Текст книги "Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)"

Автор книги: A-Neo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Однажды вечером, уже на излёте зимы, Ферка вернулся к ужину в дурном настроении, поведав встревоженной Эсмеральде о недовольстве Себастьяна Монгрена, короля тюнов. Позабыв о стынущей похлёбке, цыганка слушала, по мере продвижения рассказа переходя от волнения к гневу. Прекрасное лицо её нахмурилось, глаза сердито засверкали.

– Значит, я мало приношу в общий котёл? – Эсмеральда состроила гримаску, хотя в её положении следовало не возмутиться, а испугаться. – По какому праву он решает, что мне делать? Наш глава Гожо, цыганский герцог, а не король нищих!

Ферка фыркнул, отодвинул в сторону миску, не проглотив ни крошки.

– Была бы ты такой смелой на площади у собора! – начал он вразумлять взбунтовавшуюся подругу. – Живя в достатке у твоего синдика, ты либо возгордилась, либо позабыла, как устроено наше братство. Да, над нами наш герцог, а над герцогом король бродяг, поскольку мы живём в его владениях. И ты тоже. Значит, все мы подчиняемся ему. И ты тоже. Разве в Париже было не так?

– Клопен Труйльфу, король Арго, и Матиас Спикали, наш герцог, не принуждали меня делать то, что мне противно!

– Да только здесь, вот беда, нет ни Клопена, ни Спикали, а есть кривой Себастьян, который требует долю от ежедневного заработка. Нам тоже нужно жить. Или ты думаешь, что эта вот каморка, дрова и пища сваливаются на нас с неба?

Эсмеральда зябко повела плечами. Белая козочка требовала её внимания, легонько бодая ноги заметно выросшими рожками. Взяв со стола краюху хлеба, цыганка принялась кормить любимицу с ладони.

– Ты знаешь, что я перенесла, Ферка, – заговорила она, не отрываясь от своего занятия, – и рада бы пересилить себя, но… Я не могу работать так, как хочет Себастьян.

Ферка молчал. Эсмеральда отряхнула крошки, пригладила руками складки на подоле юбки и, наконец, подняла голову.

– О! – воскликнула она, теперь уже по-настоящему испугавшись.

Молодой цыган сидел, стиснув челюсти, зубы его скрежетали, окаменевшее лицо превратилось в маску отчаяния и ревности. Пальцы вцепились в столешницу с такой силой, что дерево, казалось, вот-вот искрошится в щепки. Эсмеральде ещё не доводилось видеть мужа таким.

– Значит, ты не можешь… – сипел он. Слова с трудом прорывались сквозь сомкнутые зубы. – Только своим наложницам король Арго позволяет прохлаждаться за то, чем они ему платят…

– Он хочет, чтобы я принадлежала ему?!

– Если бы он посмел хоть заикнуться об этом, я бы выпустил наружу его тухлую требуху! – прорычал Ферка.

Эсмеральда бросилась ему на шею, удерживая, исступлённо целовала в плотно сомкнутые губы, дула на виски, торопливо приговаривая:

– Оставь подобные мысли, заклинаю тебя, Ферка! Что бы он ни сказал! Что бы ни сказал, ты молчи! Герцог никогда не ходит один, его стража убьёт тебя! Что тогда станется со мной?

Она не прекращала уговоров и не разжимала объятий, покуда не уверилась, что супруг не успокоился и никуда не пойдёт, что застывшее лицо его понемногу обретает привычные черты. Тогда она, вздохнув, положила кудрявую голову на его плечо. Она вспомнила прежнюю вспышку гнева, столь похожую на эту, и которую тоже пришлось гасить мольбами. Но долго ли будет так продолжаться и всегда ли её уговоры смогут усмирять его запальчивость? Молодой цыган увёртлив и ловок в драке, но юная сила одиночки ничто против главаря бродяг, чей выбитый правый глаз всегда замотан грязной тряпицей. У короля тюнов на службе десятки пар чужих зорких глаз, чутких ушей, безжалостных сердец и разбойничьих ножей. Любой приговор будет исполнен ими во мгновение ока.

– Давай уйдём, Ферка! – увещевала она супруга. – Меня тяготит город! На вольных просторах, вдали от каменных стен я счастлива. Помнишь берег и шатёр из ветвей ивы? Как хорошо нам было там!

