Текст книги "Rendez-vous I Белый король (СИ)"

Автор книги: _Asmodeus_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Полупрозрачный синеватый дымок таял в холодном разреженном вечернем воздухе. Звуки выстрелов, еще меньше минуты назад оглашавшие пустынный загород, оставили после себя абсолютную звенящую тишину. Единственным звуком, нарушавшим последовавшее за пальбой затишье, было частое беспорядочное дыхание кучера, трясущимися руками оттиравшего багровые капли крови с рукава своей светлой ливреи. Тихо, выдыхая клубы пара, нервно всхрапывали лошади, позвякивая упряжью. Кучер громко несдержанно всхлипнул, шмыгнул носом и вздрогнул всем телом, завертев головой, когда лошадь, стоявшая поодаль от кареты, переступила с ноги на ногу, зашуршав копытами по сыпучему гравию.

Всадник, сидевший на этой лошади, долгих несколько минут смотрел вдаль, вслед исчезнувшим за ближайшим пролеском разбойникам. Издалека все еще едва-едва слышались окрики и скорый топот копыт. Когда отдаленный гул растворился где-то за горизонтом, тот облегченно выдохнул и, приосанившись, немного самодовольно улыбнулся, медленно опуская руку, в которой был зажат пистолет с исцарапанным витиеватым стволом. В который раз он избегал смерти? Не в первый и не в десятый, однако госпожа удача все же не отворачивала от него своего благородного светлого лика. Что ж, каждому человеку полагается на его пути ангел-хранитель.

На кремниевом однозарядном пистолете все дышало войной: несколько сколов на металлических вензелях, паутины царапин, выбоины от пуль, – рукоять второго точно такого же, но чуть менее пострадавшего в процессе использования, заботливо прикрытая полой кителя, выглядывала из кобуры с правой стороны.

Всадник был, безусловно, хорош собой. Правда, красота его казалась несколько необычной для здешних привычно-прохладных даже в летнее время мест: огненно-рыжие волосы, немного худощавое смуглое лицо с широкой челюстью, щедро усыпанное веснушками. Черты его были крупными и грубоватыми, отчего определить его возраст было делом довольно затруднительным: небольшой нос – вздернут; зеленые глаза, казалось, смотрели колко, проницательно; брови, задумчиво сведенные, выдавали внутреннее напряжение. Военная выправка мужчины… нет, скорее юноши, говорила о годах, проведенных в армии, что было неудивительно, учитывая отгремевшие незадолго до этого две войны, два Вала: Девятый и Десятый. Он пожевывал сигару, весьма уверенно сидя на коне, несмотря на то, что тот явно горел желанием его с себя сбросить.

– Mademoiselle, Ваш спаситель перед вами! Извольте хотя бы показать мне себя, – необъезженная лошадь под ним слегка взбрыкнула, пару раз кивнув большой красивой головой.

В ответ на это из продырявленной в нескольких местах пулями кареты донеслась тихая возня. Дверца ее резко распахнулась, на что животное испуганно отступилось и поднялось на дыбы, когда прямо под его ноги грузно, с глухим звуком упало что-то большое и довольно тяжелое.

– Тпрррр! Стой! З-зараза… – мужчина дернул поводья, когда лошадь затанцевала на месте, и сильно стегнул ее хлыстом. – Ишь, ты… Выстрелов не боится, а тут… – он резко замолчал, шумно втягивая носом обжигающе холодный весенний воздух, когда в поле его зрения попал выпавший из кареты предмет.

На земле лежал человек. Толстый, грузный, пожалуй, солидного возраста, с седыми короткими волосами и бакенбардами. Остекленевшие маленькие глаза его были распахнуты, они отвратительно закатились назад так, что видны были лишь маслянисто блестящие белки; некрасивый кривой рот был приоткрыт, а из него беззвучно стекала пенящаяся мутная полупрозрачная жидкость. Он пару раз конвульсивно дернулся, вцепившись короткими пальцами в свой сюртук, и затих.

