Текст книги "Сердце в тысячу свечей (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Описание: Где-то в старой доброй Англии судьба свела под одной крышей грозного воина и непокорную девушку, готовую стать его женой, только бы спасти свой замок от разрушения. Они оба не рады подобному союзу, но разве кто-то из нас знает заранее, какие карты в за пазухе у судьбы?

ЛЮБЛЮ ВАС! )) Ваша afan_elena

========== 16 ==========

Комментарий к 16

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Тик, так, тик, так.

Тик, так, тик, так.

Ход часов – моя боль, я, кажется, давно потеряла счет минутам.

Я тону в океане сомнений и даже не предпринимаю попыток спастись.

Кислорода нет.

У меня забрали Пита, и свет надо мной померк.

Я в пустоте, такой звенящей, что болят барабанные перепонки.

Тик, так, тик, так.

Тик, так, тик, так.

– Давно она так сидит? – голос Клариссы выводит меня из забытья, но я не вздрагиваю и не поворачиваю к ней головы.

Мне все равно.

Джоанна мельтешит рядом, чувствую, как ее руки касаются моих плеч, а глаза победительницы встревоженно ищут мой взгляд.

Мне все равно.

Риса подсаживается ко мне на диван, так близко, что наши колени касаются друг друга. Когда она берет мою ладонь в свою, я ощущаю, какие у нее горячие руки. Или это мои слишком холодные?

– Посмотри на меня, – приказывает капитолийка.

Я не хочу.

– Китнисс? – Кларисса проявляет настойчивость, но мне безразличны ее старания.

Вместо меня настоящей в этой комнате осталась лишь тень. Та тень, которая встретит Пита и… не протянет к нему руки. Я ужасна. Я омерзительна сама себе, ведь обещала, говорила, что…

А, впрочем, все пустое. Вместо сердца у меня теперь кровавое месиво – ревность разрубила его острым топором.

Я виню Пита в том, что его руки гладят чужих женщин.

Мне противна мысль о том, что его губы терзают их рты.

Мелкие градины слез скользят по щекам, но я давно не пытаюсь их остановить.

Мое поведение раздражает Клариссу настолько, что она оставляет меня в покое, и я уже хочу насладиться тишиной и забвением, когда она возвращается обратно. Они с Джоанной пододвигают ко мне стол и оставляют на нем коробку: красный бархат, украшенный живыми цветами.

Задерживаюсь взглядом на белых бутонах. Розы. Их аромат ударяет мне в ноздри и травит мои внутренности. Яд! Сильнейший яд, который проникает в меня и, я уверена, останется там навеки.

– Что это? – даже эти короткие слова даются мне слишком не просто, горло режет – я молчала почти шесть дней.

– Открой, – подбадривает меня Кларисса, улыбаясь, будто мы подруги или могли бы ими стать.

Мне страшно: ничего, что пахнет розами, не может быть для меня добром.

Страшусь и все-таки снимаю крышку. Белая ткань и блеск страз – то, что сразу же бросается в глаза. Я задерживаю дыхание, потому что вокруг меня в один миг заканчивается весь воздух. Этого не может быть!

Мои пальцы дрожат, когда я поднимаю платье из коробки, и оно сияющим водопадом открывается мне во всей красе.

Мой свадебный наряд.

Тонкое кружево вперемешку с мягким шелком, россыпь сияющих камней спереди и бутоны нераспустившихся нежно розовых роз, спускающихся от талии к низу.

– Правда, красиво? – спрашивает Риса, и я слышу восхищение в ее голосе, которое капитолийка не может скрыть.

Оно красивое. Самое лучше.

Впрочем, на похороны белое не надевают.

Я отбрасываю от себя платье, словно даже прикосновение к нему обжигает мои руки, а Джоанна успевает поймать его до того, как светлое облако коснется пола. Она кидает на меня рассерженный взгляд и, смяв наряд, кое-как запихивает его обратно в коробку.

Слишком поздно я понимаю, что кто-то рядом со мной визжит, так пронзительно и громко, что мне больно…

Больно!..

Больно

Это мой голос. Мой крик.

Вой.

Никто не пытается меня успокоить. За последние дни все смирились с тем, что я сошедшая с ума игрушка.

Тик, так, тик, так.

