Текст книги "Rendez-vous I Белый король (СИ)"
Автор книги: _Asmodeus_
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– Поверьте мне, Себастьян, я так же не в восторге от того, что Вам приходится лицезреть мое растрачивание, ведь Вы уже который год считаете деньги из чужого кармана.
– Да как Вы…
– В гостиную запрещено входить с оружием. Как хозяйка этого дома я вынуждена просить оставить его здесь, или в противном случае я попрошу Вас покинуть территорию нашего особняка, – женщина отвела взгляд от осатаневших голубых глаз. – Александр, проводите Вашего друга к моему мужу, прошу Вас. Увы, Вернер слишком любил свою бывшую супругу, чтобы отказать той на смертном ложе в принятии ее единственного сына в свою семью.
Устыдившись своего бездействия, де Панса поджал губы, однако, не найдя другого выхода, так как ни одной из сторон он, в данном случае, принять не имел никакого морального права, лишь сконфуженно кивнул:
– Предоставьте это мне.
Раздраженно втянув носом воздух, де Хьюго рывком расстегнул кобуру и швырнул на кресло.
Дженивьен вышла, тихо прикрыв за собой двери.
***
– Тед…
– Стой, – духовник резко вдернул Наполеона за угол, ухватив за плечо. – Балбес.
Юноша лишь потряс головой. В зеленых глазах читалось захватившее его расстройство и потрясение.
– Ты все слышал? – делая отчетливые многозначительные паузы между словами, поинтересовался Теодор.
Вандес кивнул. Его взгляд обратился в ту сторону, откуда донеслись скорые шаги. Дверь тихо хлопнула.
– Боже… – Наполеон прикрыл глаза ладонью, привалившись спиной к стене, нечитаемое выражение на его лице сменилось задумчивостью.
– Опять на те же грабли, – обреченно сделал вывод духовник скорее для себя, чем для друга.
– Она так красива.
– Тебя больше ничего не волнует?! – д’Этруфэ немного раздраженно оправил свою одежду.
– Она плакала. Разве такое может быть?
– Ты будешь очень удивлен, – Теодор сжал губы в тонкую полоску, хмуря выразительные брови. В своём мундире он смотрелся, как минимум, непривычно. Однако, да, д’Этруфэ служил, но служба была для него только лишь формальной необходимостью. Он был военным лекарем и всячески избегал прямого участия в сражениях, помогая тем, кто был ранен прямо на поле боя. В какой-то степени его дело было намного опаснее и сложнее прямого участия в вооруженном конфликте и требовало максимальной собранности и концентрации. Таскаться наперевес с крупной прямоугольной аптечкой, в которой бренчали склянками с десяток килограмм всяческих средств для оказания первой помощи, было делом большим, полезным и, главное, в десятки раз более трудным, нежели суета на батарее или прямой контакт с противником. К тому же, помимо того, с ним всегда находилось ещё и военное обмундирование с полной комплектацией снаряжения, что усложняло передвижение и часто создавало лишние неприятности при перемещении раненых.
Несмотря на то, что сам Вандес был далеко не в тылу, даже он иногда содрогался, слушая рассказы о том, какие ужасы повидал там, в зоне поражения, д’Этруфэ. Его помощника, одного вызвавшегося из полка, ещё совсем зелёного мальчишку, стоило тому только на секунду разогнуться, чтобы сбросить часть мешающего снаряжения сбило прямым попаданием снаряда в грудь. А тому от силы-то было лет шестнадцать. Наполеон был не намного его старше, а у него была такая пагубная привычка – брать под свою опеку тех, кто казался ему намного слабее него.
Сначала парень, было, даже с удивлением принял его за девушку, но затем все встало на свои места. Немного нескладный, с пшеничного цвета волосами, парнишка был существом робким, молчаливым и исключительно добродушным, всегда рвался помогать своим старшим товарищам и очень радовался, когда эту помощь принимали. Никого ещё им не было так жалко, как его. Но cʼest la vie. Жизнь есть жизнь. Смерть забрала и его.
