Текст книги "Rendez-vous I Белый король (СИ)"
Автор книги: _Asmodeus_
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
«Играй для меня…»
Маршал провел пальцами по крышке рояля и медленно ее поднял, не ощущая рук, но продолжил играть, теперь сбиваясь, промахиваясь мимо клавиш. Пальцы дрожали еще сильнее, звуки стали ненатуральными, фальшивыми. Не выдержав, он снова с грохотом захлопнул крышку и резко вскочил, опрокидывая стул:
– Я так больше не могу! – его голос сорвался на крик.
Вокруг звенела тишина. Но в голове все еще звучала та самая «Лунная соната», которую он играл пару минут назад, и раздавался чей-то такой знакомый смех.
На лестнице что-то зашуршало – мелькнул белый подол платья и скрылся за поворотом.
Георг сорвался с места и быстро взбежал на второй этаж. Он нервно озирался, хватаясь за стены и заглядывая в темные пустые комнаты, ощущая, как все вокруг сминается, словно скомканная исписанная нотная бумага.
Третий этаж.
Заброшенный четвертый…
В конце заваленного антиквариатом и мусором коридора на секунду мелькнул знакомый тонкий силуэт, но тут же растворился в пятне света. Де Жоэл дошел до этого места и остановился в холодном свете луны, с внутренней дрожью осознавая, что еще пару минут назад она светила с другой стороны особняка. Он потерянно замер, завороженно смотря на большой белый диск, злорадствующий на черном небе. Перед ним была лестница, что вела на крышу. Мужчина медленно, как во сне, поднялся по ней, сам не понимая, зачем он это делает.
«Иди сюда…»
Наверху было холодно: стегал ледяной ветер, и падали мелкие мушки снега. Чего только ни бывает в конце весны…
Георг выставил ладонь: снежинки на ней моментально стали капельками воды. Он обвел взглядом практически ровный скат черепичной крыши, стоя на последней ступени лестницы. На краю – рядом с водосточной трубой – спиной к нему стояла девушка, белая, как снег, как лунный свет, тонкая, как смычок скрипки. Она обернулась и протянула к нему руку.
– Ассоль, – Маршал ступил на скользкую черепицу. Что-то хрустнуло под ногой, но он не обратил на это внимания. Шаг. Два. Он оступился и чуть не сорвался со ската, а девушка лишь молча тянула к нему руку, рассыпаясь мушками снега. – Нет. Стой!
Георга резко втянули с крыши обратно на лестницу.
– Черт бы тебя побрал, – коротко, с звенящим от напряжения спокойствием раздалось над его ухом. Его отпустили, и он хорошенько проехался по ступеням спиной. – Что тут происходит? Что за чертовщину ты творишь?
Де Жоэл отодвинулся к стене, прислоняясь к ней, тяжело хрипло дыша:
– Она пришла… – он смотрел перед собой невидящим взглядом, трясущейся рукой пытаясь расстегнуть слишком сильно сдавивший горло ворот рубашки.
– Ассоль уже несколько лет как мертва, – мужчина, перекрывавший лунный свет, спустился и встал напротив Георга, сцепив руки за спиной.
– Максим, ты не понимаешь!..
– Она. Мертва, – отрезал граф, смотря на друга страшными, холодными от беспокойства глазами.
Георг сдавленно выдохнул, прикрыв лицо ладонью.
– А ты только что чуть не отправился за ней, – чужой спокойный голос отрезвлял. Маршал поднял загнанный взгляд на своего друга.
– Что ты здесь делаешь?
– Предчувствие, – Максимилиан протянул Георгу руку. – А теперь у меня есть к тебе серьезный разговор, и он совершенно не терпит отлагательств.
========== Ты поймешь ==========
По полу на втором этаже кто-то топал босыми пятками. Зябкое свежее утро норовило забраться холодным воздухом в дом, пощекотать ноги и посвистеть сквозняком в какой-нибудь щели. Облака хмуро висели над головой, будто прибитые к своим местам, а солнце то ли еще не встало, то ли пряталось за серую занавесь похожих на туман туч.