– И что мы станем делать? – отвечал цыган. Его не прельщала затея покинуть табор, где он родился и вырос, и отправиться в вольное плавание. – Поселимся в какой-нибудь деревушке или наймёмся в услужение в замок? Или странствовать вдвоём, полагаясь на милость судьбы?

– Любая участь лучше смерти от ножей бродяг… – прошептала Эсмеральда.

– Если это не служба в замке Тристана л’Эрмита, – с горькой усмешкой парировал Ферка.

========== Глава 23. Тревожные вести ==========

– Тристан л’Эрмит! – тихо произнесла Эсмеральда, суеверно опасаясь, что отзвуки её голоса, оттолкнувшись от тёмных углов каморки, многократно усилятся, закричат, призывая Великого прево. Она зарделась, подняла голову, заглянув в глаза супруга. – Почему ты упомянул его, Ферка?

Она полагала, что цыганский друг её давно раскусил нехитрую ложь и знает, кто покровительствовал ей, кто обладал ею. Тем более обидным показался ей сейчас намёк на связь с Тристаном. Но простодушный Ферка оказался не столь уж осведомлённым в вопросах личной жизни Эсмеральды. Он хлопнул ладонью по столешнице, в гневе раздувая ноздри.

– Потому что он до сих пор преследует нас! Стоило ли бежать из Турени, если Тристан-душегуб добрался сюда!

Эсмеральда вскочила, ошарашенно озираясь.

– Сюда?! Куда сюда?

– Разве ты не знаешь? – удивился Ферка. – В десяти лье к северу от Пуатье лежит его замок Мондион. Там поселился старый волк, когда его прогнали с королевского двора, там живёт выводок его волчат!

– О! Вот самая невероятная весть, какую я когда-либо думала услышать! Это судьба, Ферка!

– Хотела бы наняться служанкой в замок? – продолжал меж тем цыган, скривив рот. – Обходи стороной Мондион. Тристан, наверное, не забыл, сколько перевешал нашего брата, когда служил сторожевым псом христианнейшему королю!

Эсмеральда покачала головой. Туго заплетённые косы упали ей на грудь.

– Меня он не тронет. И никого из табора, пока я здесь.

– Отчего ты так уверена? – обомлел Ферка.

За этим вопросом неизбежно должны были последовать другие, продиктованные недоумением, любопытством и ревностью – ведь такие, как Ферка, видят соперника во всяком мужчине, а здесь имелись и вполне весомые основания для подозрений. Пусть невероятных, но всё-таки не оторванных от реальности подозрений. До сей поры ходила молва, что сластолюбец Ла Тремуйль во времена своего могущества частенько любовался плясками цыганских девушек, специально для него доставляемых в Амбуаз. Значит, подобные слабости не чужды сильным мира сего. А уж свидетелем интрижек солдат с цыганками сам Ферка становился не раз. Страшный, обличающий вопрос вертелся на его языке, готовый слететь.

– Глава гильдии кузнецов… Кузнецов… Он… – поражённый догадкой, начал оборванец, расширив от изумления глаза.

Не давая ему продолжать, Эсмеральда замахала руками.

– Довольно! Я устала от этого спора и не хочу, чтобы мы ещё сильнее повздорили. Былое быльём поросло. Ешь… А я не голодна.

Так и не поужинав, она легла, не раздеваясь, отвернулась к стене, и притворилась спящей. Ферка, не став её беспокоить, убрал со стола, задул свечу, лёг рядом с женой и вскоре засопел, погрузившись в крепкий сон. Эсмеральде оставалось лишь позавидовать столь мощной, ничем не колебимой бодрости духа. Сама она утратила свойственную молодости способность быстро засыпать, невзирая на неурядицы. Бедная цыганка, свернувшись калачиком на соломенном тюфяке, размышляла о превратностях злого рока, о том, что человеку с глазами волка суждено вечно преследовать её с той ночи, когда пала под натиском солдат Крысиная нора и когда погибла её мать. Табор мог избрать множество дорог, но он пришёл именно туда, где располагались владения Тристана. Утешало лишь то, что Тристан вряд ли знал о ней, тогда как ей известно, где он теперь обитает.

