног Китнисс. Совсем близко к ним. Запретно близко.

Китнисс на секунду замирает, глядя на меня сверху вниз, но не отодвигается, а будто прислушивается к своим ощущениям. Это волшебный день: она не уходит, несмотря на мою вольность.

Ее руки опускаются на колени, и она задумчиво перебирает подаренные цветы, пока я любуюсь тем, как подрагивают ее темные ресницы, и как несмело, то и дело, ее губы дарят улыбки – первому цветку и второму, десятому в букете и пятнадцатому.

В дом мы возвращаемся уже в сумерках: Китнисс раскрасневшаяся и, кажется, довольная, а я бессовестно счастливый.

От меня не укрывается, что она не бросается в душ, как это часто бывает вечерами, а спокойно переодевается, спрятавшись за ширмой, после чего укладывается на свою половину кровати. Я занимаю ту, что положена мне.

Долго не сплю, размышляя над тем, почему раньше не заметил такого простого способа порадовать Китнисс: я почти не покидаю дома, и она сидит тут со мной, но Китнисс – птица, а птице нужно небо, чтобы летать.

Поворачиваю голову, наблюдая за тем, как, зарывшись в подушку, Китнисс смешно морщит нос. Спит. Одно ее плечо доверчиво выскользнуло из-под одеяла: несмотря на жару, она всегда спит, укутавшись по самую шею. У меня рука зудит от того, как невыносимо хочется коснуться оголенной кожи. Глубоко вздыхаю и, поднимаясь так, чтобы не разбудить любимую, ухожу на кухню. Ледяная вода из холодильника хоть немного остужает мой пыл.

Много минут стою у окна, глядя на сияющую в свете луны ровную гладь озера и вспоминая чистую улыбку на родных губах. Кажется, я почти забыл вкус ее поцелуев – они остались где-то в прошлой жизни, где-то до первого болезненного вскрика, вырвавшегося из моего горла.

Мы ведь не заслужили всего этого? Игры, огонь революции. Боль и унижения. Травма Китнисс: природа наградила ее голосом, сравнимым с пением птиц, но Люцифер забрал это…

Возвращаюсь в комнату и останавливаюсь возле кровати. Китнисс перевернулась на спину, закинув руку за голову, и сладко спит.

Обхожу постель, пробираясь к ее половине, и нарушаю правила, присаживаясь на пол возле Китнисс. Наблюдаю за ней, понимая, что могу много часов просидеть вот так: просто смотря, как она что-то шепчет одними губами и сонно улыбается, наслаждаясь сновидением.

Я не знаю, откуда во мне берется смелость, но я привстаю на колени и тянусь губами к ее губам. Легко касаюсь нижней, прикусывая ее, и мне даже кажется, что Китнисс отвечает на мое движение, приоткрывая рот. Успеваю урвать всего пару секунд счастья, когда серые глаза распахиваются, а два острых лезвия впиваются мне в щеку. Ногти Китнисс разрывают мне кожу, а она сама, упираясь свободной рукой в постель и лихорадочно дергая ногами, моментально отползает в сторону.

В ее взгляде ужас, смешанный с удивлением. Ее тело – натянутая струна, готовая порваться от напряжения. Одеяло сбилось в сторону, и я могу видеть обнаженные колени Китнисс, открывшиеся из-под задравшейся ночнушки, могу слышать, как она жадно хватает ртом воздух, учащенно дыша.

Поднимаюсь на ноги и инстинктивно тяну к ней руку, желая успокоить, но делаю только хуже – в панике Китнисс слетает с постели и перемещается на другой конец спальни.

– Извини! – запоздало прошу я, только она не слушает: на ощупь, лишь бы не упустить из виду меня-хищника, Китнисс находит дверь и, распахнув ее, скрывается из вида, торопливо сбегая по ступеням.

Обзывая себя последними словами, я начинаю бродить по комнате, борясь с собой, чтобы не броситься вслед за Китнисс, но с болью в груди понимая, что не имею на это права: она бежит от меня и моей ласки, которую я не должен был себе позволять.

Выдерживаю всего минут десять и все-таки иду на первый этаж. Я не знаю, что творится в голове у Китнисс, и сильно переживаю, как бы она не причинила себе вред.

Я нахожу ее на кухне, сидящую в темноте и безразлично смотрящую в сторону печи. Китнисс не реагирует на мое появление, вероятно, настолько погруженная в свои мысли, что не видит ничего вокруг. Я осторожным шагом приближаюсь к ней, боясь спугнуть, но когда между нами остается всего около метра, Китнисс вздрагивает всем телом, словно выходя из оцепенения, и, резко поднявшись на ноги, обходит стул кругом. Противно скрепя ножками об пол, деревянный предмет мебели оказывается ее защитным щитом от меня.