Теодор навалился на дверь плечом, и та нехотя, с протяжным скрипом подалась, что натолкнуло его на мысль о том, что смазать ее было не столь уж плохой идеей, жаль только, что до сих пор не воплощенной в жизнь. Наполеон вызвался сделать это еще пару дней назад, а в результате, что? А в результате, как обычно.
«Ни капельки не изменился», – д’Этруфэ залил колодезную воду в бочонок под лестницей и с гулким стуком опустил пустое ведро на пол.
Мужчина не мог объяснить, почему внезапно наступивший штиль его так сильно беспокоил, но он бился об заклад, что, случись с ними какая-нибудь новая гадость, то его душе было бы намного спокойнее, чем сейчас.
Д’Этруфэ был уверен, что все хорошее рано или поздно кончается, но еще больше он верил в то, что неожиданно наступившее «хорошо» потом превращается в большое и внезапное «плохо». А все потому что жизнь не любит стабильности, а сейчас, если исходить из положения дел, было самое отвратительное время для штиля… и шторма. Потому что именно сейчас, в эти самые мгновенья, они были уязвимы, как никогда раньше. Поразительно удобное время для удара.
Хотя, было ли все хорошо на самом деле?..
Д’Этруфэ прислушался и поправил закатанные рукава.
Наполеон ни на шаг не отходил от Дженивьен. Если та этому и удивлялась, то очень старательно скрывала сей факт. В первый же день Вандес показал ей их небольшую семейную библиотеку, и теперь гостью можно было видеть только с книгой в руках. Она вообще мало говорила, и нельзя сказать, что Теодор был от этого в восторге. Всё же мыслей он читать не умел, а знать, что творится в чужой голове, а тем более у человека для него практически нового, но живущего бок-о-бок с ним и его близкими людьми, хотелось. А Дженивьен после первой ночи, вестимо, решила, что хватит с нее откровений, и впоследствии в присутствии д’Этруфэ старалась вести себя еще тише, чем раньше, хотя, казалось, тише было уже практически невозможно.
Но еще больше мужчину беспокоило поведение Скарлетт. Девушка быстро шла на поправку под чутким надзором старшего брата и его самого. Через пару дней после их приезда ее перестало лихорадить, она стала нормально питаться, но все еще очень много спала, потому что ее мучили кошмары и сильная слабость. Д’Этруфэ буквально дневал и ночевал у ее постели, но девушка, казалось, попросту его не замечала. Скарлетт говорила с Наполеоном и даже обмолвилась парой слов с Дженивьен, но Теодора для нее будто не существовало. Его это угнетало и бесило одновременно, но стойкое ощущение того, что что-то в его отсутствие пошло не так, одержало верх над закипавшим где-то глубоко внутри гневом. Он осознавал, что такие метаморфозы не происходят внезапно, тем более с такими девушками, как Скар. Хотя раньше д’Этруфэ и понимал ее намного лучше, но ведь бывает, что год жизнь меняет человека до неузнаваемости, так что же с ней сделали эти несколько лет?
Обида ли это за то, что он бросил их в тот момент, когда был нужен?
Мужчина не был уверен даже в этом. Слушать себя Теодор умел, а вот делать из этого правильные выводы… Вот тут-то и возникала главная проблема.
Делать поспешных умозаключений не хотелось, а без нужных ему сведений эти выводы в любом случае были бы неверными. Интуиции доверять, как показала практика, не стоило. А д’Этруфэ не желал верить в ложь даже на мгновенье. Поверить во что-то нелицеприятное значило оклеветать так горячо любимую им Скарлетт, которая, если что-то и произошло, уж точно не могла быть этому виной.
И Наполеон тоже хорош – один на один с Теодором практически не оставался, а для перевода тем, видимо, пускал в ход всю остроту своего языка и обаяние. Однако эта реакция лишь убеждала д’Этруфэ в том, что от него что-то скрывают. Он знал, что Наполеон врать умел (залихватски, с беззаботной улыбкой и уверенностью идиота, что, казалось, сам начинал в это верить), но жуть как не любил. Так что ничего удивительного в том, что тот прикладывал все усилия, чтобы избежать лжи, не было. Теодор даже не мог его осуждать – как знать, как бы он сам вел себя на его месте. Мужчина был практически уверен в том, что тот и сам понимал, как это выглядит, но менять что-либо было уже то ли поздно, то ли изначально нельзя.
