Текст книги "Не сказка о птице в неволе (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Поднимаю руку и провожу по волосам Китнисс: на ощупь они точно такие, как я помню. Не вижу ее лица, но точно понимаю, когда она просыпается: ее тело напрягается, каменея, и уже в следующее мгновение она соскакивает со своего места, стремительно отдаляясь от моей кровати.

В ее серых глазах явственно читается ужас, граничащий с паникой, а на ее шее красуется широкая белая повязка, прикрывающая рану, нанесенную ножом Люцифера.

Это не сон.

– Китнисс! – опираюсь руками на койку по бокам от себя, приподнимаясь, и тянусь к ней, но она лишь делает еще пару шагов назад.

Пытаюсь спустить ноги с кровати, но мое собственное ранение не дает: застонав, я валюсь обратно на постель. Краем глаза замечаю, как Китнисс мечется на месте, не решаясь приблизиться ко мне, и в итоге, круто развернувшись, убегает прочь. Я окликаю ее, но это не приносит никаких результатов.

Лежу, уставившись в потолок, стараясь выровнять дыхание и поверить в то, что только что узнал. Китнисс жива!

Жива, жива!

Жива!

Я не могу успокоиться: счастье, как лавина, обрушивается на меня, подчиняя себе и даже заслоняя беспокойство от того, что Китнисс сбежала. Она жива! Она дышит! Мы оба живы. Мы выбрались из ада.

Я найду объяснение ее поступку и испугу, плескавшемуся в глазах. Я сумею разобраться во всем, но единственное, о чем я могу думать прямо сейчас – Китнисс выжила после всего, что Люцифер сотворил с ее телом.

***

Проходит не так много времени, когда в мою импровизированную палату заходит женщина в белом халате, и следом, стараясь быть незаметной, проскальзывает Китнисс. Она внимательно смотрит на меня, но не приближается, усаживаясь на стул у входа.

– Наконец-то ты пришел в себя, Пит, – говорит женщина, склоняясь надо мной. – Я доктор Меллер, твой лечащий врач. Как ты себя чувствуешь?

– Словно меня ранили, – отвечаю я, не отводя взгляда от Китнисс.

Она боится меня. Не верит, что я реален? Не правда: Китнисс дежурила у моей постели, она гладила меня, пока я был без сознания, – те прикосновения к моему лицу были реальны, они мне не приснились.

Доктор задает мне целую кучу вопросов, проверяя показания датчиков и приборов, контролирующих мое состояние, но мне почти все равно. Я отвечаю, если от меня ждут ответа, и вполуха слушаю рассказ доктора о том, что с того дня, когда нас с Китнисс ранили, прошло почти четыре недели.

– Вы оба счастливчики, – подмигивает мне доктор. – Еще немного, и спасительный отряд бы опоздал.

Я помню гром, в котором Китнисс распознала взрывы, помню, как Сэм торопился поскорее убраться из нашей камеры, боясь, что мятежники совсем близко… Повстанцы действительно напали на Капитолий, и он пал. Теперь военное правительство пытается утвердить свою власть в городе и ввести новые порядки.

Нож Люцифера, вошедший в мой живот, не задел жизненно важных органов. Джоанна пристрелила Антониуса. На днях состоится суд над Сноу. Вроде, все счастливы, но я не свожу глаз с Китнисс. Она так и не приблизилась ко мне ни на шаг, но мне не мерещится – она тоже смотрит на меня.

Молчит.

Я озадачен и смущен. Мне невыносимо хочется сжать Китнисс в объятиях и расцеловать до красноты на щеках, до припухлости на губах… А она молчит и только смотрит, даже не подходя ближе.

Не сразу я понимаю, что о ранении и чудесном спасении Китнисс врач не сказала ни слова.

Когда доктор Меллер снова наклоняется ко мне, закрепляя новую повязку, я, улучив момент, шепотом спрашиваю у нее, что произошло с Китнисс. Женщина отстраняется, вглядываясь в мое лицо, и нехотя, чуть смущенно произносит:

– Лезвие прорезало кожу и несколько подкожных мышц. Крови было много, однако, артерия не задета. Это спасло жизнь вашей жене. Я же говорю, вы оба – счастливчики! Пережить две Арены и… такое.

