Текст книги "Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)"

Автор книги: A-Neo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Какого дьявола ты, скотина, мешаешь гулять честным бродягам? – зарычал казначей царства тюнов, сделав страшные глаза. – Разве ты не видишь, что сам король здесь?

– У меня… У меня есть известие для короля! – прохрипел полузадушенный нарушитель, тщетно вырываясь из хватки Гильбэ.

– Неужто прево с отрядом солдат идёт на нас с облавой? – предположил кто-то из посетителей.

Вопрос этот встречен был взрывом громового смеха. В самом деле, облава Двора чудес представлялась совершенно бесполезной затеей, что понимал и прево Пуатье. Внезапность нападения полностью исключалась: у арготинцев по всему городу водились соглядатаи, способные вовремя предупредить об опасности, кроме того, в нищенских кварталах имелось и оружие. Подоспевших солдат встретили бы баррикады из спешно разобранных лачуг, град камней, огонь из самострелов и пищалей. Двор чудес мог держать оборону, отстаивая извечные бродяжьи вольности, он прекратил бы, в конечном итоге, своё существование, но слишком дорогою ценой.

Бродяги хохотали, визжали, хрюкали, точно сытые поросята. Слишком уж напряжена атмосфера в королевстве тюнов! Так замирает всё перед грозой, когда темнеет небо, когда в воздухе повисает зловещая тишина, перемежаемая приближающимися раскатами грома. Почему бы не встряхнуть натянутые нервы, не потешить себя весельем? Один только Себастьян Монгрен развалился на стуле, да угрюмо потягивал вино. Внезапно он схватил недопитый кувшин и со всей силы, накопленной за три десятка лет привольной жизни, грохнул об пол. Посуда раскололась на мелкие черепки, вино растеклось багровой лужей. Приближённые короля Арго мгновенно умолкли, вопросительно глядя на сердитого господина. Единственный глаз Себастьяна пылал бешенством под нахмуренной бровью.

– Довольно драть глотки! – провозгласил владыка нищих, поднимаясь во весь рост. – Пусти-ка этого бездельника, Гильбэ, пусть он скажет мне, с чем явился, и, если его весть придётся не по нраву, я сам вспорю ему брюхо, как тому цыгану. У меня сегодня дурное настроение!

Бедолага, успевший понять, что инициатива наказуема и никаких милостей за сообщение об Эсмеральде ему не видать, весь дрожа, приблизился к королю. Он просипел едва различимо, с трудом ворочая языком:

– Я знаю, где прячется та цыганская краля с козой!

* Чури – цыганский нож с изогнутым лезвием. Каждый цыган должен был сам изготовить себе чури, чтобы никогда с ним не расставаться.

========== Глава 26. Осада ==========

Вечерняя заря, багрянцем заливая небо, плавя отблесками соборные витражи в свинцовых переплётах, цепляясь за шпили и башни, опускалась на Пуатье. Город церквей постепенно угоманивался, переходя от насущных трудов к заслуженному отдыху. Затихала суета и в гостинице под названием «Храбрая лисица». В комнате со светлыми, побеленными известью стенами, сгущались сумерки. Мэтр Фурнье, самолично поднявшись на второй этаж, зажёг свечи и прикрыл ставни. Необычные постояльцы, занятые друг другом, почти не обратили на него внимания, что, впрочем, нимало не обидело почтенного трактирщика. Его ли дело, о чём беседуют бывший прево и цыганка? Мэтр Фурнье, получив от Тристана наказ разбудить его завтра пораньше, удалился, стараясь ступать как можно тише. Королевский кум сидел, облокотившись на изголовье кровати, глядя сверху вниз на укутавшуюся в покрывало Эсмеральду. Побледневшее лицо девушки в обрамлении спутавшихся прядей волос резким пятном выделялось на крашеной кармином подушке.

– Видишь ли, я всё же хочу сделать то, ради чего приехал в Пуатье. Возможно, тебе покажется забавным, что дьявол л’Эрмит, прево-вешатель собрался к священнику, – Тристан привычно осклабился, показав зубы, но на сей раз его улыбка получилась вымученной, жалкой. – С той поры, как я повстречал калабрийского старца, меня словно тянет к ним, а о проповедях брата Фрадэна из Нотр-Дам-ля-Гранд говорят далеко за пределами Пуатье. Я хочу послушать его. Мне так спокойнее.