– Mon dieu… – растерянно пробормотал всадник себе под нос, сделав небольшой круг на лошади, чтобы утихомирить ее, однако та все еще нервно пританцовывала на месте. Он не отрывал мрачного обеспокоенного взгляда от лежащего на земле тела, молча прикидывая свои возможные действия. Когда питомица наконец успокоилась и встала, парень озадаченно приподнял бровь, перебросив толстую, дымящуюся, уже изжеванную сигарету из одного уголка рта в другой, и инстинктивно дернулся, крепко сжимая поводья, когда услышал протяжные завывания. Кучер сидел, обхватив голову руками, и покачивался в таком положении взад и вперед, рыдая и громко воя мерзким высоким голосом.

Всадник похолодел:

– Да что здесь, черт возьми…

– Он страдает приступами шизофрении. Не будем же его за это осуждать, – неожиданно из кареты показалась аккуратная женская головка. Волосы женщины были туго затянуты в замысловатой элегантной прическе, а лицо, вплоть до губ, бледных и тонких, было скрыто черной полупрозрачной вуалью, сквозь которую при таком скудном освещении определить черты лица никак не представлялось возможным.

Говорила дама совершенно спокойно, со сквозящим холодом и безразличием – ее голос был довольно низким, хотя, безусловно, приятным.

Одежда незнакомки была богато расшита черным по черному бархатными вензелями, мягко переливавшимися на свету. Платье ее, с высоким воротником, скрывало даже шею, на плечах края ткани были красиво собраны и приподняты, что производило немного величественное впечатление. Проглядывал плотно затягивавший тонкую талию шитый корсаж; грудь, с трудом, но спокойно вздымавшаяся под корсетом, была скрыта сделанным из плотной ткани воротом. Куча черных бантов, кружевных вставок и завязок вовсе не портили общее впечатление от ее строгого наряда.

– Где те господа, которые любезно согласились мне помочь? – говорила она так, будто бы дело шло о каком-то незначительном пустяке. Дама выглянула из кареты до пояса, опершись о ее стенки руками, элегантно утянутыми в перчатки. Вуаль слегка всколыхнулась.

– Ваши господа, к слову сказать вооруженные отвратительными пистолетами прошлого века, вообразили себя, видимо, бессмертными, раз решились вступить в перестрелку с человеком в военной форме, совершенно не умея владеть оружием, – парень, развернул лошадь мордой сторону кареты. – Этими жуткими пуфферами разве что стрелять по цели и лишь затем рисовать на ней мишени.

– Не сказала бы, что Вы выглядите более убедительно, нежели те самые сомнительные господа, – равнодушно отметила женщина. – Они нас покинули? Какая жалость, – вопреки сказанному, никакого сожаления в ее голосе не прозвучало. Сухая констатация факта. – Все же не просто так я заключала с ними сделку, а из-за Вашего вмешательства они не смогли выполнить свою часть договора.

Подсознательно всадник уже приготовился к любого рода женским визгам и слезам, но не к такому холодному спокойствию. Он готов был принять на себя роль «принца на белом коне», спасителя, но не свидетеля преступления. Когда первое впечатление от произошедшего спало, парень снова мрачно посмотрел на тело.

Как военному, убийства были ему, если не равнодушны, то привычны – он видел горы трупов, видел, как людьми устилало землю, как по ним шли, ступая тяжелыми подошвами по лицам, рукам, как по ним катили тяжелые, иногда взрывающиеся пушки; но, как человеку… такое было противно самой его природе.

Люди не должны вот так погибать в мирное время. Не должны.

Он, конечно, слышал, какие интриги плелись в верхах, но все это было так далеко и казалось настолько незначимым для него – того, кто едва сводил концы с концами, что произошедшее оказало на него неизгладимое впечатление.

– Погодите-ка… – начал было парень, но его оборвали.

– Тогда мне поможете Вы, – лицо женщины обратилось к нему. Всаднику даже показалось, что он видит ее сквозь эту чертову вуаль. Мог представить, как эти глаза заглядывают в его душу. Если они такие же сухие и неживые, как и ее губы, то, пожалуй, было бы интересно увидеть их поближе.