Кричу, что есть сил, и заливаюсь слезами, которые омывают мое лицо, стекая по шее и оставляя следы на воротнике.

Мне жаль себя, жаль Пита.

Жаль нас – тех, кого мы не уберегли.

Тяжелый удар по щеке, звонкий и неожиданный, приводит меня в чувство. Я пытаюсь проморгаться, чтобы сквозь слезы рассмотреть обидчика, и я почти не удивлена, когда вижу перед собой лицо с татуировкой. В Джоанне нет сочувствия ко мне, в ее глазах лишь ярость и гнев.

Она хватает мою руку и волоком, выворачивая мне кисть так, что физическая боль отвлекает от душевной, тащит меня куда-то, а я настолько растеряна и потеряна, что даже не сопротивляюсь.

Жалобно пищу, когда на меня обрушивается непроглядная стена ледяной воды. Чувство такое, будто тысячи игл одним разом воткнули мне под кожу, и каждая рана саднит и кровоточит.

– Выключи! – кричу я, но Джоанна неумолима: она обеими руками удерживает меня и не дает выйти из душа, а вода все льется и льется. Слишком долго, слишком холодно!..

***

Когда все заканчивается, Кларисса и победительница помогают мне лечь на постель, ту самую постель, в которой Пит не ночует уже две недели. Качаю головой: если я буду думать об этом, то истерика снова завладеет моим телом.

– Китнисс? – Риса зовет меня так ласково, как, бывало, мама когда-то звала. – Он не умер, понимаешь? – она смотрит на меня с сочувствием, словно и правда может понять, как сильна боль, разъедающая меня. – Он жив и вернется к тебе. Ты мне веришь?

Морщу нос и кривлю губы в уродливой ухмылке.

– Это все ты виновата… – шепчу я хрипло.

Кларисса хмурится, но не выпускает моей руки, которую зачем-то сжимает в своей ладони.

– Я расскажу тебе одну историю, – произносит она, поглядывая на Джоанну. – Я хочу, чтобы ты выслушала меня, Китнисс, потому что сейчас последний раз, когда я пытаюсь вразумить тебя. Мне надоели твои истерики, надоело, что ты жалеешь себя больше, чем других!

– Я не…

– Молчи и слушай, – перебивает меня она. – Девушке, о которой я говорю, было всего шестнадцать, когда ей не оставили выбора. Ее отдали одному капитолийцу, чтобы наградить его за хорошую службу. Он стал ее первым мужчиной. Он получал удовольствие, мучая своих женщин. Содомия, пытки, нанесение увечий. Эта девушка принадлежала ему одному, но он один стоил сотни. Она прошла через ад на земле, но не сломалась и не раскисла, заливая соплями все вокруг себя. Она выкарабкалась.

Взгляд Клариссы становится таким хмурым, что я почти ощущаю волны гнева, исходящие от нее.

– Ты цела, Китнисс, ты невредима. Пит взял на себя боль вас обоих! Ты ищешь виноватых, исходишь жалостью к себе и проклинаешь мир вокруг, но знаешь, что? Ты не достойна этого парня! Мир не вращается вокруг тебя одной!

Я вспыхиваю алым пламенем, сама не отдавая себе в этом отчета. Ее слова ранят.

– Я думаю о Пите каждую минуту!

– Плохо думаешь! – перебивает меня Риса. – Я уверена, что из вас двоих пойти нужно было тебе, тогда ты хотя бы жалела себя по праву, а так…

Кларисса, видимо, не справляется со своими эмоциями, потому что, оттолкнув мою руку, отходит к окну и долго стоит возле него, глядя на город.

– Ты просто не знала истинной боли, Китнисс… Тебе не понять…

Я собираюсь возразить и напомнить ей о том, что вся моя жизнь – борьба за выживание, но капитолийка не дает мне такой возможности. Она, сорвавшись с места, торопливо уходит прочь, даже не закрыв за собой дверь.

Я перевожу взгляд на Джоанну, надеясь найти в ней понимание и поддержку, но только теперь замечаю, что она замерла и смотрит в пустоту. Ее взгляд стеклянный, будто мыслями победительница сейчас далеко отсюда.

– Джоанна? – зову я, и безгласая дергается, словно я ее ударила.

Она поджимает губы, а ее лицо бледнее, чем, наверное, у самой смерти. В ее глазах слезы.