– Китнисс, я не хотел причинить тебе вред, – начинаю я. – Все вышло само собой…

Я говорю от всего сердца, но Китнисс напряжена: она следит за моими руками, ожидая, что я нападу.

– Я наблюдал, как ты спишь, и… я скучаю по тебе. Очень скучаю…

Выражение ее лица меняется, становится растерянным, а серые глаза, наконец, встречаются с моими. Китнисс не верит мне или не понимает, что я пытаюсь сказать: она медлит, но все-таки качает головой.

«Нет».

Обреченно выдыхаю, принимая свое поражение. Даже если бы Китнисс могла говорить, вряд ли бы мне сейчас перепало больше, чем вот такой короткий отказ. Она не готова получать мои ласки – ей не нужна моя любовь. Дружба – это все, что просит Китнисс, а я постоянно забываюсь и отчаянно стремлюсь взять у нее то, чего нет.

– Я больше так не буду, – обещаю я, будто провинившийся ребенок. Конфета останется лежать в жестяной банке, которую родители уберут повыше от шкодливого чада.

Мой взгляд движется по полу, замечая, как Китнисс потирает одну босую ногу о другую: несмотря на относительно теплый воздух, пол довольно холодный.

– Иди спать… пожалуйста. Я сегодня останусь здесь, – машу рукой назад, указывая на гостиную. – Ты заболеешь, Китнисс.

Она скользит взглядом, вырисовывая путь, который должна пройти, и мы оба понимаем, что я стою между ней и выходом. Делаю несколько шагов в сторону, освобождая дорогу, и Китнисс, не медля, бросается к лестнице, быстро поднимаясь на второй этаж. Дверь ее спальни тот час же захлопывается, а я плетусь на место своей сегодняшней ночевки. «Давно не виделись, диван».

Я переворачиваюсь с бока на бок, пытаясь выискать позу поудобнее, и неожиданно слышу, как наверху раздается шум воды. Китнисс снова моется: соскребает со своего тела несуществующие отпечатки рук насильников, а со своих губ смывает мой ворованный поцелуй.

***

Просыпаюсь рано утром, несчастный и не выспавшийся. Шея затекла от скрюченного сна, так что мне приходится потратить несколько минут на массаж, чтобы хоть как-то размять измученные позвонки.

Бреду на кухню, завариваю чай и не спеша делаю несколько глотков. Теплый ароматный напиток ласкает горло, придавая телу бодрости. Выглядываю в окно – легкий туман стелется над водой белесой дымкой, а где-то вдалеке слабо кричит ранняя птица.

Лениво разворачиваюсь к холодильнику, распахивая его и решая, что сегодня готовить, когда краем взгляда замечаю странное: я хорошо помню, как вчера, вернувшись после пикника, я поставил корзину на стол. Сейчас ее там нет.

Беспокойство покалывает где-то в груди, когда я медленно поднимаюсь на второй этаж и, собравшись с духом, стучусь в спальню к Китнисс. Она не открывает. Пробую еще раз.

– Китнисс, я сейчас войду. Хорошо?

Дергаю за ручку двери, и она свободно поддается, впуская меня внутрь. Постель заправлена и пуста.

Быстрым шагом иду в ванную – никого. Пробегаю по коридору, распахивая все двери подряд; слетаю на первый этаж, заглядываю во все комнаты и, в конце концов, с леденящим душу ужасом понимаю: я в доме один.

Выбегаю на улицу, выкрикивая ее имя, торопливо обхожу вокруг жилища, собирая на ноги прохладные капли росы. Ничего.

Китнисс ушла.

Несколько часов я сижу в доме, подавленный и угнетенный, но стараюсь успокоиться сам себя. Китнисс взяла с собой корзину, значит, вероятно, какую-то еду. Ее вещи на месте – чемоданы она не собирала, значит, ушла недалеко. И не насовсем.

И все-таки я паникую: мне не помогают самоуговоры в том, что лес – стихия Китнисс. Она безмолвна. Какая бы беда не приключилась, Китнисс не сможет закричать или позвать на помощь. Что, если она случайно упадет и подвернет ногу? Что, если кто-то встретится ей в чаще и попытается обидеть ее? Понимая, что, оставаясь бездействовать, я ничем не смогу ей помочь, одеваюсь, беру с собой запасную кофту, нож и полную бутылку воды, после чего направляюсь в лес.

