Текст книги "Солёный ветер (СИ)"

Автор книги: _YamYam_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Милая, – неожиданно нежно зовёт её женщина, подходя ближе, и, мягкими ладонями касаясь её лица, заставляет поднять взгляд, – никакой конец света не наступил. Ну ладно Чонгук – хотя бы ты не делай из всего произошедшего трагедию.

Тётушка Хеми улыбается совсем так, как раньше: мягко, тепло и нежно, сверкая тонкими морщинками-щёлочками в уголках глаз. В душе у Инён почему-то сразу от одного её вида начинает теплеть. Она не понимает, что женщина имеет ввиду, искренне недоумевает, почему их фактическое расставание считает чем-то несерьёзным, но неожиданно для самой себя чуть успокаивается и выдыхает, кажется, много спокойнее, чем прежде.

– Я звала его проводить тебя, но ты ведь знаешь этого упрямца – засел в своём кабинете и видеть никого не хочет.

– Было бы странно, если бы Чонгук был здесь, – улыбается Инён несмело. – Всё же мы не то чтобы расходимся друзьями.

– Расходитесь? Девочка, что за глупости? – хмыкает тётушка Хеми, пальцами забирая за её уши выпавшие из хвоста пряди волос. – Вам обоим лишь нужно время.

– Чонгук сказал мне уйти, – не соглашается она. – И сделал верно.

– Чонгук предоставил вам то самое время, – женщина вздыхает и, опустив руки, делает шаг назад. – И я очень надеюсь, что вы оба примете решение, которое сделает вас счастливыми вне зависимости от того, каковым оно будет. Мой сын сейчас злится на тебя, совершенно не понимая, но это пройдёт.

– А вы злитесь на меня?

– Обязательно бы и злилась, и осуждала, не окажись много лет назад на твоём месте, – тётушка Хеми вдруг смеётся, пока глаза её совершенно однозначно увлажняются, а Инён правда не понимает, как можно быть настолько потрясающей. – Скажу тебе прямо: будь Сонши жив, он бы сейчас оттаскал Чонгука за ухо, приговаривая, что тому ещё с тобой повезло.

Она правда не хочет улыбаться, действительно не считает это допустимым, но губы отчего-то сами собой растягиваются, обнажая зубы, и Инён не остаётся ничего другого, кроме как получить улыбку в ответ. Женщина на прощание крепко сжимает её в объятиях, коротко целует в щёку, шепчет на ухо что-то наверняка важное и нужное, однако она совсем слов не разбирает, а потом – уже сидя в машине – всё же не сдерживается и снова заходится в рыданиях, жутко стесняясь присутствия Ким Усина и ненавидя саму себя за слабость.

Её жутко рады видеть и отец, и коллеги. Нара неожиданно огорошивает заявлением о том, что они с Чжинпалем решили пожениться, а сам парень смешно в это время поправляет вечно съезжающие с носа очки и несмело кивает головой. Инён за ребят искренне рада, действительно счастлива узнать, что они решились на такой ответственный шаг, но почему-то улыбаться себя заставляет. Отец не спрашивает ровным счётом ничего, не лезет с вопросами и не интересуется произошедшим, лишь поджимает недовольно губы, когда она просит дополнительные смены, и качает головой, когда по утрам на её лице замечает следы сильной усталости. Инён действительно ударяется в работу так, как никогда раньше, рассыпается в натянутых улыбках, поддерживает напряжённых клиентов, переживающих о своих питомцах, проводит операцию за операцией, всеми мыслями находясь в выверенных алгоритмами действиях, и только по ночам утыкается в подушку, не находя сил на сон, и вспоминает то, от чего сбежала сама. Инён думает, что Чонгук чертовски прав – она действительно не знает, кажется, чего хочет на самом деле. Или знает, но ей смелости и храбрости не хватает на то, чтобы жить вместе с этими желаниями в разумном симбиозе. Девушка поэтому ночи начинает любить и ненавидеть одновременно. Любить – потому что они с головой накрывают её покрывалом, сотканным из лучших воспоминаний о прошедших месяцах. Ненавидеть – потому что эти же воспоминания ничего, кроме боли и отвращения к самой себе не приносят. Она даже начинает видеть в себе эгоистку – ту самую, о существовании которой ранее действительно не подозревала, всегда стараясь и пытаясь интересы по крайней мере ближних людей ставить выше своих. А теперь вот понимает, что, кажется, сбежала, испугавшись за одну только себя, прикрываясь заботой о Чонгуке и не хотя даже слушать о том, что он сам думает обо всём этом. Прикрылась для чего-то тем, что сама будто бы знает, что ему нужно и что ему подходит. Поступила подобно тем, кого сама на дух не переносит, в пух и прах испортив всё то, что было и могло бы быть.