Древний город, опутанный заградительными цепями, спал спокойно, караульные стерегли шесть его ворот. Жители погасили светильники, захлопнули ставни, лавочники выпустили сторожевых собак. Лишь в одной части Пуатье – той, куда не рискует заглядывать ночной дозор, где неосмотрительные стражники и изобличённые шпионы исчезают без следа, бодрствовали люди. Обитатели Двора чудес делили добычу, отдыхали от насущных забот, бражничали, горланили песни. Временами вскипали лихие драки. В ход шли палки и ножи, а после безымянный труп сбрасывали в сточную канаву или оставляли в ближайшем переулке, надеясь, что палач, на чьи плечи возлагалась очистка улиц, приберёт его. Здесь король Арго устраивал смотрины новой девушке-бродяжке, решая, взять ли её в наложницы, или же, не соблазнившись, отдать тому из нищих, кто пожелает сделать её своей. Здесь же, при всех, совершались сцены самого бесстыдного распутства. Двор чудес испокон веков жил одним днём: всё добытое, выпрошенное, награбленное, украденное тут же пропивалось и проедалось. Из окна каморки Эсмеральда могла при желании увидеть и площадь, и Монгрена с его свитой, однако на картины подобного рода она вдоволь насмотрелась и в Париже. Кроме того, слишком опасна была близость лачуги к трону короля Арго, не следовало сейчас напоминать ему о своём существовании.

Прометавшись всю ночь в тревожной полудрёме, цыганка поднялась утром с чувством разбитости и неопределённости. Умыв лицо холодной водой, она пожевала вчерашний сухарь, привела в порядок встрёпанные косы и позвала козочку:

– Идём, Чалан!

– Куда ты? – окликнул сладко потягивающийся Ферка.

Она пожала плечами.

– Хочу раздобыть что-нибудь, чтобы наш король остался доволен.

Одним прыжком, какому позавидовал бы барс, цыган очутился рядом с ней и схватил за плечо.

– Ты останешься здесь! Слышишь, Эсмеральда? Пусть кривой Себастьян хоть лопнет от досады!

Свободной рукой Эсмеральда выхватила кинжал. Она не ударила бы, конечно, её движение не походило даже на угрозу: клинок не направлен был на врага, а просто лежал в руке, глядя остриём в пол. Так не делает тот, кто хочет обороняться. Ферка ничего не стоило отобрать у неё оружие. Тем не менее он, хмыкнув, выпустил её.

– Твоя коза голодна, – только и сказал он, отступая.

– Ничего, на улицах ей достаточно пропитания.

То была сущая правда: щедрые мостовые и окрестности рынков всегда делились с Чалан кочерыжками, огрызками, подгнившими овощами, корками, а также клоками сена, слетевшими с подвод. Таким образом, козочка без труда добывала себе пропитание, не утруждаясь представлениями. Увы, к людям даже с самыми скромными потребностями улицы не столь благосклонны. Что касается Эсмеральды, то она весь день бесцельно бродила по городу. Один раз она остановилась, присев на каменную тумбу у крыльца какого-то дома и завела песню из тех, что в детстве переняла от цыганок. Ей бросали монеты, но она, подобно пичужке, упорхнула, оборвав балладу на полуслове, не подняв денег. Душа её трепетала. Она словно потешалась сама над собой. Желудок пустовал и взывал о подкреплении – прошлым вечером Эсмеральда ничего толком не ела, а давешний сухарь не мог удовлетворить его потребностей. Голод заставил скиталицу подумать о хлебе насущном. Она снова запела и на сей раз, исполнив привычный репертуар, собрала гонорар, тут же его и истратив. Эсмеральда купила булку у разносчицы хлеба и подкрепилась, разбавляя скромную трапезу водой из ближайшего колодца.

– Я могу, – думала она, – я могу заработать, стоит мне собраться с духом. Но вечно ли будет так продолжаться? Разве возможно петь и плясать до старости?