От таких мыслей юноша не понял, в какой именно момент давящий холод сменился чем-то иным. Он нервно усмехнулся, лишь сейчас опомнившись и пряча пистолет в кобуру на левом бедре.

– Сбросьте этот мусор в реку – она течет справа от дороги, недалеко отсюда, – незнакомка небрежно указала на тело. – О, я вижу на Вас эполеты, – женщина демонстративно обратила на это внимание лишь теперь. – Недурно. Надеюсь, Вы знаете, с какой стороны находится право, так как это все, что мне от Вас нужно, – она снова скрылась в карете, оставив всадника один на один с самим собой.

– Ваших рук дело?

– Моих ли? Нет, что Вы, это же Вы его застрелили, многоуважаемый?..

– Наполеон. И я не…

– Вам все равно никто не поверит, – индифферентно пожимает плечами.

Парень глубоко затянулся, ничего не отвечая.

– Чудесно, однако, пожалуй, это было излишним, – единственной различимой эмоцией в ее голосе была неприкрытая ирония, если иронию в принципе можно так обозначить. – Ваши эполеты говорят о Вас намного больше, чем Вы сами. А я ни секунды не сомневаюсь в Вашем красноречии и находчивости. И все же, неужели Вы все-таки боитесь прикоснуться к этому куску мяса? Он Вас не укусит. Да и раньше бы вряд ли смог, он у меня был человеком глупым, но мирным.

Наполеон раздраженно вспыхнул, стиснув зубы, стряхнув пепел с сигары:

– Мне кажется, Вы забываетесь…

– А мне кажется, Ваше дело об убийстве проходило через руки моего мужа, этого благородного господина, к которому Вы сейчас так брезгуете прикоснуться. Проявите хоть каплю уважения. А дуэли в нашей стране так и так запрещены. Как удачно мы встретились, не так ли? Поможете мне – сохраните на плечах Вашу бесполезную голову. Вам крайне везет – такое редкое имя весьма легко запоминается.

Всадник на минуту задумчиво окинул взглядом тело:

– Как все бывает просто, однако…

– Выбор есть не у каждого, а Вам, пожалуй, сейчас благоволит сама судьба в моем лице. Ваше будущее сейчас находится в руках женщины, смиритесь с этим.

Внезапным порывом ветра вуаль незнакомки раздуло, на секунду открывая ее лицо. На вид ей было несколько более тридцати, у нее были темные невыразительные глаза, бледная кожа, заметно выступающие скулы и тонкий прямой нос. Их взгляды на миг встретились:

– Вы мне поможете?

– Я помогу себе.

– Какая разница, если сути дела это не меняет? – губы ее едва заметно изогнулись. – Дурная привычка, потворствуя своей гордыне, пытаться на словах изменить суть дела. Я благороден, смел и буду действовать лишь во благо себя и своего большого будущего – так Вы думаете, убеждая себя? Не заблуждайтесь: сейчас Вы просто соучастник преступления.

Наполеон тяжело вздохнул. И как такая вообще может быть способна на преступление? Убить! Да еще и собственного мужа, черт возьми.

Спокойный прямой взгляд отпечатался где-то глубоко в сердце. Военный ожидал встретить в нем высокомерие и достоинство, свойственные богатому сословию, разъезжающему по стране в каретах с разнообразными геральдическими рисунками, но, к своему удивлению, не увидел в нем ничего. Совсем ничего. Это был взгляд человека, потерявшего интерес к жизни.

Неужели в этом было все дело?

– Вы говорите, что его застрелил я? – слова сами сорвались с губ всадника. Он не планировал завязывать разговор, но вот что-то внутри требовало еще хотя бы раз услышать ее голос.

– Именно так.

– Однако же у него изо рта пена.

– В нем дырка от пули. Если бы Вы спустились к этому несчастному, выполнив мою просьбу, то могли бы это заметить.

– Это наверняка дело рук тех самых «господ». Они стали беспорядочно палить во все стороны и даже сбили с моей головы шляпу.