Я сомневалась, что победительница вообще умеет плакать, и не понимаю, в чем причина, почему она… И тут меня осеняет. Слова застревают в горле и режут глотку.

– Та девушка… это ты?

Джоанна не отвечает, стоит, как статуя, и молчит.

Я поднимаюсь с кровати и подхожу к ней, обнимаю за плечи. Может, Риса права? Пит ведь жив. И я жива. Даже Джоанна… Как она пережила все, о чем рассказала Кларисса?

– Мне жаль… – ласково шепчу я, но победительница от моих слов словно звереет: она резким движение отталкивает меня назад так, что я чуть не падаю, и, развернувшись волчком, смотрит на меня горьким змеем.

«Пошла ты своей жалостью!» – хрипит она, и я не успеваю глазом моргнуть, как остаюсь в комнате одна.

***

Эта ночь такая же бессонная, как остальные. Удары часов, висящих на стене, пробивают брешь в моей хрупкой обороне. Я скучаю, тоскую, теряю себя. С каждой минутой, секундой и мгновением.

«Вернись, – бормочут мои губы в пустоту, будто молитву. – Вернись ко мне…».

Луна стоит так высоко, что ее свет заливает спальню. Одиноко и холодно, одеяло не спасает. Я стараюсь воскресить в памяти наши с Питом ночи, когда одного тепла его рук хватало, чтобы согреть меня и отогнать кошмары.

«Я невыносимо скучаю по тебе, Пит».

Мне мерещатся чьи-то шаги в соседней комнате, и я сажусь на постели. Тусклый свет, пробивающийся из-под двери, не может мне почудиться. Встаю, накинув на плечи халат, и несмело, будто вор в собственном жилище, касаюсь металлической ручки.

Дверь открывается бесшумно.

На диване спиной ко мне сидит мужчина.

Сердце забывает, как нужно биться.

Пит.

В следующей главе мы снова увидим мир глазами Пита… ))

Отзывы? “Нравится”? )))

========== 17 ==========

Комментарий к 17

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Предупреждение: глава содержит сцену изнасилования.

Слишком впечатлительным людям, вероятно, стоит пропустить ее.

POV Пит

Китнисс.

Это имя не срывается с моих губ, наоборот я пытаюсь убить в себе даже мысли о ней. Не сейчас, не в такие минуты!

Резко толкаюсь вперед, входя в Ребекку до предела, а она громко стонет и гнется подо мной, ее дыхание поломанное, а соски темнеют на фоне светлой кожи, напряженные и еще мокрые от моей слюны. Шлепки голых тел друг о друга разрушают тишину ночи, и ворох простыней промок от наших соков.

Китнисс.

Она слишком чистая, чтобы марать ее имя в предрассветных лучах, освещающих потное от страсти тело Ребекки. Мы с ней были близки уже много раз, я не пытаюсь их считать, лишь надеюсь когда-нибудь забыть все до единого.

Мои пальцы с силой сжимают кожу внучки Сноу, а ее ноги в судороге наслаждения давят на мои плечи; я едва успеваю покинуть пылающее лоно, чтобы не излиться в него. Ребекка урчит, даже когда я откатываюсь в сторону, и лениво размазывает по животу мое семя.

Прикрываю глаза, но сердце по-прежнему бешено бьется.

Китнисс.

Я знаю, что мне нельзя думать о ней, но мысли не желают уходить из головы.

Я предал ее.

Я не сопротивляюсь тому, что со мной делает Ребекка, наш секс сродни наркотику – для обоих.

– Мне хорошо с тобой, – шепчет она, подбираясь ближе и проводя пальцами по моей груди, спускаясь по животу и ниже, к члену. Перехватываю ее ладонь в последний момент.

– Не надо, – слабо говорю я.

Ребекка чуть надувает губы и пробует переплести наши пальцы. Знакомый жест, Китнисс делала так же.

– Хотела бы я знать, о чем ты думаешь, – произносит она, и я поворачиваю к ней голову – зеленые глаза неотрывно наблюдают за мной.

– Ты и так знаешь.

Ребекка хмурит брови.

– Ты иногда так жалок в своей влюбленности, что мне противно.

Безразлично пожимаю плечами.

– Какой есть.

