Текст книги "Солёный ветер (СИ)"

Автор книги: _YamYam_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Со Инён появляется на месте позже его буквально на считанные минуты, кутается в громоздкое бежевое пальто и утопает в холодном песке коротенькими ботиночками. Чонгук невольно обращает внимание на её голые щиколотки, выглядывающие из-под укороченных джинсов, и недовольно поджимает губы. А потом ловит себя на мысли, что, кажется, заботится о ней даже по поводу такой ерунды. Значит, любит? Или любит, и поэтому заботится? Он путается в очередной раз, мотает головой, отгоняя посторонние и неуместные мысли, и сглатывает, едва Инён останавливается в полуметре от него.

– Привет, – выдыхает она вместе с облаком пара и вся как-то сжимается, становясь ещё меньше.

– Привет, – улыбается он в ответ, оставаясь неподвижным, хотя очень хочет ступить вперёд и сгрести её в свои объятия.

– Как ты?

Им однозначно неловко в присутствии друг друга, а не сделанное и не высказанное пуще прежнего начинает давить на плечи. Поэтому Чонгук решается упростить жизнь им обоим и выпаливает едва ли не на одном дыхании:

– Зачем ты здесь?

Инён пугается, отшатывается от подобной его прямоты. Но едва только парень собирается извиниться и забрать свои слова обратно, она вдруг прыскает и, закусив губу, поднимает на него взгляд – без капли страха и смущения.

– Тётушка Хеми, – тянет Инён, – сказала мне кое-что в тот день, когда я… ну… когда я уезжала. Она сказала, что ты не выгоняешь меня и не разрываешь ничего из того, что нас связывало, а просто даёшь мне время подумать.

– И ты решила? – нетерпеливо срывается с его языка.

Чонгук облизывает губы, боясь услышать то, что Инён, кажется, собирается ему сказать. И хотя логически он понимает, что, будь это суровое и категорическое «нет», она бы тут не стояла, но волноваться от этого меньше не начинает. Чонгук вспоминает неожиданно, что говорила ему мать, едва только Инён уехала, вновь не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний. Говорила, будто бы отношения – всегда встреча двух треугольников, что сталкиваются, к сожалению, не гранями, а углами. И если эти треугольники будут напирать друг на друга, то в конце концов лишь разорвут и себя, и другого. Но если начнут потихоньку спиливать острые углы, идти друг другу навстречу, то обязательно превратятся в единую красивую фигуру. Чонгук спросил тогда, в какую же, однако Чон Хеми лишь пожала легкомысленно плечами и призналась: «Никогда не была сильна в геометрии». Он усмехается, припоминая этот разговор, а потом едва успевает прикрыть Инён ладонью рот, прежде чем она отвечает на его вопрос. Девушка смотрит на него широко открытыми глазами, явно не понимая, что на Чонгука нашло, а он лишь удивляется собственной прыти.

– Подожди, – просит он, слегка ослабляя давление, но не убирая руку, ведь касаться Инён даже так слишком приятно, – сначала я скажу тебе кое-что.

Чонгук решает, что они должны понять друг друга. Понять и принять. И если для Инён любовь – это забота, то для него – это доверие. И свою любовь он доказать готов.

– Да, я занимаюсь тем, что считается незаконным, – признается Чонгук, всё же убирая ладонь с её губ. – Я не распространяю наркотики и не берусь за заказные убийства. Моя семья известна в развлекательном бизнесе – казино, бордели, аукционы. Я не занимаюсь продажей оружия, как Юнги-хён, не занимаюсь махинациями в сфере страхования и недвижимости, как семья Чимин-хёна, и даже не раздаю под проценты деньги, как Кимы. Только одни сплошные развлечения.

– Почему не наркотики? – спрашивает неожиданно Инён. – Это ведь наверняка более прибыльно.

– Тебе честно или красиво?

– Раз уж взялся, то отвечай честно, – слабо усмехается она.

– Это сложно, – пожимает Чонгук плечами, – у меня пока нет настолько серьёзных и влиятельных связей, чтобы я без особого риска мог позволить себе подобное.

– Пока?

– Я работаю над этим, – кивает он. – Что ещё ты хочешь знать? Я отвечу на каждый твой вопрос.