Мне требуется время, чтобы вспомнить о лжи насчет нашего с Китнисс замужества и понять, что врач знает про изнасилование. Ее наигранно бодрый голос не обманывает меня: случилось что-то плохое, и это пытаются скрыть от меня.

Доктор Меллер уходит, но Китнисс не покидает своего наблюдательного поста. Наши взгляды встречаются, она встревожена. Я тоже.

– Ты боишься меня? – решаюсь начать разговор.

Китнисс не отвечает. Долго смотрит мне в глаза и внезапно отворачивается.

– Китнисс, ответь мне!

Резко вскинув голову, она бросает на меня обиженный взгляд и всего через мгновение скрывается за пределами палатки.

Я совершенно растерян.

Хоть короткое слово, хоть крик, хотя бы что-нибудь! Но ничего.

Китнисс, похоже, не желает со мной общаться.

***

Несколько часов я предоставлен сам себе, просто лежу и смотрю в потолок. К постоянному звуку аппарата над головой я уже привык: он, как маяк, удерживающий меня в сознании, хотя соблазн поддаться слабости и снова оказаться в мире грез велик: там меня любили, и я был нужен.

Но здесь настоящая Китнисс. И ей плохо. Я не хочу сдаваться. Мне надо ей помочь. Если смогу. Если она примет мою помощь.

Вероятно, над лагерем спускается ночь, когда ко мне заходит посетитель, которого я совершенно не ожидал увидеть.

Хеймитч.

Ментор делает вид, что не замечает моего недружелюбного взгляда, хотя я не скрываю, что злюсь. Обида сильнее меня: даже зная, что целью повстанцев всегда была только Китнисс, и понимая, что так, наверное, было лучше для нее самой, я все равно не могу заглушить внутренний голос, настырно нашептывающий мне, что Хеймитч обещал спасать обоих своих трибутов.

Он меня обманул.

Ментор усаживается в то самое кресло, в котором раньше спала Китнисс, и, улыбаясь, подкалывает, задевая за больное:

– А я уж не надеялся тебя увидеть, парень. Как апартаменты? – спрашивает он, обводя взглядом больничную палату.

– Лучше, чем в темнице, в которую ты меня отправил, – огрызаюсь, осознавая, что не до конца справедлив к нему.

На мгновение, кажется, Хеймитч даже смущается, но снова натягивает на лицо ухмылку.

– Вот она, благодарность!..

Я сверлю его взглядом, а ментор, похоже, не всю свою совесть выменял на выпивку.

– Мне жаль, Пит. Серьезно. Только ты ведь и сам понял: война не зависит от одного человека. Сойку мы тоже не уберегли…

Он замолкает, а я и не горю желанием продолжать разговор. Мне не интересны детали: кто и почему так долго не мог свергнуть власть Капитолия. Удивительно, что это вообще случилось! Еще совсем недавно власть Сноу казалась нерушимой.

– Ты даже не спросишь, почему валяешься не в презентабельной палате столичной больницы, а в какой-то походной палатке? – неожиданно подает голос ментор, пытаясь шутить.

Перевожу на него уставший взгляд: я даже с койки встать не могу, откуда мне знать, что происходит за пределами этих белых навесных стен?

– Ну ладно, ладно, – отмахивается Хеймитч, понимая, что я не оценил шутку. – Это лагерь повстанцев, – поясняет он. – Когда тебя и Китнисс вытащили из подземелья, она была в критическом состоянии, счет шел на минуты, а больницы Капитолия тогда еще были недоступны мятежникам. Пришлось оперировать ее прямо здесь. И тебя тоже. Ну а потом, когда город все-таки захватили, уже и смысла не было перевозить вас.

Киваю, показывая, что я понял его слова. Мне нет большого дела до того, где валяться прикованным к постели. Да и собственное самочувствие меня не особо беспокоит – живот болит, но доктор Меллер сказала, что рана почти затянулась, скоро это пройдет.

– Что с Китнисс? – решаюсь задать самый важный для себя вопрос.

Хеймитч заметно грустнеет, но, похоже, хотя бы он не собирается скрывать от меня правду.

– Ну, парень, мне жаль, но, кажется, наше солнышко… тронулась умом после ваших… приключений.

Я вытаращиваю на него глаза, пытаясь осознать смысл слов.

– С чего ты взял? – выпаливаю я, приподнимаясь на локтях и превозмогая боль, опираюсь на подушки.