– Возможно, но мне всяко без разницы. Эта дорога недолго останется такой безлюдной, Вам повезло, что у нашего маленького секрета нет случайных свидетелей, это бы сильно затруднило дело. Я имею право выдать Вас полиции при первой же возможности и привлечь к делу факты. Этого они так не оставят. Убийство министра – дело весьма и весьма серьёзное, – в руках женщины появился маленький флакончик губной помады. – Да и грех жаловаться, милейший. Вам, наверняка, выгодно оставить на плечах одно из двух своих достоинств…

– Вульгарная шутка.

Она усмехнулась и молча пожала острыми плечами. Достав зеркальце, женщина стала медленно, осторожно подкрашивать губы.

Наполеон перекинул ногу через седло, спрыгивая с лошади, и, потрепав ту по холке, подошёл к телу министра.

Дверца кареты перед ним тот час же неприветливо захлопнулась:

– Шутка вульгарная, но правда есть правда.

– Вам не идёт алый цвет.

– А Вам – голова на плечах. От неё слишком много шуму.

Однако вместо того, чтобы сразу заняться делом, мужчина перешагнул через труп и, отдернув темную шторку в карете, приподнялся на ступеньку, заглядывая внутрь:

– Тогда сделайте так, чтобы эту голову снова украсила шляпа, – он не видел ее лица, однако как-то почти кожей ощутил, что их взгляды снова встретились.– Mademoiselle, Вы же не откажете мне в такой простой услуге? – Наполеон слегка понизил голос, улыбнувшись, почувствовав ее удивление и дискомфорт. Все же, какие-никакие эмоции испытывает каждый.

– Вы забываетесь.

– Ничуть.

В салоне пахло чем-то терпким, смешанным с запахом роз. Отвратительный запах. Мужчина чуть поморщился, на секунду задумавшись о том, как вообще можно находиться в такой духоте более пары минут. Однако жене министра – теперь уже вдовствующей – эта обстановка, казалось, была очень даже по душе.

– У Вас нет прав даже говорить со мной. Что уж упоминать о том, что сейчас Вы находитесь в непозволительной близости. Давайте закончим с этим делом, и я продолжу свой путь…

– Чего же непозволительного в нашем разговоре? – оборвал военный. Слова ее лишь распалили в Наполеоне интерес. Он усмехнулся, видя, как она раздраженно поджимает губы.

– Удивите меня, скажите, что Вы состоите в элитном полку или даже имеете какой-нибудь высокий титул, звание? Может, Вы граф? Или барон? Может, маршал или генерал? Где же Ваши медали? Что-то не вижу. Оставили дома? Ну, с кем не бывает. Я знаю, Ваш брат любит приукрасить. Врите больше и, как знать, может быть я даже Вам поверю.

Мужчина все это время молча слушал, как-то внутренне дивясь притягательности ее голоса, практически не обращая внимание на то, что этим голосом ему говорилось. Чем больше иронии в нем звучало, тем больше, казалось, он ему нравился, и тем больше он хотел его слышать.

– Второй драгунский полк – не то, чем можно удивить Вас, не так ли? – Наполеон козырнул с самым что ни на есть непринужденным видом, пропустив мимо ушей все, что можно было пропустить. – Касательно моей службы: дело обстоит довольно затруднительно, но такое положение дел меня более чем устраивает.

– Какие глупости…

– Вам кажется, что за счет богатства Вы обладаете всем, но все же вы не правы. Кое-чего у Вас нет, готов поспорить.

– Проблемы с выражением своих мыслей? Пожалуй, я согласна – этого у меня нет точно.

Драгун прокашлялся, тихо хрипло засмеявшись и снова прикурив погасшую сигару:

– Возможно… Извольте, я не совсем местный, обучался не в Ла Круа.

– Не курите у моей кареты. Оставьте это для казармы.

– Да тут такое амбре стоит, что дым лишь добавит ему должного разнообразия, – однако он послушался. – Могу ли я узнать, как дело о дуэли дошло до кабинета? Были приняты все меры…

– Дуэли запрещены и караются весьма сурово, пожалуй, даже больше, чем другие преступления, связанные с убийствами, – оборвала незнакомка; в темноте было практически незаметно, как она нервно перебирала небольшие деревянные четки. – Вы, как никто другой, должны это знать.