Внучка Сноу отводит взгляд, размышляет о чем-то и встает, заранее приготовленным полотенцем вытирает живот – я никогда не завершаю соитие в нее… Только однажды все вышло из-под контроля, но я надеюсь, это ни во что не выльется.

Ребекка разгуливает по комнате обнаженной, ее грудь колышется от движений, а кожа сияет белизной. Она красивая. Властная, напористая и временами… нежная: ластится ко мне, трется, как кошка, и выпрашивает внимание, будто забывает, что мое тело куплено и целиком в ее власти.

– Я завтра возвращаюсь в Капитолий, – говорит она, снова укладываясь на постель.

Непроизвольно скольжу взглядом по ее спине, округлым ягодицам и ногам, игриво скрещенным и поднятым стопами вверх. Ее слова вызывают во мне интерес и поднимают волну беспокойства.

– А разве я не еду с тобой?

Она не отвечает, пробирается мне под бок и оплетает рукой мой живот, выводит пальцами хитрые рисунки. Нервничаю, отстраняю ее от себя и заставляю посмотреть в глаза.

– Ребекка?

Ей требуется время, чтобы ответить.

– Я не смогу быть твоей единственной, – грустно отвечает она, – ты остаешься еще на неделю.

Мои пальцы, сжимающие ее подбородок, непроизвольно впиваются ей в кожу, и Ребекка морщится, вырываясь.

– Ты делаешь мне больно.

Отталкиваю ее, но внезапно она не пускает.

– У нас еще есть время до утра!

Мне не нужны ее намеки, я злюсь.

– Я не хочу тебя!

Ее щеки вспыхивают, и я узнаю ярый блеск в изумрудных глазах.

– А придется, – шипит Ребекка.

– Пусти!

Я сбрасываю с себя ее руки и поднимаюсь с кровати, натягиваю штаны и пытаюсь надеть майку, когда зачем-то оборачиваюсь к постели. Ребекка лежит с разведенными в сторону ногами, а ее пальцы мягко скользят по розовым губам. Во рту внезапно становится влажно от скопившейся слюны.

– Иди сюда, – приказывает она.

Я не выполняю команду, топчусь на месте и отстраненно наблюдаю за тем, как Ребекка, улыбаясь, приближается, опускается передо мной на колени и утыкается лицом мне в пах. Меня бросает в жар, а ткань штанов не защищает от ее горячего дыханья.

Ловкие пальцы пробираются внутрь, и я понимаю, что снова проиграл.

***

Уже второй день меня никто не трогает. Миротворцы привели меня в темную комнату, в которой нет ничего, кроме широкой кровати и зеркал, занимающих все стены.

Покупательницы не приходят ко мне.

Это должно бы, вероятно, радовать меня, однако на самом деле я чувствую страх. Если бы Сноу решил меня отпустить, мне бы разрешили вернуться к Китнисс, сейчас же больше похоже, что помощники президента готовят мою казнь.

После Ребекки у меня было две женщины, я даже не помню их имен. Одна совсем молодая, с бледными, как снег, волосами и нездоровой, дерганной улыбкой. Ей просто нужно было, чтобы я ее трогал – везде и долго: мял ее тело, касался каждого сантиметра, но на этом ее фантазия иссякла.

За ней была почти старуха – жуткая, похожая на ведьму из сказок: ее ярко-рыжие пряди свисали вдоль лица одинокими сосульками, а наполовину беззубый рот улыбался так дико, что мне потребовалось все мое самообладание, чтобы просто прикоснуться к ней. Она пользовалось мной недолго, но после нашего «общения» на моей спине остались кривые полосы от ее ногтей.

Гадко.

Я лежу, глядя в потолок, и бесцельно считаю минуты. В который уже раз я запрещаю себе думать о Китнисс – не выходит, ее образ преследует меня. Это тоска, такая горючая, что сдавливает легкие и саднит в груди.

Я предал ее, получая физическое удовольствие от близости с Ребеккой. Стыд и сожаление теперь мои постоянные спутники.

Я до слез скучаю по той, которую люблю. Люблю лишь сильнее с каждым днем, но, кажется, я уже слишком виноват перед ней, чтобы надеяться на прощение…

Когда дверь в мою странную темницу открывается, я не слышу звука, скорее шестое чувство предрекает приближение беды. Сажусь на постели и в недоумении смотрю на пожаловавших гостей: два высоких и широкоплечих мужчины уверенно приближаются ко мне, разглядывая, будто я удачная покупка.