Д’Этруфэ как-то поймал на себе внимательный взгляд Дженивьен, однако та промолчала и едва заметно покачала головой, снова погрузившись в книгу, игнорируя подсевшего к ней Вандеса, бессовестно уткнувшегося своим вздернутым веснушчатым носом ей в волосы. Она делала вид, что его нет. А тот и рад. Вот и понимай их теперь…
Понимай или нет, а вот Джен явно хотела что-то Теодору сказать. Хотя, может, это все еще касалось того их разговора. Откуда ей вообще знать о подробностях жизни Наполеона и Скарлетт? Ну только разве что сам рыжий кавалер разболтал каким-нибудь из вечеров. С него станется. А ведь Джен не просто сидит читает, она явно слушает, и, чем тише сидит, тем внимательнее.
«Что-то я сомневаюсь, что Леон стал бы вот так бездумно чесать языком. Все же голова на плечах у него есть. Ну, или это я считаю, что есть…»
И снова тупик. Как много вопросов и как мало ответов.
Наступавший день тоже не радовал, предвещая заморозки. Значит, придется снова растапливать камин, чтобы никто не заболел. Зато будет чай с мятой и чтение книг вслух, шутки вскользь, тихий кашляющий смех Скарлетт. Но она снова не будет смотреть на него. Как же это…
– Теодор.
Мужчина вздрогнул. Джен подошла совершенно незаметно и, оглянувшись, тронула его за руку.
– Я чувствую, что должна рассказать… – она замолкла: на лестнице послышались чьи-то шаги, и женщина, поджав губы, отстранилась и исчезла в маленький боковой комнатке, прикрывая за собой дверь.
Д’Этруфэ раздосадовано нахмурил брови, ставя упавшую корзину на место на полку, но замер, столкнувшись взглядом с застывшей на ступеньках девушкой. Скарлетт в нерешительности сжала пальцами перила и перевела взгляд с Теодора на дверь в комнату брата.
Повисла осязаемая тишина. Девушка напряженно выдохнула и плавным танцующим шагом спустилась с лестницы, ступая на натертый пол, но, вдруг неожиданно сорвавшись с места, метнулась в комнату Наполеона.
– Подожди, – д’Этруфэ успел ухватить ее за запястье, но он не ожидал, что она отпрянет и вырвет свою ладонь из его. В пару шагов Скар пересекла расстояние, отделявшее ее от комнаты брата, и распахнула дверь.
– Он ушел в город около часа назад, – мужчина сложил руки на груди, тихо подходя сзади. – Просил тебя не беспокоить, а, если встанешь, сказать, чтобы ты не переживала.
Скарлетт сдавленно всхлипнула, обхватив себя за плечи, и медленно обернулась, неосознанно попятившись назад в комнату, с застывшим удивлением смотря в глаза Теодора. Он лишь молча ступил вперед, прикрыв за ними дверь.
Они оказались вдвоем.
– Что с тобой произошло? Что случилось за то время, пока я был в отъезде?..
Девушка, отступая назад, запнулась и присела на край кровати, но ничего не ответила.
– Скарлетт, скажи мне. Сколько можно надо мной издеваться, сколько можно водить меня за нос? Я не слепой, я лишь смотрю сквозь пальцы, но у меня нет сил терпеть это и дальше, – он прислонился спиной к двери. – Пока ты не расскажешь мне всё, прости, но я не выпущу тебя отсюда.
Глаза девушки покраснели, но лицо не выражало ничего, хотя по щекам и поблескивали дорожки слез. Она упрямо молчала, плотно сжав губы.
– Скарлетт.
Сестра Наполеона вздрогнула и сжалась еще больше от серьезного обеспокоенного взгляда Теодора:
– Уезжай отсюда. Просто уезжай, – ее голос осип, но звенел от напряжения. – Тебе не стоит тут быть.
Д’Этруфэ на пару секунд остолбенел, переваривая услышанное, но, пересилив себя, заговорил:
– Все то время, что я был тут, я чувствовал, что что-то не так. Я с самого начала был уверен, что это было связано с тобой, но я так и не смог понять… – он запнулся. – И меня это беспокоило еще больше. Я уехал тогда, оставив здесь самое ценное, что у меня было. Я оставил здесь тебя.
