Текст книги "Rendez-vous I Белый король (СИ)"
Автор книги: _Asmodeus_
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Ассоль приходила, непринужденно скидывала с себя всю одежду, без стеснения садясь позировать даже в обнаженном виде. Она могла сидеть так часами, не двигаясь, ничего не говоря, лишь смотря на Наполеона своими большими голубыми глазами, в то время как тот под этим внимательным почти по-детски наивным взглядом с трудом сосредотачивался на самом рисунке. Он ощущал, как перехватывало дыхание, тянуло где-то внизу живота. Иногда во время перерыва невольно наблюдал за ее плавными, красивыми движениями.
Она делала это все специально.
Провоцировала.
В конце концов, по окончании одного из десятков таких вот сеансов, он развернул рисунок к ней:
«Что думаешь? Кажется, вышло. Как живая, – он добродушно улыбнулся, пряча карандаш за ухо, невольно отводя взгляд. – Набрось что-нибудь, уже холодает».
«Почему на всех твоих рисунках я похожа на ребёнка?» – никак не отреагировав на просьбу одеться, она спустила ноги с кровати, приходя в движение впервые за несколько часов, оживая, как фарфоровая кукла. Ассоль подошла к Наполеону и взяла из его рук тонкую досочку с закрепленным на ней листом бумаги.
«Ну что поделать, ты на них такая, какая есть, » – юноша, несколько смешавшись, пристыдившись своей слабости, отвлекся на что-то за окном, моля небеса о том, чтобы девушка скорее оделась и ушла.
Она хмыкнула, долго молча смотря ему в затылок.
«Ты уверена, что Георг не против того, что ты тут прохлаждаешься? Мне кажется, он этого не одобряет… На него вряд ли подействует что-то вроде „во имя искусства“», – парень вернул себе рисунок и снова подправил на нем съехавшую тень, задумчиво оценивая свой труд. Он и сам не верил в то, о чем сейчас спрашивал. Догадывался, что Маршал де Жоэл был не в курсе. Наполеон вообще долго не знал об этой, почти пикантной подробности, которую так искусно от него скрывали.
Юноша поджал губы, невольно поглядывая на свою натурщицу, решая, что, как бы дела ни обстояли, все же оно того стоило.
Отпив из его стакана, Ассоль мягко вытащила из его рук картонку, отбрасывая ее на стол:
«Лучше ему об этом и не знать, – на ее губах снова была та мягкая кукольная улыбка, она нежно коснулась его щеки пальцами, продолжая говорить своим очаровательным голосом. – А то тебя уничтожат даже за то, что я приходила сюда».
«Мое личное проклятие?» – отшутился в ответ Наполеон, удивленно замолкая оттого, что его заткнули требовательным, но по-женски нежным поцелуем, забравшись к нему на колени и прижавшись, прогнувшись, всем телом.
Он поддался. Он не мог не поддаться. Пришлось. Захотелось: юность, первая близость, чужая подкупающая нежность, прекрасный ангел, говорящий мерзкие низкие вещи и раздирающий ногтями спину в кровь, оставляющий отметины на шее, чувственный и нежный…
– Семь лет назад, – он приоткрыл глаза. – Зачем, Ассоль?
Два года рая.
И ад.
А винил он в этом себя. Сам виноват – поступил мерзко, не озаботился, забылся. Известно: как аукнется, так и откликнется. Так что, за свою беспечность он получил сполна.
Однако были в нем мысли, которых он старательно избегал: то, что сделала она, больше напоминало подставу, нежели любовь. К чему это все привело? Пять лет на задворках жизни на границе с нищетой.
– Так драгуном до старости и прохожу. Ох, зазорно как… А де Жоэл? Он же на пушечный выстрел не подпустит ни к одному элитному полку. Да и, если дело о дуэли дойдёт до него, то можно будет умывать руки. Он этого так не оставит, – мужчина поморщился. Эти мысли уже не вызвали у него такого тупого ноющего ощущения, как раньше. Скорее, чувство безразличия к неизбежному.