Парень опасно сжал пальцы на поручни у дверцы, и незнакомка замерла, едва не отпрянув, не зная, чего можно ожидать от такого яркого выражения гнева.

– Этот человек обесчестил мою сестру!

– Закон превыше Ваших чувств. Убийство есть убийство, – холодно отрезала она, едва заметно вздрогнув.

– И как можно смириться с такой глупостью, как закон, который ставит правила выше человека? Не для человека ли этот закон был придуман?! – раздраженно ответил Наполеон, передернув плечами и спрыгнув со ступеньки на землю. Он не видел, как растерянно смотрели ему вслед темные глаза, в которых медленно отступало беспокойство. – Эти чурбаны наверху хуже солдафонов, которые меня окружают, – мужчина небрежно пнул лежащего на земле ногой. – Эге, какой жирный, каналья…

– Кажется, я могу предположить, почему у Вас такой неуспех на службе.

– Не можете, – он поднапрягся, взваливая тушу министра на себя. – Вам верная мысль не придет в голову даже под дулом карабина.

Через пару минут дело было сделано. Наполеон вернулся, отряхивая руки, брезгливо стирая с них кровь о заправленные в сапоги штаны. Он ожидал увидеть пустую дорогу, но карета все еще стояла на том же месте.

– Так чем же объясняется Ваш неуспех на службе?

– Я думал, Вы стремитесь покинуть мое общество, – Наполеон сложил руки на груди и выдохнул дым в сторону уголком рта, снова сжав сигару зубами.

– Кучеру пробило руку, он не сможет ехать.

– Какая жалость, – военный произнес это с ощутимым сарказмом. – Насчет моего неуспеха: Вы знаете, что делает Ваш «закон» с военной службой? – он сунул руки в карманы. – Всех кладет под одну гребенку. Закону нет дела до личных качеств, я уж и не говорю о морали и чести.

На какой-то момент, Наполеон задумался, пожевывая сигарету, перемещая ее из одного уголка рта в другой:

– Не знаю, в курсе Вы или нет, но единственный элитный полк, в который берут людей, не принадлежащих к знатным родам, – это гренадерский полк при императоре. После введения недавних стандартов меня вышвырнули оттуда, как собаку, не считаясь ни с какими моими заслугами. И случилось это только из-за того, что мне не хватило семи сантиметров до минимального стандарта роста, который там принят, хотя служил я там без малого три года и пару раз прикрыл зад тем самым министрам, которые сейчас так напирают на мою высылку из страны.

– Вы участвовали в последней баталии?

– И весьма успешно. Как видите, руки и ноги у меня на месте. Голова более-менее тоже, – он снова прокашлялся, мотнув головой. – Нет, Вам этого не понять, mademoiselle. Вы выросли в теплице. Таким, как Вы, так просто говорить о законе, потому что Вам не нужно его нарушать, чтобы выжить. Вы заключили сделку с Вашей совестью. То, что сделали Вы, это убийство – каприз, за который Вас не накажут должным образом. Хотя очень сомневаюсь, что виной тому желание совершить преступление, – он снова ловко запрыгнул на нижнюю ступеньку кареты. – Что за этим стоит?

– Не ваше дело.

Наполеон готов был поспорить, что она отвела взгляд.

– Mademoiselle, откровение за откровение. Наш уговор выполнен? Если да, то позвольте мне Вас проводить, заняв место кучера, – зашептал он, довольно ухмыльнувшись. – Не отворачивайтесь, Вы восхитительны. Зачем вы скрываете свое прекрасное лицо под этой тряпкой?

– Вы снова забываетесь…

– Отнюдь, – он быстро отстранился. Потрепав лошадь по загривку, Наполеон привязал ее к поручню кареты и направился к кучеру. – Эй, малой, двигайся. Говорите, куда ехать. А этому страдальцу надо бы перевязать руку. Он потерял много крови.

– Он укажет Вам дорогу, – раздалось из кареты. Шторка быстро задернулась.