Эсмеральда впервые, пожалуй, задумалась о старости, стирающей цветущую красоту дочерей вольного народа. Она помнила, что в её жилах нет цыганской крови, что, впрочем, не препятствовало в будущем телу одрябнуть, волосам поседеть, зубам выпасть, а лицу покрыться безобразными морщинами. Она станет страшной, как знахарка Сибиль, или, всего вероятнее, увянет до срока, как Пакетта Шантфлери. Если только доберётся до почтенного возраста. Эсмеральда попробовала вообразить, какой она станет, чем будет заниматься на склоне лет, но отступилась, бессильная узреть грядущее. Она никогда прежде не забиралась мыслями так далеко.

Город церквей и школяров жил повседневной жизнью в водном полукольце Клэна и Буавра. Молодая неприкаянная девушка затерялась в нём. Всё было для неё чужим, всё приносило лишь разочарование от неисполнившихся чаяний. Она жаждала свободы. Воля отвергла её. Оставалось либо вернуться в заточение, либо положиться на милость судьбы.

– Птица, выпущенная осенью, не доживёт до весны, – говорил ей Тристан Отшельник. Он ошибся. Она дотянула до весны. Она пойдёт во Двор чудес и там швырнёт оставшиеся у неё медяки под ноги королю Арго. Пусть он позеленеет от злости. Наложницей она не станет.

Ноги гудели после целого дня ходьбы. Наступил час вернуться в квартал покосившихся лачуг, где никто, кроме Ферка, не ждал Эсмеральду. Она шла, не оборачиваясь на оклики встречных, возможно, лелеявших надежду заманить красотку к себе на ночь. Чалан следовала за ней, как верная собака. Обратный путь пролегал мимо кабачка под вывеской «Кабанья голова». На болтавшемся при входе листе жести неизвестный живописец намалевал для неграмотных аляповатую, но вполне опознаваемую щетинистую голову вепря с торчащими из пасти клыками. То было одно из преддверий Двора чудес, поэтому многочисленную часть посетителей заведения составляли весьма сомнительные личности. Из приоткрытой двери доносились звуки, сопровождающие любую попойку – звон посуды, хохот, сливающийся воедино хор голосов, то взлетавший до пронзительного визга, то падавший до гнусного богохульства. На удивление целые и даже чисто отмытые оконные стёкла пропускали наружу пучки света.

Эсмеральда хотела скорее миновать зловещее место, когда странное существо выкатилось из-за угла и метнулось ей под ноги. Цыганка отпрянула, вскрикнув от неожиданности. Даваемое кабаком освещение позволило ей разглядеть маленького смуглого оборванца. Перед ней стоял Шуко, один из таборных сорванцов, из тех, что вечно голодны, нахальны, наловчились попрошайничать и таскать товар у зазевавшихся торговцев.

– Ты напугал меня, Шуко! – улыбнулась Эсмеральда. – Я уж было приняла тебя за демона. Пропусти меня, я хочу пройти.

Но мальчишка, весь извиваясь, будто и секунды не мог находиться без движения, преграждал ей дорогу.

– Тише! – предостерёг он. – Дальше тебе нельзя!

========== Глава 24. Отверженная ==========

Суд братства Арго отличался быстротой и незамысловатостью; свод законов, на который он опирался, был кровожаден и краток, а приговоры приводились в исполнение незамедлительно. Нож или петля, а то и взъярившаяся человеческая свора, раздирающая осуждённого в клочья – вот и весь нехитрый арсенал бродячих палачей. Мало, впрочем, уступающий в разнообразии средствам умерщвления, которыми владели их коллеги, состоящие на жаловании городского магистрата. Тому же печально известному Анрие Кузену значительно чаще, чем мечом, доводилось пользоваться верёвками, кои он всегда носил обмотанными вокруг пояса и называл в шутку «опоясками святого Франциска»*. В отличие от Эсмеральды, бедолаге Ферка так и не выпала участь близко познакомиться с Великим прево и его подручным. Он пал от рук своих же собратьев. Ферка сгубила его вспыльчивость.