– А тут и думать нечего: она шарахается ото всех. Даже малявку-сестру к себе не подпускает, – невесело говорит ментор. – Она и раньше общительностью не отличалась, а теперь и вовсе может по нескольку часов таращиться в одну точку, застывая, как статуя.

– У всех свои странности, – отмахиваюсь я, пытаясь защитить Китнисс.

– Ну… черт его знает, конечно.

Хеймитч расстроен, расстроен сильнее, чем пытается показать. Я не верю, что у Китнисс проблемы с головой, но если ментор так говорит, у него должны быть основания посерьезнее, чем ее отстраненность от внешнего мира: она столько всего пережила в жизни и не сломалась. Я отказываюсь поверить, что Антониус за несколько дней мог сломить ее…

– Она не разговаривает со мной, – жалуюсь я обреченно.

Хеймитч отводит глаза.

– Что? – тревога сковывает сердце, и я не знаю, что и подумать.

– Ты не один, с кем она не разговаривает, – начинает ментор, с трудом подбирая слова. – Китнисс вообще все время молчит.

– Почему?

Встав, Хеймитч начинает вышагивать вдоль моей кровати.

– Ты ж заметил, что ей перерезали горло? – он пытается шутить, но нам обоим не до шуток. – Никто не знает, почему она молчит, – наконец, произносит он. – Голосовые связки, вроде, в порядке: операция прошла успешно, так меня заверяет эта ваша врачиха. Но Китнисс не произнесла ни слова с тех пор, как пришла в себя.

Я ошарашенно опускаюсь на подушку.

– Совсем? – вырывается у меня.

Ментор поворачивается ко мне.

– Попробуй разговорить ее, – неожиданно предлагает он.

– Как?

У меня совершенно нет идей. С ужасом понимаю, что если даже Прим не смогла пробиться к сестре, то у меня вообще нет шансов. Однако Хеймитч настроен решительно.

– Ты не в курсе, парень, но с первого же дня, когда Китнисс выяснила, где ты, нам с трудом удается выкурить ее отсюда хоть на пару часов. Она сутками торчит в твоей палате, а это много стоит. Если у кого и есть шанс вытащить ее на свет божий из той темноты, в которую она сама себя загнала, то, похоже, только у тебя.

Я качаю головой. Я не верю. Как-то внезапно вспоминаю полный страха взгляд, который она бросила на меня, поняв, что я очнулся. Паника, ужас. Китнисс меня боится чуть ли не до смерти!

Она винит меня в том, что с ней произошло? Я запутался, и от признания ментора мне становится только хуже. Зачем Китнисс дежурит у моей постели?

– Я не думаю, что я ей важен… – признаюсь я.

– Не начинай, Пит, – внезапно ментор становится строгим и даже злым. – Китнисс собиралась умереть за тебя на второй Арене, и ее поймали, когда она потащилась в Капитолий, чтобы спасти тебя!..

– Спасти меня? – я удивлен. Когда я спросил Китнисс о том, как случилось, что она оказалась в плену, она отмолчалась, а сейчас оказывается…

– Да и слепому понятно: тебя ведь не просто так приковали к стене? – Хеймитч почти кричит, а я отвожу взгляд. – Вас пытали по очереди, да? – настаивает он. – Один спасал другого?

Молчу. Хеймитч прав. Мы с Китнисс, осознанно или нет, пытались избавить второго от мучений. Она поплатилась больше моего.

– Я и раньше не всегда понимал, что творится в ее голове, а теперь и подавно, – вздыхает ментор, – но… если еще не слишком поздно, и ее можно спасти, то это можешь сделать только ты. Все сюсюкаются с ней, но от этого только хуже. Будь жестче! Жалость ее не спасет – у нее этого в избытке.

Он собирается сказать что-то еще, но замолкает на полуслове, когда в дверях палатки возникает Китнисс. Она переводит напряженный взгляд с ментора на меня, и, мне кажется, решает снова убежать, поддавшись своим страхам. К счастью, Хеймитч успевает одернуть ее:

– Я уже ухожу, – быстро говорит он. – Оставайся.

Китнисс замирает на пороге, все так же не сделав и пары шагов вперед, а Хеймитч приближается ко мне, чтобы по-отцовски заботливо поправить одеяло.

– Помни, что я сказал, парень. Жалость к ней – твой злейший враг.