Инён действительно заставляет себя улыбаться, пока рядом счастливо щебечет Нара, листая каталоги свадебных платьев. Она действительно заставляет себя работать, чтобы не утопиться в никчёмной и страшно позорной жалости к самой себе. А ещё действительно заставляет не вспоминать, мотает головой, выгоняя оттуда все мысли, что считает теперь недопустимыми, и хочет забыть обо всём чуть меньше, чем – одновременно – не забывать никогда. Инён слушает о банкетном зале, выбранном для торжества друзей, слушает непрекращающиеся жалобы на состояние здоровья животных – осенью действительно начинаются обострения, слушает всё то, что говорит ей отец, когда вечерами они вместе смотрят телевизор, заказав еду на дом, и даже слушает, что пытается донести до неё Ким Ёнджи, столь неожиданно позвонившая. Да вот только Инён слушает, но не слышит. И именно Ёнджи, кажется, становится той, кто понимает это лучше остальных. И именно по этой причине на следующее утро оказывается на пороге клиники вместе с померанским шпицем подмышкой.

– Необычный окрас, – это действительно оказывается единственным, на что Инён хватает.

– Я тебя чертовски осуждаю, – припечатывает в ответ Ёнджи так же неловко.

Девушка отмахивается от Чжинпаля, что привычно стоит за стойкой и напоминает о том, что у неё назначен приём через несколько минут, и приглашает Ёнджи в смотровой кабинет, понимая, что поговорить им, кажется, действительно нужно, но делать это в маленьком вестибюле – верх неразумности.

– Он в порядке, – хмыкает девушка, усаживая шпица на специально приспособленный столик – тот кажется абсолютно спокойным и довольным, оглядываясь по сторонам, – за исключением того, что тяпнул Тэхёна за палец, когда он попытался меня обнять.

Инён прыскает невольно, представляя себе эту картину, и ощущает даже, как потихоньку возникшая неловкость сходит на «нет». Она прекрасно осознаёт, что Ёнджи в целях планового осмотра животного обязательно выбрала бы куда более представительную и дорогую клинику, даже несмотря на их знакомство, и всё же девушка сейчас здесь – а значит жаждет почему-то разговора, а не чего-то иного. Вот только Инён совсем не знает, что тут можно обсуждать, если ещё минутой ранее та призналась, что действительно сильно осуждает её.

– В итоге вчера они поссорились, – продолжает Ёнджи, вздыхая так тяжело, что становится понятно – подобный дурдом уже действительно стоит ей посреди горла, – а сегодня этот красавец, – кивает она на довольного собой шпица, – оставил подарок сразу в трёх парах обуви. Тэхён, как ты понимаешь, в бешенстве.

– Ты поэтому здесь? – удивляется Инён, поражённая собственной догадкой, а потом выдыхает не без улыбки, получая в ответ:

– Нет, потому что в бешенстве я, ведь Тэхён предложил мне сменить спальное место, как только я заступилась за этого засранца, – Ёнджи едва только протягивает руку, а шпиц моментально ныряет под её ладонь, подставляясь под ласку. – А ещё потому что по телефону с тобой совершенно невозможно говорить.

– Если откровенно, я вообще не думала, что мы когда-нибудь ещё будем говорить, – признаётся Инён, поджимая губы.