Теодор устало и немного раздраженно прикрыл лицо рукой, потерев глаза.
– Наполеон и ты… Вы стали для меня семьей, у меня больше никого не было и нет, – он опустил руку и перевел взгляд на окно. – Только отец.
Скарлетт опустила голову, уставившись на свои босые ноги.
– Тогда мне пришло письмо от Чарльза, – мужчина покачал головой.
– Чарльза Франка?.. – Скар осторожно подняла на него взгляд.
– Да, того самого, который учил твоего братца рисунку. Последние годы тот занимал комнату в нашем поместье, – Теодор невесело улыбнулся и снова посерьезнел. – Я покинул Ла Круа, когда узнал из письма Чарльза, что отец умер. В своем завещании он просил похоронить его на берегу южного моря, недалеко от того дома, где мы жили. Я сделал это, но началась вся эта канитель с наследством, и я задержался на еще один год. До этого момента я искренне считал, что родственников у нас нет. Было несколько расследований и судебных прений, отец написал два завещания, одно из них не представляло никакой практической ценности и было адресовано мне, именно там он писал про похороны, передавал вам свои самые теплые пожелания, а второе было заверено нотариусом. Второе письмо умудрились несколько раз подделать, переписать, но оригинал нашли, и началось расследование. Еще год. Я вошел в права наследования и оказался на время привязан к поместью, следовало обустроить там всё так, чтобы имущество не растащили в мое отсутствие. Сама знаешь, люди – дикие существа, когда дело доходит до денег. Чарльз оказал мне очень большую помощь в этой беготне по конторам и работе с документами. Оказалось, поместье может приносить приличный доход благодаря своим апельсиновым полям, так что нам следовало наладить хозяйство и торговлю. А это снова бумаги, счета и конторы, – Теодор тяжело вздохнул. – От отъезда из Ла Круа до того момента… Четыре года с лишним прошли, как пара дней. Я был готов вернуться, как вдруг оказалось, что нарушено сообщение между островом и большой землей, и корабли попросту перестали ходить. Еще полгода ожидания.
Скарлетт, все это время державшая руки на коленях, нервно заломила пальцы. Ее губы дрожали.
– И вот я тут. Обнаруживаю, что ни одно мое письмо не дошло, а девушка, воспоминаниями о которой я все это время жил, делает вид, что меня для нее не существует, – д’Этруфэ на секунду замолчал. – Я не знаю, что мне делать теперь. Не знаю, Скар. Я в замешательстве. Но, если ты действительно поменяла свое ко мне отношение, то мне стоит уйти и не стоять на пути, потому что ты мне ничего не должна. И поэтому я спрашиваю у тебя в последний раз, – он опустил руку на дверную ручку. – Ты хочешь, чтобы я ушел?
– П-подожди… – волосы скрывали ее лицо, но было видно, что Скарлетт плачет. – Мне хотелось думать, что ты нас бросил, что забыл… Расстаться с человеком проще, когда на него злишься, чем когда скучаешь. Это было так больно – верить, что ты вернешься, но знать, что этого может не произойти. Ты уехал, ничего не сказав ни мне, ни брату – ты просто исчез из нашей жизни. Ты не представляешь, как был нужен тогда. Мы остались совсем одни, у нас прибавилось врагов. Они вскрывали письма, пару раз чуть не подожгли дом, где мы снимали комнаты. Из-за того, что Наполеона выставили из гренадерского, у нас не хватало денег, мы едва сводили концы с концами, а продавать что-либо не хватало то ли сил, то ли мы просто тянули до последнего. Нам помогали по чуть-чуть некоторые родственники, но я не могла смотреть на то, как они с жалостью смотрят на меня: мол, смотрите, какие бедные дети, ничего не умеют, а эта сидит сложа руки, пока ее брат выбивается из сил… А ведь это всё Ассоль. Это она, – девушка не выдержала и зарыдала в голос, утыкаясь лицом в ладони.
– Скар… – Теодор сел рядом с ней на кровать и крепко прижал ее к себе, на что та исступленно вцепилась в его одежду.