Липкий страх пробирается мне под майку быстрее, чем я успеваю спросить зачем они пришли.

– А он стоил уплаченных денег, – негромко говорит один другому.

Я сглатываю слюну, которая, кажется, режет мое горло.

– Все не так… – пытаюсь возразить я.

Один, тот, у которого на щеке красуется татуировка полумесяца, улыбается другому, так ехидно, ядовито, что у меня сводит желудок.

– Все как раз так.

Они приближаются слишком стремительно, я успеваю только слезть с кровати и сделать неловкие шаги назад; как-то механически я отмечаю про себя, что они выше меня почти на две головы – горы, возвышающиеся надо мной. С холодом, ошпарившим сердце, я касаюсь лопатками зеркальной стены – отступать некуда.

Один из них тянет ко мне руку и по-хозяйски кладет ее на мой пах. Я дергаюсь как от удара и пытаюсь отскочить в сторону, но первый – с татуировкой – заламывает мне руку и удерживает на месте.

– Мы можем сделать все по-хорошему, а можем и по-плохому, – сообщает он, глядя на меня сверху вниз.

У меня сердце бьется так часто, что, того и гляди, вырвется из груди.

– Нет!

Я скорее умру, чем позволю этим двоим надругаться над собой. Где-то на задворках памяти всплывают шепотки о мужчинах, которые испытывают влечение к особям своего пола. Я не переживу, если они попытаются сотворить со мной такое.

Уверен, мои зрачки круглые и полные ужаса. Лихорадочно выискиваю дверь – слишком далеко, чтобы можно было до нее добраться.

Второй снова прикасается к моему члену через ткань, и я поддаюсь панике – наклоняю голову и тараню ей врага в плечо. Долго ждать не приходится: первый тянет меня назад и с силой припечатывает затылком к стене. От боли из глаз высыпаются искры, а из горла вылетает хриплый стон.

– Строптивый сучок, – произносит первый.

– И не таких ломали, – улыбается второй.

Я никогда не видел настолько крепко сложенных капитолийцев, они все представлялись мне хилыми и изнеженными цветными человечками, которые любят кровь и смерть. И еще секс, иначе бы не торговали людьми ради своих извращенных забав. Эти другие, могучие и внушающие страх. Животный страх.

Первый одной рукой хватает меня за лицо, так сильно, что его пальцы врезаются в кожу, и мой рот открывается под давлением.

– Правила проще некуда, – говорит он, – на ближайшие дни ты наша сука: тихая, покорная и с вечно оттопыренным задом. Нет – так мы все равно тебя трахнем, только шкуру попортим, но потраченные деньги ты всяко отработаешь!

Я не помню, было ли мне когда-нибудь в жизни так страшно, как сейчас. Проклятая безысходность обнимает за плечи, а внутренности крутит, вертит, крючит от отвращения. Тело будто парализует, а разум отказывается найти выход из западни.

– Мел, а наша девка струхнула, – усмехается первый, не выпуская моего лица из хватки.

– Ничего, это они с виду Победители – птицы гордые, а как раскорячатся – куда только гонор деется. Морской красавчик в первый раз тоже брыкался и горло драл, а потом и сам подмахивать научился.

Они ржут над своей шуткой, а я не могу побороть оцепенение; я словно марионетка на шарнирах, а ленивый кукловод никак не хочет дернуть за нитки, чтобы спасти меня. Мысли лихорадочно прыгают, ни на чем не задерживаются, и все-таки в моем мозгу эхом повторяется «морской красавчик». О ком они говорят?.. Победители?..

Финник!

Перед глазами темнеет, и ужас оставляет на мне следы, прижигая не хуже раскаленного металла.

– Подержи его, Вермин, – предлагает тот, кого назвали Мелом.

Я лишь сильнее вжимаюсь в стену, когда ощущаю, как мужские пальцы сползают по моей коже со щек к шее, и тугой ошейник вжимается в горло, словно кто-то выкачал из комнаты весь кислород. Я вскидываю руки, пытаясь ослабить хватку Вермина, но результата почти нет.

Замираю, когда пальцы Мела вцепляются в пояс моих штанов и тянут их вниз, обнажая меня перед насильниками. Щеки вспыхивают от стыда, и я предпринимаю новую попытку вырваться, но мне так сильно давят на горло, что я могу думать только об этом.