В то время, когда Пуатье постепенно затихал, во Дворе чудес начиналось оживление. Костры, зажжённые на центральной его площади, притягивали отверженных, мазуриков, цыган, побирушек, калек мнимых и настоящих, разбойников и публичных женщин. Нищие, возвращаясь с промысла, бросали свою добычу в котёл, исполнявший роль вместилища братской казны. Заправлял процессом сбора податей угрюмого вида побродяга по кличке Гильбэ Десять су, настоящий казначей при короле. В чертах лица его сквозила некая изысканность, а одежда отличалась добротностью покроя и в лучшие времена, как видно, служила состоятельному владельцу. Сам же король тюнов, владыка государства в государстве, в небрежной позе восседал за столом в окружении телохранителей. У него имелись деньги, еда и выпивка. Быть может, в тот час ему недоставало веселья, либо прискучили прежние наложницы. Себастьян Монгрен, поправив повязку на выбитом глазу, потребовал привести ему ту смазливую цыганочку, что всюду ходит с козой. Он хотел заполучить красотку и у него имелся предлог.

– Пусть она докажет, что достойна отлынивать от податей, да пропляшет для начала гальярду**!

Эсмеральда, на своё счастье, ещё не вернулась. Ферка мог отправиться ей навстречу, чтобы предупредить об опасности, а затем вместе бежать. Мог предоставить действовать герцогу с его хорошо подвешенным языком. Но его кипучая, объятая ревностью натура не выдержала.

– Она не про тебя, одноглазое чучело! – возопил молодой цыган и, прежде чем собратья успели удержать его, бросился к Себастьяну, намереваясь вцепиться в глотку. Ферка перехватили стражи тела короля, скрутили, повалили наземь. Уже одно оскорбление, нанесённое главарю, дорого бы ему обошлось. Покушение стоило ему жизни: обсуждению приговор не подлежал.

– И тогда они пырнули его ножами прямо в живот, – вполголоса поведал Шуко, уведя Эсмеральду подальше от дверей кабака, где их могли заприметить и узнать, – так, что потроха вывалились наружу, а кровь хлестала, как из зарезанной свиньи! Это произошло с час тому назад. Он ещё стонал, когда его уносили, но теперь уж, верно, испустил дух.

– Я должна пойти туда! – произнесла Эсмеральда, вздёрнув подбородок, торжественная в мрачной своей решимости. – Ферка мой муж, данный мне герцогом по законам цыганского племени. Быть может, он ещё жив, а если нет, то… – она выхватила кинжал. – Этот кинжал отдал мне Ферка, пусть он воздаст по заслугам главному убийце!

Едва ли она в тот момент полностью осознавала, от какой участи избавлена волей провидения и сколь невыполнимы её благородные намерения. Ослеплённая гневом, она застыла в грязном переулке, тяжело дыша, походя, скорее, на безумную, чем на богиню мщения. Дрожь пробежала по её телу, прелестное личико исказила злобная гримаса, верхняя губа вздёрнулась. То был жест, чрезвычайно напоминающий оскал Тристана, но цыганка не заметила, как повторила его.

– Ты в своём уме?! – залопотал перепуганный мальчишка, прыгая перед ней, точно маленький чертёнок. – Наш герцог послал меня упредить тебя, и я караулил у «Кабаньей головы». Баро Гожо велел передать тебе, чтобы убиралась прочь. Пусть волчица возвращается к волку! Вот его слова.

Последняя фраза отрезвила Эсмеральду, как порыв ночного ветра. Она поняла, о каком волке говорил герцог. Вольный народ отвергал её, вынуждая вернуться к человеку, преследовавшему её, владевшему ею, когда он того желал.

– Я лучше брошусь в Клэн! – воскликнула она. – Пропусти, Шуко, я пойду вперёд.

Вертлявый цыганёнок ещё пуще заплясал перед нею, топая пятками по земле. Если бы не скудное освещение и слой грязи, покрывавшей щёки, Эсмеральда разглядела бы, как посерела от ужаса его физиономия.

– Если ты пойдёшь вперёд, тебя сцапают и отдадут кривому Себастьяну. Не ходи туда, не ходи, не ходи! – верещал он, позабыв о близости кабака с его завсегдатаями.

Плечи цыганки поникли, рука, сжимавшая рукоять кинжала, безвольно повисла. Козочка, жалобно блея, жалась к её ногам. Эсмеральда не двигалась, сломленная отчаянием, необходимостью в очередной раз бежать и скрываться, спасая жизнь.

– Ферка погиб из-за меня! – прошептала она, моргая, чтобы прогнать слёзы. – Я приношу несчастья всем, кто меня любил!