– Я… я решила помочь. Наполеон не знал. Я устроилась работать в одной из забегаловок разносить заказы. Это было не сложно, хотя сначала я даже разбила пару стаканов, но мне помогали. Я несколько месяцев работала в дневные смены, но один раз меня попросили выйти в ночную – заменить женщину, слегшую с воспалением легких. Зима была: холод, снег. Не удивительно, что она заболела, а у меня с детства было крепкое здоровье, и я… Я тогда согласилась. Брат все равно практически не бывал дома, иногда мы не виделись неделями, – Скарлетт громко судорожно всхлипывала, с трудом продолжая говорить. – Все прошло хорошо, только людей было меньше. И было страшно. Ко мне несколько раз приставали, но все обходилось. Хозяин был добрым человеком, отдал мне деньги и отпустил домой на три часа раньше, чем следовало, сказал выспаться и разрешил пропустить одну свою смену, чтобы не заболеть. Я не сразу заметила, что на улице за мной увязался… один человек, но, когда я это поняла, было уже поздно, – девушка попыталась отстраниться от Теодора, но тот лишь крепче прижал ее к себе.
– Что произошло потом? – казалось, д’Этруфэ был в прострации: его взгляд все больше мрачнел, но он лишь сильнее стискивал зубы.
– Я не могу говорить об этом, Тео. Я не смогу рассказать. Ты и сам все прекрасно понимаешь, – Скарлетт вытерла тыльной стороной запястья слезы. – Он ударил меня по голове, затащил в какую-то подворотню, сделал это…, а затем оставил меня в снегу с пробитой головой в разодранной одежде умирать от холода, унижения и дикой боли, – девушка прикрыла глаза руками. Она знала, как в этот момент переменилось лицо Теодора, знала, потому что достаточно изучила этого человека еще в детстве. И ей было страшно, потому что в случившемся была виновата именно она. Не надо было быть такой дурой и лезть на рожон. Сидела бы дома и спокойно ждала. – Ты знаешь, что Наполеон тогда много пил? Если и не знаешь, то точно догадываешься. Смешно, но именно это меня и спасло. Он шел домой из какого-то дешевого паба с окраины, заметил кого-то в снегу и полез помогать. Когда он понял, что это я, был в таком бешенстве, что я пожалела, что меня не убили…
– Скажи, – Теодор осторожно перехватил инициативу в разговоре, в его голосе натянутой струной звенел скрытый гнев. – Знаешь ли ты, кем был этот человек?
– Т…тед, не надо.
– Пожалуйста.
– Ты знаешь его, знаешь, – всхлипнула Скарлетт, прижимаясь щекой к его груди, сильнее обхватывая друга детства своими тонкими руками, будто боясь, что сейчас он уйдет.
– Тем лучше, – на лице мужчины отразилась боль, он прижался губами к ее лбу, приглаживая волосы.
– Себастьян де Хьюго, он…
– Так вот, что это все значило.
Девушка чуть отстранилась, пораженно смотря на него большими от удивления глазами.
– Письмо Наполеона, одно из них, он дал мне зачесть черновики, чтобы не разводить лишних разговоров до того, как все устаканится.
– И… что же он писал?
– Сейчас это неважно. Скарлетт, – д’Этруфэ повернул ее лицо к себе, своими спокойными мягкими глазами буквально заглядывая в душу. – Почему ты не рассказала мне всего этого сразу?
– Тебе должно быть противно иметь со мной дело, – она не понимала, отчего по ее телу прошла дрожь. Шепот звучал неуверенно, почти жалко. Она понимала, что, каков бы ни был теперь ее ответ, это не заставило бы его уйти, теперь он знал все. – Почему ты не уходишь?
– Как я могу? – на момент лице у мужчины промелькнуло искреннее изумление. – Скарлетт де Брис, ты в своем уме? Как я могу осудить тебя за то, что над тобой учинили это страшное насилие? Как можно осуждать человека за случайность? Да мало ли что происходит в этом мире. Если человека грабят, то он не виноват в том, что кому-то понадобились его деньги. Подлость существовала всегда, существует и поныне, но мы никогда не сможем предусмотреть всё. Неисповедимы пути Господни.