С отвращением чувствую влагу на своем члене и направляю все усилия на то, чтобы не думать, откуда она взялась. Мел прикасается ко мне ртом почти так, как делала Ребекка, но ее ласки были приятны, а сейчас я не чувствую ничего, кроме мерзости.

– Ты сладкий, – нашептывает мужчина, скользя руками по моим бедрами, сжимая их. Он пробует раздвинуть мои ягодицы, и я снова дергаюсь, извиваясь змеей.

Меня тошнит от происходящего.

– Клади его на кровать, – предлагает Мел, и Вермин резко швыряет меня в сторону постели.

Я путаюсь в спущенных до колен штанах и вместо кровати приземляюсь на пол. В моем мозгу почти мгновенно срабатывает команда «Бежать!», и я подскакиваю, что есть духу, тороплюсь к двери, но насильники и не думают позволить мне спастись. Они настигают меня всего через несколько шагов и, словно котенка, хватают, чтобы осыпать градом ударов: в живот, по спине и, наконец, сокрушающее попадание в пах. Скрючиваюсь на полу, корчась и скуля от боли, а они используют это время в своих целях, – я различаю топот ног и смутно вижу несколько человек с татуировками безгласых, они опутывают меня веревками и разрывают одежду.

Когда я прихожу в себя настолько, чтобы осмотреться, то понимаю, что лежу на кровати голый, а мои руки и ноги связаны между собой. Трепыхаюсь подбитой птицей, но жесткая веревка не дает освободиться, лишь крепче впивается в запястья и лодыжки.

Вермин возникает перед моим лицом, и я поспешно отвожу взгляд – он обнажен и старательно гладит себя рукой, вызывая напряжение в теле.

– Открой ротик, красавица, – ржет он, тыкая мне в лицо своим членом. Я улавливаю запах его тела, и меня мутит, будто я проглотил гниющую крысу. Сжимаю челюсти до скрипа зубов, твердо решив, что им меня не получить.

Попытки насильника пропихнуть член мне в рот не приносят результата, и он зовет на помощь безгласых, один из которых тут же зажимает мне нос, не давая вздохнуть. Без кислорода у меня начинает кружиться голова, так отчаянно и беспощадно, что у меня не остается выбора: на мгновение я разжимаю губы, но Вермину этого хватает, чтобы осуществить задуманное. Его член упирается в мое небо, и меня хватает всего на пару толчков – тошнота подступает к горлу, и я кусаю его, заставив мучителя завопить от боли.

Он с размаха бьет меня в лицо, наверное, ломая нос, и горячая кровь заливает мои губы.

– Соси, сука! – приказывает Вермин.

Мужчина повторяет попытку, но я снова кусаюсь, только теперь уже и сам ору от боли не меньше, чем он, – рука Мела с силой сжимает меня в самом чувствительном месте, и на глазах выступают слезы.

– Я тебе его отрежу, если не прекратишь клацать зубами, – угрожает он.

Я дергаюсь и рычу, как загнанный зверь. Я почти обездвижен: веревки прочны, а руки безгласых на моем теле лишают последнего шанса на спасение.

Тело сотрясается от страха, а в горле горечь отвращения.

Я смогу это пережить?

Когда член Вермина снова оказывается у меня во рту, я стараюсь отключиться от всего, что происходит.

Не чувствовать.

Не думать.

Не ощущать.

Все происходит не со мной.

Не думать.

Не чувствовать.

Молитва, которая не помогает мне.

Безгласые поднимают меня и удерживают на четвереньках, не давая завалиться на бок, а Мел в это время ощупывает мои ягодицы, мнет их и водит по ним возбужденным членом. Я ору от боли, когда он вторгается в мое тело. Я дергаюсь, пытаюсь выскрести из-под себя простынь, но мне не дают сместиться ни на сантиметр.

Слезы физической боли и унижения обжигают щеки.

Это все происходит не со мной.

Вермин снова завладевает моим ртом, но я почти не реагирую на это. Хриплю и давлюсь, утопая в нестерпимой боли.

Меня разрывают изнутри на мелкие кусочки.

Я прошу, я умоляю, шепчу «хватит». Никто не слышит.