Эсмеральда вскинула на него удивлённый взор, чёрные ресницы распахнулись подобно взмаху крыльев бабочки-траурницы. Никогда прежде её суровый господин не говорил с ней ни о чём подобном. Он, заточавший в клетки служителей церкви, нынче стремится слушать их речи? Он, смелейший из смелых, робеет перед неведомым, совсем как она? Цыганка поняла, что гложет её сурового друга, зачем ему успокаивать себя проповедями священника.

– Вы чего-то боитесь, мессир? Вы, храбрейший из мужчин Франции? – воскликнула Эсмеральда, приподнявшись на разворошённой постели. – Это я, жалкая бродяжка, живу отныне в постоянном страхе, пугаюсь и грома небесного, и людей, я не могу вернуться к прошлому – оно отвергло меня. Могла ли я подумать, что и вас пугает прошлая жизнь?

Тристан тяжело вздохнул. По его лицу, жестокостью черт нагонявшему на жертв смертельную тоску, пробежала судорога, крепко сжатые зубы скрипнули. Девушка неотрывно смотрела на него, следила за его движениями. Тристан поднялся, нависая над ней, и угловатая тень его качнулась на стене.

– Пугает, но иначе, нежели тебя. До встречи с тобой я готов был держать ответ хоть перед самим Господом Богом, я мчался по жизни сквозь пламя и дым как ошалевший нетопырь. Я творил страшные вещи, Эсмеральда, и не сожалел ни о чём. В ту ночь на Гревской площади я словно прозрел и ужаснулся. Но я продолжал служить своему господину, поскольку долг превыше всего. Лишь старец Франциск знал, что во мне не стало прежнего радения. Отныне службе прево пришёл конец и теперь Ансело де Везюр, мой преемник, водит по лесам моих людей, – Тристан покачал головой и добавил задумчиво. – А, может статься, Карл Восьмой не столь мнителен, как отец, и не гоняет стражу с дозором по окрестностям денно и нощно. И, кроме того, я…

Королевский кум осёкся, судорожно сглотнул. Он присел на кровать, жалобно скрипнувшую под тяжестью его приземистого тела, опустил дрогнувшую руку на девичье плечо. Эсмеральда сжалась, словно бы эта загрубевшая мужская ладонь давила, прижимала её к постели. Но почему-то ей в то же время не хотелось, чтобы Тристан убрал руку.

– Само небо посылает мне тебя, – продолжал он, и глаза его засветились лаской, какую ещё никто никогда не видел у этого прокалённого битвами человека. – С тобой я чувствую, что не такой уж и пропащий. Знаешь, твоя ладанка всё ещё со мной!

Тристан потянулся к ней, коснулся губ поцелуем – не требовательным и жадным, как раньше, а быстрым, почти невесомым, и лёг с нею рядом.

Исполненный переживаниями день весь источился, завершившись сигналом к тушению огней. Пуатье погрузился во мрак, кое-где разгоняемый чадом факелов, и безмятежно задремал в речном полукольце. Цыганка, побывавшая накануне на краю бездны, гонимая и преследуемая, получила передышку. Она поела, отогрелась и восстановила силы в этот долгий день. Рой противоречивых чувств овладел её мятущимся сознанием. Сердце, обвитое тоской, как обручем, мерно считало удары. Эсмеральда представила себе волчицу, припавшую в логове к боку матёрого волка. Зелёными огнями светятся в минуты нежности волчьи глаза. Она волчица и она вернулась к тому, с кем её соединило провидение раз и навсегда, презрев два брака с разбитой кружкой и капитана с именем бога солнца. Завтра она уйдёт через ворота Понт-Жубер, но уйдёт не одна. Так тому и быть. Она скажет ему не сейчас, завтра. Тяжёлая горячая рука по-прежнему лежала на её плече, но в этом жесте не было и признака властности – так удерживают тех, кого не хотят потерять.