Девушка все так же смотрела на него большими удивленными глазами – она внезапно снова ощутила себя маленьким ребенком. А он увидел в ней прежнюю Скарлетт. Скарлетт, которая была частью его жизни ранее и которая с этого момента будет частью его жизни снова. Теперь уж точно навсегда. И пусть только кто-нибудь рискнет ее у него отнять.
Эта разница в семь лет сейчас была, как никогда ранее, заметна. Теодору было тридцать, ей всего двадцать три. Он был спокойным и сильным, надежным, как стена, и никогда не давал никакого повода в себе усомниться. Она была сломленной и маленькой, но не потерявшей надежды на свое возможное воскрешение.
Вся боль, все эти пять лет, все страдания, перенесенные за это время унижения и стыд… все это растворилось где-то там, в прошлом.
– Ты, – Скарлетт сделала глубокий вздох, – хочешь быть со мной?
Губы д’Этруфэ дрогнули, он улыбнулся:
– Хочу.
Как никогда раньше.
***
Наполеон заглянул в дом и плотно прикрыл за собой дверь, пробегая глазами пустую комнату. Он прошел на кухню, положил на стол теплый хлеб, завернутый в ткань, взял с полки корзину и высыпал туда яблоки. Довольный выполненной работой, Вандес направился в библиотеку напоминать Дженивьен, что читать в темноте вредно для глаз. Парень улыбнулся, когда его догадка подтвердилась. Джен сидела в кресле, шурша листами какой-то книги, видимо ища случайно закрытую страницу. Она едва заметно вздрогнула и подняла на него взгляд, когда под его сапогом скрипнули половицы.
– Я вернулся, – Наполеон присел на подлокотник кресла, с улыбкой смотря на нее.
Женщина окинула его взглядом и тихо хмыкнула:
– Удивили, – Джен закусила губу. Волосы она больше не собирала, и они аккуратными прядями лежали на ее плечах, красиво подвиваясь. – Что-то еще? – женщина поднялась на ноги, подходя к книжному шкафу. Прямой, откровенно изучающий взгляд парня ее смущал, но это не было поводом ему об этом сообщать. Как знать, может, он и сам догадается, что к чему.
– Я пока пойду в свою комнату. Давно хотел покопаться в шкафу, может, чего интересного найду. У отца было много диковинных вещей, – Вандес снова обезоруживающе улыбнулся на иронично приподнятую бровь. Он встал и, приблизившись к Джен, коснулся ее щеки пальцами. Парень как-то совсем легко, по-детски прижался губами к ее лбу, все продолжая счастливо улыбаться, но, когда он отстранился, женщина не выдержала и снова притянула его к себе, целуя в губы.
Наполеон удивленно шумно выдохнул, но пылко вжал ее в стеллаж, отвечая на поцелуй и скользя рукой по ее талии вниз, касаясь бедра сквозь платье.
Он не позволял себе этого обычно. Не позволял. Но сейчас не позволить себе этого было просто невозможно…
Когда парень оторвался от ее губ, Дженивьен обвила его шею руками:
– Наполеон, – она прижалась щекой к его груди и прикрыла глаза. – Скажите мне, почему у Вас с сестрой разные фамилии?
Вандес задумался и тихо усмехнулся:
– Если я расскажу Вам, Вы ответите, что это глупо и самонадеянно с моей стороны.
– Какая разница, что я скажу по этому поводу? Это не должно Вас беспокоить, – Джен говорила медленно и совсем тихо.
– Что ж… К тому моменту, когда мне стукнуло шестнадцать, и я понял, что меня все же отправят служить, чему был очень даже рад, я был наслышан о талантах своего отца. Он был великим человеком, сделал многое для этой страны и для наших морских и сухопутных соседей. В Ла Круа его знала каждая собака, а в других городах, особенно тех, что в глубинке, он был чем-то вроде легенды. Я сам слышал, как какая-то женщина в деревне рассказывала своему ребенку сказки о Юге, где велась предыдущая война. Это было забавно, но всё же это означало, что с его фамилией своей жизни у меня не будет, – Наполеон уткнулся носом в волосы Дженивьен, вдыхая их запах (знак внимания, который прижился у них с первых же дней), и та прижалась чуть крепче. – Я не хотел всю жизнь прикрываться его фамилией, потому что она открывала бы передо мной все двери, а я не обладал теми талантами, что обладал Армэль де Брис. Я был другим, хотя мне не раз говорили, что мы с отцом очень похожи в характерах. И все же людям свойственно искать замену тем, кто уходит, тем более таким великим людям. Я хотел прожить свою жизнь: сложную, возможно короткую, но свою. Я не хотел, чтобы меня знали как «сына великого Маршала»… я хотел добиться всего сам, чтобы меня уважали за то, что я умел, а не за то, кто был моим отцом. А умею я немало. Вот так Леон де Брис стал Наполеоном Вандесом, – парень тихо рассмеялся. – Самонадеянно и глупо?