– Да мне, если тоже откровенно, плевать, – пожимает в ответ плечами Ёнджи, – на то, что там между вами с Чонгуком произошло. Мы, может, и познакомились за счёт него, но общались точно не потому что так надо было. Людей, которые мне нравятся, я не отталкиваю от себя – даже если они сами оттолкнули тех, кто тоже нравится мне. Я осуждаю тебя, не понимаю, а ещё злюсь, потому что Тэхён тоже оказался втянут на правах друга в эту колею и из-за дебильной мужской солидарности пьёт, не просыхая. Но это не значит, что ты перестала мне нравиться. Мужское – это мужское. Женское – это женское.

Инён кусает губы, в очередной раз убеждаясь, что Ким Ёнджи с ног и до головы абсолютно идеальная. Она удивительно красивая, сильная в своей прямолинейности и очаровательная в ней же. Совсем не такая, как сама Инён, и куда более подходящая такому парню, как Чонгук. Девушка в очередной раз ловит себя на этой глупой мысли и качает коротко головой, избавляясь от неё, – она действительно никакого права не имеет решать, кто подходит или не подходит Чонгуку, парень отлично справится с этим и сам.

– Как он?

Вопрос срывается с губ так неожиданно, что Инён на мгновение даже перестаёт дышать, а Ёнджи только усмехается в ответ, явно моментально понимая, о ком идёт речь.

– Как и ты, – пожимает она плечами. – Делает вид, что в порядке.

Инён страшно неловко от того, что её насквозь видят вот так вот просто, что рассматривают, кажется, каждое притворство и каждый подтекст в случайно оборонённом слове.

– Я вот только одного понять не могу, – продолжает Ёнджи, подаваясь вперёд и локтями опираясь на высокий стол для осмотра, – если вы так любите друг друга, то почему вдруг разошлись? Я уже слышала версию Чонгука, но что-то она совсем не вяжется с тем, что знаю я.

– Это сложно, – улыбка сама собой селится на губах Инён, и она вздыхает. – Любовь вообще сложная.

– Глупости всё это, – не соглашается девушка. – Любовь простая: ты или любишь или не любишь. Нельзя любить только часть человека, как нельзя какую-то часть и не любить. Мы всегда, когда любим, любим всё: все плюсы и все минусы. У Чонгука их просто чуть больше, чем у других, но нельзя ведь забывать, что никто из нас не лучший.

– Чонгук совсем не ангел, – хмыкает Инён, признавая однако: – Но я правда, кажется, люблю его, просто… То, чем он занимается… Разве можно это игнорировать?

– Я скажу тебе больше – такое игнорировать нельзя. Но, как я уже говорила, если ты любишь, то любишь всё. И святая обязанность женщины, выбравшей такого мужчину, не осуждать его, а понимать и принимать. Осуждений им хватит своих собственных. Поэтому, – Ёнджи улыбается, снова подхватывая на руки пса, – если правда любишь, хватит мучить и его, и себя, и нас с Риан, вынужденных терпеть последствия мужской солидарности.

Она подмигивает, усмехается добродушно и направляется к выходу из кабинета, пока сама Инён ощущает себя ни живой, ни мёртвой. А затем вдруг останавливается на самом пороге и, обернувшись, добавляет:

– Я зачем приходила-то, – у Ёнджи, кажется, краснеют щёки, и Инён хочется ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли это. – В общем, кажется, кто-то всё же посоветовал Тэхёну прокалывать презервативы. Я беременна.

========== Chapter 15. Jungkook ==========

Чонгука страшно забавляют люди, предполагающие в нём незнание чувства любви. Ведь на самом деле он знает о ней всё и даже больше. Чонгук бесконечно любил и уважал своего отца – на самом деле бесконечно любит и бесконечно уважает до сих пор. Чонгук ужасно любит и не может перестать заботиться о своей матери – даже несмотря на её чрезмерную и иногда раздражающую опеку. У Чонгука нет и никогда не было единокровных братьев, но это не мешает ему испытывать чувство неподдельной братской любви к своим друзьям. А ещё у Чонгука есть Со Инён. Та самая мелкая девчонка, живущая в его доме, льющая слёзы по поводу и без, уступающая ему в росте, несмотря на то, что на два года старше, а ещё имеющая не иначе как особенную зависимость от солёного ветра, учуять запах которого он так ни разу и не смог. Он, разумеется, в свои восемь лет понятия никакого не имел о том, что влюблён – сильно, крепко и, кажется, фатально. Представить не мог, что достаёт её и обижает лишь потому что не знал, как ещё привлечь внимание глупой девчонки, к которой, словно пиявки, липли почему-то все вокруг. Чонгук и жениться-то на ней хотел просто потому что считал Инён самой красивой – она и правда была таковой, сильно выделяясь на фоне его несимпатичных одноклассниц. А ещё потому что делиться ею не хотелось ни с кем – девчушка с собранными в косы его матерью волосами казалась интереснее любой другой игрушки. Однако затем Инён исчезла из его жизни, оставив после себя лишь какое-то туманное воспоминание о тёплой улыбке и таких же тёплых ладонях.