Не имею ни малейшего понятия, куда идти. Тропинки, которые опытный охотник бы, несомненно, нашел и правильно истолковал, для меня недоступны: я иду напролом, отчего упрямые ветки настойчиво царапают мне лицо, добавляя ран к тем, что ночью оставила на щеке Китнисс.

Я зову ее, стараясь внимательно смотреть по сторонам, боясь проглядеть беспомощное бессознательное тело где-то в соседних кустах. Но Китнисс нигде нет.

К наступлению сумерек я уже несколько раз подвернул лодыжку здоровой ноги, сильно проголодался и, осознавая собственную никчемность, наконец, собираюсь вернуться домой, с отвращением понимая, что я столько раз сворачивал и менял маршрут, что сейчас не могу сказать, в какую сторону следует идти.

Наугад выбираю направление и бреду вперед, игнорируя ноющую боль в измученном теле. Просто иду, иду, иду.

Видимо, в насмешку над прочими моими неудачами, мне везет, и я выхожу к дому. Удивленно моргаю, когда замечаю, что в окнах горит свет, и, внезапно воодушевившись, бросаюсь к своему жилищу. Распахиваю входные двери и замираю на пороге. Китнисс сидит за кухонным столом, целая и невредимая, пьет чай.

Она встает при моем появлении и быстро выходит навстречу, озабоченно рассматривая мои свежие царапины.

– Ты цела, – выдыхаю я, заодно скользя по ней взглядом.

Китнисс хмурится, тыча в мою сторону пальцем и качая головой.

– Я искал тебя, – начинаю оправдываться и тяну к ней руку, чтобы проверить, что она настоящая и не мерещится мне, но Китнисс воспринимает это по-своему, резко отшатываясь в сторону. Теперь на ее лице упрек, который не спутаешь ни с чем другим: обещал ведь не пытаться коснуться ее, и снова.

Она уходит на кухню и, демонстративно громко гремя посудой, наливает чай во вторую кружку и ставит ее на другой конец стола – на ощутимо большом расстоянии от себя.

Молча пью чай, заедая бутербродами, которые приготовила Китнисс, и не поднимаю глаз от столешницы, чувствуя, как любимая буравит меня строгим взглядом. К концу трапезы тишина становится просто невыносимой, и я решаюсь проговорить проблему вслух.

– Китнисс, я знаю, что поступил неправильно, прикоснувшись к тебе ночью, и я уже обещал, но скажу снова, – я постараюсь этого больше не делать.

Она внимательно слушает, не спуская с меня глаз, а я разглядываю ее сцепленные в замок руки, лежащие на столе – тонкие пальцы дрожат. Неужели ее страх передо мной настолько велик?

– Я сегодня проснулся, а тебя нет. Я не просто перепугался, – говорю я, – а чуть с ума не сошел от страха, что с тобой может что-то случиться.

Китнисс удивленно выгибает брови, не верит или считает меня дураком: лес – ее территория, и то, что она вернулась без единой царапины, а я уставший и израненный, лучшее тому доказательство.

– Я не могу запереть тебя в доме, и, если ты хочешь, можешь уходить. Но Китнисс! – стараюсь подобрать слова, – ставь меня в известность, когда исчезаешь надолго. Я переживаю за тебя.

Она вздыхает и отводит взгляд, убирая руки под стол. Долго сидит, замерев, и только спустя сотню мгновений кивает, принимая мою просьбу.

***

Теплая вода беспокоит кожу, свежие ссадины и царапины набухают и ноют, но я тщательно моюсь и, только когда раскрасневшаяся кожа начинает пощипывать, покидаю душ.

Проходя мимо спальни Китнисс, я замираю, потому что не знаю, где мне будет позволено лечь сегодня.

Я хочу к ней.

Только Китнисс вряд ли потерпит подобное – я обманул ее, коснувшись, и теперь ей не захочется видеть меня рядом.

Дверь заперта, хотя я знаю, что Китнисс внутри. Долго мнусь на пороге, не решаясь постучать, и, сдавшись, иду к лестнице. Успеваю положить руку на перила, когда различаю позади себя негромкий звук открывающейся двери.

Оборачиваюсь. Китнисс стоит на пороге, глядя мне в глаза. Секунды протекают между нами, словно бьют током и… Китнисс отходит в сторону, исчезая в спальне, но оставляя дверь открытой. Цепляюсь за вроде бы намек и быстро захожу в ее комнату.