Наполеону вспомнился он – Маршал Георг дэ Жоэл. Косая сажень в плечах, а взглядом так, наверное, вообще подковы гнуть может. Пару раз встретив такого человека когда-то, забыть его было практически невозможно. Вечно хмурый, чем-то недовольный. Зато, какой командир! Тут уже было не поспорить. Дисциплину держал строго. Ему теперь под сорок пять было. Он на этом посту успешно держался эдак уже лет пятнадцать, если не больше, попав туда, ещё, когда Наполеон был совсем школяром. Все же разница в возрасте у них была приличная.
Вот так попасться, да не кому-то, а этому черту. Сущее везение.
Надо было бы хоть попытаться это исправить. Хоть как-то.
Наполеон сел.
«Ты, щенок, ещё получишь», – в голове эхом отдавался голос Маршала из прошлого. Воспоминания пробудили страшные чувства того дня: злость и стыд.
– Да получил я уже, угомонись ты. Вы меня заживо похоронили… И все из-за неё, – ответил голосу в своей голове юноша, задумчиво окидывая взглядом портрет Ассоль.
Наполеон настолько редко ностальгировал, что почти забыл, как сильно его это гложет и затягивает. Светлые чувства рассыпались, уступая место мрачным размышлениям и тихой ярости.
В дверь робко постучали три раза.
Кавалерист вскинул голову, тут же отвлекшись от внутренних своих переживаний, быстро поднялся на ноги и, набросив на обнаженные плечи рубашку, подошёл к двери, отпирая.
Перед Наполеоном стоял знакомый кучер в той самой ливрее. Рука у него была перевязана. При дневном свете рассмотреть его оказалось проще, чем в ночи. Тому отроду было лет семнадцать. Он был бледный, худощавый, с паркинсонящими руками, светлыми, пшеничного цвета волосами и тонкими, сглаженными чертами лица. В здоровой руке он держал новенькую шляпу, счастливо улыбаясь Наполеону. Как такое существо могло управлять целой упряжью лошадей, юноша не догадывался и даже боялся предположить.
– Мсье Наполеон, – щуплый кучер почтительно поклонился, – хозяйка прислала Вам это в качестве своей благодарности за Вашу ей услугу.
Парень удивленно приподнял брови, но, не раздумывая, принял подарок, с интересом вертя его в руках.
Слуга, с тщетно скрываемым любопытством, неотрывно оглядывая комнату, было поклонился, чтобы распрощаться, но, шагнув назад, спиной натолкнулся на кого-то, поднимавшегося по лестнице.
– Простите, сеньор, простите… – испуганно выдохнул он.
– Хей, погоди, дело есть, – окликнул кучера Наполеон, быстро отходя к столу и, какое-то время ища на столе карандаш, находившийся за его ухом. Спохватившись, он быстро написал что-то на обрывке бумаги. – Отнеси-ка это ей и только попробуй потерять, а то я тебя лично отыщу и порадую порцией тумаков… – он сунул записку кучеру в руку и подмигнул. – И давай без фокусов.
– Слушаюсь! – скромно улыбнулся слуга, аккуратно закладывая бумажку во внутренний нагрудный карман ливреи, видно, когда-то наскоро пришитый, так как обычно карманов на такой форме не подразумевалось.
– Я смотрю, у тебя тут снова оживлённо. Мне уж казалось, что прежний Вандес погас. Ан, нет, я все же ошибался.
Взгляд Наполеона внезапно загорелся мальчишеским восторгом, он, не веря своим глазам, поднял взгляд. В этот момент мальчишка в ливрее уже быстро сбегал по лестнице.
– Не может такого быть… – кавалерист сделал шаг назад, пропуская в комнату своего гостя. – Неужели ты?..
– Вот только не так давно сошёл с парома. Как смог – сразу к тебе, – тот осторожно прикрыл за собой дверь, окидывая взглядом комнату. – Так ничего и не изменилось…
– А как же утреня? Она только началась. Я слышу эти звуки с улицы. Пропускаешь? – Наполеон вытащил из застенка непочатую бутыль рома. – Если честно, думал – не вернешься. Где тебя носило? Ты тогда так внезапно уехал, что я не знал, как на это реагировать. Ни ответа, ни привета. Нас оставили все. У нас со Скарлетт ведь, кроме тебя, и друзей-то не было.
– Мои письма…
– Несколько раз видел пару вскрытых пустых конвертов у себя на пороге, – драгун тяжело вздохнул. – После того случая врагов себе нажил много, – он цокнул языком, пройдясь по комнате, держа в руках бутылку. – Ты проходи, будь, как дома. Не стой у двери. Сейчас налью немного.
– Я не…
– Теодор, – закатил глаза юноша. – Будто я не знаю, что ты пьешь и в каких количествах. Сам говорил – «не лги». Вот и не лги! Так что возражения не принимаются.
– Не переиначивай заповеди, – пожурил гость, однако послушно сел на шаткий стул, выдвинутый из-под стола, то и дело косясь на закрытую дверь.
– Ее здесь нет, – коротко сообщил Наполеон.
Мужчина нахмурил брови, однако несколько расслабился, облокотившись на невысокую для своего солидного роста спинку стула.
Из окна снова потянуло свежим ветром. Где-то на улице пела скрипка. Красиво, тягуче завывала какой-то знакомый мотив.
– Уважь своего друга детства, – Вандес на момент замер, прислушиваясь к этому звуку, но быстро очнулся и разлил ром по стаканам. Он не видел Теодора уже пять лет. Этот его визит вызвал те чувства, которые пробуждали самые яркие воспоминания из детства. Это был первый и единственный его друг, почти брат, в течение жизни они всегда шли плечом к плечу, пока тот внезапно не уехал из страны по каким-то своим важным делам. Без предупреждения. Д’Этруфе был человеком слова, чести, дела. Эти достоинства как-то сами впитались в него, казалось, с молоком матери. Он же и приучил к ним Вандеса, усердно внимавшего каждому его слову с раннего возраста, но все равно делавшего все так, как захочется ему.
– Эй, погоди, сейчас же где-то восемь? – очнулся Наполеон, встрепенувшись.
– Около семи.
– Последний корабль прибывает в Ла Круа восемь вечера, первый – в десять утра. Так ты не сразу ко мне пришёл?
Теодор покачал головой:
– Меня сразу с корабля – на «бал». Сегодня ночью сзывали послевоенный совет министров и духовенства. Одного их главного реформатора пристрелили этим вечером.
– Так ты все ещё числишься в совете?
– Как духовное лицо. Не иначе. Как бы они ни говорили о своей любви к церкви, к министрам финансов они относятся с большим почтением, нежели к нам, – он задумчиво поболтал ром и сделал большой глоток, чуть морща нос. – Ну и гадость.
– Они будут расследовать убийство? – пожав плечами, Вандес пригубил стакан, внимательно смотря другу в глаза.
Духовник лишь молча покачал головой.
– Вот так новость… В чем причина?
– Они единогласно приняли решение не давать делу ход из-за отсутствия свидетелей. Слышал краем уха лишь, что покойного не особо уважали в министерстве. Говорят, глупый человек был, а в чине оставался лишь потому, что его пожизненно какой-то большой человек так наградил за безделицу, но это давно было, никто и не помнит уже. А тут – место освободилось в совете. Можно самим порешать, кем его занять, здесь им руки никто не связывает, все же лучше этих людей не сделает такой выбор никто. Право, их не интересует то убийство вообще: врагов у Вернера хватало везде, так что тут хоть всех перевешай да перестреляй, даже само министерство. А вот новость о его безвременной кончине заставит вздохнуть спокойно, по крайней мере, добрую половину нашей страны. Этот самодур занимал в кабинете высокий пост и командовал остальными, а там у них строго все, правильные они, беспорядков не переносят. Хотя это только на правилах, сами они между собой в довольно демократичных отношениях вне зависимости от положения, как и в наших армейских корпусах, а вот он нарушал принятый там порядок, – закончив говорить, Теодор тяжело вздохнул и парой глотков ополовинил стакан.
– Они решили, кого пихнуть на свободное место? – все ещё обдумывая услышанное, машинально спросил Вандес.
– Я и забыл сказать… – внезапно духовник отставил ром. – Невиданное дело. Даже меня удивили. Хотя решение приняли, бесспорно, обоснованное. Даже министр д’Амэр дал личное согласие и допустил это – согласовал просьбу, с одной стороны, если брать в рассмотрение правила, абсурдную.