Чонгук вспомнил о ней лишь спустя семь лет – ровно в тот момент, когда увидел фото симпатичной старшеклассницы на столе в кабинете дяди Минсока. И одновременно с тем в груди появилось странное чувство, перемежающееся с целой кучей картинок-воспоминаний, проигрывающихся в мыслях. В нём не проснулась неожиданно любовь, не расцвела прекрасным цветком – она лишь распустила бутон снова, подобно многолетнему растению. Он – тот самый пятнадцатилетний, глупый совсем мальчишка – крутился вокруг дяди подобно волчку, неустанно расспрашивая об Инён и интересуясь самым главным – моментом времени, когда они смогут, наконец, увидеться. Однако уже буквально пару месяцев спустя мужчина осадил его на Землю одним коротким: «Инён уехала учиться в Америку». И тот самый бутон, едва-едва только открывшийся, закрылся и спрятался под огромной толщей снега вновь.

Потом, кажется, была Им Юнна, за ней – Им Ханна – её старшая сестра, следом – милашка О Хеджин и холодная красавица Чхве Сынён. Чонгук не отрицает, что были и другие, и не отрицает, что мог забыть имена парочки из них, хотя всегда относился к женщинам достаточно уважительно для того, чтобы не быть подонком. По крайней мере, не в их отношении. Девушки были рядом всегда – то появлялись, то снова исчезли, – но глупому сердцу, столь сильно желающему нормальных отношений и красивой любви – ровно такой, как у хёнов, – всегда чего-то почему-то было мало. Чонгук понял «чего» и «почему», лишь когда привычно ввалился в ветеринарную клинику дяди Минсока, неимоверно сильно нуждаясь в оказании медицинской помощи, но вместо него обнаружил лишь его дочь – Со Инён – ту самую плаксу и страшно симпатичную старшеклассницу, превратившуюся в невероятно привлекательную молодую девушку.

Он тогда, быть может, поступил не особо разумно, решив попытать счастья вот так сразу, руководствуясь одной только привычкой и действуя напролом, однако и это свои плоды принесло – Инён была сражена, кажется, наповал, и его это более чем устроило. Потом, правда, всё вмиг пошло наперекосяк – чёртов Чхве Сыльмин мозолил глаза страшно, так и напрашиваясь на пулю, и Чонгуку пришлось действительно бороться с желанием размазать его мозги по ближайшей стене. У того была Инён – нечто для него действительно ценное – и рисковать ею – именно ею – он себе позволить не мог. Чонгук тогда сказал ей, кажется, будто бы вытащил её, уплатив действительно немалую цену, лишь потому что она – дочь дорого для него дядюшки Со Минсока. Но не соврал. Потому что и сам понял истинную причину позже – лёжа в кровати, мучаясь от желания узнать, каково это – быть с ней, и взглядом сверля ни в чём не виновный потолок.

Со Инён и правда становится для него страшно важна и жизненно необходима. Он думает о ней каждую свободную минуту, заставляет себя концентрироваться на работе и понимает, наконец, почему хёны выглядели такими дебилами, когда их, как говорил Тэхён, «долбануло». Это и правда «долбит», не оставляя в жизни ничего, кроме одного перманентного желания быть рядом с объектом неожиданно вспыхнувшей страсти.

– Ты ж в грудь себя бил и клялся, что тебя никогда уже больше не долбанёт, – усмехается Ким Тэхён, выпуская из носа струи сизого дыма.