Ментор исчезает за дверью, а мы с Китнисс остаемся касаться друг друга несмелыми взглядами.

– Привет! – говорю я, запинаясь.

Мой взгляд прикован к бинтам, прикрывающим рану на ее шее, и я в сотый раз за последние минуты проклинаю себя за то, что не сумел защитить ее.

Она не может говорить.

Есть вероятность, что это навсегда.

Обзываю себя за глупость, когда понимаю, что не знаю, как общаться с тем, кто не может ответить. Китнисс обидится за то, что я подбиваю ее на разговор, который ей теперь недоступен? Или наоборот?

Теряюсь, отводя взгляд, но быстро беру себя в руки. Это все еще Китнисс, и она достойна того, чтобы с ней не обращались, как с бракованной игрушкой.

– Хеймитч сказал, что ты присматривала за мной, пока я был без сознания. Спасибо! – произношу я.

Китнисс так и мнется у порога, и на мгновение мне кажется, что она все-таки сейчас уйдет.

– Не бросай меня! – восклицаю я, понимая, что даже мысль о том, что я не смогу ее видеть, пугает меня.

Я цеплялся за сон, боясь проснуться и осознать, что потерял Китнисс навсегда, а сейчас я вижу чудо: она стоит в нескольких метрах, и я не могу позволить ей уйти.

– Останься! – громко говорю я, надеясь, что это не похоже на мольбу. – Пожалуйста!

Она не знает, что выбрать, и слова Хеймитча всплывают в памяти, как спасительная подсказка. «Не сюсюкайся с ней».

– Подойди, – настаиваю я.

Китнисс поднимает на меня глаза, скорее удивленные, чем испуганные.

– Подойди ко мне, Китнисс. Я тебя не обижу.

Она качает головой. Это отказ, причем весьма уверенный, но он все равно вселяет в меня надежду: если подумать, то пусть она спорит и упирается, только не уходит, оставив меня одного.

– Я знаю, что ты была рядом последние дни. Я чувствовал это, – говорю, стараясь внушить ей уверенность. – Это спасало меня, вытягивало с той стороны.

На ее лице сомнение, внутренняя борьба, и, несмотря на наставления ментора, я внезапно больше не решаюсь принуждать ее.

– Я тебя не обижу, – снова обещаю я.

Китнисс все еще сомневается.

– Где ты спала эти ночи? – понимая, что захожу в тупик, пытаюсь сменить тему.

Она переводит взгляд на кресло и снова на меня.

– Оно не особенно удобное.

Китнисс пожимает плечами и наклоняет голову, отчего бинт на ее шее становится особенно заметным.

– Болит?

Ее рука взлетает к повязке, словно проверяя, что та на месте, и, удостоверившись, что все в порядке, Китнисс делает неопределенный жест рукой, который я воспринимаю как «более или менее».

– Мне жаль… – произношу я.

Китнисс, помедлив, кивает.

– Останься со мной… Пожалуйста…

Я уже и сам не надеюсь, что Китнисс согласится, но она все-таки делает неуверенный шаг вперед, а за ним еще один.

Затаив дыхание, будто громким вздохом могу спугнуть ее, я наблюдаю, как Китнисс опускается в кресло, поджав под себя ноги. На его широкой спинке наброшено одеяло, которым Китнисс укрывалась утром, и она тянет его на себя, прикрывая нижнюю половину тела.

Ее обеспокоенный взгляд то и дело возвращается ко мне.

– Я тебя не трону, – повторяю я.

Между нами меньше метра. Вероятно, я бы даже мог коснуться ее, если бы протянул руку. Я не могу этого сделать. Пока не могу.

– Спокойной ночи, Китнисс.

Ее кивок.

Глубоко вздохнув, устраиваюсь поудобнее и прикрываю глаза, намереваясь уснуть.

Мы оба живы, даже пройдя через ад.

Китнисс рядом.

Мы справимся, я постараюсь.

***

– Ты так и будешь прикидываться, что все в порядке? – спрашивает Джоанна, присаживаясь рядом со мной на импровизированную лавку, на скорую руку сбитую из досок.