Слабо чувствую, как по внутренней стороне бедра стекает что-то теплое, но ни один из насильников еще не достиг пика, поэтому это не может быть их семенем. Это моя кровь, струйкой торопящаяся к простыням и оставляющая красный узор на ногах.

Мои хриплые стоны разносятся по комнате, меня мучают, кажется, целую вечность.

Внутри все горит огнем, и ничто не может заглушить той боли, которая плотным комком поселилась в районе живота и сейчас расползается по всему телу. Каждой клеточкой я чувствую, как член одного из мужчин проходится по разодранным в кровь стенкам заднего прохода. Я уже не кричу, лишь горько и рвано дышу, будто меня душили.

По щекам катятся злые слезы, а прокушенные губы сочатся кровью, смешиваясь с той, что еще течет из носа. Во рту противный вкус чужой спермы, – я сам не понял, когда это произошло.

Горло нещадно саднит, и я практически теряю сознание от боли, только сквозь темную пелену слышу громкие шлепки мужских бедер о мой зад. Кажется, один из них ускоряется, но я даже не знаю, который из капитолийцев насилует меня в эту минуту, мне уже все равно.

Я не чувствую своего тела, боль становится чем-то естественным, и от осознания этого хочется взвыть.

Я думаю, что это никогда не закончится…

Только спустя бесконечность я ощущаю, как тело насильника начинает содрогаться в оргазме, и в меня изливается обжигающе горячая сперма. Для истерзанного прохода она и вправду схожа с огнем, который буквально разъедает все внутри.

Я слабо дергаюсь из последних сил, я просто хочу избавиться от этого ощущения распирания. Я хочу, чтобы мучитель вышел из меня и дал спокойно выползти из-под него, хочу, чтобы пропали с моего тела крепкие руки безгласых – я все еще не падаю только потому, что они крепко меня держат.

Насильник заканчивает наполнять меня своим семенем и тяжелым грузом падает сверху. Я скидываю его со своего измученного тела и слышу хлюпающий звук, с которым из моего истерзанного прохода выскальзывает обмякший член.

Я валюсь в другую сторону, раздирая веревками кровоточащие запястья, и чувствую, как из меня вытекает сперма вперемешку с моей кровью, эта липкая жижа течет по моим ногам и медленно увлажняет простыни.

Я ни о чем не прошу и не дергаюсь, когда один из них смачно целует меня в губы. Мне хочется забыть все, как страшный сон.

Это произошло не со мной.

***

Я открываю глаза лишь на следующее утро, с трудом поднимая веки и понимая, что кто-то тщательно обработал мои раны и натянул на меня штаны.

Шевелиться больно, а думать о прошлом – противно.

Я ничего не вижу вокруг себя и не ощущаю.

Я использован.

Использован.

Использован, как дешевая подстилка для извращенных зажравшихся богачей.

– Доброе утро, сучка, – от зычного голоса Мела мое тело конвульсивно вздрагивает.

Оказывается, мой страх никуда не делся, наоборот – он стал еще сильнее и пустил во мне корни, теперь я знаю, через что мне предстоит пройти. Снова. Несколько дней, за которые они заплатили, я не переживу.

***

***

***

Прохожу по бесшумными коридорам дворца, и мои глаза почти все время смотрят в пол, – странная привычка, дурная, появившаяся совсем недавно. Как мантру я повторяю про себя, что никто не знает о моем позоре.

Я научился терпеть чужие прикосновения, не моля о пощаде, я выучился оставаться глухим, слепым и неподвижным, – безразличное тело, покорное, но не живое.

Моя походка ровная, несмотря на то, что внутри разодранная рана: последние дни – мой личный ад, чистилище и пекло.

Меня сожгли. Выжгли клеймо изнутри. Вывернули душу.

Никто не знает.

И я не расскажу, даже если от этого будет зависеть моя жизнь.

Дверь в нашу с Китнисс комнату открывается, едва скрипнув, я пробираюсь внутрь, словно вор. Сердце в груди ускоряется, а ноги сами несут меня к спальне, но я останавливаюсь на полпути, разворачиваюсь к дивану и провожу рукой по его спинке.

Что я ей скажу? Как я коснусь ее, светлую, чистую, никем не запятнанную?

Мое тело пропиталось скверной за последние несколько дней, а в душе еще остался горький привкус ласк Ребекки.