– Что ты там бормочешь? – недовольно спросил Шуко, шмыгнув носом. – Я всё сказал тебе, а дальше делай, как знаешь! Но помни – никто из наших не вступится за тебя.

Вёртким угрем он скользнул прочь, возвращаясь к народу, отторгнувшему Эсмеральду. Ей осталось лишь благодарить цыганского вожака за предупреждение, и, подавив жажду мести, бежать без оглядки от участи, что для неё хуже самой смерти. Она предпочла виселицу страсти обезумевшего священника, неужто теперь разделит ложе с гнусным головорезом? Ей предстояло укрыться вместе с козочкой, а с наступлением утра, как только откроются городские ворота, оставить Пуатье.

Ту ночь Эсмеральда провела в чьём-то сарае, забившись в угол и укрывшись старой попоной. Чалан устроилась у неё под боком, согревая хозяйку теплом своего тела. По счастью, зимы в Пуату лишены морозов, как и подобает зимам в преддверии Юга, но и небольшой температуры хватит человеку, чтобы промёрзнуть до костей. Эсмеральда клевала носом, плотнее заворачиваясь в попону. Цыганка намеревалась не смыкать глаз, однако усталость, одолевшая настороженность и голод, вскоре сломила её. Поутру, когда с башни Мальбергион прозвучала труба, оповещая жителей о наступлении нового дня, а караульных о том, что пришла пора отпереть ворота, Эсмеральда с трудом поднялась. Онемевшее тело едва слушалось её. Опасаясь, как бы хозяин сарая не застал её здесь, бедняжка поспешила убраться восвояси.

Встрёпанная, понурая, голодная, продрогшая, затравленная брела она по улице, беспрестанно озираясь по сторонам, готовая при малейшем признаке опасности юркнуть в укрытие. Ранние прохожие либо брезгливо сторонились цыганки и её рогатой спутницы, либо, проявляя живой интерес, провожали окликами и насмешками. Тогда Эсмеральда ненадолго ускоряла шаг, превозмогая боль в натруженных ногах. Ей даже не пришло в голову избавиться от кинжала – а ведь городская стража могла обыскать её хоть из бдительности, хоть из желания пощупать привлекательную девицу. Единственное, что подсказала ей осторожность – обходить подальше церкви. Ведь именно туда, на паперть, прежде всего стекались христарадники, чтобы выклянчивать милостыню, рассказывая о мнимых паломничествах, либо торговать кусочками святых мощей. Товар этот, заботливо упакованный в маленькие коробочки, не имел, разумеется, не только никакого отношения к христианским мученикам, но и к человеку вообще. Зачастую предприимчивые торговцы, завернувшись в плащи паломников или монашескую сутану, предлагали покупателю обломки бараньих костей со скотобойни. В лучшем случае любитель реликвий приобретал выдернутый цирюльником зуб, снабжённый легендой о святом целителе Пантелеймоне.

Итак, беглянка, обречённая, видимо, вечно спасаться от недругов, держала путь к воротам, не будучи уверенной, удастся ли ей беспрепятственно миновать их. Кто одинок – тот особо уязвим. Она думала о Ферка. Конечно, труп его окоченел, а цыгане оплакали безвременную смерть собрата. Трущобы Двора чудес походили нынче на высушенное торфяное болото. Достаточно было единственной искры, чтобы поджечь его, вызвать резню между арготинцами и цыганами. И такой искрой стала бы Эсмеральда. Ферка умер из-за неё. Она не сказала ему последнего слова, не расквиталась с убийцей. Она даже не поняла, покидая лачугу прошлым утром, что видит супруга в последний раз. Пожалел ли её цыганский барон, удалял ли от табора источник опасности – она не знала.

Рыщущий взгляд Эсмеральды встретил другой взгляд – хмурый, тут же сделавшийся удивлённым. А уж удивить обладателя этого взгляда было не так-то просто! И всё же Эсмеральда узнала его чуть раньше, чем он её. Она пошатнулась, прижала руки к груди, словно защищаясь, хрипло вскрикнула.

– Мессир… Тристан!