Теодор, попривыкший к своему напарнику на второй год службы, совсем, было, утратил интерес к жизни. Работал на автомате, без интереса, чаще оставался один, казалось, и не боялся уже попасть под шальную пулю или, чего хуже, разделить участь незадачливого мальчишки. А ведь он даже похоронить того не смог – остался парень где-то на поле боя. Когда ту территорию отбили у противника, Вандес прошарил каждый метр, но тела так и не обнаружил. Неудивительно. Потери были огромны. Так с пустыми руками он и воротился, ужасаясь тому, какие отвратительные картины представились ему на поле боя.
Когда вся твоя концентрация на противнике, ты не обращаешь внимая на то, по чему ступаешь, особенно, когда основной задачей является точное попадание в неприятеля той самой гренадой, которая то и дело норовила рвануть прямо в твоих ладонях.
А люди-то вокруг ложились десятками, сотнями.
Теодор, в отличие от Наполеона, эти ужасы видел, ему приходилось вглядываться в эти трупы и полутрупы с особым вниманием, искать признаки жизни и работать с чужими страшными ранами, что оставило неизгладимый след на его психике.
– Пресвятые угодники! Ты прекрасно все видел, – д’Этруфэ повысил голос, пальцем указывая в сторону дома.
– У него на «это» есть жена, вот с ней пусть и поступает, как ему заблагорассудится! – убедительно выпалил Вандес. В его глазах трепет и удивление в мгновение сменились гневом.
Теодор счел бесполезным снова взывать к святым, поэтому лишь молча окинул друга тяжёлым взглядом.
– А будь на ее месте моя сестра, ты мыслил бы как-то иначе? – выбрав тактику наступления, Наполеон серьёзно, снизу-вверх, заглянул в глаза духовника, видя, как тот с каждым словом обретает все более и более растерянный вид.
д’Этруфэ тяжело вздохнул. На его щеках ходили желваки: единственное, после потемневших глаз, что выдавало его эмоции.
– То-то же, – хмыкнул Вандес, нервно закуривая. – Я хочу вытащить ее отсюда хоть на вечер… А там уже, как пойдет. Я ее практически не знаю, она меня тоже, но, кажется, эта женщина намного лучше, нежели хочет казаться. Ты мне поможешь? – его голос смягчился. – Тео, пожалуйста. На кого мне ещё рассчитывать, как не на тебя?
– Чего ты этим добьешься?
– Я, – Наполеон на пару секунд замолчал и, отведя взгляд, устало медленно выдохнул. – Я не знаю. Я просто этого хочу – я чувствую, что так будет поступить вернее всего. Может решение как-то свалится на наши головы. Бог милостив.
– То есть, плана у тебя нет? – в свою очередь закатил глаза Теодор.
– А когда-нибудь бывало иначе? – драгун добродушно подмигнул ему, стряхивая пепел с сигареты. – Во всяком случае, я готов на все.
– Это только сейчас.
– Нет. Это не так. Не знаю, как объяснить, Тед, но я просто ощущаю, что должен это сделать, – к удивлению духовника, тот немного замялся, но тихо проговорил. – Кажется, я бы отдал жизнь, чтобы дать ей возможность искренне улыбаться.
– И кому же, позволь узнать?
– Мне.
Вдалеке послышался шум прибывающих экипажей.
***
Дженивьен торопливо закрыла за собой дверь и преодолела короткий тёмный коридор, ведущий в залу. В роскошном широком холле было пусто, по углам царил приятный прозрачный полумрак. Солнце уже почти не высвечивало большие широкие окна.
Женщина молча прошла вперёд, задумчиво останавливаясь в ярком красноватом пятне солнечного света. Звук ее каблуков эхом отдавался по всему помещению, отражаясь от стен и пусто уходя куда-то по небольшим коротким коридорам. Основные приготовления проводились в большом приемном зале – это место нуждалось лишь в свете и высоких столиках с легкими закусками по углам.
Слёзы на щеках будто моментально высохли в тот момент, когда их взгляды встретились. Это было подобно удару молнии.
Что ему от неё нужно? Может он покушается на ее состояние? Все же от мужа, светлая тому память, остался не только его труп, но и огромные деньги, вкупе с нескромным по размерам особняком и прилегающими землями. Интерес юнца волне могли притянуть чужие богатства. Этот малый, не знающий, что значит жить в таких условиях, наверняка зарится на ее имение. То-то глаза так горят…
Дженивьен пару раз прошлась туда-сюда по залу, апатично обняв себя за плечи, впав в размышления. Но вдруг замерла:
«Я себя успокаиваю, не так ли?»
Но интуитивно она все же ощущала, что ее мысли вряд ли имеют что-то общее с правдой.
Ну не мог человек, который смотрит исключительно на ее деньги, с таким страхом и сочувствием сопереживать ей, той, кого он толком-то и не знает. Мало ли, что произошло тогда на той дороге. Это было неважно. Но почему-то его взгляд.
Этот странный трепет, ворошащий душу. Юноша, сам того не зная, открыл чужой ящик Пандоры.
Что за вздор…
Джен коснулась своих щёк пальцами и тяжело вздохнула, ощутив, как к бледной коже приливает далеко не легкий румянец.
«Да что ж такое…»
Послышался стук копыт. Женщина вздрогнула и, собравшись с мыслями, оглянулась на центральную лестницу, откуда должны были спуститься хозяева вечера. Она сцепила руки в замочек перед собой, зажимая между ладонями деревянные чётки.
В воздухе, в последних рыжих лучах заходящего солнца, летали выхваченные светом пылинки. Скоро в этом зале будет много народу, а пока есть ещё пара минут, чтобы насладиться тишиной. Дженивьен прикрыла глаза.
Неслышно у стен торопливо замельтешили слуги, вереницей беззвучно расставляя по разнообразным замысловатым столикам лёгкие закуски и бокалы с шампанским и разного рода вином. Несколько человек остановились по четырем углам, чтобы по наступлении темноты зажечь освещение.
Женщина неоднозначно покачала головой.
– Джен, гости прибывают? – на лестнице послышались гулкие тяжелые шаги Георга. Он вальяжно оперся на элегантные перила, смотря на свою гостью.
– Да, – она развернулась к нему лицом. – Где Маргарита? Она должна встречать гостей.
– Она скоро будет, – мужчина задумчиво нахмурился. – Джен…
– Да, Георг? Ты хотел что-то мне сказать?
– Я подумаю над твоими словами, – голос мужчины на секунду, казалось, изменил своему хозяину.
Дженивьен удивленно распахнула глаза, но, как только она собралась с мыслями, чтобы ему ответить, раздался гулкий стук, и появившиеся словно из ниоткуда лакеи с готовностью распахнули двери.
– Что же ты меня не встречаешь? – первым из пришедших был статный высокий мужчина лет сорока, чуть постарше Маршала. Его возраст выдавали лишь посеревшие, бывшие когда-то чёрными волосы, лицо же, выражавшее абсолютную бесстрастную собранность, было практически не тронуто морщинами. Только на лбу и между бровей пролегали заметные трещинки. Взгляд у министра д’Амэр был прямой, серьёзный.
– Тебе действительно так это интересно, или ты все еще предпочитаешь не довольствоваться простыми приветствиями? – хмыкнул в ответ Георг, быстро спускаясь по лестнице, быстрым, привычно рубленым шагом подходя к гостю. – Максим, ты, как всегда, пунктуален, – они крепко пожали друг другу руки.
– Мы друзья, нам не нужны излишние формальности, – Максимилиан коротко кивнул. – Мадам, – министр обернулся к Дженивьен. – Ещё раз искренне соболезную, – он сухо усмехнулся, на что ему ответили понимающим наклоном головы.
– В данном случае в том нет никакой необходимости. Мы все прекрасно понимаем, какое большое дело сделал для нас Вернер, безвременно уйдя из этого мира, -женщина подошла к министру и элегантно протянула ему руку, которую тот со скованной галантностью поцеловал.
На ее слова Георг едва заметно довольно оскалился, а Максимилиан лишь согласно прикрыл глаза.
– Предлагаю сегодня выпить за это по бокалу шампанского.
– Никакого такта у Вас нет, господин Первый Маршал… – с легкой улыбкой проговорил Максимилиан, снимая свои очки и протирая их небольшим чёрным платком. – В таких случаях пьётся вовсе не шампанское. Большой промах с Вашей стороны, – министр снова водрузил очки на свой прямой, будто точеный нос. Его иссиня-черные короткие волосы с проседью были аккуратно убраны назад. Эта прическа очень его украшала, открывая серовато-бледное, от отсутствия свежего воздуха и избытка пыльной работы с документами, но красивое лицо. Бакенбарды тот сбривал, потому что если на широком лице дэ Жоэла они смотрелись как нельзя замечательно, то инспектора, с его выступающими высокими скулами и прямыми угловатыми чертами, только портили.
Вскоре подтянулись и остальные гости. Некоторые министры и военные деятели приехали со своими женами. Спустилась к ним и Маргарита, улыбчивая и очаровательная, сразу же вливаясь в один из разговоров в женском кругу, пестрящем различными яркими, но чертовски элегантными нарядами и рюшами. Она с подчеркнутой холодной вежливостью обращалась с Дженивьен и демонстративно игнорировала своего мужа, стараясь даже не приближаться к нему, чтобы не заводить неприятного разговора. Было заметно: и он, и она злились друг на друга в равной степени сильно. Казалось, воздух между ними порой накалялся настолько, что создавалось ощущение, будто ещё момент – и произойдёт взрыв.
Но взрыва не было.
Дженивьен привычно стояла у стены, наблюдая со стороны за этой относительно неформальной встречей, зная, что ближе к концу вечера на неё посыплется тонна соболезнований, и заранее морально к этому готовясь.
Взгляд ее неприкаянно бродил по людям. Все было идеально, но, казалось, чего-то не хватало. Хотя, сейчас ей было достаточно того, что ее никто не трогал, а значит, можно было легко сосредоточиться на своих размышлениях и несколько разобраться в себе.
Глаза ее выхватили из толпы Георга. Тот молча, с дежурной улыбкой, слушал кого-то, но взгляд его вдруг сошёл с собеседника и остановился на ком-то в толпе. Он нахмурился и заметно помрачнел, отставляя пустой бокал. Неподалёку от входа мелькнула знакомая огненно-рыжая шевелюра.
Дженивьен, было, гонимая интересом, отошла от стены, но мимо неё в спешке пронеслись несколько слуг, только чудом не задев ее перегруженным подносом. Они остановились, испуганно извиняясь, а затем снова сорвались с места и исчезли где-то в боковом коридоре, ведущем на кухню. Дженивьен раздосадованно поджала губы, когда поняла, что не может найти в толпе ни Георга, ни его новоиспеченного гостя.
Вдруг ее плеча осторожно коснулись, на что женщина, вздрогнув от неожиданности, обернулась.
– Не пьете? – ей мягко улыбнулись, однако быстро отвели взгляд, обозревая лепнину под потолком.
– Теодор… – Дженивьен не смогла скрыть облегченный вздох. – Не пью. Говорят, вредно, – она устало поморщилась.
– Правду говорят, – кратко ответил тот, под недоумевающий насмешливый взгляд собеседницы пригубив бокал. – Я вижу, Вас что-то беспокоит. И я даже осмелюсь предположить, что таким образом Вы выражаете не скорбь по Вашему мужу, – мужчина прислонился к стене: ему было несколько непривычно самостоятельно заводить разговор, однако, постоянно находясь в высшем свете, ты просто не можешь не овладеть этим жизненно важным навыком.
– Какого Вы обо мне мнения, однако… – Джен не сдержалась и едва-едва улыбнулась уголками губ, но и эта эмоция быстро стерлась с ее лица.
– Я, с Вашего позволения, не лучшего мнения не о Вас, а о Вашем погибшем супруге, – д’Этруфэ сложил руки на груди, отставив пустой бокал.
– Вы точно духовник? Больно легко делите мир на чёрное и белое. Не церковь ли проповедует смиренное безразличие ко всем превратностям судьбы?
– Мне кажется, мы пережили тот период времени, когда право на свое существование имела лишь одна правда, – Теодор цокнул языком.
– Как ни иронично, истина лишь в том, что правды не существует, есть то, что признано по общей договоренности большинством, – Дженивьен с трудом сделала вздох. Корсет мешал не только двигаться, но и дышать. – Говорят, если исповедоваться, то о твоих грехах не узнает ни одна живая душа, лишь то духовное лицо, которое принимало твою исповедь, – она снова взглядом обвела толпу, говоря в сторону мужчины, но не смотря на него. – Это тяжело – быть хранителем чужих демонов?
д’Этруфэ посерьезнел:
– Вы хотите исповедоваться?
– Возможно, – уклончиво ответила Дженивьен. – Вы служили?
– Добровольно.
– Убивали людей?
– Я их спасал.
– Хотя бы одного человека?
– А спас с несколько сотен.
Женщина растерянно поджала губы.
Д’Этруфэ, смешавшись такой неожиданно уступчивой реакции, снова отвел взгляд в сторону, сжимая пальцами переносицу:
– Зачем Вам это нужно? – после минутного молчания ответил он.
– Все военные, которых я знаю, это довольно жестокие, бессердечные люди, – тихо проговорила женщина.
– Не все.
– Возможно, – она снова посмотрела на него. Ее уставший, безжизненный взгляд не выражал ничего. Дженивьен скорбно замолчала, обняв себя за плечи, будто ощутив резкую боль, но снова выпрямилась, бледнея, но выдерживая внешнее спокойствие.
Вокруг звучали разноголосые разговоры, порой кто-то неожиданно громко смеялся, а затем затихал под чье-то суфлерское «тссссс». Мужчина в белом сюртуке в углу, прикрыв глаза, играл на скрипке.
Время шло.
========== Взгляды ==========
В дорогу – живо! Или – в гроб ложись.
Да! Выбор небогатый перед нами.
Нас обрекли на медленную жизнь —
Мы к ней для верности прикованы цепями.
А кое-кто поверил второпях —
Поверил без оглядки, бестолково.
Но разве это жизнь – когда в цепях?
Но разве это выбор – если скован?
Коварна нам оказанная милость —
Как зелье полоумных ворожих:
Смерть от своих – за камнем притаилась,
И сзади – тоже смерть, но от чужих.
<…>
И если бы оковы разломать —
Тогда бы мы и горло перегрызли
Тому, кто догадался приковать
Нас узами цепей к хваленой жизни.
<…>
(В. Высоцкий – «В дорогу – живо! Или – в гроб ложись.»)
– Ты же святой отец?
Девушка задумчиво поболтала ногами, сидя на кровати. Мужчина неторопливым жестом подал ей шелковый халат. Его совершенно не сбивал с толку и не смущал этот вопрос. Да, она была права. Но святой ли? И кому – отец-то?
Какой вздор…
– Что правда, то правда, – он усмехнулся, подходя к окну. Злое апрельское солнце припекало открытую для его прямых лучей землю. Из-за аномальной для весны жары траву уже давно тронула легкая желтизна: еще немного, и вся зелень совсем пожухнет. Это плохо.
– А вам дозволено?..
– Что? – мужчина снова усмехнулся, поднимая бокал, глядя, как девушка вдевает руку в рукав предмета одежды. Одежды ли? «Святой отец» с сомнением окинул взглядом халат. Не похоже это на одежду. Вообще нет.
– Вы меня поняли, разве нет? – она захлопала ресницами и, наконец, застегнула пуговички. – Вам это дозволено?
– Пока ты об этом молчишь – вполне, – мужчина по привычке сунул руку в карман и пригубил вино. – Будем считать, что я имею право заниматься этим в свободное от работы время. Все же ты ко мне не исповедоваться пришла.
– Ты забавный, – она улыбнулась, наблюдая за тем, как мужчина молча стоит у окна. – Только, почему у тебя такой тяжелый взгляд? Что-то не так? – девушка говорила с забавным акцентом, сильно растягивая гласные. Многие местные произносили слова именно так, за несколько лет ты к этому не только привыкаешь, но и начинаешь перенимать такую манеру речи. Особенно когда к тебе толпами бродят всякие набожные старики и старухи, у которых этот акцент тем сильнее, чем человек старше.
– Мы с тобой вместе уже шесть месяцев, а ты о себе рассказал разве что…
– Забавно, что ты спросила про целибат только сейчас, – иронично протянул мужчина. – Эти люди приходят ко мне, как ходили к моему отцу, но, почему-то их этот вопрос не волнует вообще. Не иначе, считают, что священники размножаются почкованием.
– Глупые шутки у тебя, Теодор, – весело промурлыкали ему в ответ.
– Не глупее, чем эти… – д’Этруфэ остановил свой взгляд на облетевшей розе и тяжело вздохнул, оборачиваясь на стук в дверь. Девушка даже ухом не повела, снова откинувшись на мягкие перины.
– Жарко-о, – она по-кошачьи изогнулась, потягиваясь.
– Терпи.
Дверь распахнулась, и в комнату буквально ввалился взмыленный, но чем-то очень довольный мужчина с курительной трубкой из черного дерева в одной руке и белым зонтом в другой.
– Чарльз?..
– О, я тебя отвлек? Но это не важно, сейчас ты пойдешь со мной, и я расскажу тебе кое-что воистину замечательное, – не спрашивая разрешения, он за руку выволок Теодора из спальни и захлопнул за ними дверь.
Они преодолели два лестничных пролета и вошли в просторную залу на первом этаже. Здесь было прохладнее, чем в душной комнате на третьем, поэтому Франка следовало благодарить хотя бы за это.
– Так, – многозначительно изрек Чарльз, резко останавливаясь, вешая зонт на левую руку, этой же рукой выхватывая у друга бокал. Он был одет во все белое. Ослепительно белое и очень чистое. – А теперь с самого начала и по порядку, – короткие светло-каштановые волосы были покрыты заметной проседью, но его не старило даже это. В свои пятьдесят пять он выглядел максимум лет на сорок. – А начну я с того, что ты бы эту шлюху взашей гнал из своего дома, Теодор. Продолжу тем, что ты посадил на своей рубашке пятно. Нет, с другой стороны. Видел бы тебя отец… хотя отец твой не лучше был, так что замнем этот вопрос. Не надо сейчас прихорашиваться, я не дама, и мне на эти твои пятна, мой мальчик, глубоко плевать, да и прощелкал ты время, когда было нужно этим морочить свою светлую голову.
– Чарльз… – Теодор закатил глаза и, не выдержав, улыбнулся. – Ты хотел ближе к делу, – он сложил руки на груди и склонил голову набок.
– Ты прав, – Франк ослепительно осклабился и, сжав зубами мундштук трубки, правой рукой полез за пазуху, даже так продолжая говорить. – У меня тут ключ к спасению твоей погрязшей в грехе души завалялся, – он задорно подмигнул д’Этруфэ и протянул ему конверт, наконец, вынув трубку изо рта. – Не благодари, оно мне ничего не стоило.
Теодора бросило в дрожь. Он какое-то время молча смотрел на конверт.
– Открой же, – Чарльз бодро указал мундштуком в его сторону. Столкнувшись с растерянным взглядом Теодора, мужчина хохотнул. – Нет, приятель, я тебя не обманываю. Это именно то, о чем ты думаешь.
Священник в мгновение вскрыл конверт и достал содержимое.
– Билет в Ла Круа. И не смотри на меня так, а то я расплачусь от жалости. Вот дурачье… иди собирайся. Хотя, стой. Хотел спросить.
Уловив нотки сомнения в голосе мужчины, Теодор замер, смотря тому в глаза.
– Все это время ты, я понимаю, был здесь из лучших побуждений. Все же причины у тебя были веские, уж я-то знаю. Так же я знаю, что понукать тебя грехами и карой небесной, как минимум, глупо, так как ты не веруешь. Да и я тоже. Оно нам не нужно. В твоем возрасте половина смертных грехов – образ жизни. Однако после всего этого… не стыдно ли тебе будет смотреть в глаза Скарлетт и Леону? Я знаю, что ты объяснишь им причины своего отсутствия, они хорошие ребятки, они поймут. Но, Теодор… пожалуйста, сделай что-нибудь с «этим» собой. Ты себя уничтожишь. Хватит судорожно искать черную кошку в темной комнате. Зажги свечу и осмотрись спокойно. Возможно, все намного проще, чем ты думаешь, – чужие лучистые медового цвета глаза смотрели серьезно. – У тебя впереди много ошибок. Но есть ли у тебя на них право?
д’Этруфэ задумчиво прикрыл глаза, надавив на ноющий висок пальцем:
– Чарльз, – он покачал головой.
– Что Чарльз?
– Неисповедимы пути господни, – Теодор подмигнул мужчине, на что тот внезапно расхохотался.
– Подлец! Ты бываешь таким лицемером, что у меня зубы сводит, – Франк хлебнул вина. – Твое здоровье. Детей мне там не испорть.
– Думаешь, их нужно портить? Мне кажется, там справятся и без меня, – д’Этруфэ зацепил большими пальцами карманы, веселость спала с его лица. – Надеюсь, они в порядке.
– У тебя совсем пропало чувство жалости к людям, мой мальчик. Просто признай это.
– Ты не прав.
– Ой, ли?
Священник сделал тяжелый вздох:
– Я ведь действительно помогаю людям. Это делает не Бог, а я. Мне безразлично то, что они благодарят Его, а не меня, я не требую от них признания. Я вижу их насквозь. Они, получив помощь, опускаются лишь ниже и перестают рассчитывать на себя. Но я готов продолжать свою благородную миссию, ведь заслуга священника не в том, какие запреты он соблюдает, а какие нет, разве я не прав? Какая кому разница, сплю ли я с кем-нибудь и что я ем, если чем я питаюсь, в ограничениях нет никакого толка, только вред здоровью… А еще я вижу насквозь тебя, Чарльз. Именно поэтому я всегда был откровенен с тобой во всех своих чаяньях и мыслях.
– Я тебя понял, – Франк, нахмурившись, погрыз мундштук.
– Спасибо.
***
Дверь скрипнула и тяжело, гулко захлопнулась.
Теперь во всей вселенной существовали только они двое – закрытые в эту комнату, как в коробку. Ощутимое напряжение висело в воздухе, сердце в груди пропускало удары, но от волнения билось быстро. Возможно, даже слишком.
Внутри было прохладно: в открытые окна задувал холодеющий к ночи ветер; тонкий тюль раздувало, и он призраком развевался, задевая все вокруг своим полупрозрачным невесомым телом. А снаружи, кажется, кипела жизнь: перешептывались листья, их темно-зеленое вечернее дыхание, скрытое тенью, будто звало из душноватого – пусть и проветриваемого – помещения туда, где можно лечь на свежую, сочную траву и подставить лицо пока еще теплому, нежному ветру. Где-то за окном вспорхнула птица и полетела вдаль, силуэтом угадываясь на фоне насыщенного темно-синего неба, еще не остывшего от яркого солнечного света. Оно, казалось, было раскалено его лучами, теперь дающими о себе знать только нежно-розовыми бликами внизу рваных редких облаков, ватой висящих на западе.
Вандес перевел взгляд на Маршала. Этот человек – высокий, широкоплечий, статный – производил на Леона давящее впечатление, хотя, возможно, дело было больше в их взаимоотношениях, чем в объективных внешних причинах. Хотя, как парень успел убедиться еще до печальных событий прошлого, Георг действительно был одним из тех людей – занимающих все свободное пространство одним своим, пусть и незначительным, присутствием. Рядом с такими всегда ощущается довольно сильное давление, даже если эти люди просто молчат. Часто могло появиться такое чувство, будто из-за них помещение становится меньше, чем оно есть на самом деле: то потолок словно нависнет и опустится, то стены сдвинутся…
Присутствие Маршала де Жоэл вытесняло из комнаты весь воздух.
Хотя, конечно же, он был таким же человеком, как и другие: он так же много пил, имел свои достоинства и недостатки, посещал балы и вечера, любил животных и, судачили, даже цветы, писал разного рода письма, ругался с женой. Многим людям де Жоэл был очень симпатичен, а иные бы вряд ли осмелились выражать свое им недовольство. Но было в нем кое-что, на фоне чего (если, конечно же, подметить это «кое-что» опытным взглядом), его человеческие качества блекли и бледнели.
У него был мертвый взгляд.
– Не будем терять времени, – гнетущая, тяжелая тишина оборвалась глухим низким голосом. Георг остановился напротив окна, отвернувшись от своего гостя, и сложил руки за спиной. – Мне поступила возмущающая просьба Вас реабилитировать, – мужчина многозначительно замолчал; в стекле отрытых оконных створок было неясно видно его отражение: Георг кусал губы. – И я это сделаю. И Вы больше не попадетесь мне на глаза, ибо гренадеры переводятся под командование другого человека, – его голос был бесцветным и тихим. Он тяжело вздохнул и обернулся, буквально пронзая Наполеона все тем же мертвым, мрачным взглядом – от него по спине проходил холодок. – Вы – не тот человек, которого я был бы рад видеть у себя.
– Слушаюсь, господин Маршал, – Вандес пристукнул каблуком и с особым усердием отдал честь, ощущая неприятный ком в горле. Волнение захлестнуло его и теперь душило, споря с зародившимся самодовольством. – Однако Вы мною недовольны. Я не хочу быть обузой для своего командования, поэтому я ощущаю необходимость это исправить. Дайте мне шанс, я…
Напряжение взмыло вверх, достигая своего пика:
– Смир-рно! – неожиданно выпалил Маршал, немного неловко осадив себя за сильное желание ударить юнца. Слова гостя он слушал с нарастающим раздражением, на лице его читались многие невысказанные оскорбления и гнев.
Ни секунды не мешкая, Вандес молча вытянулся – руки по швам – с приподнятым подбородком, как на построении на плацу. Он стиснул зубы, напряженно раздув ноздри от раздражения, но годы службы показали, что в такие моменты лучше всего – молчать и слушать.
– Шанс? Плохая шутка, – вернувшись к тому безжизненному тону, Георг не отрывал от гостя тяжелого взгляда. – Ты вздумал смеяться надо мной, паршивец?
Наполеон тяжело медленно втянул носом воздух, нервно сжимая и разжимая пальцы.
– Ты обо всем забыл и теперь, как ни в чем не бывало, приходишь ко мне? – вопрос повис в воздухе. – Отвечать, когда я задаю вопрос!
– Никак нет… – выдохнул драгун.
– Ты, черт возьми, был ефрейтором, я даже ставил тебя себе на замену, потому что тебе доверял, а ты повел себя, как… – мужчина вцепился пальцами в полированную спинку стула – он некоторое время смотрел Леону прямо в светло-серые удивленно распахнутые глаза.
Маршал с грохотом отодвинул стул и сел на него за письменный стол, вытаскивая из стопки желтоватый лист бумаги со специальными красными узорными пометками вверху и внизу страницы и начал что-то быстро писать своим разборчивым некрасивым почерком.
– Неужели Вам никогда не было восемнадцать?
Георг замер, лишь тихо насмешливо хмыкнув, растягивая искромсанные еще когда-то давно губы в раздраженной усмешке, в то время как парень продолжил:
– Сколько Вам? Сорок?
– Сорок три, – он поднял взгляд на Наполеона, стоящего прямо перед его столом. – Вольно.
Юноша выдохнул свободнее и, взволнованно облизнув губы, продолжил:
– Вы обвиняете в случившемся тогда меня? Ведь все было бы иначе, если бы она выжила тогда, не так ли? Вы злитесь на меня не столько за то, что было до этого, сколько за ее смерть, – осторожно подбирая слова, внимательно следя за реакцией мужчины, начал Наполеон, опасаясь просчитаться и сделать только хуже.
– Что ты несешь?
– Я не хочу ворошить прошлое. Однако Вы посчитали, что я обо всем забыл… что меня это не волнует. Готов спорить, из мести, из раздражения или даже ненависти, за спиной Вы не раз называли меня повесой, ругали последними словами. Ведь это так? Я слышал, Вы отзывались обо мне очень негативно, но я не только сейчас Вас в этом не упрекаю, хотя мог бы… скажем так, если бы я был сторонним наблюдателем, то даже поддержал бы, однако сейчас, претерпев из-за этого множество бедствий, не имею никаких внутренних сил этого сделать. Не скрою, Вы добились своего: Ваши меры против меня действительно отравили нашу жизнь. Но я здесь не за этим. Вы видите: я не писал к вам с просьбой, я не приходил сам, я не делал поползновений в Ваш дом с целью вас задобрить, как делают это те господа, толпящиеся у вашего кабинета, дневающие и ночующие под Вашей дверью, чтобы получить от Вас больше, чем они заслуживают.
Де Жоэл молча держал перо, никак не реагируя на сказанное. Он перестал двигаться вообще, его взгляд ещё больше помрачнел, а губы сжались в узкую полоску, но это был не гнев. Гнев не имел ничего общего с тем, что чувствовал этот человек сейчас:
