Текст книги "Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)"

Автор книги: A-Neo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

В отсутствие Тристана Эсмеральда чувствовала себя превосходно. Она любовалась городской панорамой, играла с Чалан, знакомилась со слугами. Она постепенно оживала и даже начала напевать вполголоса. Цыганка пробуждавшимся в ней женским чутьём понимала, что на сей раз не Тристан победил её – это она взяла верх над ним.

* Goddorie! – Чёрт побери! (флам.)

========== Глава 10. Разговор по душам ==========

– Клянусь Пасхой, эта дорога отобрала у нас все силы. Никогда больше не покину Плесси, сколько бы дней ни отмерил нам Господь! – горячо говорил Людовик Одиннадцатый, меряя шагами стеклянную галерею в своей любимой резиденции, подволакивая скрученную подагрой ногу. Облачён он был в малиновый кафтан, отороченный куньим мехом, на голову водрузил засаленную шляпу из дешёвого сукна, украшенную оловянной бляхой с изображением Богородицы, делающую его похожим на ростовщика. Лишь орден Святого Михаила на шее, да почтительность, с которой к нему относились сопровождающие, выдавали в нём важную особу. Спутниками Людовика были три стража, которым король доверял свои тайны, своё горло и своё здоровье. Именно им удавалось сохранять постоянное положение подле монарха, тасующего придворных, как колоду карт, говоря, что природа любит перемены. Брадобрей и советник Оливье ле Дэн заботливо поддерживал государя под руку, всесильный лекарь Жак Куактье держался в паре шагов позади. Замыкал процессию Тристан л’Эрмит, зорко осматривающийся по сторонам. Впереди всех шествовал красивый пёс из породы борзых, щеголяющий в нарядном камзоле. Он назывался Мистоден и пользовался особым расположением Людовика Одиннадцатого.

Все три королевских фаворита питали друг к другу схожие чувства, а именно зависть и неприязнь, граничащую с неприкрытой ненавистью. Лишь иногда Куактье и ле Дэн объединяли усилия, если требовалось устранить человека, чьё влияние на государя начинало их беспокоить, ибо расширять круг ближайших подручных или, того хуже, лишиться своего в нём места никто из них не хотел. И оба побаивались Тристана, прекрасно зная, что Людовик, внезапно переменившись в симпатиях, может отдать приказ верному сторожу:

– Возьми его, куманёк! Он твой!

Великий прево, в свою очередь, презирал и Куактье, и Оливье, чья алчность переходила всяческие границы. Сам он предпочитал держаться в стороне, ожидая распоряжений, и никогда ничего не просил. Казалось, ценнейшей наградой за службу он почитал саму службу. Что касается короля, то его вполне устраивала вечная грызня приближённых и он сам подогревал её с мастерством опытного интригана, нарочно стравливая своих любимцев.

Решение Людовика осесть в Плесси-ле-Тур Оливье и Тристан одобрили, только медик затаил досаду: стройка на улице Сент-Андре-Дезарк грозила остаться без его присмотра. Король остановился, заложил руки за спину, всмотрелся вдаль. С галереи его обзору открывался весь внутренний двор замка, охраняемый шотландской гвардией, крепостная стена и подъёмный мост. Далее простиралась ещё одна стена с железными остриями и четырьмя вышками, прозванными «воробьями» за их крыши, схожие с птичьими хохолками, а затем открытое пространство под прицелом арбалетчиков. На этом пустыре произрастал вековой дуб, оставленный при выкорчёвывании деревьев ради практических функций: могучие ветви его иногда заменяли виселицу, где встречал свой конец какой-нибудь разбойник или нарушитель границ. То, что находилось за пределами внутреннего двора, Людовик видел нечасто. Он хотел было выйти, чтобы проверить свои владения, но раздумал.

– Огонь, – страдальчески проговорил он, положив ладонь на грудь. – Горячие зубья раздирают мне нутро. Мэтр Жак, ты уверял меня, мошенник, в чудотворной силе твоей микстуры, но ни от неё, ни от твоей мази из армянского болюса я не вижу облегчения.