Неделю назад мне позволили выйти из палатки, и в тот день я смог сам осмотреть лагерь повстанцев, о котором рассказывал Хеймитч. Я представлял себе поле, заставленное палатками разных размеров и форм, и был уверен, что окажусь в самом сердце хаоса. Однако то, что предстало перед моими глазами, поразило меня: идеально ровные улицы, выстроенные рядами белых тканевых домиков, и очевидные спокойствие и размеренность, царящие вокруг, – результат хорошей организации и строгой дисциплины.

Меня проводили в одну из палаток на краю лагеря, как оказалось, местный штаб, и почти сразу я выяснил, что у лидера повстанцев – Альмы Койн – есть планы на то, чтобы использовать выживших пленников для выступления в суде против президента Сноу. Хеймитч с первых минут был против того, чтобы впутывать в это Китнисс, и я был на его стороне: постоянно наблюдая за ней, я смирился с тем, что плен и мучения оставили раны не только на ее теле, но и на душе. Где бы я ни был, я постоянно ощущал рядом тень, двигающуюся за мной, – Китнисс. Она старалась не терять меня из поля зрения: на улице и когда я возвращался в палатку, на обеде в общей столовой и даже когда Койн вызывала меня к себе.

Мы с Китнисс не общаемся в том смысле, как мне бы хотелось. Я стараюсь, как могу, быть ласковым, но ненавязчивым, заботливым, но не пугающим. Не помогает: Китнисс боится меня и не особо пытается это скрывать.

Она ночует в кресле у моей постели, и ночами я вижу, как она хмурится, вероятно, борясь с кошмарами, но я не решаюсь коснуться ее, боюсь, что я один из тех, кто преследует ее в страшных снах.

Мне тоже снятся кошмары. Иногда я вижу собственные пытки, мне мерещится, как Люцифер снова и снова измывается над моим телом. Но чаще я вижу Китнисс. Ее муки. Ее боль. Ее смерть. Я просыпаюсь, мокрый от пота, и лихорадочно всматриваюсь в спящую в стороне любимую – если когда-нибудь ее не окажется рядом, я, вероятно, сойду с ума.

Я не отвечаю на вопрос Джоанны, заставляя ее разозлиться.

– Ты оглох? – она сердится, толкая меня в плечо.

Раньше там были язвы, сейчас, благодаря заботе доктора Меллер, остались небольшие ранки, обещающие затянуться даже без шрамов.

Перевожу взгляд на Победительницу из Седьмого, отмечая про себя, что она тоже идет на поправку: начали отрастать волосы, сошли синяки. Только вот взгляд не стал другим: ей досталось слишком много боли, мягкой и застенчивой ей, вероятно, уже не быть.

Сегодня мы с ней выступали в качестве обвинителей президента Сноу. Джоанна была весьма откровенна и почти без утайки рассказала людям о том, что с ней произошло. О себе я говорил тоже открыто, хотя о некоторых особо извращенных пытках умолчал, сам не знаю, зачем.

С историей Китнисс сложнее: мы переиначили ее. Мою «жену» пытали, били, и в результате, к нашему с ней огромному сожалению, Китнисс потеряла ребенка, которого мы так мечтали сохранить.

Все то время, пока нас с Джоанной заставляли признаваться в сокровенном, Китнисс стояла с нами на сцене, и я впервые был благодарен тому, что она не может говорить: прячась за моей спиной, рядом, но не касаясь, она искала моей защиты, и я давал ей ее, как мог.

– Пит, – Джоанна шипит, угрожая, но не нападая. – Слушай, мне тоже жаль, но Сойка съехала с катушек, даже ты не можешь отрицать этого.

Я сжимаю кулаки, сдерживая злобу. Так происходит всякий раз, когда кто-то решается называть Китнисс сумасшедшей: мне хочется вцепиться говорящему в шею и душить его, пока он не возьмет свои слова обратно.

– Прекрати так говорить, – предупреждаю я.

– Это ты прекрати делать вид, что все в порядке, – спорит Джоанна. – Лучшее, что ты можешь сделать, смириться и сдать ее в психушку.

Резко поднимаюсь, переполненный гневом, который едва контролирую. Глубоко вздыхаю, стараясь не обрушить на подругу по несчастью свое негодование, и провожу рукой по волосам.

– Никуда я ее не сдам. Китнисс останется со мной!

– Ты такой же псих, как она? – Победительница тоже оказывается на ногах, испепеляя меня взглядом.

Мы оба на грани того, чтобы наговорить друг другу кучу вещей, о которых потом пожалеем. Неожиданно Джоанна смягчается.

– Пит, она боится тебя. Она боится всех. А страх… – девушка снова садится, – когда-нибудь она перережет тебе сонному глотку, просто чтобы посмотреть, как ты будешь дергаться, умирая!

– Джоанна, прекрати! – рявкаю я, почти срываясь. – Это мое дело, и я готов рискнуть.

Она хмурится.

– Ладно, если бы ты один рисковал! Мне вот совершенно не хочется жить с психичкой! Я их на своем веку повидала!

– В каком смысле? – удивляюсь я, поворачиваясь к ней лицом. – С чего бы нам всем жить вместе?

Победительница отмахивается от меня.

– Завтра тебе Койн все сама скажет, и пусть никто не говорит, что я не умею держать язык за зубами.

Я озадачен ее словами, но спорить бесполезно: почти сразу Джоанна скрывается между рядами палаток, а я, растерянный, возвращаюсь к себе.

***

Китнисс приходит спустя час или около того. Мы уже знаем свои роли: я пристраиваюсь на кровати, а она на кушетке, которую я настоял притащить сюда. Она забирается под одеяло и затихает, все так же, как всегда, неотрывно следя за мной взглядом. Мне кажется, это уже становится частью меня: знать, что Китнисс за мной наблюдает. Это странно. Но это же дает мне надежду, что все наладится: я не знаю причину, но я нужен Китнисс. Значит, я буду рядом.

Доктор Меллер приходит к нам до наступления сумерек. Она меняет мне повязку, а я тяну шею, чтобы получше все рассмотреть: рана на животе почти затянулась – остался еще воспаленный, но не опасный для жизни шов.

– Если все пойдет хорошо, через пару дней я уберу нитки, – говорит мне врач, и я не скрываю своей радости по этому поводу.

Взгляд Китнисс печален и задумчив. И, мне кажется, полон сожаления.

Когда очередь доходит до нее самой, Китнисс садится ко мне спиной, вынуждая врача обойти кушетку. Она снимает бинты с ее шеи, обрабатывает рану. Я даже не пытаюсь выгнуться и посмотреть, понимая, что мне, очевидно, этого не позволено.

После всех процедур доктор Меллер уходит, оставляя меня и Китнисс наедине. Я долго молчу, но все-таки решаюсь начать разговор:

– Китнисс?

Я зову ее, хотя кожей чувствую, что она смотрит на меня.

– Ты можешь не отвечать, я не заставляю, но…

Собираюсь с духом и, садясь на койке, спрашиваю:

– Твои кошмары… В них ты видишь меня?

Она тоже садится на своей кушетке, а темные волосы приходят в движение, подчеркивая белизну свежей повязки.

Я никак не научусь не пялиться на рану Китнисс: при каждом взгляде на белоснежный бинт я прокручиваю в голове варианты того, мог ли я что-то изменить. И чувство вины не отпускает меня, как я ни стараюсь: я мог бы. Если бы умер до того, как на первой Арене объявили Победителя.

Китнисс опускает голову, размышляет, и мне все становится понятно без слов: я снюсь ей. Я причиняю ей боль, являясь в видениях.

Вздыхаю и уже собираюсь извиниться за то, что задал свой вопрос, но Китнисс наконец смотрит на меня и качает головой.

«Нет».

Долю секунды я сомневаюсь, но мне так невыносимо хочется верить, что Китнисс не видит во мне врага и что ее страх и нежелание прикосновений – это не отказ от меня и моих чувств, что я хватаюсь за ее «нет», как за спасительную соломинку.

– Спасибо, – шепчу я, и Китнисс кивает.

***

К вечеру следующего дня, как и предсказывала Джоанна, Койн вызывает нас к себе.

В присутствии всего нескольких свидетелей нам сообщают, что новое правительство решило принять во внимание наши заслуги перед делом революции и учесть понесенные потери. В качестве посильной помощи троим выжившим после пыток Победителям выделяют дом в Седьмом дистрикте, вдали от посторонних, где мы сможем восстановить силы.

– Спокойное тихое место, – говорит Альма Койн. – Идеально для тех, кто не жаждет постороннего общения.

Это она о Китнисс, но я не против. Если Китнисс станет лучше в лесной глуши, я готов ехать хоть сегодня.