Инён поджимает губы и убирает с лица волосы, которые неожиданный порыв ветра – наверняка её любимого, солёного, – заставляет прилипнуть к нему. Она сомневается, и Чонгук не может этого не заметить. А ещё ей холодно, но парень знает так же, что она обязательно откажется, предложи он ей разговор продолжить в его машине.

– Всего два, – решается всё же она. – Первый – ты убивал?

Чонгук усмехается, почему-то к нему готовый и уточняет:

– Лично? – а потом тут же меняет решение и, покачав головой, продолжает: – Не имеет значения. Да. Я отдавал подобные приказы и распоряжения. С моих слов убивали, но я затрудняюсь ответить, сколько их было. Но я знаю, скольких убил лично.

– Скольких?

У Инён голос совсем тихий, но неожиданно твёрдый и наполняющий уверенностью его самого.

– Четверых. Первым был тот, кто убил отца. Вторым – тот, который приказал его убить. Третьим – тот, кто хотел убить моего друга. Четвёртым… – Чонгук сглатывает, вдруг почувствовав себя неловко, и признаётся: – Четвёртым был Чхве Сыльмин.

Инён удивляет снова – потому что сама удивлённой не кажется. Она лишь смотрит на него, вглядывается внимательно в лицо, но не говорит ровным счётом ничего.

– Даже не спросишь, почему я так поступил? – усмехается Чонгук, не выдерживая молчания.

– Не хочу мучить тебя расспросами о причинах, – пожимает она плечами и даже пытается улыбнуться дрожащими уголками губ. – Я помню, что ты всегда поступаешь так, как считаешь нужным и верным. Лучше ответь на второй вопрос.

– Какой?

– Ты сказал однажды, что солгал мне лишь дважды: когда сказал, что куришь только после секса и… Каким был второй раз?

Чонгук усмехается, не ожидая подобного совсем, и прячет руки в карманы куртки, сокращая разделяющее их двоих расстояние. Инён не отступает и не отводит взгляд, что не радовать просто не может.

– Это было, когда я сказал, что назвал тебя своей женщиной, чтобы вернуть «Сапфир», – хмыкает он, с удовольствием наблюдая за тем, как вытягивается в удивлении лицо Инён. – На самом деле эти вещи никогда не имели ничего общего, и это совсем бы мне не помогло. Я просто хотел, чтобы ты была моей. Считай это маленьким капризом.

У неё просто потрясающее выражение лица. Инён снова премило краснеет и часто моргает, словно бы силится понять, не пытается ли он её обмануть. Да вот только Чонгук предельно честен и собирается оставаться таковым и далее.

– А теперь скажи кое-что и ты, – наклоняется он ниже к девушке, заставляя её глаза забегать в панике по его лицу. – Что же ты решила, Инён?

========== Epilogue ==========

Возвращаться в Корею из Штатов кажется Инён таким странным. Сеул на Нью-Йорк не похож совсем – другая архитектура, другая история, другой образ жизни, другие люди, другое всё. И несмотря на то, что в Америке она чувствует себя действительно комфортно и уютно, не ощущает той самой гнетущей разницы культур, о которой все неустанно повторяют, всё же всем сердцем и душой любит именно Сеул с его маленькими улочками вдали от центра, потрясающими открытыми рынкам под самим небом и людьми, вечно куда-то спешащими, но такими не стеснёнными в эмоциях, что сердце сжимается в накрывающей его нежности. Инён на самом деле не особо многое замечает, выглядывая из окна машины, водитель которой наверняка нарушает скоростной режим, попадая на свободные полосы движения, но всё равно не может отказать себе в удовольствии смотреть на Сеул широко открытыми глазами. Она действительно успела соскучиться.

В кармане джинсовки вдруг звонит телефон, и Инён улыбается, прежде чем ответить на звонок.

– Ну и когда ты собиралась сказать, что приехала? – Ёнджи такая по-милому недовольная, что Инён давится смешком, не сдерживаясь. – Мне надо поблагодарить догадливость Риан, которая сказала, что ты телефон выключаешь только в самолёте. Не боишься, что твои сюрпризы доведут кого-нибудь до белого каления однажды?

– Не ворчи так, – улыбается Инён, в зеркале заднего вида ловя на себе прищуренный взгляд водителя, – я собиралась сказать тебе самой первой, просто не успела даже добраться до дома.