– Ну? – кавалерист устало взлохматил рыжие волосы, окидывая Теодора взглядом. Тот был смуглым высоким молодым человеком с уходящими в светло-рыжий выгоревшими на солнце волосами до плеч. У него было немного вытянутое лицо с широким волевым подбородком, выступающие красиво вылепленные скулы, прямой нос и светлые, почти неподвижные брови. Улыбался он редко, хотя, оказываясь в компании старого друга, забывался и порой одаривал его широкой счастливой улыбкой безумно ему шедшей. Он часто отводил взгляд, Наполеон знал, что Теодор считал долгий визуальный контакт чем-то практически интимным, так что не обращал на это никакого внимания.
Сейчас духовник, до этого рассматривавший рисунки на стенах, вдруг остановил взгляд, снова переводя его на Вандеса:
– Этот вопрос обсуждался в течение пяти часов. Единичный случай в истории. Эти мороженые караси впервые в своей жизни наплевали на правила. Леон, ты не поверишь, это место заняла женщина, – Теодор внезапно поднялся на ноги и, сделав несколько шагов к стене, указал на портрет, датированный утром этого дня. – Она.
========== Треугольники ==========
На какой-то момент Наполеон замер со стаканом в руке, неотрывно смотря на этот портрет. Где-то внутри него что-то оборвалось. Уголок его губ нервно дернулся, а сам он тихо хмыкнул:
– Вот, значится, как оно теперь будет… – парень поковырял мысом подгнившие доски пола, ощущая, как в голове слегка мутнеет от алкоголя. Плохой знак. Очень плохой.
– Но это закрытая информация, и тебе об этом, если по-хорошему, знать-то вообще было бы не надо, – Теодор сложил руки на груди, умудрившись при этом не пролить ром, и внимательно, почти с сомнением посмотрел на друга детства. – Одна из клиенток?
Драгун усмехнулся, прикрывая глаза:
– Почти, – он влил в себя остаток жидкости и задумчиво потер веснушчатую щеку тыльной стороной ладони. – И вообще: будто бы ты меня не знаешь. Я – могила, – на секунду помолчав, юноша добавил. – Да и кому мне говорить-то, Тед?..
Гость задумчиво серьезно кивнул, оценивая степень убедительности чужих слов:
– Первый Маршал сам призвал министров принять эту женщину на освободившееся место. Говорят, что все удачные реформы, проведенные Вернером, были исключительно ее заслугой, так как в их тандеме занималась документами всегда она, в то время как ее муж жил в свое удовольствие, не заботясь о своей работе. Так что Георга поддержали многие, знавшие ее, пусть это и пошло вразрез с законом, запрещающим принятие дамы, пусть и благородного родства, в органы управления. Остальные четыре маршала еще пока не вернулись, говорят, по пути задержались в госпиталях, но их голоса позже так же учтут. Его Величество Клодий уже дал добро на эту инициативу и, мне кажется, это вполне себе путь к смене отношения к женщинам в обществе, не находишь?
Юноша впал в минутное раздумье:
– Возможно, – он кивнул и развел руками. – Во всяком случае, это крайне не логично, когда женщина в полном праве управлять страной, но не признается как хозяйка заведения или мелкого предприятия… Погоди-ка, – будто бы очнулся Наполеон, сокрушенно поморщившись. – Георг? Они знакомы?
– Я ждал этого вопроса, – духовник чуть нахмурился, ощущая себя несколько неуютно и неповоротливо от того, что едва не задевал головой низкого потолка, однако, несмотря на свой рост, сложен он был весьма ладно и не производил громоздкого впечатления даже в этой небольшой комнате. – Я узнал множество разных сплетен с раутов и вечеров на этот счет еще до того, как уехал пять лет назад. Да и, скажем так, я саму ее неплохо знал, если ее вообще можно знать хоть как-то, – Теодор проницательно взглянул на того. – Тебя и эту женщину что-то связывает?
– Скорее нет, чем да. Есть ли разница?
Ветер внезапным порывом раздул листы, лежавшие на столе, и они разлетелись по всей комнате. Вандес снова поежился от холода, ощущая, как мышцы понемногу сводит от напряжения.
– Просто в зависимости от ваших отношений, то, что я скажу, Леон, может тебе не понравиться. Поэтому лучше выбирай сам, хорошо? – ответил духовник после короткого молчания. Его голос немного смягчился, а взгляд снова стал блуждать по комнате.