Она стоит у окна и напряженно наблюдает, как я укладываюсь на свою половину кровати. Забираюсь под одеяло, положив руки поверх, и прикрываю глаза, делая вид, что уже уснул.

Слышу, как Китнисс приближается и обходит кровать, замирая возле своей половины, а потом чувствую, что в руку мне упирается что-то мягкое. Не сдерживаю любопытство, обнаруживая рядом баррикаду из одеял. Китнисс построила между нами границу, чтобы я точно знал, где кончается мое желание и начинается ее свобода.

На всякий случай говорю вслух, что все понял, и только тогда Китнисс укладывается спать, снова прижимаясь к самому краю – как в нашу первую ночь в этом доме.

Я сплю долго и с удовольствием – от усталости или переживаний прошлого дня я даже не вижу сновидений, но, проснувшись, понимаю, что вторая половина кровати заправлена, а Китнисс нет. Наспех одеваюсь, спускаясь вниз.

На кухонном столе несколько тостов, обжаренных с яйцом, стакан остывающего чая, накрытого блюдцем, и короткая записка. «Ушла в лес, к ночи вернусь».

Я опускаюсь на ближайший стул, не зная смеяться мне или плакать. Китнисс нашла себе успокоение где-то в лесной чаще – подальше от меня и моей назойливой любви. Мне туда нельзя, я бесполезен, как младенец, там, где дело касается дикой природы. И все-таки она не забыла, что я переживаю, – оставила послание.

Еще пару раз перечитываю записку и, сложив пополам, прячу ее в кармане штанов. Если Китнисс вернется только к вечеру, мне надо придумать, чем занять себя все это время.

***

Постепенно мы привыкаем так жить: несколько раз в неделю Китнисс исчезает в лесу, а я торчу дома, каждые пятнадцать минут выглядывая в окно и мечтая увидеть, что она возвращается. Китнисс всегда оставляет записки, и все до единой они хранятся в моем тайнике – среднем ящике кухонного стола под клеенкой. Клочки бумажек, с помощью которых я убеждаю себя, что не безразличен ей.

Ночью мы строим баррикады, возводя между нами стену, и, бывает, я борюсь сам с собой, когда Китнисс мечется в кошмаре, но я не имею права нарушить границу и прикоснуться к ее вспотевшей коже.

Мне кажется, она стала спокойнее: эти отлучки в лес умиротворяют ее, и, возвращаясь вечерами, Китнисс не может скрыть блеска в глазах. Я рад, если она приходит в себя. И немного обижен, что моя помощь ей для этого не нужна.

Я пытаюсь рисовать. Получается совсем не так, как раньше: карандаш словно не слушается, и нет-нет, да вместо пейзажей и портретов родных выходят монстры или искаженные криком лица. Однако я не оставляю попыток, стараясь, и, когда Китнисс дома, то она сидит со мной в гостиной, любуясь закатом, который видно из окна. А я любуюсь ей.

Черты лица Китнисс стали ровнее, глаза почти не кажутся затравленными и дикими, а неизменный бинт на шее, который она, похоже, не намерена снимать до конца жизни, теперь прикрыт платком телесного цвета. Китнисс подолгу смотрит в одну точку, и я забываюсь, рассматривая ее.

Иногда случается иначе: трижды я ловил Китнисс за тем, что она подглядывает за мной. Не просто смотрит, будто переживает, что я могу уйти, оставив ее, а именно разглядывает в те моменты, когда я особенно увлечен. Мешу тесто или рисую ее портрет по памяти, закусив губу и отдавшись воспоминаниям. Вот тогда и бывает, что я резко поднимаю глаза, перехватывая в ее взгляде нежность, иногда даже ласку. И мне безумно хочется поверить, что это не игры моего воображения, а секунды, когда я вижу ту Китнисс, которая на второй Арене говорила мне, что я ей нужен.

***

Осень постепенно вступает в свои права, лес, окружающий нас, превращается в желто-багровый океан, плещущийся в своем цветении.

Китнисс все больше времени проводит дома, со мной, находя себе маленькие радости: перелистывает страницы старых книг, найденных на чердаке, не читает, а листает их вперед-назад, слушая шелест бумаги, или тискает неизвестно откуда взявшуюся игрушку, плюшевого медведя. Она почти домашняя, почти такая, какой я когда-то видел ее во сне…

Тихий сентябрьский вечер, который мы коротаем, сидя возле в первый раз затопленного камина, нарушает настойчивый стук в дверь. Китнисс вздрагивает от неожиданности, а я удивлен. У нас не бывает гостей, лишь по утрам в заранее оговоренные дни приезжает та самая машина, что доставила нас сюда, и привозит из города продукты и всякие мелочи для дома.