– Сделаю вид, что поверила, – фыркает Ёнджи, однако больше сказать ничего не успевает, потому что на том конце провода вдруг что-то с оглушительным звоном падает, раздаётся громкий и довольный детский смех, тихое ругательство сквозь зубы молодой матери, а затем почти грозное отцовское:

– Принцесса!

– Хорошая была ваза, – ни капли не искренне отзывается Ёнджи и добавляет шёпотом: – Не знаю, где наш папа умудрился выцепить эту безвкусицу, но в очередной раз убеждаюсь, что с дочерью у нас вкусы одинаковые.

Инён смеётся, действительно сочувствуя Ким Тэхёну, испытывающему одни сплошные убытки со времени рождения дочери, которая на деле совсем не принцесса, а разбойница, и цедящего иногда сквозь зубы: «Бабье царство», когда малышка Соён поддакивает матери.

– Вы совсем её избаловали, – делает вывод Инён, не прекращая улыбаться, потому что где-то на фоне слышны голоса спорящих отца и дочери.

– У меня дежавю, но ты только при Тэхёне такого не ляпни, – фыркает Ёнджи, – он считает также и уверен, что исправить это может только ещё один ребёнок. И обязательно сын.

– Это семейное у Кимов. У одного трое потрясающих сыновей, а он всё требует дочку, а другого – не менее потрясающая дочь, а он требует сына.

– Кстати о Сокджине и Риан, – оживляется девушка, а у Инён как-то подозрительно начинает посасывать под ложечкой, – ты пропустила нечто невероятное.

– Только не говори, что она беременна четвёртым.

– Не каркай! – смеётся Ёнджи. – Она сказала, что прикрывает инкубатор. Зато они решили обвенчаться, представляешь?

– Да ты шутишь!

Инён знает обо всём, что между Ким Сокджином и некогда-Пак Риан произошло, действительно «из первых уст», знает, что им обоим пришлось перенести по отношению друг к другу, знает, что пришлось перерасти и дружбу, и ненависть, и отвращение, чтобы спустя действительно долгое время прийти к простому, понятому и взаимному чувству. И потому счастлива и рада за них обоих действительно искренне.

Ким Ёнджи, ставшая ещё более красивой и приятной в общении молодой женщиной после рождения дочери, а ещё – куда более мягкой и разговорчивой, рассказывает ей ещё много-много всего. Они говорят словно бы обо всём и ни о чём одновременно, а Инён понимает, что скучала, кажется, не столько по Сеулу, сколько по важным для неё людям, живущим здесь.

Она привычно открывает дверь дома, привычно входит в гостиную, оставляя у самых дверей кроссовки и переобуваясь в мягкие тапочки, и с наслаждением вдыхает родной запах. Ей нравится путешествовать, нравится видеться с людьми, ставшими ей близкими за время учёбы в Штатах, но ничто и никогда не заменит ей приятного ощущения уюта и «домашности», возможного только здесь. Инён первым делом поднимается на второй этаж – в привычную за столько лет и любимую комнату – и сбрасывает с себя одежду, что вся, кажется, пропахла самолётом и дорожной пылью. Она даже лезет в ванну, потому что терпеть на себе чужой запах сил никаких нет – ей хочется насквозь пропитаться домом, хочется чувствовать этот несравнимый ни с чем другим особый «парфюм», носом прислоняясь к собственному плечу. Инён потому и торчит в ванной не полчаса и даже не сорок минут – много дольше. Девушка снова и снова подставляет лицо под приятно горячие струи воды, снова и снова проводит ладонями по щекам, снова и снова покрывает себя пеной с ног до головы и чувствует себя по-настоящему счастливой маленькой девочкой.

Однако едва только она выходит из ванной комнаты, предварительно привычно уже замотавшись в белое полотенце и слегка подсушив волосы, как её с ног едва не сносит самый настоящий ураган. Он налетает на неё чёрным размытым пятном, обхватывает собой, кажется, целиком и полностью, и, прижимая к стене, невольно вырвавшийся вскрик глушит собственными губами, ладонями обнимая лицо Инён. Она пищать – совершенно глупо и по-детски – перестаёт, только потому что губы эти узнаёт. Не может не узнать на самом деле. Поэтому и отвечает на поцелуй в то же мгновение, приоткрывает рот, позволяя его углубить, пока сама кончиками пальцев находит знакомую шею и обнимает её, понимая, насколько сильно соскучилась.