– А я, ко всему прочему, опасался, что у тебя фетиш, – фыркает, соглашаясь, Мин Юнги.

– Это какой? – заинтересованно хлопает глазами Хосок.

– Думал, у него ни на кого, кроме проституток, не встаёт.

Чонгук хмыкает, откидываясь на спинку дивана, и чувствует в себе одну сплошную неспособность злиться на старших или обижаться – у него в руке с пару секунд назад завибрировал телефон, а теперь на экране сверкало короткое «Ты в порядке?» от «Плаксы».

– Не поверишь, хён, – усмехается он, переводя взгляд на Тэхёна и ощущая, как болит под одеждой всё тело, – но заново и не долбануло.

В кабинете повисает тишина, а потом Юнги как-то дёрганно подскакивает и, швыркнув носом, подводит итог:

– Ну вас в жопу с этими вашими соплями и «любовями», аж мурашки по коже, – а затем скрывается за дверью, на прощание не забыв громко ею хлопнуть.

Так и выходит, что все они потихоньку расходятся, кто трепя сочувствующе Чонгука по плечу, кто – насмехаясь и сверкая искрами дебильной улыбки в узких глазах, кто – повторяясь и открещиваясь от всех этих «любовей». И парень оборачивается, один на один оставшись с тем, кто, кажется, в чувствах понимал ещё меньше, чем младшеклассники.

– Хён, я перебьюсь у тебя пару дней? – спрашивает он, пальцем указывая на разукрашенное кровоподтёками лицо. – Не хочу пугать Инён.

Ким Намджун пожимает плечами и, придерживая на весу пострадавшую руку, кивает, замечая:

– Рано или поздно всё равно придётся напугать. И всегда всё лучше делать «рано».

– Поверь, она – исключение, в её случае лучше «поздно».

– Как знаешь.

И теперь, сжимая в пальцах чёртову рубашку с окровавленным рукавом, Чонгук понимает, что лучше бы и правда было сделать всё это «рано». Напугать, разочароваться и не успеть углубиться в оказавшиеся никому не нужные чувства так, что больно было действительно внутри – так, как никогда прежде. Он готов сам себе раскрошить череп, вцепиться в волосы на затылке и самого себя приложить о ближайшую стену, ломая нос, выбивая зубы и заставляя почувствовать металлический привкус крови во рту. Чонгук ненавидит себя за лень и за извечную легкомысленность, что заставила его поверить в то, что он приберётся в ванной, едва только Инён уснёт, разомлевшая под его ласками. А ещё он ненавидит её – за то, что заставила поверить в чувства, в возможность полной взаимности и в уверенность в том, что ещё немного – и она будет его, полностью и без остатка. Инён дала ему надежду, а потом тут же отобрала её, оставив ни с чем.

Чонгук на самом деле отпускать её не хочет совсем. Хочет сжать её руку – до боли и до слетевшего с губ всхлипа – и привязать к собственной кровати. Закрыть, запереть за сотнями замков, не оставив никакого другого выбора, кроме одного, – быть его. Быть его, быть с ним, быть под ним, быть над ним – неважно. Главное – просто быть рядом. Однако ничего из этого он не делает, ощущая вдруг в себе неспособность поступить подобным образом. Чонгук знает, что обязательно сделал бы именно так ещё несколько недель назад, едва только встретив Инён, но теперь не может. То ли любя её слишком сильно, то ли уважая её выбор и доверяя ему… то ли заботясь о ней. Он никогда переживания за проявление любви не считал, однако теперь думает, что Инён, быть может, и права. Как права и его мать.

Чонгук отпускает её с мыслью, что поступает правильно. Отпускает её, мечтая раствориться в полной ненависти к чувствам и в полном разочаровании в них же. Но вместо этого в своих собственных глазах начинает выглядеть ещё более никчёмным идиотом, чем прежде. Он перечитывает снова и снова их короткие сообщения – всегда с подтекстом и большой заботой, и вспоминает о днях, каких было совсем немного, но впечатления о которых в душе отзываются как-то особенно ярко. Чонгук ещё усмехается, когда захлопывает дверцу холодильника, а потом смотрит на разделочный стол, где впервые Инён овладел. Он не солгал ей и тогда, сказав, что действительно мечтал, чтобы всё у них было красиво. По-особенному.