– Я не раз говорил вам, государь, что вам следует придерживаться умеренности в питании. Только тогда, когда вы последуете моей рекомендации, снадобья возымеют действие, – сварливо ответствовал лекарь, взяв короля за запястье, чтобы подсчитать пульс. – Гм! Учащён. Употребляйте в пищу меньше мяса. Я сам буду проверять подаваемые к столу блюда.

– Отказаться ещё и от этого удовольствия! – капризно проворчал король. – Умеренность во всём!

– Гм, гм! – пробормотал себе под нос Оливье, многозначительно переглянувшись с Тристаном. – Метит в хозяева на государевой кухне! Не хочет ли он инкрустировать потолки в своём доме драгоценными камнями? Приют на берегу!

– Судя по его аппетитам, он хочет выстроить дом из драгоценных камней! – так же тихо ответил Тристан по-фламандски.

Мистоден, оглянувшись на хозяина, выжидательно насторожил безукоризненно затянутые уши. Король, казалось, остался глух к перешёптыванию фаворитов. Он цокнул языком и кивнул псу.

– Мэтр Жак, Оливье, оставьте нас! – приказал Людовик усталым голосом, затем, когда те удалились, знаком повелел Тристану приблизиться.

– Не выразить, как я рад, куманёчек, что вернулся сюда! – доверительно проговорил король, оставшись наедине с прево. – Только в Плесси-ле-Тур я могу чувствовать себя спокойно, здесь боль на время отпускает меня.

– Вам нездоровится, сир. Не вернуться ли во внутренние покои? – предложил Тристан.

Король сделал отрицательный жест рукой. Мыслями он пребывал далеко от замка, уносясь в чащу, где безраздельно хозяйничала рыжая осень.

– Погоди, останемся ещё. Здесь сподручней смотреть и мечтать. Что ещё остаётся дряхлому старику, запертому в крепости, как в тюрьме? – вздохнул Людовик. – Ты счастлив, друг мой Тристан, ты можешь рыскать по лесу сколько угодно. Ведь ты и сегодня пойдёшь с дозором, а, куманёк?

– Непременно, сир, – вытянулся Тристан Отшельник. – Я должен лично удостовериться, что ничего не случилось за время моего отсутствия. Признаться, государь, это занятие сколь увлекательно, столь и опасно. В чаще встречаются разные звери, но мои ребята натасканы ловить их, в чём дадут фору даже шотландцам.

– Шотландцы! Славные малые! – усмехнулся король, тонким слухом уловив в голосе любимца ревнивые нотки. – Знаю, тебе не нравится, что они меня охраняют. Полноте! Уж для тебя, кум, у меня всегда найдётся дело.

– Вам стоит только приказать, государь.

– Проверь караулы, Тристан, особенно на мосту и на вышках, сам обойди замок дозором, осмотри лес. Пусть арбалетчики не смыкают глаз всю ночь. Мне неспокойно.

– Слушаюсь, государь! – поклонился Тристан, чувствуя, что король оставил его совсем не за этим.

Они ещё некоторое время смотрели во двор, наблюдая за передвижением людей, прислушиваясь к их говору и доносящемуся на галерею рычанию зверей в вольерах. Людовик, стремясь показать всему миру, что он ещё здоров и полон сил, скупал в разных странах всевозможных животных, не стесняясь в расходах. Но, как только зверя доставляли в Плесси-ле-Тур, он терял к покупке всяческий интерес. Только собаки и лошади удостаивались постоянного внимания хозяина, и псам одним из всех животных разрешалось свободно ходить по всему Плесси. С присущим ему поистине дьявольским остроумием Людовик давал им клички в честь врагов и фаворитов. Звери и птицы жили в замке, удивляя придворных, оглашая воздух рёвом, чириканьем, рычанием, клёкотом и лаем. Король морщился, слушая их.

Пожевав губами, Людовик свистнул, подозвав борзую, и повернул обратно. Тристан шёл рядом, ожидая, когда государь снова заговорит с ним.

– У меня из головы не идёт та девушка, о которой ты говорил мне, – нарушил молчание король. – Агнеса Шантфлери? Признаться, ты безмерно удивил меня, куманёк! Я, скорее, подозревал бы Оливье в делах подобного рода. Но ты! Должно быть, она красавица, коль скоро пленила твоё стальное сердце?

Великий прево вздрогнул, чуя, что дело в любой миг может принять невыгодный для него оборот. Тристан л’Эрмит подумал, не прознал ли государь его тайну и не ведёт ли беседу к укрывательству осуждённой на смерть цыганки-колдуньи.

– Она обладает необычайной красотой, сир и я бесконечно благодарен вам за то, что позволили мне навещать её, – почтительно ответствовал он.

К его великой радости Людовик развивал беседу совсем не в том направлении, которого опасался Тристан.

– Да, женская красота – сильнейшее оружие, куда там наши мечи и пищали! Хорошенькая девица способна сбить с пути кого угодно, хоть короля! – Людовик улыбнулся. Глаза его приобрели мечтательное выражение – он вспоминал молодые годы, когда сам увлекался красавицами, среди которых встречались и особы незнатные. Король вообще предпочитал окружать себя простыми людьми. – А уж если такую повстречает одинокий мужчина, то пиши пропало! Ты ведь одинок, Тристан?

– Да, сир. Моя супруга, как вы знаете, давно покоится в земле, а сыновья живут своей жизнью, – Тристан, чувствуя облегчение, улыбнулся уголками губ. – Жеан отправился к себе в Мондион, а Пьера я не видел с тех пор, как он год назад распрощался с холостяцкой волей. Смею надеяться, союз его с Маргаритой Гулар окажется плодотворным.

– Уверен, куманёк, имя Пьера л’Эрмита будет греметь так же, как твоё! Ты верой и правдой служишь мне, и я не буду возражать против твоего покровительства этой Агнесе. Ты можешь отлучаться к ней, когда возникнет надобность. Я отпускаю тебя. А сейчас, друг мой, ступай и в точности исполни то, что я тебе повелел.

Тристан снова поклонился, довольный похвалой, подтверждением признания своих заслуг и предстоящим делом. Проводив короля в его покои, он незамедлительно занялся выполнением возложенного на него поручения. Король мог быть спокоен за свою жизнь. Его окружали крепкие стены, его охраняли надёжные люди. Этим же вечером Великий прево со своей стражей, освещавшей дорогу факелами, объезжал дозором окрестные леса. Выезжая из замка, он посмотрел на дуб, раскинувший ветви на фоне закатного неба.

– Давненько на тебе никто не болтался! – подумал прево Отшельник. – Не задать ли работу Анрие Кузену и не украсить ли этот дуб новым жёлудем во славу его величества?

Тристан, проверяя вверенные ему угодья, заметил то, что ему не понравилось. Был ли то след человеческой ноги на тропе, содрана ли кора на дереве, появился ли иной незаметный постороннему глазу знак, но Тристан насторожился. Ноздри его жадно раздулись, втягивая воздух, сердце возбуждённо заколотилось. Вернувшись в замок, он совещался о чём-то с командиром отряда шотландцев, а на следующий день отряд шотландской гвардии и стража прево снова прочёсывали лес. Тристан искал причину того, что его насторожило, искал дотошно и неутомимо. В такие дни он пренебрегал сном и пищей. Чужак, посягнувший на запретные земли, мог заранее считать себя обречённым.

========== Глава 11. Схватка с лесными братьями ==========

Двурогий месяц заливал серебристым светом древнюю землю Турени с её холмами, лесами, полями, виноградниками, крестьянскими лачугами, замками, храмами, зубчатыми стенами Тура, мирно катящимися водами Луары. Вид представлялся до того живописен, что любой путник непременно остановился бы, чтоб полюбоваться им. Однако отряду всадников, пробирающемуся в безмолвии по извилистой лесной тропе, не было никакого дела до ландшафта. То был Великий прево со своей стражей. Он выследил чужаков и собирался поймать их в силок. Люди, верно следовавшие за начальником, походили не то на волчью стаю, не то на разбойников, вышедших на большую дорогу. Сходство со злоумышленниками усиливалось за счёт вороватости их движений. Никто не произносил ни слова, только изредка всхрапывали кони.

Ночную тишину нарушил равномерный плеск воды, словно невидимая прачка колотила вальком мокрое бельё. Плюх, плюх, плюх… Отряд остановился.

– Девы-стиральщицы! – не выдержав, зашептал один из всадников и истово перекрестился. – Плохая примета, господин прево! Тот, кто увидит их, не проживёт и месяца.

– Какие девы, Пти-Андре?! – вполголоса рявкнул Тристан, развернувшись к возмутителю спокойствия. – Длинный, как туаз*, а ума с горошину. То выдра ловит рыбу в лесном ручье!

– Девы-стиральщицы полощут покойничьи саваны при лунном свете, – не унимался перепуганный солдат, выделявшийся среди собратьев гренадерским ростом, за который и получил шутливое прозвище. – Я слышал их, когда мальчонкой шёл с матерью поклониться мощам Святого Мартина и ночь застигла нас в пути. Матушка моя скончалась на следующую же неделю.

Кавалькада, растянувшись гуськом по тропе, обеспокоенно топталась на месте. Те, кто ехал в хвосте, не понимали причины задержки. Передние с опаской смотрели на командира, ожидая его действий. Таинственный плеск, подкреплённый рассказом товарища, вызывал недоумение и суеверный страх перед неведомым.

– Godverdomme! ** Пти-Андре, если ты сейчас не захлопнешь свой гнусный рот, я сам снесу тебе башку, клянусь Магометом! – зарычал взбешённый Тристан Отшельник. – Молчите! Чуете, потянуло дымом костра? Мы уже близко, здесь их логово!

Нарушителями, опрометчиво забредшими на королевские угодья, были головорезы, давно промышлявшие грабежами на дорогах и набегами на деревни. Дикие и осторожные, как звери, всё лето они скрывались от преследующих их солдат в глухой чащобе, но холод выгнал их ближе к жилью. Возможно, разбойники скоро ушли бы дальше, не попади ненароком в поле зрения Тристана л’Эрмита. Закон был грубо ими попран, за что им надлежало расплатиться своими жизнями.

Оставив лошадей на попечении коноводов, Великий прево и его стражники подкрались вплотную к лежбищу бродяг, окружая лагерь плотным кольцом. Дозорный, продремавший самый опасный час, вскрикнул, предупреждая своих, и упал, забулькав перерезанным горлом. Тристан оскалился, недовольный помаркой, допущенной подчинёнными. Чуткие бродяги всполошились и ставка на внезапность нападения рухнула. Неужто Пти-Андре оказался прав и дурная примета сработала?

– Взять их! – отрывисто приказал Тристан.

Схватка оказалась короткой и жаркой. Застигнутые врасплох разбойники спросонок бестолково заметались, попадая прямо в руки стражникам. Те же, кто успел схватиться за оружие, оказывали сопротивление в отчаянной попытке вырваться, и даже смогли нанести нападавшим некоторые повреждения.

Один оборванец, укутанный, как гусеница коконом, ворохом разнообразных лохмотьев, дрожащими от ужаса и ненависти руками нацелил самострел на воина, в котором признал предводителя стражников. Стрела пронзительно пропела в воздухе и вонзилась Великому прево в левую руку, как раз пониже наплечника. Стражник, мстя за ранение начальника, ринулся на бродягу, намереваясь зарубить его.

– Не трожь его! Он мой! – упредил Тристан. Его ледяные серые глаза сверкали от ярости.

Он, разгорячённый боем, обратил на торчащую в его плече стрелу внимания не больше, чем на комариный укус. Меч, просвистав, обрушился на обезумевшего разбойника. Обливающееся кровью бездыханное тело упало в тлеющий костёр, взметнув кучу искр. Тристан не давал себе передышки, помня уроки войны: не останавливайся, обороняйся, двигайся быстро, стиснув челюсти от напряжения и боли, не мешкай, иначе погибнешь. Только тогда, когда лесные бродяги, уцелевшие в схватке, были скручены, Великий прево, скрипнув зубами, переломил стрелу, оставив в ране наконечник с куском древка. Обломок он брезгливо отшвырнул в сторону.

Пленники стояли на коленях в колеблющемся свете факелов, устремив взор в землю, избегая смотреть на прохаживающегося перед ними фламандца. Они не молили о пощаде, понимая, что помилования не дождутся и униженные вопли прольются из их уст понапрасну. Великий прево пожинал плоды победы. Он, ощущавший любимые запахи и звуки, считал себя вполне счастливым. Кровь и металл, тяжёлое дыхание и треск смоляных факелов, бряцание оружия и чад прогоревшего костра соединялись в соблазнительный унисон, какой только и может потешить искушённого солдата. Это он, Тристан, а не шотландские гвардейцы, выслужился перед королём, расправившись с лесными братьями. Он, доблестный страж Людовика, вновь устерёг покой хозяина. Великий прево поморщился. Пронзённое стрелой, огнём горящее плечо портило ему упоение триумфом, давало о себе знать всё больше и больше.

– Каковы наши потери, Ле Пикард? – спросил Тристан.

– Один убит, господин прево, – ответил тот, кого назвали Ле Пикард.

– Кто именно?

– Пти-Андре, господин прево! Ему перерезали глотку кинжалом.

– Вздёрнуть их всех во имя короля Людовика, господина нашего! За Пти-Андре! – приказал Тристан, кивком головы указав на трясущихся от страха пленников. – Эй, Анрие Кузен, где дьявол тебя носит?

– Я здесь, монсеньор! – с готовностью отозвался палач, выступив перед грозным начальником. – Вы ранены, господин! – показал он пальцем на обломок стрелы и мокрый от крови рукав.

– Болван! Как будто я сам не знаю, – буркнул Тристан с любезностью раздражённого пса, которому мешают глодать кость. – Одного из этих субчиков прихвати с собой да повесь на дубе возле замка, чтобы другим неповадно было посягать на заповедные леса.

Он склабился, слушая крики и проклятия казнимых. Чёрные тени плясали по разорённой поляне, дёргались в агонии – казалось, демоны справляют здесь свой шабаш.

Завершив страшную работу, отряд тронулся в обратный путь. Анрие Кузен, насвистывая, тащил за собой упирающегося, привязанного за руки к луке седла бродягу. Тристан, как прежде, ехал впереди. Раненая рука неподвижно висела вдоль тела. Подчинённым думалось, что начальник их не чувствует ни боли, ни усталости, настолько невозмутимо было его побледневшее лицо. Но учащённое дыхание и крупные капли пота на лбу красноречивей всяких слов говорили о его состоянии. Тристана одолевала непрошенная слабость, голова кружилась, хотелось лечь, но он, упрямо превозмогая недомогание, держался во главе отряда. Вернувшись в Плесси-ле-Тур, Великий прево приказал страже разбудить Жака Куактье, которому велел заняться раной и увечьями своих людей.

– Только попробуй, мерзавец, приложить жареную мышь! – злобно проворчал он сквозь зубы, сдаваясь на милость эскулапа.

Тристану вспомнился далёкий уже вечер, когда Людовик, скрыв одеяние под длинным, до пят, серым балахоном, а лицо под низко надвинутым капюшоном, приказал ему и Куактье сделать то же самое. Они отправились в монастырь при соборе Парижской Богоматери для встречи с отцом Клодом Фролло, чья слава учёного и лекаря достигла ушей короля. Государь повелел Тристану остаться у дверей, а сам с Куактье вошёл в келью. От скуки Великий прево слушал доносящиеся в коридор голоса, особенно хорошо различимые, когда собеседники, волнуясь, повышали тон. Тогда-то и запомнились ему разглагольствования придворного медика о лечении огнестрельных ран. Тристан на собственном опыте имел возможность убедиться, что ни мыши, ни кипящее масло не исцеляют ран – ни огнестрельных, ни от стрелы или клинка, словом – никаких. Однако сейчас ему ничего не оставалось делать, кроме как прибегнуть к помощи ненавистного Куактье. И он, кусая губы, чтобы ненароком не вскрикнуть, стоически терпел, пока лекарь, разрезав рукав, вытаскивал застрявший наконечник, отворяя запертую им кровь, прижигал и промывал рану. Выпив по настоянию Куактье красного вина, Тристан с помощью слуг избавился от доспехов и одеяния и, оставшись в одиночестве, позволил себе лечь. Он мгновенно провалился в чёрную яму без сновидений. Он подрагивал от озноба и жалобно стонал во сне, но уже этой его слабости никто не видел.