– Так себе идея: запереть меня в одном доме с психованной, – спорит Джоанна, возвращаясь к нашему с ней разговору. – Раз уж я выбралась из лап одного психопата, снова рисковать не хочу!

Я снова злюсь, но сдерживаю себя. Койн и Победительница долго спорят, и, к моему удивлению, президент отступает. Теперь мы с Китнисс будем жить вдвоем, а Джоанну поселят отдельно.

Я рад и взволнован одновременно: я и Китнисс вместе, без посторонних. Это или наш шанс помириться, или… мы навсегда останемся заложниками, запертыми в одной клетке.

***

Когда вечером мы с Китнисс укладываемся спать, я чувствую ее беспокойство. Она долго не может найти удобного положения, переворачивается с боку на бок и, наконец, встает, откинув одеяло, и идет к столу.

Я остаюсь неподвижным, делая вид, что сплю: что бы Китнисс не задумала, не хочу ей мешать. Тем не менее, из-под опущенных ресниц я вижу, как она склоняется над столом, что-то пишет на листке и, резко обернувшись, словно решаясь на что-то, стремительно подходит ко мне, останавливаясь всего в паре шагов от моей койки.

Понимаю, что она ждет моей реакции, и открываю глаза, решая, что притворяться бесполезно: скорее всего, Китнисс и не думала, что я сплю, – мне редко удается ее обмануть.

Она стоит прямо передо мной и на уровне груди держит листок, на котором я с замиранием сердца читаю:

«Ты видишь меня в своих кошмарах?»

Ловлю ее напряженный взгляд и решаю, что врать бессмысленно.

– Да, Китнисс, я вижу тебя в кошмарах.

Она тяжело вздыхает, опуская записку, и больше не смотрит на меня.

– Я постоянно тебя вижу, – собираюсь быть откровенным до конца. – Так было всегда: больше всего на свете я боялся тебя потерять. И до сих пор боюсь.

Ее губы дрожат, Китнисс расстроена, и мне невыносимо хочется ее обнять, но она не делает попыток приблизиться, а я не решаюсь напугать ее больше, чем есть.

Минуту она стоит в нерешительности, но все же разворачивается, собираясь уходить. Этот момент особенный, и я осмеливаюсь спросить:

– Ты меня ненавидишь? После всего… что случилось?

Китнисс не поворачивается ко мне, доходит до своей кровати и забирается под одеяло.

Этой ночью я почти не сплю. Исподтишка наблюдаю за Китнисс: она лежит спиной ко мне, и хотя я не вижу ее лица, мне кажется, что сегодня кошмары к ней не приходят.

Просыпаюсь с первыми лучами солнца и сразу же бросаю взгляд на вторую койку. Она пуста.

Резко сажусь, паникуя, и с трудом сдерживаю себя, чтобы тут же не броситься на поиски Китнисс. Только в последний момент краем глаза замечаю клочок бумаги, лежащий возле моей подушки. Аккуратным женским почерком на нем выведено короткое, но бесконечно важное для меня признание:

«Я тебя не ненавижу».

Отзывы и кнопочка “нравится”?))

Не забываем быть активными))))

p.s. Ненавистные многим звезды легко убираются в редактировании поста :)

========== 05 ==========

Комментарий к 05

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

– Это будет миник, – говорила себе автор.

– Это будет всего несколько страниц, – просила она бету.

– Это уже макси! – бурчит она сейчас :)

Равномерно покачиваясь, фургон удаляется все дальше в чащу леса: вокзал Седьмого дистрикта давно остался позади, как и городская часть, сменившаяся сперва нешироким полем, а после и вовсе зарослями вековых деревьев.

Китнисс дремлет, откинувшись на спинку сиденья, а я разглядываю местность, которая, надеюсь, станет нашим новым домом. Ели, устремленные ввысь, ложбинки с рябиной и мелким кустарником, пустыри-полянки, раскинувшиеся по сторонам от дороги, которая мелким гравием шуршит под колесами машины. Дурманящий и слишком свежий запах дикой природы – для меня это в новинку: легкие не справляются с обилием кислорода, заставляя изредка кашлять и глубоко вздыхать.

После очередного поворота я восторженно вглядываюсь в открывшийся вид на пологий и покрытый сочной травой длинный берег. Небольшое озеро раскинулось, насколько хватает взгляда, а у дальней границы леса приютился деревянный двухэтажный дом с крышей из красной черепицы.