Парень на несколько дней погружается в неожиданную даже для самого себя депрессию. Неожиданную и стыдную. Чонгук не хочет работать, не хочет заниматься делами, не хочет злиться, брать Чхве Сыльмина за грудки и бить так сильно, чтобы челюсть не успевала вставать на место перед следующим ударом. Он хочет только курить, пить и жалеть самого себя, наплевав на то, как никчёмно выглядит.

– Это не депрессия, – с видом знатока объявляет Намджун, – а фрустрация.

– Вне зависимости от того, как ты назовёшь своего дружка – член или пенис – за пару тысяч какая-нибудь девчонка обработает его одинаково хорошо, – не соглашается Юнги, – так что не нуди.

– Депрессия и фрустрация разные вещи, – хмурится Ким, но в ответ получает одно только нетрезвое:

– За-ва-лись.

А ещё Чонгук хочет, чтобы каждый из них, хлопнув его по плечу, сказал, мол, Инён совсем того не стоит. И, желательно, высказался как можно более нецензурно. Но как назло все молчат, будто воды в рот набрали, и, кажется, ни о какой легендарной мужской солидарности и не слышали ни разу. И Чонгук начинает на них злиться тоже.

Он отлично знает, что должен разобраться со всем. Прекрасно осознаёт, что обязан показать Чхве Сыльмину, что тот границы перешёл. И уже спустя неделю одних сплошных самокопаний, перечитывания сообщений, наматывания на кулак собственных соплей напополам с ненавистью к собственному поведению и перманентного желания сорваться и приехать в Сеул, чтобы хоть мельком увидеть Со Инён и убедиться, что ей плохо тоже, Чонгук ударяется в работу так, как никогда прежде. Он с огромным интересом и не утихающей на лице усмешкой внимательно следит за тем, как вследствие его действий начинается на севере борьба за власть, и решает, что, как бы сильно он не любил это «наследие», оно однозначно куда выигрышнее. Они не вмешиваются в эту междоусобицу, предпочитая наблюдать издалека, а уже затем решать проблемы с тем, кто займёт освободившееся место лидера. Да вот только им оказывается вполне нормальный и адекватный парень, который ссориться с Чонгуком не хочет совсем. Поэтому они почти с зеркальными ухмылками пожимают друг другу руки, пока мысленно Чон бесится от того, что жажда действий и крови так «жаждой» и осталась, выхода не найдя.

Он цепляется за Чхве Сыльмина почти сразу, едва только тот лишается всякой поддержки – такой глупой, неразумной, вконец испортившей все отношения и исключившей даже самый мизерный шанс на мирное разрешение дела. Чонгук злится ужасно, хватая мужчину за грудки и вымещая на нём всю свою боль и раздражение. Он смотрит затем на манжет белой рубашки, в очередной раз окрашивающийся в красный, и решает перейти на исключительно чёрную одежду. Сыльмин смеётся хрипло и улыбается препротивно, смотря на него снизу вверх, демонстрирует разбитые в кровь губы и алым покрытые зубы.

– А всё-таки заставил я тебя попотеть, а? – ухмыляется он, пока Чонгук дышит тяжело, выплеснув большую часть гнева. – Вечно пугал меня и угрожал. Так хотел походить на своего отца? Да вот только ты, парень, и в подмётки ему не годишься. Каким щенком был, таким и остался.

Чхве Сыльмин провоцирует умело, на нервах играет профессионально, и именно поэтому в очередной раз давится кровью, когда ударом Чонгук заставляет его распластаться по полу.

– Злишься, да? – хмыкает он, не находя сил подняться. – Ещё бы – вот так сразу лишиться двух драгоценных камней одновременно. Решил вернуть хоть один, чтобы так обидно не было?

– Именно, – усмехается в ответ Чонгук, из кобуры на боку извлекая пистолет, и по-настоящему наслаждается промелькнувшим на лице мужчине страхом. – Я даже не удивлён тому, что ты вечно всё знаешь, вечно обо всём проинформирован. Да вот только это бесит. Ты мешаешь, хённим.