* Туаз – французская единица длины, приблизительно 1,9 м. Длинный, как туаз – о человеке высокого роста.

** Godverdomme! – Твою мать! (флам.)

========== Глава 12. Старуха Сибиль ==========

Великий прево пребывал не в духе даже по меркам своего обычного настроения, проклиная и чересчур меткого разбойника, и Куактье, чьи медицинские познания подвергал сильным сомнениям. Рана гноилась, рука отекла и плохо сгибалась, не спадал жар, мучила тошнота. Ругательства, пущенные вдогонку лесному стрелку, не могли достичь ушей того, чья душа отлетела от тела, но брань в адрес живого Куактье последнему весьма досаждала. Надо отдать справедливость королевскому лекарю, он делал всё от себя зависящее, но он был человеком своего времени, стеснённым в выборе лекарственных средств, а пациент его слишком упрям и неблагодарен. В конце концов Тристану надоело бездействие и он испросил у короля позволения наведаться в Тур. Людовик, помня прежнее обещание и желая наградить услужившего ему куманька, отпустил его к вящей радости мэтра Куактье. Впрочем, сей эскулап, без излишней скромности, полагал, что самое позднее на следующий день Тристан вернётся под его наблюдение, поскольку во всей Турени не сыщет лекаря искуснее.

Эсмеральда безмерно поразилась, когда королевский кум явился к ней с рукой на перевязи. По природе своей отзывчивая к чужим страданиям, она особо трепетно относилась ко всякого рода ранениям после происшествия с Фебом в каморке у Фалурдель. В глазах цыганки Тристан Отшельник был злобным зверем, но и зверь у добросердечного человека вызывает сочувствие, которого подчас не заслуживает. Жалость, возникшая в душе девушки при виде пострадавшего, перевесила даже страх.

– Что с вами произошло, мессир? – спросила она.

– Зацепило стрелой во время схватки с разбойниками, – небрежно ответил Великий прево, польщённый, однако, проявленным к нему вниманием. – Мэтр Куактье подлатал меня, да несколько неудачно. Авось вдали от этого напыщенного павлина рана скорее заживёт. Пустяковая царапина, право, не стоящая беспокойства!

– Хорошенькие пустяки! – заметила цыганка.

– Одной отметиной больше на моей исполосованной шкуре. По правде сказать, – он повёл здоровым плечом и покосился на девушку, – рука ещё ноет и плохо двигается, да лихорадка, будь она неладна, никак не пройдёт. Но я уже просто не мог видеть, как Куактье набивает себе цену в глазах его величества, и предпочёл сбежать.

Эсмеральда, изумлённая столь безответственным отношением к собственному здоровью, с укоризной воскликнула и принялась отчитывать Великого прево, словно перед ней стоял мальчишка, а не свирепейший из мужчин Франции. Ласточка, пикируя, нападала на ястреба, испытывая его терпение. Ястреб робел перед смелой пичужкой, выкликающей гневно и звонко:

– О, как легкомысленно! Вы готовы ходить с незалеченной раной, лишиться руки, а то и умереть, лишь бы не дать сопернику возможности выслужиться перед королём! Что же ужасного в том, если мэтр Куактье, о котором вы всегда отзываетесь с такой неприязнью, окажет вам помощь? Ведь вы, отказавшись от лекаря, делаете хуже себе, а не ему!

В её взгляде, обращённом к нему, Тристан прочёл сострадание. Это поразило его в самое сердце. До сих пор никто не жалел его, за исключением короля, или, может быть, матери в далёком полузабытом детстве. Тристан не привык к жалости, считая её уделом слабых. Но та, которой он причинил столько страданий, искренне беспокоилась о нём, вновь выказав способность забывать дурное. Очередной пример милосердия по отношению к врагу тронул его, отозвавшись приливом нежности, какие только одна Эсмеральда умела вызывать в нём.

Цыганка представила на месте королевского кума капитана де Шатопер. С какой самоотверженностью она выхаживала бы его, дежуря у его ложа дни и ночи напролёт! Она бы меняла ему повязки, подавала лекарство, исполняла мельчайшие просьбы. Но Феб пребывал далеко и не нуждался в её помощи. Да и Эсмеральда смыслила во врачевании ещё меньше, чем Куактье.