– Ты чего так налетаешь? – выдыхает она не без труда, потому что дыхания откровенно не хватает, а мужские крепкие руки, разместившиеся уже на её талии, связно думать не помогают. – Напугал меня.

– А ты чего не предупреждаешь о приезде?

Чон Чонгук тоже дышит тяжело, а ещё улыбается широко-широко, выглядя преступно счастливым, и сердце Инён заставляя с ума сходить, будто в первый раз.

– Сюрприз, – тянет она, пока Чонгук наваливается на неё всем телом, в стену вжимает сильнее и запускает руки под полотенце, одним только чудом держащееся ещё на груди. – Но как ты узнал?

У него по лицу расползается такая довольная улыбка на одну сторону, едва только он понимает, что под полотенцем у неё ничего нет, а в глазах загорается то самое «тёмное», которое иногда ночами спать не даёт, что у Инён от одного этого вида жар расползается по всему телу и с тягучим грохотом падает куда-то в живот.

– Усин тебя любит, – шёпотом обжигает её шею Чонгук, пока руки его вытворяют нечто действительно невероятное, скользя по телу, которое желает его прикосновений, кажется, всегда, – но меня любит больше. Так что как только он привёз тебя домой, позвонил мне.

– А я ведь просила его этого не делать, – Инён хочет сказать это абсолютно спокойно и ровно, однако всё равно сбивается и едва не выстанывает слова в приоткрытый рот Чонгука, когда он в очередной раз особо сильно сжимает её кожу в своих пальцах, наверняка оставляя покраснения за собой, и прижимает за бёдра к себе.

– Мне в любом случае сюрприз очень нравится.

Чонгук целует жарко и сильно, полотенце едва ли не сдирая с желанного тела, пальцами путаясь во влажных ещё волосах и толкая Инён по привычному маршруту. Она перед ним наготы своей перестала стесняться уже слишком давно, а потому лишь призывно кусает губы, когда он валит её на кровать, а сам избавляется очень быстро от пиджака и стягивающего горло галстука. Чонгук в своей чёрной рубашке и чёрном костюме однозначно сводит её с ума одним только своим видом, а когда он вот так опирается о матрац одним коленом, улыбаясь действительно опасно и наматывая зачем-то на ладонь галстук, Инён самым натуральным образом распадается на атомы, сходя с ума окончательно и бесповоротно.

Чонгук обжигающе горячий, касается её медленно и размеренно, наверняка зная, что доводит до такого пика желания, что терпеть становится почти больно. Но одновременно с этим он делает это так сильно, пальцами едва синяки не оставляя, а губами и зубами натуральным образом вгрызаясь в шею и ключицы, что перед глазами полыхает одним только красным от такого пугающего в своей остроте контраста. Они на самом деле оба касаются друг друга так, будто изучают едва ли не заново, хотя на самом деле тела друг друга знают действительно наизусть. Они зачем-то растягивают удовольствие, терпя боль от возбуждения, словно бы хотят сильнее насладиться знакомым теплом и трепетом, словно бы испытывая один другого на прочность, говоря одними телами: «Сколько ещё продержишься?» Инён правда не знает, зачем они оба, не сговариваясь, творят подобное, мучая другого и самого себя отдавая на растерзание целому вулкану чувств и ощущений. Не знает, для чего пытаются довести до самого пика словно бы одними касаниями и одними чувствами. Но это влечёт, делает всё таким острым и столь ощущаемым и осязаемым, что дыхание спирает, в груди что-то лопается, ломается и крошится, когда Чонгук отводит её руки от своих брюк, заводит за голову и губами прижимается к солнечному сплетению. Инён под ним страшно жарко – почти до исступления и едва не до обморока. Ей хочется ощутить его целиком и полностью, раствориться во всех этих чувствах и ощущениях, что дарит только один Чонгук, и снова воспрянуть, почувствовав себя настоящим фениксом, что возрождается из пепла.

Она уже почти умирает, без устали выгибаясь в спине и сводя в бёдрах ноги, ощущая между ними такой жар, что за саму себя даже становится стыдно. Она уже почти умирает, ощущая на своей груди, ключицах и животе поцелуи короткие, грубые и мокрые – абсолютно собственнические, непонятно для кого помечающие. Она уже почти умирает, когда на запястьях ощущает приятную ткань связывающего их галстука и из последних сил и последних связных мыслей дёргается, руки пытаясь освободить, но в ответ получает лишь довольную усмешку и тягучий поцелуй в самые губы.

«Мы так не договаривались!», – хочется воспротивиться ей, но выходит даже не протестующее мычание – самый настоящий стон, вырывающийся из груди совершенно невольно.

– Вам понравится, госпожа Чон, – обещает Чонгук, на секунду отрываясь от её губ и посылая взгляд, полный чего-то вечно тёмного и горячего.

Инён его за это почти ненавидит – он всегда своего добивается. И неважно, что это: «Давай откроем тебе свою клинику» или «Я хочу тебя связать». И так же неважно, сколько категорических «нет» в ответ он получит: Чонгук умеет устраивать всё так, чтобы ни сил, ни возможности от каждого его «давай» и «хочу» у Инён отказаться не было. Он и сейчас провернул эту свою хитрую схему: и у неё нет ни сил, ни возможности, ни желания ему отказать.

Чонгук за бёдра её тянет, заставляя оказаться максимально близко к нему самому, и смотрит на неё сверху вниз так, что сомнений не остаётся в том, что открывшийся вид ему нравится. Он дышит тяжело, ежесекундно облизывает губы и сглатывает громко, изучающего взгляда с неё не сводя. Это смущает ровно так же, как распаляет ещё больше. И прикрыться хочется чуть меньше, чем потребовать продолжения. У Чонгука губы в улыбке растягиваются с той же скоростью, с какой он ладонью скользит по внутренней стороне бедра, снова нависая над Инён всем телом и замечая всё то, что творит с ней одними своими касаниями. Она прекрасно понимает, зачем он делает всё это – новый пунктик под кодовым названием «Я хочу, чтобы ты попросила» мучает её не первый месяц, но вот только и Инён – орешек крепкий, и из-за одной только вредности, смешанной со смущением, делать этого не собирается.

Но Чонгук, что удивительно, в этот раз не настаивает. Лишь касается её максимально откровенно, ловит губами громкий выдох одного сплошного желания и обещает снова:

– Ты не сделаешь это быстро.

А Инён уже всю колотит, на части едва не разрывает, когда он толкается в неё одним привычно слитым движением. У неё перед глазами звёзды сверкают, и не стоны – одни только всхлипы – из груди вырываются, когда Чонгук резко и быстро двигаться в ней начинает вот так сразу. Она даже веки прикрывает, голову запрокидывает и губу нижнюю закусывает, едва только он сильнее сжимает в пальцах её талию и темп лишь наращивает. А ещё Инён едва не плачет, когда Чонгук вдруг замедляется, явно учуяв приближение её разрядки, и входит под другим углом, в ответ получая приглушённый стон и взгляд, полный злобы и недовольства.

– Я же говорил, – усмехается он, нависая над Инён и в запястье своём сжимая её – связанные, – ты быстро сегодня не кончишь.

Чонгук действительно издевается, измывается. Долго и со вкусом. Впивается в её губы своими, терзает нещадно, пока пальцами вцепляется в её тело, дразнясь и играясь, из груди вырывая всё новые хрипы, с губ срывая всё новые стоны. Он до исступления её доводит, заставляет слёзы сдерживать из последних сил, желать большего – действительно большего – и никак его не получать. У Чонгука у самого чёлка мокрая становится настолько, что липнет ко лбу, жилка на шее вздулась и выделяется столь сильно, что хочется её губами попробовать. А ещё зубами – чтобы хоть как-то отомстить за всё то, что он с ней творит. Да вот только Чонгук не даётся, держится на расстоянии, словно бы знает все мысли, что её голову посещают. Но смотреть на неё не перестаёт, взглядом своим – тёмным и опасным – под самую кожу лезет, душу под микроскопом словно разглядывает, на груди оставляет алые пятна-засосы, а потом ими же любуется, зубы скаля даже не в улыбке – настоящем оскале. Инён в это время под ним снова и снова умирает, не находя сил и возможности возродиться, губы кусает, злясь на Чонгука за всё то, что он творит, веки жмурит до появления красных пятен под ними и всё всхлипывает, не переставая. Он останавливается снова и снова, темп меняет раз за разом – и наверняка сам с ума сходит, не получая долгожданной разрядки.

У Инён весь мир сужается до одного конкретного дома на берегу моря, до одной конкретной комнаты на втором его этаже, до одной конкретной кровати, купленной всего лишь полгода назад. В воздухе витает один лишь запах секса, сводящий с ума, а по слуху долбит, раздразнивая нервы, звук сталкивающихся в любви и похоти мокрых тел. Инён голову запрокидывает и сжимается вся, ощущая слишком знакомое и слишком желанное тянущее чувство внизу живота, но Чонгук снова мешает, пальцами впиваясь в её бедро, снова выскальзывает из податливого тела и снова толкается, точно зная, под каким углом войти в неё, чтобы не до стучащего в панике сердца, не до рассыпающихся звёзд перед глазами, не до сводящих в судороге ног.

Чонгук сам шипит что-то сквозь зубы, двигается как-то дёрганно и нервно, меняя темп на темп и угол на угол. Он закусывает нижнюю губу и голову запрокидывает, а Инён только гадать остаётся, каким богам он молится, чтобы рассудок сохранить. Чонгук не смотрит на неё совсем, прикрыв веки, и она случаем не воспользоваться не может, еле заставляя затёкшие уже плечи двигаться. Инён впервые коснуться себя хочет так сильно, впервые с ума сходит, желая кончить как можно скорее.

И впервые Чонгука хочет укусить, когда он за руки её ловит, обратно за голову заводит и нависает над ней, толкаясь особенно глубоко и особенно резко, заставляя шипеть сквозь зубы. Он сам вдруг ладонь располагает на её лобке, взглядом метая гром и молнии, и пальцем касается невероятно чувствительного комочка нервов.

– Помочь тебе?

У него голос такой хриплый, такой привлекательный, что Инён едва не задыхается от столь большой концентрации Чонгука на один квадратный метр пространства над собой.

– Помочь? – повторяет он, пальцем очерчивая маленький круг и вырывая из груди Инён невольное «Боже».

Она понимает, что её второй раз за час провели, что манипулировали в очередной раз так искусно, позволяя думать, что преимущество на её стороне, что она сама не заметила, как угодила в отлично спланированную ловушку. Её это бесит страшно, злит, а ещё заставляет выдохнуть в самые губы парня:

– Чонгук, пожалуйста…

А ему большего и не надо. Он в губы Инён впивается в тот же момент, целуя жадно, жарко и сильно, нещадно их то сминая, то оттягивая и ловя её дыхание, сильно сбитое от каждого его быстрого движения и касания пальцев по чувствительным точкам. Чонгук до разрядки их доводит очень быстро и почти одновременно, заставляя Инён вскрикнуть даже для самой себя неожиданно и связь с реальностью потерять на несколько мгновений. Он дышит так тяжело, как никогда раньше, а ещё по-глупому хихикает в самую её шею так, что ударить его очень хочется.

– Я определился, – делится Чонгук, удобнее устраиваясь на локтях, а Инён только сейчас понимает, что он из неё даже не вышел. – Это точно мой главный фетиш.

– Кончать в меня?

Ей очень хочется, чтобы это прозвучало максимально саркастично и недовольно, однако выходит еле-еле и слишком обречённо.

– И это тоже, – усмехается Чонгук. – Я не могу позволить, чтобы Юнги-хён стал отцом раньше меня. Это задевает мою гордость.

Инён бы возмутиться, поинтересоваться: «А меня спросить не хочешь?», но она лишь растягивает в улыбке губы – такой мягкой, что и сама от себя не ожидает – и признаётся:

– Ты пахнешь домом.

– И как же пахнет дом?

– Солёным ветром, – пожимает она плечами, насколько это вообще позволяют сделать связанные над головой руки.

– А солёный ветер чем пахнет?

Чонгук выглядит действительно заинтересованным, и потому Инён не может ответить иначе, чем одним честным и простым:

– Солёный ветер пахнет тобой.