Текст книги "Бедржих Сметана"

Автор книги: Зоя Гулинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Покончив с ужином, Сметана закуривает сигару и начинает колечками выпускать дым. Как виртуозный фокусник, воздвигает он над своей головой целое сооружение из этих колец. Общительность и разговорчивость возвращаются к нему. Пересев поближе к Неруде, он включается в общую беседу. Шутки и смех не умолкают. Откуда-то появляются карты, и Сметана садится играть. Играет он без особого азарта, так чтобы только развлечься.

Отложив карты, он заводит разговор о музыке, о театре. Сметана привык всегда делиться с друзьями своими планами. А вопрос о постановке русских опер так заботит его.

С симфоническими произведениями Глинки Сметана уже познакомил своих соотечественников. После «Камаринской» под его управлением в Праге исполнялись увертюра в «Князю Холмскому» и «Арагонская хота». Теперь на очереди оперы.

Йозеф Колар предлагает перевести «Ивана Сусанина». Это очень обрадовало Сметану. В Праге многие хорошо знали русский язык и свободно читали в подлинниках русских писателей и поэтов. Мотивы борьбы и стремление к свободе, запечатлевшиеся в творчестве русских авторов, особенно привлекали чехов. Они ведь тоже мечтали о том времени, когда «взойдет она, заря пленительного счастья» и родина их «воспрянет ото сна». Некоторые чешские ученые и литераторы переводили Пушкина, Жуковского, Гоголя. Еще в 1858 году в Праге шла инсценировка «Тараса Бульбы» Гоголя.

Но Сметана понимает, что лучше Колара перевести либретто никто не сможет. Колар много лет преподавал русский язык в Пражском университете. Кроме того, он сам пишет стихи и хорошо знаком с музыкой. А ведь это очень важно, так как перевод либретто должен быть эквиритмичен, чтобы слова точно ложились на музыку. Но раз Колар берется за это, Сметане можно быть спокойным: все будет в порядке.

Теперь остановка за нотами. Переписать партию для оркестра стоит больших денег. А Сметана уверен что дирекция театра не даст их. Не один раз он уже заводил об этом разговор, но безуспешно.

Друзья Сметаны понимали всю важность задуманных им постановок. Как отмечал Стасов, «представление русских опер на чешской сцене казалось многим патриотам чешским даже чем-то вроде политического события, началом тесного единения славянских племен, и это не раз высказывалось среди чешского общества с такой настойчивостью и силой, что иностранные газеты, враждебные русской и чешской национальности, схватились за этот мотив, как за исходную точку для своей клеветы и выдумок».

На протяжении многих столетий чехам прививалась вместе с языком и чуждая им художественная культура. Она насаждалась не только габсбургскими властями, но и чешскими панами, следовавшими зарубежной моде. Несомненно, в итальянских и французских операх, песнях, инструментальных произведениях было много хорошего. Но чехам, как народу славянскому, конечно, была ближе культура единоплеменников. К далекому прошлому восходит история славянских народов, и на протяжении многих веков сохранялась их историческая общность. Она проявлялась и в жизненном укладе, и в языке, и в художественной культуре. А музыка, как часть этой культуры, также имела ряд общих черт. Взять хотя бы русские, польские, чешские, словацкие, украинские народные песни, с широкими, напевными, свободно льющимися мелодиями. Несмотря на различие, в них всегда чувствуется славянская стихия. А молодецкая удаль танцев! Разве можно устоять на месте, когда раздаются звуки польки или задорного мазура – ноги сами пускаются в пляс!

Вот эта общность и побуждала чехов к сближению с русскими. Но стремления эти ничего общего не имели с маневрами панславистов и других политиканов, которые пытались использовать это сближение в интересах царизма, заботившегося о распространении своего влияния на Западе. Не о перемене ярма думали чешские патриоты, а об укреплении дружеских связей с братским русским народом, ненавидевшим царизм.

О сближении национальных искусств славян думал и Сметана, когда предпринимал постановки оперы Глинки. А дирекция ему мешала. Неруда готов был немедленно написать новые эпиграммы на руководителей театра за то, что они тормозили гакое важное дело. Не один вечер, собираясь у «Ежишка», обсуждали друзья, где достать необходимые деньги. Наконец нашелся один чешский меценат, который согласился взять на себя расходы по подготовке oперы.

Сметана был доволен. Радовались все музыканты. Как только Колар закончил перевод, Сметана приступил к репетициям первой опры Глинки.

4 января 1867 года в Праге прозвучал «Иван Сусанин» под управлением Сметаны.

«Эта народная по преимуществу опера была встречена у нас с невыразимым увлечением радости, чему основанием служило естественное наше сочуствие к народу, столь тесно с нами связанному, – писала «Народная газета» после премьеры. – При первом же взгляде находим, что Глинка первый попытался живо и полно выразить дух славянский, который до того времени еще не находил себе в музыке полного выражения; он первый сделал удачный шаг к тому, чтобы славянский дух, хранящий в себе немалую мощь не пробужденных еще, непознаннь сил, сделался, наконец, самобытным деятелем на поприще музыкального искусства».

Те слои чешского народа, которые в «Проданной невесте» увидели свое родное искусство, восторженно приняли музыку Глинки. «То был поистине творчесский гений, проложивший себе новую, самобытную дорогу», – писали о композиторе газеты.

Постановка «Ивана Сусанина» в Праге была первой зарубежной постановкой оперы Глинки. Именно в Чехии, где с давних пор искренне и горячо любил русский народ, впервые прозвучала гениальная музыка русского композитора, в которой, по меткому выражению Одоевского, Глинка «возвысил народный напев до трагедии». Близки и дороги были чехам герои оперы, боровшиеся за свободу своей родины, их беззаветный патриотизм и самопожертвование. Разве мало чешских крестьян сложило головы, совершавших в том же XVII столетии такие же подвиги, как крестьянин русского села Домнино?

Почти одновременно с «Иваном Сусаниным» Сметана готовил к постановке и вторую оперу Глинки. Текст «Руслана и Людмилы» переводил тоже Йозеф Колар. В эти годы он много делал для популяризации русской музыки и литературы. По его инициативе была создана и первая чешская опера на русский сюжет. На основе «Бахчисарайского фонтана» Пушкина (использовав «Крымские сонеты» Мицкевича) Колар написал либретто, на которое композитор Леопольд Эвжен Мехура сочинил оперу «Мария Потоцкая». Эту оперу Сметана также поставил на сцене «Временного театра». В дальнейшем чешские композиторы часто писали музыкально-сценические произведения на сюжеты Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Островского, Чехова и других русских писателей.

16 февраля 1867 года состоялась пражская премьера «Руслана и Людмилы». Дирижировал премьерой Милий Алексеевич Балакирев, специально для этого приглашенный в Прагу.

«Руслан», на постановку которого чехи не пожалели денег, прошел с громадным успехом. Прав был Балакирев, когда писал Стасову, что «Руслан» окончательно покорил себе чешскую публику». Все газеты печатали хвалебные отзывы. «Если когда-нибудь будет стоять во всей полноте совершенства здание, называемое «славянская оперная школа», то о Глинке будут с благодарностью вспоминать как о самом первом между теми людьми, которые, взяв за основание бесконечно богатые музыкальные элементы своей нации, ступили первые шаги для того, чтобы воплотить идею, воодушевляющую теперь уже весь славянский мир и обещающую такие последствия, которых и высчитать нельзя», – писала пражская газета «Политика».

В эти дни, когда пражская пресса была полна восторженных отзывов о музыке Глинки, исполнялось десятилетие со дня его смерти. В связи с этим чешские патриоты принесли в Чешский музей бюст великого русского композитора и торжественно установили его рядом с бюстом Шекспира. Именно рядом с величайшим драматургом, по их мнению, было место основоположника русской музыкальной классики, который указал пути развития музыкальным культурам и других славянских народов.

Много почестей в Праге выпало и на долю Балакирева. Чехи по достоинству оценили дирижерское мастерство главы «Могучей кучки», а кроме того, приветствовали в его лице представителя русской музыки. На всех четырех спектаклях, которыми он дирижировал, его буквально засыпали венками цветами. После каждого акта ему приходилось выходить кланяться.

В этой радушной обстановке искренней любви и дружбы скоро был забыт и досадный инцидент, омрачивший первые встречи двух славянских мастеров. Спор начался из-за темпов, в которых были подготовлены Сметаной некоторые номера «Руслана и Людмилы». Балакирев, отличавшийся крайней вспыльчивостью, из-за которой не раз страдали даже его ближайшие друзья, бурно возражал и требовал их изменить. Не менее горячий характер Сметаны привел к ссоре, наложившей неприятный отпечаток на их личные отношения. Однако это не мешало обоим мастерам делать все необходимое для пользы общего дела, которому беззаветно служили оба музыканта. И после отъезда Балакирева из Праги Сметана продолжал дирижировать операми Глинки и исполнять в концертах произведения русских композиторов, как он это делал и раньше.

Постановки опер Глинки в Праге сыграли огромную роль в укреплении русско-чешских культурных связей. Не малое значение имели и приезды русских деятелей в Чехию, а чешских – в Россию. Во время таких приездов завязывались знакомства, устанавливались контакты. Вернувшись в Россию, Балакирев продолжал переписываться с Коларом и секретарем пражского Национального музея Адольфом Патером. Он сообщал им новости культурной жизни в России, писал о музыкальных произведениях. Чехи, в свою очередь, делились с ним достижениями своих соотечественников.

В дни «Славянского съезда» в мае 1867 года в Москве Балакирев устроил «Славянский концерт». В программу его вошли произведения, написанные на русские, украинские, польские, чешские, словацкие и сербские темы. В этот же вечер впервые исполнялась «Увертюра на чешские темы» Балакирева, законченная им после возвращения из Праги. В ее основу композитор положил мелодии чешских свадебных песен. В московском концертном зале в тот вечер среди делегатов «Славянского съезда» были и посланцы Чехии – Йозеф Манес и Карел Эрбен. На память о пражской постановке «Руслана и Людмилы» они подарили Балакиреву дирижерскую палочку слоновой кости. На ней были вырезаны имена Пушкина и Глинки, которых в Чехии почитали не меньше, чем на родине.

В шестидесятые годы многие чешские музыканты начали работать в России. В 1866 году в состав профессуры Московской консерватории вошел Фердинанд Лауб. «Москва должна гордиться, что обладает этим скрипачом-титаном», – писал по этому поводу в одной из своих статей П. И. Чайковский. Вслед за ним профессором Московской консерватории стал и другой чешский скрипач и педагог – Ян Гржимали. Он воспитал немало русских музыкантов. У него, например, учился наш современник, выдающийся композитор Р. М. Глиэр. Долго и плодотворно работал в Москве дирижером Большого театра Ваша Сук. В Петербурге в Мариинском театре ставились оперы под управлением чешского композитора и дирижера Эдуарда Направника. А роль Сусанина и Фарлафа там пел друг Сметаны Йозеф Палечек.

Но не только с Россией старалась укреплять связи передовая чешская общественность. Польский народ и его культура давно завоевали симпатии чехов.

И Сметана прилагал все усилия, чтобы в Праге наряду с русской звучала и польская музыка. В своих сольных концертах он постоянно играл Шопена. Он старался передать чешским слушателям героические порывы этюдов и баллад Шопена, взволнованную лирику его ноктюрнов и поэтическую картинность мазурок. Музыка Шопена, так же как и поэзия Мишкевича, звала вперед, на борьбу. Она звала к вершинам светлого будущего, где нет места угнетению и страданиям, где никто не попирает человеческого достоинства, не оскорбляет национальную гордость народа.

Вслед за операми Глинки Сметана решил поставить на сцене «Временного театра» «Гальку» Станислава Монюшко.

Сметана знал, что этому польскому композитору приходилось работать в условиях не менее трудных, чем те, в которых находился он сам. После подавления восстаний 1848 и 1863 годов в Польше особенно свирепствовала реакция. Цензура запрещала все, где был только намек на недовольство народа. И ве же Монюшко вместе с поэтом Влодзимежем Вольсским, другом Глинки, создал оперу из народной жизни. Впервые на оперной сцене прозвучали негодующие голоса польских крестьян, возмущенных поступком знатного пана, опозорившего бедную девушку.

28 февраля 1868 года под управлением Бедржиха Сметаны в Праге состоялась премьера первой польсской национальной оперы. На второе представление по приглашению Сметаны приехал автор.

Монюшко и раньше встречался со Сметаной. «Я давно мечтаю познакомиться с чешской народной оперой. Поэтому настоятельно прошу Вас сообщить мне, какой будет репертуар в половине этого месяца, чтобы я из него что-нибудь выбрал; приеду в Прагу хотя бы на один день», – писал он Сметане 4 января 1867 года из Кракова. В том же месяце Монюшко выполнил свое намерение и посетил чешскую столицу. Тогда и состоялось личное знакомство композиторов.

Немало приятных часов провел Монюшко в беседах со Сметаной. Вспоминались и русские друзья, особенно Глинка и Даргомыжский, с которыми Mонюшко был хорошо знаком и часто встречался в Петербурге и Варшаве.

Так завязывались и крепли связи лучших представителей передового реалистического искусства, братских славянских народов. Произведения, которые создавали мастера на основе национальных традиций, постепенно завоевывали всенародное признание. И к числу величайших заслуг Сметаны следует отнести его неустанные заботы об утверждении демократических принципов славянской музыки. Верность этим принципам Сметана неизменно хранил как в своем творчестве, так и в исполнительской и музыкально-общественной деятельности.

«НАРОД – СЕБЕ»

На протяжении долгого времени, целые столетия, образно названные замечательным чешским писателем Алоисом Йираском «эпохой тьмы», находилась Чехия под гнетом Габсбургов. И все это время не прекращались гонения на чешский язык и культуру. Временами эти преследования становились такими ожесточенными, что порой со стороны могло даже показаться, будто Чехия никогда больше не возродится, будто все ее своеобразие растворилось в насаждавшихся веками иноземных влияниях.

Но в действительности это было не так, и разгоревшаяся в шестидесятые годы национально-освободительная борьба была тому доказательством. Усилия будителей стали приносить обильные плоды. Весь народ охватило стремление возродить былое величие и независимость родины, добиться нового расцвета культуры. Ученые и писатели трудились над развитием чешского языка. Певцы и музыканты исполняли произведения чешских мастеров и не утратившие своей первородной прелести народные песни и танцы. В этот период каждый истинный чех старался помочь общему делу. Даже в столице империи – Вене – отметили, что приезжавшие на гастроли Фердинанд Лауб и другие музыканты, его соотечественники, демонстративно говорили только по-чешски.

Во главе этого национально-освободительного движения стояли крупные ученые, политические и общественные деятели, а в области культуры, по словам академика Зденка Неедлого, – «три великие художника, до сих пор остающиеся величайшими классиками чешского искусства: в литературе это был Ян Неруда, в музыке Бедржих Сметана, в живописи Йозеф Манес».

Число чешских журналов и газет все время увеличивалось. Это давало простор для деятельности Яну Неруде и его товарищам по перу. А музыкально-сценическое искусство по-прежнему ютилось в стенах крошечного «Временного театра». Сметана огорчался, что из-за тесноты он не мог увеличить состав оркестра, не мог развернуть как следует массовые сцены. Публику тоже перестал удовлетворять маленький зал «Временного театра». Все острее чувствовалась необходимость в новом просторном помещении.

Театр должен бы объединить многочисленных строителей отечественной культуры: композиторов, драматургов, художников, поэтов, певцов, музыкантов-исполнителей. Общими усилиями они создадут патриотические зрелища. Со сцены Национального театра зазвучат тогда призывы к битвам, к неустанной борьбе за свободу. И чем раньше это будет, тем скорее настанет желанный день освобождения. Сооружение Национального театра – это один из важнейших этапов многолетней борьбы с поработителями.

Чешские патриоты, занимавшиеся сбором средств, отправились в обход по городам и селам. Они ходили из дома в дом и объясняли, для чего нужен такой театр. Ни австрийское правительство, ни крупная чешская буржуазия, изменившая интересам родины, не заинтересованы в развитии чешской культуры. Народ создал ее и хранил ее веками, сам народ должен теперь позаботиться о ее развитии. «Народ – себе», – гласили листовки, распространявшиеся по стране. Они призывали всех чехов внести свою лепту на постройку храма искусства. И не было человека, который остался бы глух к этим призывам. Наполнялись сумки сборщиков. Вместе с золотыми и серебряными монетами сыпались туда и медяки, хранившиеся до этого про черный день в заветных узелках бедняков.

Национально-освободительное движение чехов нарастало. Австрийские правящие круги встревожились не на шутку. После нескольких особенно резких антиправительственных высказываний «Народной газеты», которые, кстати сказать, никогда не прекращались, а лишь принимали временами более сдержанный тон, Габсбурги решили принять меры. Нужно подорвать экономику непокорной страны. Расправляющий плечи чешский народ забудет свободолюбивые мечты, если его держать в постоянном страхе перед нищетой и голодом. И мощный австрийский капитал начал энергичное наступление на промышленность Чехии. Чешские предприятия закрывались, массы рабочих и служащих остались без работы.

Однако эти действия австрийцев вызвали бурю неудовольствия всех слоев чешского населения. Недаром трудились чешские патриоты над переводом и распространением Коммунистического манифеста! Сказывалась и работа будителей. Чешский народ начинал осознавать свою силу и открыто, в полный голос, заявлять протест против действий правящей верхушки.

Чтобы поддержать боевой наступательный дух народа, чешские деятели во главе с Карлом Сладковским решили провести в Праге торжественную церемонию закладки Национального театра. Пусть увидят все, как единодушны чехи в стремлении отстаивать свою самобытность и независимость.

Быстро по стране разнеслась весть о том, что 16 мая 1868 года состоится закладка фундамента Национального театра. Вереницы телег, украшенные гирляндами цветов и хвойных ветвей, везли в Прагу кирпич и камень – подарок чешских рабочих. По Влтаве плыли лодки и целые караваны, доставлявшие в столицу строительный материал. Гулким салютом мортиры и ликующими возгласами встречали пражане все эти дары, которые посылали своей матушке Праге каждый район, каждая деревня. Многочисленные делегации прибывали в Прагу.

Австрийские власти пытались вначале воспрепятствовать въезду в город такого большого числа людей. Но, видя, что события принимают характер всенародного движения, решили не вмешиваться. С волнением поглядывал начальник полиции на все увеличивавшиеся толпы на улицах. Однако и он понимал, что с этой стихией не совладать. Около двухсот тысяч людей прибыло в эти дни в Прагу. Более шестидесяти тысяч гостей приехало из братских славянских стран. Гостиницы, школы, многие часгные дома – все было заполнено приезжими. А те, кому не хватило места под крышей, располагались табором на улицах и площадях, у стен домов и храмов. Еще ни один праздник, ни одно событие не привлекало столько людей в столицу.

Торжества начались накануне вечером большим фейерверком. Каскады света и снопы искр освещали радостные, возбужденные лица. Вдоль набережных сновали иллюминированные лодки, увитые цветами и лентами. Повсюду звучали музыка и песни.

В толпе друзей под руку с Беттиной Сметана ходил по улицам праздничной Праги, спешил туда, где звонче песни, где задорнее музыка. Разве усидишь в такое время дома?

Только обитатели дворцов и замков не разделяли общего веселья. Прячась за темные шторы, они со страхом поглядывали на улицы, где в ярком пламени факелов поблескивали длинные валашки[4]4
  Валашка – небольшой топорик на длинной рукоятке с острием на конце, необходимое дополнение к национальному костюму чехов и словаков, живущих в горных районах; нередко им пользовались как оружием.


[Закрыть].

Утром 16 мая, одевшись в национальный костюм чешского горожанина, специально приготовленный к этому торжественному дню, Сметана поспешил к месту сбора на Инвалидную площадь. Оттуда грандиозное шествие направилось к набережной Влтавы, где было отведено место для постройки Национального театра. Студенты и рабочие, крестьяне и ремесленники, артисты и литераторы, профессора университета и служащие учреждений шли, охваченные единым патриотическим порывом, рука об руку. Над головами развевались чешские национальные флаги, знамена различных товариществ, кружков и объединений.

На набережной возвышалось нечто вроде трибуны. Рядом расположились оркестр и объединенные в один тысячеголосый хор певческие общества. Как бескрайное море, раскинулся людской поток.

Карел Сладковский обратился к собравшимся с пламенной речью. Он напомнил о героическом прошлом чешского народа, о всех тяжелых испытаниях, выпавших на его долю. Он вспомнил тех патриотов-будителей, которые еще в начале XIX столетия пытались возродить чешский театр. Тогда даже многие передовые отечественные деятели сомневались в реальности возрождения родного языка, в его пригодности для литературы и театра. И в этот период небольшая группа артистов с трудом добилась разрешения изредка выступать на чешском языке в театре, где работала немецкая труппа. Раз в неделю – по утрам в воскресенье, когда театр был свободен. Так несколько пылких юных – патриотов старались спасти от смерти родной язык. И теперь Национальный театр призван продолжать это благородное дело.

«Да, воспрянул и опять живет народ чешский, – говорил Сладковский, – и сегодняшний день есть настоящий день его духовного возрождения, ибо сегодня начинает претворяться в жизнь его первая возвышенная мечта, – сегодня он сам закладывает великолепное сооружение своего будущего».

В едином волнующем порыве ответили собравшиеся на эти слова, и восторженные клики пронеслись над городом.

«Идите же и возвестите всему народу нашему, – продолжал Сладковский, – что отзвуки славы сегодняшнего дня мощно разнеслись по всему братскому миру, и пусть эта радостная весть в сердце всего нашего народа превратит пламя возвышенной самоотверженности в свет, который не будет гаснуть и быстро приведет нас к еще более славному дню, когда мы, радуясь полной победе, воскликнем: «Глядите, вот завершено то, что было так славно начато!»

Сметане, создателю «Проданной невесты» и «Бранденбуржцев в Чехии», предоставлена была честь от имени всех чешских музыкантов участвовать в церемонии закладки фундамента Национального театра.

«В музыке – жизнь чехов», – сказал Сметана, ударяя молотком по закладному камню. В этой фразе, ставшей исторической, просто и точно сказано все: здесь и любовь чехов к музыке и их необыкновенная музыкальность, завоевавшая стране репутацию «консерватории Европы», здесь и указание на роль музыки в жизни целого народа.

Загремел оркестр, исполнявший «Торжественную увертюру» Сметаны, сочиненную им специально к этому дню. Затем последовало выступление сводного хора.

Окончена церемония, но этим еще не исчерпана вся программа торжеств, рассчитанная на несколько дней. На протяжении всех этих дней не прекращались концерты и выступления всевозможных музыкальных объединений. Они превратились в смотр чешского искусства. Повсюду звучала славянская речь, на языках многих славянских народов произносились здравицы и тосты.

В тот же вечер 16 мая 1868 года в праздничной обстановке состоялась премьера третьей оперы Сметаны «Далибор». Ввиду особой торжественности чешской оперной труппе было предоставлено помещение большого Новоместского театра. Атмосфера приподнятости и радостного возбуждения царила в просторном зале. Зрители восторженно принимали все сцены оперы.

«Далибор» шел в постановке Й. Й. Колара, который оказался и прекрасным режиссером. Главные партии исполняли лучшие артисты: Ян Людевит Лукес, Эмилия Микова-Бенневиц, Элеонора Эренбергова. С тех пор как Сметана возглавил оперный коллектив, ему не приходилось больше сталкиваться с недоброжелательством артистов. Наоборот, близко познакомившись со Сметаной, певцы и музыканты оценили его композиторское дарование и дирижесское мастерство, полюбили в нем чуткого, доброго и отзывчивого человека, восхищались его феноменальной трудоспособностью.

В дружеской обстановке готовил театр и премьеру «Далибора». По существу, это был уже второй спектакль, ибо, впервые нарушив установившиеся в театре традиции, за два дня до премьеры Сметана провел генеральную репетицию оперы в присутствии публики.

На следующий день после постановки «Далибора» у Сметаны была еще одна премьера: мужской хор «Глагол Пражский» впервые исполнил под управлением Карла Бендля его новое произведение – песню «Земледельческая». В этой песне, написанной на слова поэта Вацлава Трнобранского – друга Карла Гавличка-Боровского – с большой любовью и задушевностью воспел композитор крестьянский труд.

…Закончились торжества. Разъехались из Праги гости. Праздничное настроение постепенно сменялось будничным, но в памяти пражан еще долго сохранялись воспоминания о майских событиях, которым суждено было навсегда войти в историю чешской культуры. Вспоминали и Бедржиха Сметану и его прекрасные слова, сказанные во время церемонии закладки здания. Но, говоря о его третьей опере, некоторые не могли скрыть чувства удивления и даже какого-то недоумения.

Еще в 1865 году, в разгар работы над «Проданной невестой», начал Сметана писать «Далибора». После историко-патриотической и комической оперы композитору хотелось создать музыкальную Tpaгедию. Либретто Йозефа Венцига больше всего подходило для этого.

Либретто «Далибора», написанное, как и все, что появлялось из-под пера Венцига, по-немецки, перевел на чешский язык его ученик, еще совсем молодой писатель Эрвин Шпиндлер. В основу либретто оперы было положено старинное чешское предание о Далиборе.

Недалеко от Градчан – Пражского кремля – возвышается до сих пор круглая башня. Это «Далиборка». Много лет прошло с тех пор, как воздвигли ее по приказу короля Владислава II Ягеллончика, но живет и поныне память о славном скрипаче – несчастном узнике Далиборе из Козоед. Его имя присвоила народная молва этой башне.

Свиреп и несправедлив был владетель Плошковиц. Не раз поднимались крестьяне Литомержицкого края против бургграфа плошковицкого, одного из самых безжалостных правителей. Жестоко расправлялся бургграф с теми, кто поднимал голос против него. Убегали от злого феодала крестьяне и приходили целыми семьями к Далибору искать у него защиты. По всему краю шла слава о доброте и справедливости молодого земана (мелкопоместного дворянина) – Далибора из Козоед. Много несчастных нашло приют в его небольшой, но хорошо укрепленной усадьбе, расположенной по соседству с Плошковицами.

Не выдержало сердце Далибора, когда однажды ему сообщили, что по приказу бургграфа казнен его близкий друг скрипач Зденек. Поднял Далибор народ и повел на Плошковицы, чтобы отомстить бургграфу за все его жестокости, за смерть Зденка. Как факел пылал плошковицкий замок, ветер далеко разносил снопы искр и пепел. Всполошились соседние феодалы. Собрали они войско и разгромили восставших крестьян, а Далибора схватили и в оковах отвезли в Прагу, где бросили в темницу, в недавно построенную круглую башню возле Градчан.

Далибор был первым узником, вошедшим в нее, и с той поры много толков пошло о молодом земане, о его мужественном поведении, о грозившей ему казни. Паны радовались, а народ сочувствовал ему в беде.

Медленно тянулось время для Далибора в сводчатой темнице с толстыми стенами и маленьким окошком, из которого он едва видел полоску неба да внизу глубоко заросший кустарником ров. Проходили месяцы. Тоска терзала сердце молодого земана. На деньги, которые у него еще оставались, он попросил тюремщика купить ему скрипку. Целыми часами играл узник на скрипке, и звуки ее становились все чище, все выразительнее и нежнее. У дверей темницы начали останавливаться тюремщики, чтобы послушать его игру, прохожие замедляли у башни шаги. С каждым днем все больше слушателей приходило под стены башни. Каждый день в полдень и под вечер услаждал Далибор своей игрой пражан. И когда из окошка темницы на веревке опускался грубый холщовый мешок, каждый с охотой клал туда что мог – кто деньги, кто еду или кувшин с молоком. Так горожане и крестьяне близлежащих сел старались облегчить участь Далибора.

Музыка глубоко трогала этих людей. Прекраснее щебета птицы было нежное пение скрипки. То печаль и тоска по воле слышались в этих звуках, то вдруг раздавались грозные мелодии воинственных песен и гневные возгласы. Но не свободу, а лишь облегчение приносили они Далибору.

Долго держали узника в заключении, и, наконец, суд по распоряжению короля признал его виновным. Когда наутро пражане опять пришли к башне, они не увидели холщовой сумки, не услышали игры Далибора. Башня была тиха и безмолвна…

Это старинное предание Венциг обработал в форме, наиболее подходящей для романтической оперы. Сюжетным центром либретто он сделал любовь Далибора и Милады, отдавшей свое сердце храброму рыцарю, несмотря на то, что он убил ее брата – бургграфа. Переодевшись в мужское платье, Милада проникает в темницу к Далибору. Вместе с его друзьями она готовит возлюбленному освобождение. Но стража ранит Миладу, и она умирает на руках у Далибора, который тоже погибает в этом бою.

Работая над оперой, Сметана сместил центр тяжести. Он выдвинул на первый план образ народного героя, а не личные переживания рыцаря и Милады. В тексте Венцига ничем не мотивируется популярность Далибора в народных массах. Разве мог рыцарь заслужить признательность народа только за то, что «мстя за своего друга, сжег Плошковицы, как факел у гроба Зденка»? Кроме того, Далибор Венцига наделен чертами обреченности, он перестал ценить жизнь, он не дорожит ею после смерти Зденка.

Совсем другой образ Далибора создал Сметана в музыке. Уже во вступлении к опере звучит широкая напевная мелодия. Она сразу вызывает в памяти маршевую поступь чешской героической песни. Это тема Далибора. И в первой сцене оперы, когда народ скорбит об участи, готовящейся Далибору, в оркестре при упоминании его имени звучит боевой призыв. На фанфарных, призывных интонациях построена и характеристика, которую дает Далибору народ в этой же сцене. Тема Далибора появляется и во время рассказа Йитки о том, как она в детстве осталась сиротой, а Далибор ее приютил и воспитал. Особенно широко и мощно эта тема проходит в блестящем звучании всего оркестра в четвертой сцене первого акта, когда перед королем Владиславом и собравшимися судьями предстает закованный Далибор. Слушая эту могучую, упругую, свободно льющуюся мелодию, мы воспринимаем ее как музыкально обобщенный образ народного вожака, а не влюбленного мечтателя. Мощная кульминация этой темы – сцена смерти Далибора в бою – завершает оперу.