– Если бы я умела распознавать целебные травы! – горячо воскликнула цыганка. – Я бы тогда залечила вашу рану! Но, увы, эти знания от меня сокрыты. Да и какие травы в преддверии зимы?

Давно, когда Эсмеральда была совсем ребёнком, с её табором путешествовала старуха-знахарка. Никто не знал, сколько ей лет, никто не помнил её молодой, словно она жила от сотворения мира. Эсмеральда застала её совсем дряхлой, беззубой, почти слепой и с трудом передвигавшейся, но всё же не бросающей своего дела. Она собирала растения, из которых готовила всяческие снадобья, лечила собратьев, и многих, казавшихся безнадёжными, поставила на ноги. Старуха помогала только своим и никому не выдавала тайн врачевания. Когда она умерла, табор будто осиротел, оставшись без защиты.

Цыганка, воскресив в памяти воспоминания, решила попытать удачу.

– Вам всё ведомо, мессир Тристан. Скажите, нет ли в городе или в его окрестностях женщины, занимающейся лечением травами?

Королевский кум, действительно знавший всё обо всех, ответил с долей пренебрежения:

– Как же нет! Старая карга Сибиль славится тем, что собирает листья да коренья и варит из них зелья. Чудо, как она до сих пор не попалась в когти духовному суду, либо моим молодчикам в лесу! – Тристан хищно раздул ноздри, словно тигр, учуявший кровь. – Придёт час, когда ведьму вознесут на пеньковой верёвке на пару туазов от земли!

Эсмеральда, заслышав такие речи, приуныла. Дело оборачивалось величайшими трудностями, но всё-таки цыганка не отступила.

– Пусть ваши люди проводят меня к ней, мессир! – попросила она, набравшись мужества.

– На что тебе? Хочешь купить у неё сушёных трав на лекарство?

– Да, мессир! О, прошу вас, позвольте мне! Я куплю у неё лекарство, либо уговорю прийти и помочь вам.

Тристан л’Эрмит расхохотался и смеялся до тех пор, пока в боку не закололо.

– Башка Христова! Что же, сходи, увидишь сама, как эта ведьма даст тебе от ворот поворот, едва услышит, для кого ты просишь снадобья, – напутствовал он, скаля зубы. – А если она тебе и уступит, то я всё равно не стану пить её зелья, ибо не уверен, что она не подсунет тебе яд.

От такой отповеди у кого угодно пропало бы желание действовать, но не у Эсмеральды. Уж очень ей захотелось увидеть таинственную Сибиль и, коль скоро властелин расщедрился, воспользоваться возможностью вырваться из заточения. Не теряя драгоценного времени, она собралась на прогулку. Слуга, выполняя приказ Тристана, сопроводил её до лачуги на одной из окраинных улочек Тура, узкой, грязной, стиснутой с обеих сторон домами. Судя по всему, посетители Сибиль не очень-то баловали врачевательницу щедрыми подношениями. Единственным украшением жилища знахарки служил позеленевший от времени дверной молоток в виде головы льва, державшего в пасти кольцо. Поколебавшись, Эсмеральда постучала.

Она, впечатлённая неприглядным видом жилища, ожидала увидеть в качестве его хозяйки согбенную, длинноносую старуху с торчащим из-под губы жёлтым клыком. Её ожидания оправдались лишь отчасти. Знахарка Сибиль в действительности оказалась старухой с лицом, изборождённым сетью морщин, но с прямой спиной и поблекшими усталыми глазами. Она живо напомнила цыганке мать, затворницу Гудулу. Сходство усиливалось за счёт худобы знахарки, подчёркиваемой линялым, с чужого плеча платьем, не скрывавшим выпирающих ключиц и острых плеч.

– Зачем пожаловала, красавица? – спросила Сибиль, сурово взирая на посетительницу из-под насупленных бровей. – Если ищешь снадобья, чтобы избавиться от бремени, или яд, или приворотный напиток, то ступай, откуда пришла.

– Нет, нет, госпожа Сибиль! – поспешно ответила Эсмеральда, опасаясь, как бы старуха, приняв её за знатную даму с чёрными помыслами, не захлопнула перед ней дверь. – Я пришла, чтобы просить у вас помощи для раненого.