– Самонадеянно и глупо, – Дженивьен отстранилась, она смотрела ему в глаза с каким-то странным, нечитаемым выражением. – Мне нравится, – ее пальцы мягко погладили его шею. – И зачем же Вам такая ворчливая старуха, как я?..
– Вы действительно считаете, что я смогу ответить на этот вопрос?
– Почему бы и нет, мсье Брис? – Джен провела рукой вниз, касаясь его ключиц сквозь рубашку. Парень прикрыл глаза, выдыхая, затем склонился к ее лицу.
– Я не вижу тут ни одной старухи. Это раз, – он губами провел по ее скуле вниз и с усмешкой приник к шее, услышав, как учащается ее дыхание. – Во-вторых…
Наполеон понизил голос и шептал это уже ей на ухо:
– Как знать, возможно, если бы не Ваш упрямый характер, то наши пути бы разошлись, даже не пересекаясь.
Да, мадам д’Онорайн?
========== Куда ведут судейские архивы ==========
Днем того же дня в комнату Наполеона трижды постучали. На пороге оказался Александр. Мужчина, порядком взмокший и взволнованный, устало улыбнулся, оперся о косяк двери и, поглядывая в сторону комнаты Скарлетт, заговорил. Парень некоторое время слушал его, молча смотря тому в светлые глаза, затем, прервав чужую речь, жестом пригласил де Панса внутрь, тихо прикрыв за собой дверь.
Прапорщик буквально настаивал на переносе даты дуэли на день. Настаивал он мягко, но так навязчиво, что, поостывший за прошедшие пару часов, Наполеон, лишь махнул рукой и согласился, уже решив для себя, чему посвятит внезапно свалившееся на его голову лишнее время.
«Хотя, нет, – думал он, – время лишним не бывает. Тем более в таких ситуациях. Быть может, Панса прав был в своей настойчивости, раз так легко смог переменить мнение такого барана, как я?»
Подробно обговорив все детали предстоящей дуэли, они разошлись: Александр быстро сбежал по лестнице и оседлал свою лошадь, вихрем срываясь по лужам во весь опор, а Леон тихо выскользнул из своей комнаты и прошел в соседнюю, осторожно заглядывая внутрь.
Убедившись, что все в порядке, а входить можно, он приблизился к кровати, на которой под теплым одеялом лежала девушка, и присел на стул рядом с ней.
Какое-то время Леон молча смотрел на спокойное расслабленное лицо спящей, сложив руки на груди, затем быстро обернулся к небольшому столику и, обмакнув перо в чернила, написал на листе бумаги краткое письмо с обозначением своего местопребывания на ближайшие несколько часов. Наполеон склонился к Скарлетт, прислушавшись к ее дыханию, и мягко, почти нежно, улыбнулся, покачав головой. Он невесомо поцеловал ее в щеку, поднялся и вышел, ненадолго задержав взгляд на куске серого копотного неба за узким окном.
***
Нож подковырнул белоснежную кожу – по щеке скатилась струйка крови. Зеркало улыбнулось багрянцем на белоснежных зубах. Нож снова полоснул по переносице.
Он тяжело размеренно дышал ртом, слыша, как дыхание его отзывается хрипом и будто само собой кашляет и срывается. Язык слизнул каплю, пересекшую розовые губы, глаза нервно зажмурились. Он с силой воткнул нож в пол и крепко сжал нос пальцами, вопросительно смотря своему отражению в глаза. Нечесанные после помывки дождем и кровью, светлые волосы свалялись и слиплись, сосульками свисая по бокам от головы и налипая на лоб.