Спустя несколько минут наша машина подъезжает прямо к крыльцу, замирает на месте, отчего с земли поднимается охристое облако пыли.

Бужу Китнисс, а сам не спеша выгружаю наши с ней дорожные чемоданы с нехитрыми пожитками. Вещей немного, новое правительство выделило нам кое-какую одежду и мелочи для устройства на первое время. Ничего особо личного с собой нет. Мы с Китнисс беженцы, которые ищут свое место под неласковым солнцем.

Помню, как я боялся сказать ей о том, что Койн решила поселить нас вдвоем вдали от чужих глаз. Я предчувствовал истерику и категоричный отказ. И был не так уж далек от истины: Китнисс размышляла почти двое суток, а я все это время не находил себе места, понимая, что если она не поедет со мной, я вряд ли когда-нибудь получу свой шанс вернуть ее хорошее отношение к себе. Предложение было необычным – мы не возвращались в Двенадцатый, где среди груды покореженных развалин и уже разложившихся трупов мы бы искали куски прежних себя. Новый дом в Седьмом – только наш, мой и Китнисс. То, о чем я мечтал, и чего она боялась.

Шофер, рыжеволосый мужчина средних лет, обещает, что уже завтра он вернется, чтобы привезти продукты и прочие нужности, и, пожелав всего наилучшего, заводит двигатель и исчезает вдали, оставляя меня и Китнисс смотреть ему в след.

Я волнуюсь и, вероятно, поэтому несу чушь.

– Если бы мы были женаты, я бы перенес тебя через порог, – шучу я, но в ответ получаю только рассеянный взгляд и наблюдаю за быстро удаляющейся от меня Китнисс.

Постепенно, один за другим, наши чемоданы оказываются в доме. Внутри уютно: небольшая прихожая с лестницей, ведущей на второй этаж, справа светлая кухня с печью, а слева просторная гостиная. Вся мебель и утварь на месте, но покрыта слоем пыли. Предстоит хорошенько поработать, чтобы привести все в первозданный вид.

Задираю голову, когда где-то надо мной раздаются торопливые шаги, и устремляюсь вверх по лестнице, для равновесия хватаясь за резные перила. Китнисс ходит по коридору, распахивая одну дверь за другой, изучая комнаты и, наконец, останавливаясь возле одной из них. Следую за ней, оказываясь в просторной спальне: потолок плавно снижается наискось, достигая минимума над изголовьем кровати, а из заляпанного пальцами окна струится солнечный свет позднего лета.

Китнисс стоит от меня в паре шагов слева и разглядывает помещение.

– Хочешь, чтобы это была твоя спальня?

Она бросает на меня быстрый взгляд и кивает, отходя к окну.

– Договорились, – улыбаюсь я и ожидаю новой порции ее переглядок, но Китнисс не поворачивается, заинтересовавшись миром, который видит через стекло.

Снова спускаюсь на первый этаж, помня о том, что последний раз мы ели рано утром, еще в поезде, а значит, пора заняться готовкой. Протираю стол, заглядываю в холодильник, находя на полках банки консервов, а в шкафу – нетронутый пакет с мукой. На скорую руку замешиваю тесто, отправляю пирог в печь и иду осматривать свои владения.

В доме три спальни и одна ванная на втором этаже. Мебель кругом добротная и – благодарность предыдущим хозяевам – накрытая белыми простынями. Скидываю их все, протираю плафоны ламп. За час несложной работы привожу в порядок гостиную и спальню, которую выбрала себе Китнисс, после чего вынимаю из духовки подрумянившийся пирог и, заварив чай, зову ее ужинать.

Едим молча, а потом вместе поднимаемся в спальню. Пока Китнисс умывается, я застилаю ее кровать чистыми простынями. Аккуратно расправляю белоснежную ткань, добиваясь, чтобы не осталось ни единой складочки, взбиваю подушку и поправляю одеяло. Оборачиваюсь, сообразив, что больше не слышу шума воды – Китнисс стоит на пороге, одетая в черную ночную рубашку, а с ее еще влажных волос стекают отдельные капли. На ее шее белеет метка – она не снимает повязки, и я до сих пор не знаю, как выглядит рана, изменившая жизнь любимой.