Они не знали, сколько времени провели, замерев так, при оплывших свечах. Не ведали они также, что совершили ошибку, не уйдя из Пуатье сегодня, и что группа бродяг во главе с королём Тюнов, подогрев решимость дрянным пойлом из «Кабаньей головы», вместо возвращения во Двор чудес шла по направлению к Гран Рю, минуя цепи и отряды ночного дозора. Возбуждённо переговариваясь, издавая ощутимый запах винных паров, вооружившись ножами, толпа оборванцев приближалась к заветной цели, предвкушая развлечение. Себастьян Монгрен, сжав увесистые кулаки, мерил мостовую широкими шагами. Глаз его мерцал истинным пламенем ада. Внутри всё кипело. Распалённое воображение рисовало образ цыганской прелестницы, испуганной, покорной, отданной на его милость. Себастьяну мнилось, будто Эсмеральда сама подавала ему ложные надежды, чтобы после обмануть – каждый поступок цыганки, каждое её слово он истолковывал превратно, в собственную пользу. И, чем больше он убеждал сам себя в нарочитом расположении девушки, сменившимся пренебрежением, тем сильнее возрастала жажда отмщения. Цыганку следовало покарать, уничтожить её дерзкую красоту, втоптать её гордость в дорожную пыль. Он, Себастьян Монгрен, вволю натешится с вероломной девкой, а после уж никто и следов её не сыщет.

– Поганая потаскуха! – сплюнул Себастьян, вспомнив, как бродяга-соглядатай, бродяга-доносчик, желая выслужиться, жарко шептал ему на ухо в трактире.

– Девка-цыганка пристала к какому-то барышнику. А корчила из себя эдакую недотрогу! Он прокатил её в седле до гостиницы «Храбрая лисица», которую держит тот недотёпа Фурнье. Они сейчас там!

Наконец зловещая толпа достигла гостиницы. Крепкие двери сего обстоятельного заведения давно были заперты изнутри на засов, а сам хозяин, напялив на голову колпак и задув светильник, мирно похрапывал рядом с супругой. Себастьян постучал. В ответ во внутреннем дворике залился сердитым лаем пёс. Заблеяла встревоженная козочка. Этот звук вдохновил владыку арготинцев и он с удвоенной силой загрохотал кулаками по двери. Мэтр Фурнье, выдернутый из царства грёз, подскочил на постели. Озираясь спросонья, он никак не мог сообразить, где находится, и какой демон столь беспощадно колотит по дверям, угрожая поднять на ноги весь квартал.

– Открывай, холера тебя побери, не то мы спалим твою вонючую харчевню! – донеслось с улицы.

Так ещё никто и никогда не оскорблял «Храбрую лисицу». Возмущённый мэтр, невзирая на протест перепуганной жены, потешный в своём ночном колпаке, распахнул ставни и грозно выкрикнул во враждебно ощетинившуюся темноту:

– Что вам здесь нужно, негодяи? Убирайтесь восвояси, не то позову стражников и уж они намнут вам бока!

– От тебя ничего, чтоб тебе повеситься на кишках твоей матери! – отозвалась тьма, заулюлюкав на разные голоса. – Но у тебя прячется цыганская девчонка. Отдай её нам и мы уйдём с миром, а нет – так выбьем двери и подожжём твой дом.

В подтверждение прозвучавших угроз у самого порога кремень защёлкал о кресало. Родилась искра, высеченная неверной рукой, и мрак ожил, осветив копошащиеся силуэты оборванцев. Трактирщик в полной мере осознал, что дело затевается нешуточное, и его воинственность испарилась. Подвывая и всхлипывая, мадам Фурнье вцепилась в руку мужа, оттаскивая его от окна.

– Не открывай им, ради святой Радегунды! Они же убьют нас, они зарежут нас всех! – причитала она.

– Если не открыть, они нас перебьют уж наверное! – огрызнулся супруг. – Хоть бы кто из соседей догадался бежать к Понт-Жубер, поднять на ноги караульных!

Чаяния мэтра Фурнье были напрасны: обитатели соседних домов, впечатлённые дерзостью разбойников, не спешили на выручку, хоть и осознавали, что от пожара в гостинице займутся и их жилища. Им требовался некий толчок, пример храбрости, чтобы преодолеть оцепенение.

– О, что мне делать? – стенал мэтр, заламывая руки. – Они требуют девчонку! Пречистая Дева, спаси и сохрани нас!