– Ты?! Goddorie, это и впрямь ты! – произнёс застывший от изумления всадник, чьё рассеянное внимание привлекла бродяжка с козой. Не будь козы, он, может, и проехал бы мимо по своим делам. Но это блеющее создание… Разве не сам он, суровый Тристан л’Эрмит, чертыхаясь, когда-то приволок ту козочку к порогу комнаты цыганки? И разве не надлежало ему предать забвению и ту историю, и строптивую девчонку? А он не забыл ничего и, узнав Эсмеральду, мигом потянул поводья, сжал шенкелями бока лошади.

– Ты… – повторил он грубым своим голосом, в котором сквозили обычно несвойственные этому человеку нотки нежности. – Возможно ли такое?

* Монахи-францисканцы подпоясывались верёвкой с тремя узелками.

** Гальярда – народный танец итальянского происхождения

========== Глава 25. Волчица и волк ==========

Тристан Отшельник никогда не был суеверен, как некоторые солдаты из его стражи, или же цыгане, верившие в лесных духов и пугавшиеся болотных огней. Не отличался он до недавнего времени и набожностью, свойственной почившему господину. Он не верил в чудеса. Но эта неожиданная встреча посреди улицы показалась ему настоящим помыслом Господним и уж никак не простым стечением обстоятельств. Та, что заставила Великого прево предать безграничное доверие Людовика, та, которую он сам отпустил и считал потерянной навсегда, возникла перед ним словно из небытия. Их разделяли не сотни лье, но каких-то три ничтожных туаза. Оцепенев, Тристан и Эсмеральда смотрели друг на друга, а люди, огибая их, искоса бросая любопытные взгляды, текли по своим делам.

Первым побуждением несчастной цыганки было юркнуть в ближайший переулок, покуда всадник не опомнился. Однако мысль о неумолимости рока удержала её на месте. Судьба вновь отдавала её Тристану Отшельнику, сталкивая и сводя охотника и жертву, словно им предназначено быть вдвоём. Цыганка, недавно заявлявшая, что скорее бросится в реку, чем вернётся к своему преследователю, покорилась и не сбежала. Опустив голову, Эсмеральда шагнула навстречу спешившемуся Тристану и, вздрагивая в беззвучных рыданиях, упала ему на грудь, бормоча:

– Отомстите за меня… Отомстите за меня…

Он что-то ещё говорил ей, сомкнув крепкие объятия, тормошил и расспрашивал, но она, как в горячечном бреду, повторяла лишь одно.

Тристану не требовалось ничего объяснять. Опытный ловец, он знал замашки людей, с которыми сталкивался много лет; он понимал, кого и за что его призывали карать. По странному капризу судьбы дочь гулящей девки, выросшая среди бродяг, оказалась выше уличной грязи. А собратья, к которым она так стремилась из-под его надзора, макнули её в зловонную жижу порока. Боль сострадания сдавила сердце безжалостного фламандца. Эсмеральда взывала к нему об отмщении, требовала того, чего он ей дать не мог. О, будь то прежние времена, когда повелитель указывал всесильному прево очередную жертву! Как упоительно прогремел королевский голос в келье Бастилии!

– Хватай их, Тристан! Бей их, бей! Ударь в набат, раздави чернь!

И преданный Тристан, прикажи ему король, не ведая пощады, разделался бы с бродягами Пуатье, как поступил с их парижскими собратьями. По приказу короля, но не по капризу цыганки. Старые времена канули безвозвратно, ушли каплями дождя в раскалённый песок пустыни. Тристан лишился власти, он не имел права карать и миловать. Тристан не желал больше смертей. Ничьих.

– Будет тебе, – проговорил он, ласково гладя её по голове, как ребёнка, которого надо успокоить. – Тебе ли помышлять о мести? Где та кроткая девица, что оплакивала даже убийцу?

– Её больше нет! – отвечала Эсмеральда, всхлипывая. – Её растоптали, отняли последнее, что скрашивало её жизнь, лишили единственной надежды. Взгляните, мессир, у меня есть кинжал, предназначенный отплатить за моего Ферка, а я не смогла им воспользоваться.

Вывернувшись из его объятий, она выхватила припрятанный среди складок платья кинжал бедняги Ферка и разразилась таким жутким смехом, какой испускала некогда затворница Гудула, смехом, заставившим вздрогнуть даже бесстрашного Тристана Отшельника. Собравшиеся было зеваки, впечатлённые этим хохотом, отступили подальше от спятившей девицы.