Вся бравада и дерзость Чхве Сыльмина мигом ощущается пустышкой, едва только дуло пистолета оказывается направлено на его лоб. Чонгук знает, что вовсе не обязан прямо сейчас этим заниматься, и знает, что не обязан делать это сам. Однако ещё отлично помнит всегда мудрые слова дяди Минсока: «Ты никогда не станешь авторитетом для своих людей, если не станешь им для самого себя». Чонгук в какой-то степени уважает Сыльмина – старый хитрый лис каким-то неведомым образом, никогда не имея за свой спиной ничего и никого, умудрялся оказываться впереди и заставлять его глотать пыль. Но вместе с тем господин Чхве – угроза. Та самая, которая обязана быть устранена и нейтрализована. У Чонгука перед глазами вдруг предстаёт лицо перепуганной Инён, и он сильнее сжимает в руке оружие, злясь на самого себя. Она своим страхом делает его слабее, заставляет размокать, как картон под дождём, даже когда находится так далеко, и Чонгук злится на неё тоже. Он коротко встряхивает головой, отгоняя от себя ненужные мысли, и решает, что сделать из себя слабака, каким он был ещё шесть лет назад, не позволит ни за что. Даже ей. Даже если они в жизни этой никогда более не увидятся. Поэтому он поднимает взгляд, сталкивается с впервые молящими глазами Чхве Сыльмина и нажимает на курок. Без сожалений.

Чонгук действительно не жалеет о своём решении совсем – даже несмотря на явное неодобрение Со Минсока, общение с которым за последние несколько недель сильно сократилось по вполне понятным причинам, несмотря на то, как качает головой Хосок-хён, намекая на неверно выбранного исполнителя, несмотря на косящегося в его сторону Тэхён-хёна, привыкшего даже из самых последних подонков и крыс извлекать прибыль, какую из трупа не вытянешь. Чонгук зато искренне благодарен Мин Юнги, который забирает из его рук бокал с выпивкой и заменяет его на полную бутылку виски.

– Я бы сделал это ещё раньше, – хмыкает он. – Мы действительно многое ему позволяли.

Парень пожимает плечами и откидывает голову на спинку дивана. Он вроде должен радоваться и даже праздновать то, что вернул себе «Сапфир», по праву ему принадлежащий. Да вот только настроения нет никакого, равно как нет и довольствия – Чонгук представлял прежде, как вернётся домой, застанет там Инён, а затем расскажет ей обо всём, поделится радостью, чтобы в ответ получить одно сплошное счастье в её глазах. Со Инён вообще никак не хочет уходить из его жизни и покидать мысли, которые возвращаются к ней снова и снова. Зато ему очень хочется почувствовать её тонкие пальцы на своём лице, неожиданно крепко держащие подбородок, пока она заботливо ухаживает за каждым его синяком и каждой ссадиной. Но он утром просыпается от ощущения совсем других рук на щеках – знакомых тоже, но «не тех».

– Не дёргайся, – шипит на него Риан, короткими ногтями впиваясь в челюсть. – И не смей возмущаться, сам насобирал богатства.

Чонгук усмехается тихо и прикрывает глаза от всколыхнувшейся в голове боли. Он заснул вчера, видимо, прямо в гостиной у Сокджин-хёна, и ни один из друзей и пальцем не пошевелил, чтобы транспортировать его тело в более комфортное место.

– Вот объясни мне, это же как надо убиваться по девушке, чтобы подставляться под удары? Рассчитывал, что всю дурь из тебя выбьют? И не смотри на меня так, будто не понимаешь, о чём речь, – фыркает Риан, хмуря брови. – Я прекрасно знаю твои способности, поэтому не смей даже пытаться обмануть меня чем-то вроде «Наёмники Сыльмина хороши». В следующий раз, когда захочешь побыть грушей для битья, просто обратись ко мне. Представлю вместо тебя Джина, и живым ты не уйдёшь.

Чонгук усмехается шире, из-под опущенных ресниц глядя на сидящую перед ним Ким Риан. Она маленькая и обманчиво хрупкая, под одеждой скрывающая едва ли не сплошные мышцы, а ещё доказывающая целиком и полностью теорию о легендарной и потрясающей женской интуиции.

– Я правда не специально, – признаётся он под её скептичным взглядом. – Просто был настолько поглощён злостью, что не хотелось тратить её на то, чтобы отбиваться. Хотел, чтобы Сыльмину досталось всё.

– А в итоге всё досталось твоему лицу, – вздыхает Риан. – Осторожнее с этим, к тридцати годам ты рискуешь потерять звание красавчика.

– Переживу.

Девушка качает неодобрительно головой и продолжает колдовать над его лицом – правда, уже молча. Однако едва только он мысленно собирается поблагодарить её за это, как она выдыхает неожиданно:

– Слышал про правило семидесяти пяти и двадцати пяти процентов? – Чонгук хлопает глазами, совершенно не понимая, о чём речь, и Риан продолжает: – Не пойми меня неправильно, это не женская солидарность или что-то вроде того. Просто Джин – трепло. И рассказал мне о том, что ты считаешь, будто Инён совсем-совсем тебя не любит.

– Трепло, – на выдохе соглашается Чонгук. – Но нам обязательно говорить об этом, Риан?

– Конечно, обязательно. Потому что ты, мой дорогой, чертовски ошибаешься. Поверь моему чутью, Инён – не из тех девушек, которые будут находиться рядом с парнем, к которому ничего не чувствуют. Но отношения всегда делают двое. Просто всегда кто-то один любит больше, отсюда и взялись эти проценты – семьдесят пять и двадцать пять. Это правило, и ничего с этим не поделать.

– По-моему, это полная чушь.

– Я люблю Джина, но он меня – нет, – Чонгуку хочется рассмеяться от того, сколь серьёзно при этих словах выглядит лицо Риан, но он сдерживается. – Вернее, ему просто пришлось выдавить из себя эти «двадцать пять», чтобы отношения имели место быть. У Тэхёна и Ёнджи всё наоборот, они…

– Бред, – не сдерживается парень, подаваясь вперёд и усмехаясь прямо в лицо ошарашенной Риан. – Видишь ли в чём дело… Если твоя теория верна, то это Сокджин-хён любит тебя на «семьдесят пять». Потому что он действительно любит. Меня, конечно, не погладят по головке за то, что я сказал тебе это, но я всего лишь возвращаю должок, – хмыкает он. – Я верю в то, что если это любовь, то она равная. Пятьдесят на пятьдесят. Другое дело – то, насколько каждый из двоих готов показать свои чувства. Вот хён и демонстрирует их на «двадцать пять». И Ёнджи, с её максимально низким эмоциональным диапазоном, делает то же. Любовь на то и любовь, чтобы быть взаимной от начала и до конца. И вот ты вроде чертовски умная, Риан, – смеётся Чонгук над её удивлённым лицом и указательным пальцем тычет в лоб, – но становишься такой глупой, когда речь заходит о чувствах, что мне даже жаль Сокджин-хёна.

А потом, уже поздним вечером, лёжа в кровати и проигрывая в голове всё самим собою сказанное, слетевшее с языка не иначе как под воздействием всё ещё не выветрившегося алкоголя, Чонгук вдруг ловит себя на мысли, что и Инён могла лишь показывать себя на «двадцать пять». Она ведь сама говорила, что любить для неё – значит, заботиться. И если она заботились о нём, не значит ли, что любила? Он путается в собственных мыслях, катается по кровати, подобно подростку, зарывается лицом в подушку и едва не рычит от непонимания. Зато спустя ещё полчаса едва с этой же кровати не падает, на экране смартфона различая входящий вызов от «Плаксы».

Они договариваются о встрече в весьма памятном для них обоих месте. Инён не знает даже примерного адреса, однако отвечает резким отказом, едва он предлагает заехать за ней самостоятельно. Это больно бьёт по чему-то внутри, но Чонгук только проглатывает обиду и называет нужный километр, надеясь на то, что водитель такси поймёт всё верно, и девушке не придётся тащиться вдоль трассы, выискивая его на длинном по протяжённости пляже.