Совесть его возмущалась против требования отдать беззащитную девушку на растерзание своре разбойников. Однако не мог он и лишиться крова, ремесла, а то и головы из-за уличной бродяжки, имени которой даже не знал. Мэтр Фурнье был поставлен перед жесточайшим выбором. Решившись вновь выглянуть в окно, он обнаружил дрожащий язык пламени в опасной близости от деревянной двери.

– Так ты откроешь нам? – издевательским тоном спросил одноглазый бродяга, державший факел. Остальные засмеялись. Трактирщик сдался.

– Я открою. Не поджигайте.

Эсмеральда не спала, когда бродяги принялись барабанить в дверь, она слышала их требования и узнала голос короля Арго. Испустив крик, полный отчаяния и ярости, цыганка рванулась, готовая бежать, мстить, но Тристан удержал её, железной рукой придавил к постели. Эсмеральда забилась, вырываясь.

– Это он, тот, кто убил Ферка! – хрипела она, не узнавая собственного голоса. – Пустите, это моё с ним дело!

Она сама воздаст убийце по заслугам, пусть её и ждёт после мучительная смерть. Добрые люди, давшие ей кров и пищу, не должны пострадать.

– Сиди здесь! – отрывисто приказал Тристан, вздёрнув губу. Цыганка почувствовала, как напряглись его мускулы. Она обмякла, прекратив сопротивляться, и тогда он выпустил её.

Пока трактирщик вёл переговоры с осаждающими и искал пути спасения, Тристан, чертыхаясь сквозь зубы, торопливо одевался, натягивал сапоги.

– Дай мне твой кинжал! – сказал он Эсмеральде.

На ватных ногах мэтр Фурнье тащился по коридору, чтобы предупредить постояльцев и, если возможно, держать военный совет. Тристан сам вышел ему навстречу. Трактирщик несколько воспрянул духом, приметив кинжал на его поясе.

– Господин… – задыхался мэтр Фурнье. Горячий воск со свечи капал ему на пальцы, но бедолага не замечал этого. – Господин Тристан! Что делать? Они хотят забрать девушку, иначе…

– Разве у вас не найдётся несколько крепких молодчиков? – прервал его суровый Тристан.

– О я несчастный! – взвыл трактирщик. – Да мои слуги трусливее кроликов. Сами видите, они спрятались и носа не высунут! Кто нам поможет? Сейчас им надоест ждать, они выломают дверь! А! Слышите? Вот опять!

Действительно, бродягам наскучило караулить затаившуюся гостиницу, чьё молчание нарушал лишь истошный собачий лай. Они давали понять, что всё ещё здесь, что никуда не ушли, ожидают требуемого и терпение их на исходе.

– На помощь! – воззвал мэтр, до предела выпучив глаза. Тристан схватил его за ворот и встряхнул так, что зубы честного трактирщика лязгнули уже не от страха, а от колебаний, приданных его бренному телу.

– Je moet je bek houden*! – прорычал бывший прево, от ярости перейдя на родной язык. И тут же перевёл. – Молчи! Я сам с ними потолкую.

* Заткнись! (флам.)

========== Глава 27. Долг возвращён и оплачен ==========

Трактирщик, донельзя обрадованный поддержкой, предоставил полнейшую свободу действий своему суровому постояльцу. За крепкой спиной мессира л’Эрмита он ощущал себя уже вполне защищённым, пусть даже опасность поджога ничуть не миновала, а защитнику предстояло в одиночку выступить против сборища захмелевших разбойников. Мэтр Фурнье, рискуя свернуть себе шею, скатился по лестнице впереди Тристана, они вдвоём прошли через залу, где ещё тлели угли в большом камине. За входной дверью слышались возня, свист, хохот, глумливые замечания, перемежаемые бранью. Нападавшие ждали, готовые ворваться, для устрашения перечисляя то, что они сделают с хозяином, а также с его чадами и домочадцами в случае сопротивления.

– Ни к чему дольше распалять этих проходимцев, – резонно заметил Тристан. – Спрячься, коли боишься, – обернулся он к робкому спутнику, – сейчас я отворю им, ибо такие ребята скорее понимают, если беседовать с ними не через дверь, а с глазу на глаз.

Спокойная уверенность, звучавшая в его голосе, непринуждённость его позы вселяли веру в победу. Тристан усмирил поднявшуюся в нём ярость: гнев плохой союзник в бою, тогда как ясная голова даёт преимущество.