Нос, то ли сломанный, то ли выбитый, не дышал вообще.
– Хью! – де Панса обнаружил того сидящим на полу напротив ростового зеркала. За все это время Себастьян так и не смыл с подбородка кровь, хотя вокруг губ она была оперативно слизана языком.
Поморщившись, Александр поставил рядом с другом емкость с теплой водой и молча сел рядом, однако, не выдержав гнетущей тишины, заговорил:
– Ты долго еще будешь продолжать так себя вести? – он осторожно коснулся чужого лица и повернул его к себе, чему Себастьян вовсе не воспротивился. Он даже смотрел несколько наивно и слишком открыто, будто с ним этим утром ничего не произошло. Или произошло, но он забыл, что именно, и теперь этим пронзительным, почти удивленным взглядом вопрошал у де Пансы, откуда на его лице такие тяжелые повреждения.
– Как? – голос прозвучал хрипло и гнусаво. Его когда-то красивый точеный нос был словно скошен набок, а почти по-женски мягкие губы приоткрыты. Де Хьюго стиснул зубы, обиженно хмуря светлые брови.
– Погоди-ка, сейчас будет больно, но ты же вытерпишь, – Александр ощупал чужой поврежденный нос, задумчиво щуря свои большие, глубоко посаженные глаза. Все же не зря он при своем взводе был за медика. А вот уроки Красного Креста они посещали вместе с Теодором…
Когда де Панса вправил Себастьяну нос, на лице того от резкой боли не дрогнул и мускул. Он лишь судорожно втянул воздух ртом, затем отстранился, пальцами осторожно касаясь переносицы. Де Хьюго опасливо сделал вдох уже носом и кивнул прапорщику, принимаясь прочищать забитые засохшей кровью ноздри.
– Премного благодарствую, – наконец он жадно хватил воздух и снова развернулся к зеркалу. Его красивое лицо не портили даже эти страшные кровавые разводы.
Александр в это время принялся стирать кровь с волос, кажется, оцепеневшего Себастьяна. Тот мелко подрагивал, кусая губы.
– Сандро, – мужчина прикрыл глаза, когда капли воды затекли за воротник.
– Да? – де Панса снова повернул чужое лицо к себе, продолжая свое нехитрое дело.
– Мне снилось что-то. Не помню, что именно, но помню смерть. Свою. Она недавно смотрела на меня из зеркала. В темноте.
– Глупости какие, Бастиан…
– Это для тебя глупости, – тот скосил взгляд на зеркало. – Я хочу убрать его от своей кровати. Давай перевернем его, а? К стене…
– Мы уже переворачивали, – прапорщик сделал тяжелый вдох. – Оно двустороннее.
Де Хьюго испуганно дернулся.
– Да тихо ты, не нервничай, – Александр сжал его плечо. – И не смотри на него. Самое страшное существо в этой комнате – это ты…
Себастьян приподнял брови, смотря на де Пансу большими глазами.
– Ты сам так считаешь, ведь так?
Де Хьюго принялся растирать леденеющие руки:
– Я не хотел, Сандро. Я не хотел. Правда не хотел. Ты не веришь мне, ведь так? Я не хотел этого делать! – его голос сорвался, а по щекам потекли слезы. – Я не хотел поступать с ней так. Не хотел. Не должен был!
Александр молча заключил того в объятия, ничего не отвечая. Себастьяна мелко трясло: он плакал.
– Я не один раз убивал на дуэли, на войне, но это не то. Там – это не кровь на руках. А сейчас, благо, я не убийца, но это не лучше, не лучше… я не хотел этого. Я не хотел ненависти.
– А чего ты хотел-то? – Александр вздохнул тяжело, задумчиво.
– Я с самого начала думал, что это сможет изменить наши взаимоотношения с… – Себастьян поджал губы и махнул рукой. – Я вообще не помню ту ночь. Точнее помню смутно, отрывками. Если бы не кровь на руках, лице и одежде, то и не знал бы, клянусь. А так связал факты и испугался. Себя, скорее. У меня в последнее время такое все чаще, – он закашлялся, трясущимися руками достал из внутреннего кармана сигару и спичечный коробок и закурил, делая настолько глубокий вдох, что из глаз снова полились слезы.