Вопросительно смотрю на Китнисс, но она пожимает плечами – мы никого не ждем. Поднимаюсь с дивана и бреду к двери, Китнисс идет следом.

Видя, кто стоит на пороге, я теряю дар речи, а Китнисс позади громко и тяжело выдыхает.

– Привет, Мелларк, – произносит Гейл, быстро теряя ко мне интерес и переводя взгляд на Китнисс. – Привет, Кис-кис.

Я стою, как парализованный, а Хоторн тем временем берет инициативу в свои руки, уже делая шаг вперед и, фактически, вынуждая меня отойти, пропуская его. Он сообщает, что приехал в гости.

– Я поживу у вас пару недель.

Отзывы и кнопочка “нравится”?))

Не забываем быть активными))))

========== 06 ==========

Комментарий к 06

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Я будто со стороны наблюдаю за тем, как Хоторн проходит в дом, оставляя два своих чемодана у лестницы. Он по-хозяйски заглядывает на кухню, осматривается вокруг.

Перевожу удивленный взгляд на Китнисс: она тоже, видимо, не ожидала такой наглости своего друга.

– У вас тут уютно, – констатирует Гейл.

Китнисс кивает и, вспоминая, что она хозяйка, торопится включить чайник, чтобы напоить гостя. Мы с Гейлом внимательно смотрим друг на друга, а напряжение, повисшее в воздухе, можно потрогать руками.

– Какими судьбами? – спрашиваю я, переходя в гостиную.

Хоторн следует за мной, останавливаясь перед диваном. Он смотрит сверху вниз на мой альбом, раскрытый на портрете Китнисс, но спустя мгновение отодвигает его и усаживается, закинув правую ногу на колено.

– Вот, выхлопотал себе отпуск, решил навестить Китнисс, – говорит охотник.

Я пренебрежительно изгибаю бровь, намекая, что вообще-то это и мой дом тоже. Видимо, какая-то совесть у Хоторна еще осталась, потому что, заметив мое движение, он добавляет:

– Ну и тебя тоже! Я скучал, пекарь!

Вздыхаю, отворачиваясь.

– Вполне хватило бы и телефонного звонка, – огрызаюсь я.

У меня даже не получается соврать, что я рад его приезду. У нас с Китнисс только-только начали налаживаться отношения…

Усаживаюсь на другую половину дивана, и так выходит, что вместе с Гейлом мы занимаем все сиденье, даже альбом с рисунками упирается каждому из нас в ногу.

– В жизни она смеется, – произносит Гейл, кивая на верхний лист, всматриваясь в графитовое лицо Китнисс.

– Не смеется, – автоматически поправляю я, пряча свои рисунки.

Соперник самодовольно улыбается:

– Ну, с тобой, может, и нет.

Он бьет по живому, и я неприятно морщусь, не находя, что ответить. Перевожу взгляд, наблюдая за светло-синими язычками пламени в камине. Треск горящих поленьев еще полчаса назад казался умиротворяющим, а сейчас раздражает.

Китнисс входит в гостиную, неся на подносе три чашки со свежезаваренным чаем. Она подходит ко мне, чуть наклоняясь, и я беру свою кружку, выгнув руку вверх: знаю, что иначе могу коснуться Китнисс и не хочу принуждать ее.

Гейл не сводит взгляда с ее лица, и уже это раздражает меня. Он пялится на девушку, которая должна быть моей. Мы с Китнисс вместе. Привыкаем друг к другу, учимся жить вместе. Какого черта надо Хоторну?

– Спасибо, Кис-кис, – он улыбается и тянется за напитком.

Меня бесит это прозвище, и я усиленно дую в чашку, выплескивая свою злость.

Китнисс тоже смотрит на Гейла, напряженно, но с плохо скрываемым интересом. Хоторн сжимает в пальцах ручку кружки и, когда Китнисс начинает отворачиваться от него, его рука касается ее запястья. Все происходит в секунду, но по телу Китнисс пробегает дрожь, она делает инстинктивный шаг назад и покачивается, наклоняя поднос вперед. Третья чашка скользит вниз, и ее содержимое выливается точно на бедра Хоторна. Он морщится, охая от неожиданности, и привстает, но быстро берет себя в руки и оседает обратно на диван.