– Помогай нам, святой Аманд*! – вполголоса произнёс трактирщик, размашисто перекрестился, поставил свечу на стол и по знаку Тристана удалился в кухню, где обнаружил забившуюся в угол девочку-судомойку. Вся остальная челядь, как и предполагал хозяин, благоразумно скрылась кто куда, замерев в неприметных тайниках. Малодушие, впрочем, совершенно простительное: кому охота связываться с пьяными злодеями да оборонять от них чужое добро!

– Хозяин… – пролепетала перепуганная служанка, скорчившись в своём ненадёжном убежище. Худенькое тело её содрогалось так, будто его колотила лихорадка. Бедняжка справедливо полагала, что бандиты, вторгнувшись внутрь, не удовольствуются одною только цыганкой.

– Это ты, Луиза? – прошептал мэтр Фурнье. – Сиди тут тихо, покуда мессир Тристан беседует с этими проходимцами!

Совет был совершенно лишним. Несчастная Луиза и без того не собиралась издавать какие-либо звуки, чтобы тем выдать недругам своё присутствие. Днём она мельком видела мессира Тристана и помнила, насколько силён и крепок их странный постоялец, покровительствовавший цыганке. Но разве он один сможет противостоять целой банде?

Что касается мессира л’Эрмита, то он, согласившись с тем, что покровительство святого Аманда сейчас как нельзя более кстати, отодвинул тяжёлый засов и рывком распахнул дверь. Его взору предстала группа оборванцев, успевших запалить ещё несколько факелов, освещавших их мрачные лица, ощеренные рты, в которых недоставало зубов, их сильные тела, прикрытые одеждой, сменившей, по всей видимости, не одного владельца, и изрядно износившейся как от этих непрестанных перемен, так и от небрежного обращения. Осаждавшие дружно отпрянули, их вопли перешли в глухое урчание: они ожидали увидеть трясущегося перед ними трактирщика, державшего за руку девушку, выдаваемую на расправу, но никак не мужчину, в котором разве что слепец не разглядел бы военной выправки. Тристан молча смотрел на опешивших бродяг, скрестив на груди руки.

– Ну, – грозно вымолвил он, нахмурив брови, – какого чёрта вы нарушаете покой мирных горожан? Кто дал вам право жечь факелы, когда с Мальбергиона давно протрубили к тушению огней?

Речь, произнесённая человеком, явно привыкшим командовать, произвела впечатление. Бродяги почуяли силу, голос Тристана пробудил в них извечное, заложенное в плоти и костях смирение плебея перед сеньором. Не будь с ними самого короля, не будь они пьяны до безумной дерзости, арготинцы сочли бы за лучшее ретироваться. Но Себастьян Монгрен одним лишь присутствием сдерживал порывы к бегству, горячил их взбурлившую кровь. Смелости ему было не занимать, к тому же он не желал ударить в грязь лицом. Себастьян с видом герольда выступил вперёд, далеко отставив ногу. Башмаки его попирали брусчатку. Повязка на глазу придавала ему лихой вид. Он был королём, и у него имелась свита. Недоставало сейчас лишь знамени, которым обычно служил воздетый на вилы окровавленный кусок падали.

– Право вольного братства, – нагло ухмыльнулся он, – которое плевать хотело на ваши права и ваши законы!

– Вы не во Дворе чудес! – холодно отвечал Тристан л’Эрмит. Стоя на пороге, он на полголовы возвышался над кишащей перед ним толпой. Он занимал приблизительно такую же позицию, что и сыны Греции в Фермопильском сражении, и невозмутимо взирал на хорохорившегося одноглазого врага, в котором распознал вожака.

– Я лишь хочу забрать то, что мне принадлежит, – прорычал король Арго, подняв повыше факел, чтобы осветить лицо противника. – Ба! – присвистнул он. – Этот остолоп дал маху: ты не похож на барышника. Такая рожа пристала, скорее, мяснику.

Осаждающие загоготали, пихая друг дружку локтями под рёбра. Шутка главаря показалась им весьма остроумной. Скромная одежда Тристана сбила их с толку. Не было на нём ни блестящей парадной формы, ни котдарма с геральдической лилией, ни ливреи с гербом в виде головы оленя – ничего, что изобличало знатного вельможу и могло сообщить бродягам имя человека, которого совсем недавно их собратья страшились пуще огня.