– Да говори уже, – раздраженно обронил Наполеон, отставляя пустой стакан. – Не раздувай трагедию. Давай, как есть.
– Ты помнишь ту историю с Ассоль?
– Странный вопрос. Я могу не вспомнить, сколько мне лет, но этого я не забуду уж точно, так что твоя тактичность здесь неуместна. Как раз сегодня размышлял на этот счет, а ты, между прочим, упустил множество чудесных ярких и очень запоминающихся событий моей жизни. Думаю, ты крайне об этом жалеешь, но, увы, ушедшего не воротишь. Правда, если хочешь, я повторю на бис, – сыронизировал Наполеон, в конце переходя на откровенный сарказм, вцепившись пальцами в свои волосы.
– Она несколько раз изменила своему мужу с тобой, не так ли? – не обращая внимания на чужую ворчливость, медленно подбирая слова, проговорил Теодор. Сначала он хотел разозлиться на едва ли завуалированные обвинения, но быстро осознал, что его друг постепенно поддается воздействию алкоголя и своих собственных тяжелым грузом лежавших на душе все эти годы переживаний, и лишь глубоко вздохнул, выдержав вежливое спокойствие.
Наполеон вообще всегда заводился очень легко, так что споры с д’Этруфе довольно часто заканчивались нешуточными потасовками, если позиция Теодора в некоторых вопросах оказывалась слишком принципиальной и отличной от позиции Леона. Разница в пять лет была тому вовсе не помехой. Хотя, со временем эта дурная привычка сошла на нет, однако в детстве она создавала много проблем, как одному, так и другому.
– «Несколько раз» – это не совсем уместное выражение. Десятки, сотни. Да и какое это все имеет отношение к ней? – кавалерист, не глядя, ухватил за горлышко бутылку, кивнув в сторону портрета, и поднес ее к губам. В особо нервной обстановке он не мог воздержаться от этой своей слабости.
– Есть предположение, относительно достоверное, что Ассоль таким образом просто мстила Георгу, только, кажется, осознали это все, кроме него самого и, видимо, тебя, – сейчас мужчина смотрел Наполеону прямо в глаза, сунув одну руку в карман, а другой держа почти пустой стакан. – Он в это не поверил, а ты меня тогда не услышал.
Удар молнии. Как всегда – прямо в цель. Надо выстоять, сдержаться.
– Я не мог тебя услышать, – голос сел и прозвучал едва слышно, юноша сжал губы в тонкую бескровную полоску, судорожно втянув носом воздух. – Как бы то смешно ни звучало, но у меня не было выбора, – кончик носа неприятно закололо, Вандес задержал дыхание, пытаясь справиться со своими эмоциями – его взгляд остекленел.
Вот как выглядит разочарование. Он узнал то, о чем догадывался, но чего узнать боялся более всего на свете.
Продолжения было не нужно. Читая по голосу Теодора, по его жестам, многозначительному молчанию, немного виноватому серьезному взгляду, Наполеон сразу понял, к чему тот клонил и чего говорить не хотел. Эти слова так и не оказались сказаны, но, если бы они и были озвучены, то ничего бы, в сущности, и не изменилось.
– Не говори, за что она ему мстила. Я все понял, – не своим голосом проговорил он и выпрямился, окидывая опустевшим, мутным от алкоголя взглядом комнату. – Сегодня же сожгу все эти чертовы портреты… Гори все синим пламенем… – его губы дрожали в бессильном гневе, он снова приложился к бутылке, практически запрокидывая голову назад.
Теодор не мешал и лишь молча стоял в стороне, мрачно наблюдая за чужими демонами, рвущимися наружу.
Наполеон, конечно, вопреки словам друга, понимал, что его использовали. Это было трудно не понять. Но не по такой же варварской причине, не таким диким образом. Все должно было быть не так…
Он вдел руки в рукава рубашки, тяжело сдавленно вздохнул, подходя к стене, и махом сорвал с нее несколько листов, бросая на каждый раздраженные тяжелые взгляды.
Духовник вздрогнул, осознав, что, протрезвев, Наполеон будет долго убиваться о том, что делает сейчас, однако знал – теперь того уже не переубедить. Хотя, попытка – не пытка:
– Зачем ты?