Я не тот, кто уходил от Китнисс две недели назад. Того Пита больше нет. А нынешний ее не достоин.

Обхожу диван и усаживаюсь на мягкое сиденье. В моей душе зияющая пустота. Я одинок. Я на дне. Я растоптан.

Я уничтожен.

Часы на стене неторопливо считают минуты, и хотя я знаю, что Китнисс близко – мирно спит в соседней комнате, – я не могу решиться войти к ней. Прикрываю глаза ладонью, когда заплутавшая слеза норовит скользнуть по щеке, и прикусываю губы, пытаясь совладать с отчаяньем.

Больше всего на свете я хотел бы сейчас обнять свою Китнисс, почувствовать ее родное тепло, ощутить прикосновение единственно нужных губ. Только вот я не уверен, что ей стоит касаться той грязи, в которой я побывал.

В комнате так тихо, что малейший шум похож на грохот – я выучился различать приближающиеся шаги еще до того, как перед насильниками открывалась дверь. Оборачиваюсь – Китнисс стоит на пороге спальни, и при виде нее мое сердце пропускает удар. Она выглядит измученной и не выспавшейся, такой же потерянной и одинокой, как я сам.

На непослушных ногах я встаю с дивана и смотрю, как она неуверенно подходит все ближе. Глаза в глаза. Я вижу в серых омутах отражение собственной боли.

Ее руки не обвивают мою шею, ее губы не ищут моих.

Мы молчим.

С тягучим привкусом печали я вспоминаю, как обещал ей вернуться, даже если мне придется пройти через ад, и давлюсь слезами, которые одна за другой, градинами, все-таки скользят вниз.

Я вернулся. И ад тоже. Он во мне, в моей крови, в моих мыслях, течет по венам и травит разум.

– Ты вернулся, – еле слышно шепчет Китнисс, а я качаю головой и прикрываю глаза, когда она тянет ко мне руку, но тут же роняет ее.

Эта встреча совсем не похожа на ту, о которой я мечтал четырнадцать бессонных ночей.

Наши щеки омываются беззвучными слезами, но мы так и не решаемся коснуться друг друга. Похоже, между нами пролегла пропасть, и я не знаю, как решиться сделать шаг, не боясь провалиться на самое дно.

Автор просит не пытаться его четвертовать или угрожать расправой.

ЭТО БЕЗЖАЛОСТНЫЙ КАПИТОЛИЙ ВО ВСЕМ ВИНОВАТ.

p.s. предупреждение “слэш” не ставлю, т.к. воспринимаю его больше как контакт с согласия обеих сторон, а в данном случае это изнасилование, и не так уж важно, мужчина пострадал или женщина

========== 18 ==========

Мои глаза застилают холодные слезы, и они словно мутное стекло, через которое я почти не вижу Пита.

Он тоже плачет.

Боль – цепи, связавшие нас покрепче любых других оков.

– Пит…

– Китнисс…

Моя рука снова тянется к нему, но дрожит и не слушается, я хочу ощутить тепло его кожи под своими пальцами, однако будто неведомая сила удерживает меня от желанного прикосновения.

– Пит, – снова шепчут мои губы, но напарник не идет на зов, не торопится обнять меня, как раньше, а продолжает просто смотреть, глотая мелкие слезинки.

Между нами считанные сантиметры.

Между нами пропасть.

Делаю шаг назад, потом еще один и снова шажок – я отдаляюсь, вместо того чтобы приближаться, но голубые глаза неотрывно следят за каждым моим движением, и это придает мне сил.

Когда я исчезаю в темноте спальни, сомнения набрасываются с новой силой: если Пит не пойдет за мной? Если я ему больше не нужна?

Я выдыхаю, только когда в дверном проеме возникает широкая тень. Пришел.

От волнения закусив губу, я приближаюсь к кровати и на мгновение разрываю зрительный контакт – забираюсь на постель, прячась под одеялом, а потом снова ищу глазами Пита. Напарник топчется на пороге, поглаживает пальцами дерево косяка, будто его это успокаивает, но пройти не решается.

Плохие мысли кружатся в голове, как рой пчел, и они травят меня ядом не хуже настоящих насекомых. Я стараюсь прогнать их от себя, почти отмахиваясь рукой, но боль в груди становится лишь сильнее.