Женщина удивленно и в то же время растерянно смотрела перед собой в темноту, до судорог сцепив пальцы на коленях. Что за наглец…

Ее губы задрожали. Сорвав вуаль, она с тихим болезненным стоном закрыла лицо руками.

Экипаж тронулся.

========== Портретист ==========

Добравшись в шестом часу утра до дома, Наполеон молча остановился напротив невысокого двухэтажного здания на узкой улочке.

Лошадь нужно было вернуть ее хозяину, потому несколько десятков километров от пригородных конюшен до своей лачуги парню пришлось преодолеть пешком.

Сделав из этой мелкой невзгоды приятную ночную прогулку, он медленно, шагом, дымя очередной самокруткой, которые он гордо именовал сигарами, шел по набережной, ведущей к обедневшим районам Ла Круа по мере отдаления от центра.

Парень покрутил в руках серебряный портсигар, подаренный ему однажды одной благородной дамой с не очень благородными привычками. Когда-то та ушла навсегда, оставив ему на память лишь свою тень и эту побрякушку, из-за которой тот и начал портить своё здоровье подобной гадостью. Ушла, не сказав ни слова. Не оставив ничего, кроме этой вещи, на которой, к слову, даже красовались красивые, изящные инициалы «N.V.»

После нескольких грандиозных склок с ее мужем, которому донесли на неверную супругу и на ее любовника, все могло легко быть на известный манер сведено к дуэли. На тот момент, к слову сказать, на них не было такого строгого запрета, лишь ограничения, касающиеся безопасности – разрешалось проводить подобные мероприятия лишь в определенных местах и в присутствии официальных, внесенных в протокол лиц.

Хотя этот человек был в таком бешенстве, что Наполеона пристрелили бы на месте, даже без таких излишеств как дуэль. Это было ясно хотя бы по тому, что их застали на месте преступления.

Единственным спасением для него в силу многих обстоятельств и неразумного юного возраста оказалось покровительство той самой дамы. После этого ее насильно увезли в другой город. Позже оказалось, что она погибла, когда везущий ее поезд сошёл с рельс.

Об этом происшествии тогда кричали все газеты: разбился поезд, шедший из столицы в другой крупный город на севере. Почти шелковый путь – торговый. Естественно всех интересовала перспективная безопасность дымящих железок.

Одиноки в этом горе остались лишь те, кто потеряли в этой катастрофе своих близких. Обеспокоенные будущим торгового маршрута, люди забыли о том, что этот поезд был пассажирским. Кладбище Ла Круа пополнилось сотней крестов, однако траур объявлен так и не был…

Наполеон, вспылив из-за назойливых мыслей, мучивших его всю дорогу, поддел камень носком сапога и пнул так, что тот с глухим стуком ударился о стену дома.

Это было каких-то пять лет назад. Ему едва стукнуло двадцать. Эта женщина, действительно, сохранила его голову от возможности получить пару новых дыр, однако заручиться своей свободой было ходом самоотверженным и глупым, по крайней мере, юноша до сих пор придерживался именно такого мнения.

Повезло же связаться с женой самого первого Маршала. К слову, тот все ещё люто ненавидел Наполеона за случившееся, так как, в отличие от своей милой, преспокойно жил, здравствовал и даже в очередной раз женился. А женился Маршал так удачно, что сослуживцы хватались за голову и ретировались в закат, просто видя того на линии горизонта.

Он же и подсуетился, чтобы бывшего любовника покойной супруги не принимали решительно никуда и выгоняли принципиально отовсюду.

«Покойся с миром, Ассоль. Лучше сдохнуть на дуэли, чем гнить на этой свалке без дела».

Наполеон сплюнул и тихо, стараясь не побеспокоить хозяев, зашёл в дом, где до сих пор за бесценок снимал комнату на чердаке – под самой крышей.

В мирное время солдаты были не нужны. Так что, получая скудные деньги с правительства, он принял необходимость перебиваться разнообразной мелочевкой спокойно и почти смиренно, считая, что, ежели решено было оставить ему жизнь, то все же стоит ее жить, а не страдать по этому поводу.

Прикрыв за собой дверь, парень привалился к ней спиной. Он окинул взглядом казенную клетушку со скошенным, неровным потолком, понижающимся в сторону кровати, свой заваленный желтыми листами стол и кровать с примятым жёстким матрасом – все это навевало испепеляющую меланхолию и ряд печальных, почти трагичных воспоминаний. Где-то в углу валялась колода карт, на полу стояли две пустые бутылки из-под чего-то крепкого; ящик с одеждой неприветливо выглядывал из-под кровати, светя красивой серебристой бляшкой-застежкой с выгравированной на ней лилией.

Вытащив из стакана огрызок сточившегося наполовину карандаша и, выудив из хаоса на столе один относительно чистый лист бумаги, Наполеон пришпилил его к деревянной стене затупившимися за долгие годы кнопками.

За окном на тот момент уже стремительно светало. Несмотря на длительное отсутствие сна, спать не хотелось, а в голове поселилась небывалая, давно забытая легкость и ясность мыслей. Где-то за домами на горизонте растягивалась и ширилась, набухая каплей крови, полоса алого рассвета, озарявшего медленно синеющее небо.

Наполеон, сжав карандаш зубами, быстро стянул с себя камзол и белую рубашку, кинул их на кровать и, подойдя к окну, распахнул его настежь, делая глубокий вдох, ощущая, как напряженные мышцы холодит еще не успевший согреться весенний воздух. Опершись руками в подоконник, юноша мелко вздрагивал от этой прохлады. Слишком взволнованный, чтобы сохранять спокойствие, он почувствовал, что мерзнет. Так часто бывает, что в перевозбужденном состоянии на пике эмоций у человека обостряется восприятие органов чувств. Иногда и легкого ветра хватает, чтобы задрожать от холода, а сейчас погода была по-зимнему морозная, однако к полудню воздух обещал потеплеть до приемлемой температуры.

Выходило окно на маленькую мощеную улочку, на которую потихоньку начинали выползать люди. Вместе с морозным холодом пахнуло свежестью, дымом и хлебом. Видно, пекарни уже давно начали свою работу.

– Mademoiselle… – задумчиво пробормотал себе под нос кавалерист. Обернувшись, он на несколько долгих секунд задержал взгляд на листе, почти мечтательно чему-то усмехаясь.

Сегодняшняя случайная встреча потрясла его до глубины души. Еще немного, и Наполеон бы поверил, что это знак судьбы, однако, несмотря на склонность к фатализму, быстро откинул эти утопические мысли. Он приказал себе не витать в облаках, давно смирившись с тем, что, чем выше заберешься, тем больнее падать.

Копаться в себе юноша не любил, поэтому каждое сильное чувство для него было чем-то подобным удару молнии, попавшему точно в цель. Он наслаждался им, почти упивался, погружаясь в него с головой.

Как бы и в этот раз не пришлось за это платить.

Отстраненно пожевав карандаш, парень вернулся к потрепанному листу.

Она.

Эта женщина была просто невероятна.

Карандаш коснулся бумаги. Шорохи грифеля змеями наводнили маленькую комнату, выплескиваясь в окно на улицу.

Одним из достоинств Наполеона, являвшимся основным источником монет в его карманах, было то, что тот был профессиональным портретистом. Пара часов перед кем-то, желающим получить свою маленькую копию на бумаге, помогала ему наскрести денег на всякие скрашивавшие его существование мелочи. Правда, чаще всего эти деньги спускались на дешёвый крепкий алкоголь, без которого часто не могло обойтись и недели, однако бедным человеком юноша себя признать отказывался из принципа. У него были честно заработанные гроши, крыша над головой и любимое дело. Каким же избалованным нужно быть, чтобы жалеть себя в таких обстоятельствах?

– Так как же Вас зовут? – парень сделал несколько шагов назад, закладывая карандаш за ухо, самодовольно улыбаясь портрету на стене. – Наверное, это очень красивое имя. У Вас не может не быть красивого имени, Вы – чудо…

Наполеон рассмеялся, сложив руки на груди, затем, вдруг ощутив усталость, опустился на кровать, оглядывая свою комнату, увешенную разнообразными зарисовками, портретами, чертежами и пейзажами. На стенах практически не было пустого места. Это делало комнату, шелестящую от свежего ветерка, живой и уютной.

А за окном небо уже приобрело насыщенный голубой цвет. Пахло весной, свежестью, все тем же хлебом, цветами. Где-то на оживившейся улице дребезжали звонки на велосипедах, постукивали о мостовые колеса экипажей и подковы, с дерева, растущего прямо рядом с окном кавалериста, доносилось тихое щебетание. Дышалось легко и свободно.

– Ощущаю себя ребенком. Мир не бывает таким красивым для взрослых людей, – живя один, Наполеон привык иногда говорить что-то для себя, в пустоту. Часто молчать было слишком трудно, а сейчас в груди было неожиданно тепло и приятно.

Подумать только, потерять голову от женщины, которая при нем же убила своего мужа – экие фокусы творит природа с человеком. Этот толстяк явно не знал, с кем связался. Толстосумы часто недооценивают женскую хитрость.

Опасна, однако… Но чертовски хороша.

«Мне до нее, как до звезд… Но я смогу забраться выше них».

На губах драгуна сверкала счастливейшая улыбка. Отрезвила его лишь внезапно обнаружившая себя мысль о том, что дело о дуэли все еще находилось в руках незнакомки. Как знать, может, она попытается избавиться и от самого Наполеона как от нежелательного свидетеля?

«Я бы не отказался умереть от ее рук…»

Юноша прикрыл глаза. У него были длинные светло-рыжие ресницы, касающиеся щек. Они переливались золотым, когда на них попадали лучи солнца.

Он был таким заметным, ярким, как начищенная блестящая золотая монета. Вокруг него всегда было множество девушек: блондинки, брюнетки, рыжие. Но все они были будто бы на одно лицо. Одинаково пресные, одинаково скучные, одинаково щебечущие ни о чем и смотрящие в рот во время разговора. Наполеон часто их путал. Они обижались, скандалили, уходили. Они для него были безликими, как куклы. Отталкивающими и пугающими своей корыстью и скудоумием.

Единственный раз полюбил, да и то несчастно.

На стене с одного из рисунков, уже несколько лет улыбалась ему Ассоль. Когда-то он попросил ее быть его временной натурщицей.

Все началось слишком просто, даже почти мило, наивно. Они пару раз будто бы случайно пересеклись в центральном парке. В первый раз она просто прошла мимо него по главной аллее, слишком красивая, яркая, необычная, чтобы не быть замеченной. Во второй раз села на другой край скамьи и скромно издалека заглянула в рисунок. Обнаружив там себя, она пододвинулась ближе, на что юноша, ничуть не смутившись такому пристальному вниманию, замучившись от перманентного одиночества, принял инициативу на себя и завязал с ней продолжительную беседу, в которой та охотно приняла участие.

Позже Ассоль по ненавязчивому приглашению часто заглядывала повидать Наполеона дома. Приходила она всегда внезапно: могла робко постучаться в полдень или ближе к вечеру, а, не обнаруживая того у себя, долго ждать, читая книгу в маленькой открытой кофейне на углу. Сначала это был просто интерес к его работам. Она часами могла ходить разглядывать рисунки, спрашивать о тысяче мелочей, иногда она приносила свой альбом и просила обучить рисовать ее.

Ассоль была невысокой, совершенно по-детски миниатюрной девушкой с красивыми вьющимися, почти белыми волосами и едва заметными веснушками на гладких бледных скулах. У неё были большие светлые, лучистые голубые глаза и родимое пятно в виде сердца под левой грудью. Она носила лазоревые и белые платья с атласными лентами и кружевными рукавами, кулоны в виде капелек и подвески из мелкого жемчуга. И при всем этом она была старше Наполеона на семь лет. Есть люди, которые не стареют. Ассоль была той самой куклой, играть с которой можно было бесконечно.

Однако она, может, и оказалась красива и эмоциональна до безумия, хорошо чувствовала прозу, разбиралась в поэзии, но была скорее музой, чем женщиной.