– Мне не нужны эти дешевые, мерзкие воспоминания, – раздался звук рвущейся бумаги. Выглядел Наполеон спокойно, но побледневшее его лицо и пролегшая между бровями морщинка, ходившие желваки говорили об обратном. – Пусть об Ассоль помнит кто-то другой, тот, кем она не пользовалась, кого не подставляла, кому не портила жизнь, а у меня из-за нее все пошло крахом. Всё, Теодор. Они все. Они все в этом виноваты. Это они.
Духовник приоткрыл рот, желая мягко что-то возразить, но аккурат рядом с его головой просвистел, закрутившись, небольшой выкидной ножик и с сухим треском вонзился в утренний портрет.
– Публичный дом какой-то… Чертов публичный дом.
– Не воспринимай все так.
– А как?! Вот скажи, что бы ты на моём месте делал? Давай, Теодор, я тебя слушаю!.. – гнев Наполеона быстро иссяк, и тот устало закрыл лицо ладонями. – Mon dieu… Как же все это надоело. Скорей бы война.
– Думай, о чем говоришь! – д’Этруфэ отставил стакан, подошёл к нему и, крепко схватив за грудки, хорошенько встряхнул. – Ещё раз такое услышу – до войны не доживешь. Понял?
Драгун тяжело вздохнул, отводя взгляд в сторону. Пыл его окончательно иссяк, а вместе с тем и жизненные силы. Его плечи тяжело вздымались, смотрел он безразлично и устало.
– Ты не дослушал меня и упустил одну очень важную вещь, – духовник снова говорил спокойно, стараясь придать своему голосу мягкую настойчивость – способ, которым он выучился говорить с другом еще с детства. – Эта самая женщина просила за тебя у дэ Жоэла о твоем восстановлении на службе. Ты бы видел его лицо, когда она впервые упомянула твоё имя на совете. Ты же у него во втором драгунском числишься? Если тебя реабилитируют, то все наладится.
– И я буду в долгу у какой-то женщины, которую когда-то он…
– Смирись с тем, что почти всех женщин «когда-то кто-то», – Теодор не выдержал и закатил глаза, снова пряча руки в карманы.
Наполеон раздраженно покривил губы, закусив костяшку указательного пальца:
– А может и не когда-то…
– Леон, – духовник угрожающе нахмурился, нутром чуя, как тот снова закипает.
– Держите карман шире. Впрягусь – насобираю денег, и духу нашего тут больше не будет. Я так решил.
– Да усмири ты свою гордыню, наконец, черт в табакерке, – мужчина изо всех сил сжал спрятанные в кармане руки в кулаки, пообещав себе, что, если Наполеон продолжит в том же духе, то получит отрезвляющий крепкий тумак, чтобы начать, наконец, мыслить ясно, а не капризничать, как малое дитя.
– Это унижение, а не помощь.
– В тебе говорят гнев и гордыня. Успокойся. На меня смотри. Я с кем разговариваю? – когда юноша наконец перевел на него тяжелый взгляд, он продолжил. – Пойми, это выгодно для тебя. Какая разница, каким путём будет достигнут этот консенсус? Теперь у тебя будет возможность показать себя, а может и наладить отношения с Георгом. И ты наверняка это сделаешь, я в тебя верю. Оставьте вы эти обиды в прошлом. Я не хочу быть свидетелем того, как ты тут гниешь заживо в то время, как мог бы делать что-то действительно полезное. Это продолжается не первый год, я знаю. Ещё немного и твоё здоровье даст крен такой, что тебя даже из кавалерии пинками погонят. Опомнись, ради всего святого, – д’Этруфэ с долей раздражения выхватил из чужой руки опустевшую бутылку. – Ложись давай. И к вечеру приведи себя в порядок.
Вандес прислонился к стене, потирая виски. Комната пошла кругом.
– И на кой это мне? – пробормотал тот, оторвавшись от стены, от которой отвалилось еще несколько работ, ступил по обрывкам рисунков.
Теодор внезапно ухватил друга за ухо и таким образом оттащил и усадил на кровать, не обращая внимания на чужое возмущенное шипение и ругань.
– Поедешь в приёмную Маршала. Я постарался развеять все его сомнения по поводу твоей адекватности. Так что обиду свою оставь дома. Ясно тебе?!