– Это другое дело, – смягчилась знахарка и посторонилась. – Пройди в дом, а твой спутник пусть подождёт на улице.

Внутри лачуга оказалась такой же убогой, как и снаружи. Колченогий стол, табурет, лавка вдоль окна, сундук, служивший также и постелью – вот и вся мебель. Всё остальное пространство от пола до потолка занимали полки с посудой и всяческими склянками и мешочками, а также развешанные по стенам пучки трав, источающие терпкий аромат. Пахло пылью, дымом из очага и горячей похлёбкой. Сибиль, пододвинув табурет, предложила Эсмеральде сесть.

– Ты уж прости, красавица, за нелюбезный приём, – бормотала она, снимая с огня котелок с варевом. – Случается, наведываются ко мне девицы за такими делами, а я греха на душу не беру и упреждаю сразу. Где же твой раненый? Куда нам идти?

– На улицу Брисонне.

– Гм… Брисонне. Далеконько. Моя похлёбка совсем остынет. Расскажи-ка мне, что стряслось?

– Господину Тристану л’Эрмиту пробило стрелой руку несколько дней тому назад. Прошу, помогите ему, или дайте мне снадобья. Я заплачу, сколько потребуется, – как на духу выговорила Эсмеральда.

Имя Великого прево, имя, на которое откликалось эхо, возымело совсем не тот эффект, на который уповала просительница. Сибиль дёрнулась, как ужаленная. Взор её загорелся ненавистью, какую никак нельзя было предполагать в столь немощном теле. Старуха зашипела, вытянув тощую шею, сделавшись похожей на рассерженную гусыню:

– Тристану л’Эрмиту?! Да ты, девонька, либо ума лишилась, либо потешаешься надо мной! Помогать живодёру, дьяволу л’Эрмиту, который ходит по лесам, собирая кровавую жатву?! Я знаю, о, я знаю, кто ранил его! Одна из его жертв, сомнений нет! Кто он тебе, что ты просишь за него?

Эсмеральда испуганно съёжилась, в любой миг ожидая нападения. Вот сейчас взбешённая старуха накинется на неё, вопьётся, точно бешеная кошка, расцарапает лицо ногтями! Сибиль, потрясая руками-жердями, перекрыла ей путь к отступлению. Эсмеральде ничего иного не оставалось, кроме как, положившись на волю Всевышнего, рассказать чистую правду.

– Он спас мне жизнь, госпожа Сибиль. Меня хотели казнить за преступление, которого я не совершала. Господин Тристан спас меня, укрыл в своём доме. Не скрою, я боюсь его, но я в долгу перед ним и не могу видеть, как он страдает.

– Ты мне лжёшь, девица! Не бывало такого, чтобы прево Тристан над кем-нибудь сжалился!

– Я сказала вам истинную правду, клянусь Святым Мартином Турским! Меня собирались повесить, сам Тристан командовал палачу, верёвка обвила мою шею, смерть дышала мне в затылок. Я не знаю, какая благодать снизошла на него, но он пощадил меня и с той поры я живу в его доме. Пусть небесный огонь испепелит меня, если я солгала хоть словом.

– Уж больно ты горячо клянёшься! – проворчала Сибиль, но без прежней ярости.

– Правду говорить не страшно. Я хочу отплатить добром за добро, только и всего. Если я нежеланный гость, я сейчас же уйду. Мне жаль, что я вас побеспокоила.

Эсмеральда поднялась с намерением как можно скорее выскользнуть за дверь, но знахарка остановила её.

– Погоди-ка. Не ведаю, Господь или дьявол направил тебя ко мне, но будь по-твоему. Такой рассказ, девица, достоин награды. Я не пойду с тобой, но дам всё, что ты просишь.

Старуха, бормоча под нос, принялась перебирать травы. Эсмеральда сидела ни жива, ни мертва.

– Скажи-ка, девица, а не боишься ли ты, что я вместо целебных трав дам тебе ядовитые, чтобы твоими руками убить этого гнусного человека? – спросила вдруг Сибиль, сверля цыганку испытующим взглядом.