– Я не смогла, не смогла! – воскликнула Эсмеральда. По её щекам текли слёзы. – Волчице осталось вернуться к волку, больше ничего!

Тристан, как известно, не выносил слёз. Вздёрнув губу, он одной рукой перехватил тонкое запястье цыганки, другой осторожно разжал её пальцы, заставив выпустить рукоять. Цыганка смолкла, словно на неё вылили ушат холодной воды. Она ждала, что королевский кум заберёт себе её единственное оружие, но тот, цокнув языком, осмотрел лезвие, так и этак поворачивая перед глазами.

– Добрая сталь, не чета этим гнутым чури*! – вынес вердикт Тристан, протянув цыганке подарок Ферка, мгновенно ею спрятанный. – Что ты мелешь такое, словно полоумная? – продолжал он. – Ты еле на ногах держишься, волчица, а цепляешься за кинжал! Много ли проку от него в твоих руках? Забирайся-ка лучше в седло, я отвезу тебя в гостиницу, где ты отдохнёшь и подкрепишься. Там уж сама решишь, что делать дальше.

Она вскинула голову, вопросительно глядя на него, чувствуя недосказанность в его речах.

– Ну! Ты меня слышишь? – нетерпеливо повторил королевский кум.

Не дожидаясь ответа, он настойчиво подтолкнул её к лошади и, легко прыгнув в седло, наклонился, схватил цыганку под мышки и посадил перед собой, как делал прежде. Свистнув козочке, будто собаке, Тристан направился в недавно покинутую им гостиницу, забыв о делах, которые привели его в Пуатье. Чувство, казалось, навсегда угомонившееся, снова всколыхнулось в его душе. Эти сплетённые воедино волнение, привязанность и сопереживание, которых стеснялся и не смел выказать грозный воин, низведённый до палача, назывались любовью – самым невероятным из чувств, какие мог испытывать Тристан Отшельник. Он ехал по Гран Рю, что давало цыганке успокоение: улица заканчивалась башнями ворот Пон-Жубер и мостом через Клэн, за которым лежало предместье Монбернаж. Это направление и нужно было девушке, оно вело прочь из города. Однако Тристан остановился возле двухэтажного здания гостиницы, принадлежавшей мэтру Фурнье, известному среди соратников по ремеслу непревзойдённым умением готовить паштеты.

Из распахнувшихся дверей поспешно выбежал трактирщик с красным от жара очага лицом. Гостеприимный, как все почтенные хозяева постоялых дворов, радеющие за процветание своего дела, он поклонился так истово, что его дородный стан сложился пополам.

– Господин, я не ожидал столь скорого вашего возвращения! – подобострастно забормотал он, лебезя перед отставным прево. – Чем могу служить вам… и вашей спутнице?

Тристан, усмехнувшись отголоску славы, произведённой его громовым именем, помог Эсмеральде спуститься на землю.

– Приготовь для нас комнату и накорми обедом! – строго указал он. – Да не забудь о козе.

Мэтр Фурнье только теперь заметил козочку. Он был удивлён, если не сказать поражён. Одно дело нищенка, хоть и непонятно, какие отношения связывают её с мессиром л’Эрмитом. Но вот коза! Впрочем, рассудил мэтр Фурнье, его ли дело разбирать причуды власть имущих? Трактирщик, исполняя приказ, пригласил гостей следовать за ним. Чалан, кивая головой, попыталась было проскользнуть за хозяйкой, однако мэтр Фурнье поспешил захлопнуть дверь перед самым козьим носом, преградив доступ внутрь помещения. Обиженная таким отношением Чалан жалобно заблеяла, призывая Эсмеральду. На призыв козочки явился слуга и, взяв за повод лошадь Тристана, поманил:

– Чалан! Эй, Чалан!

Уже вскоре козочка, водворённая в конюшню, угощалась охапкой сена, полностью, таким образом, компенсировав перенесённые лишения. Тем временем молодой оборванец, прятавшийся за углом соседнего дома, покинул наблюдательный пост, во все лопатки припустив во Двор чудес. Когда он, вспотевший, запыхавшийся, ворвался в кабачок «Кабанья голова», переполошив завсегдатаев, воздававших должное содержимому винного погреба, его принял в цепкие объятия Гильбэ Десять су.