Военный озадаченно раздул щеки, медленно выдыхая, и сел, отклоняясь назад и опираясь на руки.
– Пресвятые угодники! Не веди себя, как ребёнок. Тебе двадцать пять лет, черт тебя дери! Как маленький, – духовник сложил руки на груди, успокаивая себя глубоким вздохом, и добавил:
– Пора бы уже научиться уступать хотя бы для того, чтобы не остаться в дураках.
Наполеон прикрыл лицо руками, чуть потряся головой, чтобы прийти в себя. Мысли путались. Раздражение постепенно сходило на нет, но затуманенный разум все ещё сохранял слабую способность думать, тянуло в сон.
В комнате царил хаос: рваная бумага, целые изрисованные листы, огрызки карандашей – все валялось на полу, сброшенное туда ветром. Пропавший запах весны внезапно снова появился с новой силой, ворвался на второй этаж сладковатым ароматом цветов и необычным запахом дождя и луж. Солнце выглянуло из-за домов, его теплые нежные лучи отбросили зайчики от граненого стакана из дешевого стекла, стоящего на столе. Все преобразилось. Возвратилось на свои места.
– Ты успокоился? – Теодор присел перед ним на стул и похлопал друга по щеке, видя, как взгляд его приобретает некую осознанность, которой не было несколько минут назад, а глаза, потемневшие от гнева, снова светлеют до прежнего зеленого.
Наполеон посмотрел на духовника, криво изогнув уголок губ.
– Я вижу, нервы у тебя совсем сдали… – д’Этруфэ покачал головой, вздохнув спокойно – буря миновала.
– Все нормально, Тед, я поеду… Знаешь, ты очень вовремя приехал сегодня. Я как раз раздумывал над своим положением. Нужно было что-то предпринимать. Вижу, все решили за меня… Не люблю это, но мне действительно стоит быть благодарным, – немного нехотя, превозмогая себя, проговорил Наполеон, покусывая губы. Он потер воспаленные покрасневшие глаза. – Почему-то противно так… Тео, почему мне снова придётся иметь дело с женщиной этого человека?
– Не везёт. Бывает. Но это не повод опускать руки, ты знаешь. Ты сейчас немного пострадаешь, а вечером как новенький будешь. Как обычно, я ж тебя знаю, – духовник потрепал его по рыжей шевелюре. – Как ребёнок… Господи. Конфету отняли у него.
– Дорогое вино отняли. Ром, кстати…
– Нет. Никакого рома, – отрезал Теодор. – Сейчас ты ляжешь и уснешь.
Наполеон состроил страдальческое лицо, на что гость лишь покачал головой:
– Хватит с тебя. На ногах не стоишь уже. Моли, чтобы тебе к вечеру хуже не стало. А то по-разному бывает, – мужчина поднялся на ноги. – Я пойду. Нужно кое-куда зайти. А ты – не проспи. Возможно, сегодня решится твоя судьба.
Дверь захлопнулась. К тому моменту, когда шаги на лестнице стихли, Вандес уже крепко спал, раскинувшись на кровати, не потрудившись скинуть даже сапоги.
***
В комнате царил мягкий полумрак, плотно задернутые шторы едва ли пропускали утренний тусклый свет. В воздухе висели клубы сигаретного дыма. На широкой кровати, покрыв колени одеялом, сидел мужчина, задумчиво делая какие-то пометки в книге с кожаным переплетом. Иногда он отмахивался от дыма, поднося записи ближе к лицу, хмуря брови, щурясь и что-то тихо зачитывая вслух.
– Зачем ты оторвал меня от сна? – дверь тихо приоткрылась. – Неужели тебе не хватило этих ночных разборок, и ты решил обсудить что-то еще? Я только уснула, как меня разбудили.
– Иди сюда, – недовольно проворчал тот, не поднимая головы, глубоко затянулся и выпустил изо рта дым.
– Мне казалось, мы договорились обо всем ранее, – женщина мягким, граничащим с робостью жестом прикрыла за собой дверь, но так и остановилась у порога, не решившись ступить дальше. На ней была лишь длинная белая свободная сорочка в пол, совершенно ей не шедшая и практически сливавшаяся с ее бледной кожей. Волосы распущены, глаза сонно полуприкрыты. Она перекинула свои темные волосы через плечо, проходясь по ним небольшим гребнем, до этого покоившимся в ее маленьком нагрудном кармашке. Верхние пуговицы были расстегнуты так, что виднелись сильно выпирающие ключицы и едва заметные изгибы груди.
– Я не собираюсь повторять дважды, – мужчина с хлопком закрыл книжку.
– Если ты каждый раз собираешься прятаться от своей жены здесь, то вынуждена тебя расстроить, Вернер скончался только этим вечером, так что капелька уважения хотя бы к его овдовевшей супруге уж точно бы не помешала.
– Джен, чёрт тебя бери… – он раздраженно побарабанил по своему колену пальцами. – Раньше тебя это не останавливало. Что же случилось с моей любимой женщиной?
«Любимой?» На это она лишь иронично изогнула бровь:
– Я тебе не прислуга. Так что будь повежливее со мною в моём доме, Георг, – голос ее сохранил при этом холодное спокойствие. – К твоему сведению, у меня есть полное имя, а в мире…
– Притихни и подойди сюда, а то подойду я, и тебя это, как всегда, не устроит, – он устало помахал перед своим лицом книгой, разгоняя дым, и стряхнул пепел в стоящую на кровати металлическую пепельницу.
–… существует такое понятие как вежливость, – закончила она.
– Подойди сюда, Дженивьен, – де Жоэл тяжело вздохнул, – пожалуйста. Теперь довольна?
Женщина пожала плечами, пряча гребень обратно, и, обняв себя за плечи, приблизилась к кровати:
– Туши сигарету. И так накурено. Ненавижу, когда ты дымишь. После тебя дышать тут просто невозможно.
– Что написано вот здесь? – проигнорировав просьбу, мужчина снова подхватил книжку и открыл ее на странице с подвернутым уголком, ткнув пальцем в верхнюю строчку.
Она невольно, осознавая, что ей не оставляют никакого выбора, смотрела на его руки, обнаженные плечи, черные с легкой проседью волосы. Столкнувшись его прямым делано-равнодушным взглядом, буквально пронизывающим ее насквозь, она внутренне вздрогнула.
– Ты знаешь, что у меня плохое зрение. Мне отсюда не видно, – она опустила длинные черные ресницы.
– Тогда иди сюда, – он поманил ее к себе. – Это твои записи, датированные позапрошлым годом. Ты очень точно отметила негативные последствия той военной реформы. Есть кое-какие погрешности, но, в целом, ты была права.
Женщина села и, коротко задумавшись под выжидающим взглядом, приподняв полы сорочки, забралась на кровать с ногами, пододвигаясь к Маршалу:
– Вы наградили всех, отличившихся после войны? Я не могла предугадать наши потери, сам понимаешь.
– К концу их осталось только трое, остальных наградили посмертно, – нехотя поделился информацией Георг. – Один из них в генеральском звании теперь командует флотом, второй – из кавалерии – сейчас находится на дипломатической миссии за северным морем. Третий, говорят, скончался в лазарете через пару недель после заключения мира. Ему мы посмертно дали маршальское звание, он был младшим адъютантом Фабриса де Фиакра, старший же его лейтенант Нил Пирр пока считается без вести пропавшим.
Взгляд Георга отвлекся от рукописных строк и перешел сначала на ее худощавые руки, затем на, как всегда, небрежно приоткрытую грудь, бледные выпирающие ключицы с парой заметных, но уже выцветших следов, напоминавших синяки. Бледная тонкая шея была завлекающе открыта
– Разве трое? Не помню такого, – Дженивьен, принялась быстро перелистывать страницы. – Четыре, как минимум. Ты лично награждал троих, а одного – посмертно, я точно это…
– Тебя это сейчас так интересует?
– Меня должно интересовать что-то еще? Это моя работа, и я должна делать ее качественно, чтобы такие, как ты, не имели возможности ко мне придираться, – забывшись, она склонилась над блокнотом, вытянув свои худые бледные ноги и положив на них книгу. Ее взгляд быстро скользил по написанным ею же когда-то строкам. Волосы, зачесанные на одно плечо, лезли в глаза, но она этого не замечала.