– Однако, глаз твой намётан и ты почти угадал род моих занятий, – осклабился Тристан, по-прежнему стоя в дверном проёме, непоколебимый, как скала. – А теперь проваливай. Я не хочу проливать кровь. Девушка тебе не принадлежит, она здесь под моей защитой.

– Чума тебя забери! Недавно мы выпотрошили нахала, посмевшего сказать то же самое! – не унимался король Арго. Его свора, издавая одобряющее гудение, смыкала ряды за спиной вожака. Эсмеральда, выскользнув из кровати, прильнула к окну, выходившему на улицу, и следила за происходящим сквозь щель между ставен. Так же сделали жители ближайших домов. Цыганке мало что удавалось разглядеть, но она, помня наказ Тристана, поборола любопытство, опасаясь обнаружить своё укрытие. Она не знала, что не впервые мужчина в одиночку сражается против целого войска, защищая её жизнь, но в душе её, помимо непреодолимой неприязни к вольному братству Арго, возрастало восхищение смельчаком. Девушка волновалась, преодолевая искушение сорваться вниз, к нему.

– Со мной вам едва ли удастся провернуть подобный номер, – спокойно парировал Тристан, не отступив ни на дюйм, не дрогнув ни одним мускулом. Его сердце не стало биться чаще, разум не зашёлся от возмущения: Тристан слишком много испытал на своём веку, чтобы поддаться глумливым выпадам мазуриков в кисло пахнущих отрепьях. Зато его соперники теряли самообладание.

– Кто ты такой, что смеешь перечить нам?! – в бешенстве прорычал один из бандитов, встав рядом с кривым Себастьяном. – Откуда ты взялся?

– Могу сказать, что я прибыл сюда из Турени, если это удовлетворит твоё любопытство, – пожал плечами Тристан. – О моём имени спроси лучше у камней с мостовой Гревской площади или у деревьев в лесу Монришар.

– А по говору ты не походишь на туранжо**, – усомнился арготинец, не понимая обращённых к нему зловещих намёков.

– Как и ты не походишь на сметливого, – едва заметно ухмыльнулся Тристан. – Поди вон. Я всё сказал.

Факелы потрескивали, чадили, качаясь в державших их руках. Тристан смотрел. Его неколебимость в отстаивании своих позиций пугала и настораживала бродяг. Они всё не решались атаковать, понапрасну расточая воинственный пыл.

– Довольно точить лясы! – прохрипел король Арго, стремясь разогнать наваждение. – Отдай нам девчонку-цыганку! Будь уверен, наши плуги глубоко вспашут это поле, и я стану первым, а после можешь забрать то, что останется.

Только тогда верхняя губа Тристана на миг вздёрнулась, обнажив ряд зубов. Тот, кто водил близкое знакомство с Великим прево в былые времена, хорошо знал и этот, привычный ему, смахивающий на звериный, жест. Себастьян взмахнул факелом, норовя ткнуть им в лицо противнику, но тот быстрым и неожиданно сильным ударом по руке выбил оружие. Факел упал на мостовую и, зашипев, погас. Король Арго охнул от неожиданности.

– Ты ошибаешься, – ответил ему Тристан. – Это я верну твоим прихвостням то, что останется после того, как я хорошенько потружусь над тобой. Господь свидетель, я не собирался проливать кровь, но мне придётся вразумить тебя кулаками, раз ты не понимаешь слов.

– Рога сатаны! – взревел оскорблённый Себастьян. Плотину, сдерживавшую поток сквернословия, окончательно прорвало. – Я вышибу из тебя спесь, клянусь преисподней! Я вобью эти слова обратно тебе в глотку! Я вырву твои кишки и заставлю сожрать их! Я… – он захлёбывался слюной от негодования. – Навалимся на него все разом, ребята! Он здесь один! Вперёд, Арго!

Наблюдатели отпрянули от окон, видя, что бродяги наконец бросились на приступ. Долговязый головорез из числа верных телохранителей короля Тюнов прыгнул первым. Но не он нужен был Тристану: он уже избрал своей целью одноглазого. Он знал: надо сокрушить предводителя, тогда войско, лишённое командира, дрогнет и побежит. Нападавший засипел, завертелся волчком, отброшенный пинком в живот, сам не понимая, что с ним произошло, какая сила перерезала его дыхание. Тристан оборонялся, отшвыривая атакующих, подобно медведю, на которого наседала свора псов. В происходящем он видел некоторое возмездие за прошлые деяния. Разве не сам он во главе отряда стрелков некогда противостоял старухе-матери, в одиночку защищавшей дочь? Разве не он приказал сокрушить их последнее убежище? Теперь своим сколь самоотверженным, столь и безрассудным поступком он оплачивал давний долг перед затворницей Гудулой.

Двери «Храброй лисицы» прикрывали тыл оборонявшегося, но в то же время такая диспозиция мешала ему достать Себастьяна – а он один представлял интерес в глазах мессира л’Эрмита. Эсмеральда, затаив дыхание, видела, как Тристан, выхватив кинжал, чёрным вихрем ринулся на арготинцев. Поредевшие ряды их смешались, заколыхались, дрогнули. Оброненные факелы погасли, затоптанные ногами в суматохе. Темнота была на руку Тристану. Бродяги имели неоспоримое численное преимущество и немалый опыт в драках, однако им мешало выпитое вино, отяжелявшее движения, и ярость. Они не рассчитывали точности ударов, молотя куда попало, чаще, чем вёрткого противника, задевая собственных товарищей. Они позабыли о первоначальной цели, распахнутые двери «Храброй лисицы» больше не привлекали их. Незнакомец, бившийся с ними, владел боевыми приёмами и, хоть им удавалось зацепить его, сбить его с ног, он тут же вскакивал с проворством волка. Тристан не издавал ни звука, получая удары, он словно не чувствовал боли, что создавало впечатление неуязвимости. Он тяжело дышал. По лицу его текла кровь, но взгляд оставался всё таким же ясным. Молчаливый и страшный, он боролся, памятуя, что один, только один приговорён им, и пусть небеса покарают его за очередное убийство, но Себастьяну Монгрену не унести ног.

Тристан уже не был одинок. Жители, вооружившись кто палкой от метлы, кто каминными щипцами, спешили ему на подмогу. Мэтр Фурнье, выскочив на улицу, стремглав рванул за стражей, коротавшей ночь в караулке у ворот. Мадам Фурнье, распахнув ставни, до пояса свесившись вниз, осыпала бродяг визгливой бранью. Армия Арго в лице тех, кто сохранил способность передвигаться, запаниковала и отступила, оставляя поле боя за Тристаном.

Себастьян Монгрен не принадлежал к числу прославленных полководцев, но и его ума хватило понять, что сражение им проиграно окончательно и бесповоротно. Приходилось, как то ни прискорбно, бежать. Потрёпанное войско бродяг удирало со всех ног, покинув стонущих раненых и самого короля на произвол судьбы. Себастьян осатанел. Ему некуда было отступать. Даже если и удастся вывернуться живым из этой битвы, суверенным владыкой нищих Пуатье ему не бывать больше никогда – его в клочки разорвут собственные же подданные. От их возмездия не укрыться, они везде отыщут приговорённого беспощадным судом бродяг. Последним средством сохранить хотя бы жизнь, если уже не трон, оставалось прикончить того странного человека, что задал его войску такую ошеломляющую трёпку. Это хоть как-то оправдало бы павшего короля, вовлекшего подчинённых в гибельную авантюру. Злоба застила его единственный глаз и злоба была красной, как кровь. Красными стали дома, красным сделалось и небо в сонме клочковатых туч. Враг стоял перед ним – уверенный, спокойный, враг словно сам искал смерти от его руки.

– Дьявол! – хрипел король Арго, облизнув губы с выступившей пеной. Пальцы крепко сжимали рукоять ножа. – Ты мне за всё заплатишь!

Тристан изготовился к его броску. Стальные острия, нацеленные противниками, жаждали впиться в чужую плоть, пустить кровь, достать до сердца. Зарычав по-звериному, Себастьян кинулся на Тристана. Тот не отступил, не уклонился, принимая его выпад. Одному не уйти живым: это понимали они оба. И тогда, когда соперники, сцепившись, покатились по земле, Тристану почудился отчаянный крик цыганки и голос Людовика, призывающий:

– Возьми этого человека, куманёк! Он твой!

* Святой Аманд Маастрихтский – креститель фламандских земель. Считается покровителем трактирщиков и содержателей гостиниц.

** Туранжо – житель Турени или города Тур.

========== Глава 28. Псу – волчьи клыки ==========

Старая Рыночная площадь* Пуатье издавна изобиловала торговыми лавками, но, помимо места совершения коммерческих сделок, выполняла также и иные, куда менее приятные функции. Там, где два века спустя скульптор Жируар воздвиг каменную статую Людовика XIV, возвышалась виселица с раскачивающейся на ветру верёвочной петлёй. Иногда это зловещее сооружение простаивало без дела, но уж если получало жертву, то не выпускало её по несколько дней кряду. Удавленник с посиневшим, расклёванным воронами лицом, источал запах тлена, напоминая о бренности жизни и беспощадности правосудия. Такое соседство ничуть не пугало жителей ближайших к площади улиц Ренар и Гамбетта и играло даже на руку торговцам. Публичные казни привлекали зевак, а, значит, и потенциальных покупателей в их лавки. Наиболее предприимчивые горожане, имевшие комнаты и чердаки с окнами, выходящими на площадь, за определённую плату сдавали наблюдательные места желающим поглазеть на экзекуцию.

В те дни, когда осуждённого, принесшего покаяние на паперти Нотр-Дам-ля-Гранд, привозили на Рыночную площадь, толпа обыкновенно собиралась немалая. Однако очередное жертвоприношение виселице, хоть и освещалось глашатаями на перекрёстках целых полдня, получило не так уж и много внимания. Зрители были обмануты в своих лучших ожиданиях и постепенно разбрелись кто куда. Самые дотошные вяло следили за тем, как мэтр Жоэль Лебель, присяжный палач, взобравшись по приставной лестнице, прилаживал в петле безжизненное тело. Мало удовольствия смотреть на казнь того, кто уже мёртв! Он не ощущает ни позора, ни боли, он не корчится в предсмертных судорогах, но его всё равно надо вздёрнуть, хотя бы в назидание другим.

Палач закончил свою работу и, утерев пот со лба, спустился вниз. Окоченевший мертвец вытянулся в петле, длинный и жуткий. У висельника отсутствовал правый глаз. Повязка, прежде прикрывавшая его, потерялась, обнажив старую затянувшуюся рану, окружённую морщинками кожи. По этой примете – по пустой глазнице, всякий опознал бы Себастьяна Монгрена, короля нищих, владыку трущоб. Он нёс наказание за злодеяния, совершённые им и его подручными. На горле его зияла рана, оставленная не верёвкой. Цыганский герцог, стоя поодаль от подножия виселицы, с мрачным удовольствием следил за работой мэтра Лебеля, не пропуская ни одного его движения. И, когда труп оказался подвешенным меж зловещих перекладин, Гожо цокнул языком и заметил:

– Славно сделано, клянусь Альдебараном! Псу – волчьи клыки!

Кривой Себастьян был плохим королём, не в меру алчным, излишне жестоким, зачастую пренебрегавшим жизнями подданных в угоду личным желаниям. До сих пор никто не оказывал ему должного сопротивления. Но всякая коса однажды находит на камень. То же случилось и с Себастьяном. Владыка Арго остался один на один с противником: хранителей тела господина, занятых спасением собственных жизней, не оказалось рядом. Себастьян Монгрен рассчитывал разделаться с соперником испытанным способом: повалить наземь, коленом придавить грудь, полоснуть лезвием ножа беззащитное горло. Но этого именно, казалось, и ждал от него враг, и не дал ему совершить задуманное. Рука с занесённым для удара клинком неловко резанула наугад и тут же, перехваченная, угодила в живые тиски. Уже с этого мига злосчастный бродяга был обречён. Себастьян взвыл, рванулся, покатился кубарем – враг не выпускал его, враг всем своим весом прижимал его спиной к земле, враг вышибал из него дыхание. Пальцы разомкнулись и бесполезный теперь нож, выпав, звякнул о камень. Свободная рука Себастьяна цапнула темноту, но это уже было жестом отчаяния, это уже не могло помочь. Поверженный король оцепенел от страха: сама смерть стиснула его в цепких объятиях, смерть шипела ему на незнакомом языке: