Текст книги "Бедржих Сметана"

Автор книги: Зоя Гулинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Прохазка был в восторге. После окончания концерта он поспешил в артистическую. Там уже, конечно, сидел Срб-Дебрнов. Последнее время он везде сопровождал Сметану. Шутники даже говорили, что от частых встреч они стали походить друг на друга, как близнецы. Обняв мастера, Прохазка старательно подыскивал слова, чтобы передать то, что он почувствовал, особенно при исполнении Рапсодии и Дифирамба.

«Просто забавно, – подумал Сметана, – Людевит, который только на двенадцать лет младше и завоевал признание как отличный пианист и композитор, иногда вдруг снова превращается в робкого ученика, благоговеющего перед учителем». Сметана стоял посередине артистической и улыбался. Вдруг он покачнулся и упал на руки подбежавшего Дебрнова. Музыканты, находившиеся в комнате, тоже бросились к мастеру, но Сметана уже стоял на ногах. Одной рукой он держался за голову, как бы желая снять какую-то тяжесть, давившую ее, другой делал успокаивающие жесты окружающим.

– Ничего, ничего… Просто закружилась голова, – говорил он, извиняясь, что напугал присутствующих.

По дороге домой Срб-Дебрнов настаивал на срочном отъезде Сметаны.

– Необходимо ехать отдыхать. Так можно вымотать все свои силы, – ворчал он.

Но Сметана на все уговоры друга только отрицательно покачивал головой.

Нельзя. Концертный сезон не закончен. Еще нужно многое сделать. А кроме того, преждевременный отъезд в деревню враги, несомненно, используют для очередных измышлений и клеветы. Нельзя пока уезжать!

1 июня в театре должен был состояться первый оперный спектакль руководимой Сметаной вокальной школы. Это был отчет перед пражской общественностью о проделанной работе. И композитор очень тревожился за исход этого серьезного экзамена. В зрительном зале среди беспристрастных слушателей и ценителей музыки находились и сторонники Пиводы, которые малейший недочет в исполнении или случайную фальшивую ноту могли преподнести в прессе как провал всей работы. А это, в свою очередь, могло привести к закрытию школы. Сметана волновался за судьбу своего детища, созданного с таким трудом.

Он пытался убедить себя, что нет оснований для беспокойства, что ученики достаточно подготовлены и испытание пройдет благополучно. Но расстроенные нервы не подчинялись рассудку. Когда начался спектакль, возбуждение его возросло еще больше. Он напряженно следил за каждым тактом, за каждой нотой, пропетой певцами. Вдруг он услышал, что голоса и оркестр звучат совсем не в той тональности, которая указана в партитуре. Капли холодного пота выступили у него на лбу, и дрожь охватила все тело. В ужасе он бросил взгляд на зрительный зал, ожидая оттуда бури негодования. Но там было тихо. Все с вниманием слушали. Сметана заволновался еще больше: почему никто не реагирует на ужасно фальшивое исполнение? Он посмотрел на музыкантов, которые, как он явственно слышал, играли не то, что было написано в нотах. Но те не понимали его встревоженных взглядов. Сметане казалось, что он не выдержит дольше этой пытки – закричит, остановит оркестр, прервет спектакль. Пусть будет скандал, пусть ликуют его враги, он больше не может слышать эти фальшивые звуки. Но в этот момент он услышал: музыка опять зазвучала без всяких искажений.

С нетерпением он ждал конца спектакля. Теперь ему уже было все равно. Сметана чувствовал ужасную усталость. Даже мысль о том, что завтра все газеты будут его бранить за плохое руководство школой, не очень сейчас его волновала. Он мечтал только о том, чтобы поскорее кончилась опера, чтобы он мог уйти домой, лечь и заснуть…

Опустился занавес. Раздались громкие аплодисменты. Много раз выходили молодые артисты раскланиваться, а зрители все шумели. Они вызывали Бедржиха Сметану, руководителя и организатора школы. Выйдя на сцену, Сметана приветливо раскланивался, продолжая недоумевать, как могло остаться незамеченным чудовищное искажение. Но все считали, что первый спектакль оперной школы прошел блестяще.

Через несколько дней Сметана уехал из Праги. Это лето он решил провести в Овчарнах у Софиньки. Он надеялся, что тишина и покой этого заброшенного уголка да заботы любящей дочери помогут ему восстановить утраченные силы.

…В Овчарнах Сметана много гулял. Владения князя Гуго Таксиса простирались на многие километры. Зять Сметаны служил у князя лесничим и часто бывал в разъездах. Сметана каждый раз охотно сопровождал его. Пока Шварц объезжал какой-нибудь участок леса или вел переговоры с лесорубами, Сметана располагался где-нибудь поблизости на опушке, вынимал бумагу, карандаш и рисовал. Еще в юности он увлекался рисованием и посвящал тогда этому занятию многие часы. В былые дни, когда расцветала его нежная любовь к Катержине, он часто рисовал ей в альбом…

Иногда они со Шварцем охотились и, пробродив целый день в лесу, приносили Софиньке свои трофеи. Однажды, забравшись в густую чащу, Сметана вдруг остановился, пораженный замечательно чистым звуком флейты. Он раздавался откуда-то из глубины леса. Невидимый музыкант старательно выводил длинную-длинную ноту. Заинтригованный Сметана спросил спутника, который не только прекрасно разбирался в лесных голосах, но даже умел многим из них подражать, кто из пернатых обитателей мог издавать такой звук. Но Шварц с недоумением глядел на тестя – он ничего не слышал. Они шли, пробираясь сквозь кустарник, выходили на полянки, а загадочный музыкант, как казалось Сметане, следовал за ними. Потом все прекратилось. Как Сметана ни напрягал слух, как ни прислушивался, больше ему не удалось уловить поразивший его звук, так сильно выделявшийся среди многоголосого лесного хора.

Вечером Сметана рассказал Софиньке о случившемся, весело подшучивая над ее мужем. Можно ли так увлечься охотой, чтобы даже не слышать великолепного лесного флейтиста и не оценить его? Рассказ отца взволновал Софью. Она радовалась, что к нему снова вернулось хорошее, веселое настроение. Но ее все больше и больше беспокоили те загадочные звуки, которые он будто бы слышал по временам. Перед приездом отца она привезла один из его инструментов и пригласила мастера настроить. Она хорошо знала, как не выносит отец фальшивых звуков. Однако, усевшись по приезде вечером за фортепьяно, Сметана сказал, что еще никогда не играл на таком расстроенном инструменте. Между тем Софья, сама хорошо игравшая, не заметила никаких погрешностей. Тогда она ничего не возразила отцу, чтобы его не раздражать. Да и тот случай в театре, о котором Сметана рассказывал, казался ей весьма загадочным. Она начинала подозревать, что с отцом делается что-то неладное. Флейтист в лесу был новым подтверждением этого.

Через несколько дней слуховые галлюцинации усилились. И Сметана начал понимать, почему никто из окружающих не слышит той флейты, звук которой он часто различал даже среди ночной тишины. Это был один из признаков нарушения его слуха.

Вначале Сметана не хотел лечиться. Он надеялся, что отдых и тишина окажутся лучшим лекарством. Но симптомы болезни повторялись и усиливались.

«У меня закладывает уши и временами кружится голова», – записал он в дневнике 28 июля 1874 года.

Обеспокоенный здоровьем Сметаны, Шварц повез его 1 августа в Прагу, чтобы посоветоваться с врачом. После длительного исследования доктор Зоуфал, лучший специалист по ушным болезням, предложил сделать несколько горячих воздушных ингаляций.

Встревожились и друзья Сметаны. Надеясь, что противники композитора, узнав о его болезни, хотя бы на время прекратят свои нападки и оставят мастера в покое, они сообщили в одном из номеров «Далибора»: «Капельмейстер Бедржих Сметана заболел в результате непрерывных волнений, которые ему последнее время причиняла известная группа лиц. Нервы его так напряжены, что на некоторое время он должен совершенно избегать каких бы то ни было занятий музыкой и любого умственного напряжения и в высшей степени нуждается в бережном к себе отношении. В оперной деятельности его могут на это время заменить капельмейстеры Чех и К. Бендль, занявшись, в частности, подготовкой новинок, показ которых нельзя откладывать».

Однако, они очень ошиблись. Слишком далеко пиводовцы зашли в своей травле, чтобы теперь считаться с болезнью композитора. Никакие человеческие страдания не могли смягчить их сердца. Они упорно продолжали свою линию, попутно издеваясь над друзьями и почитателями Сметаны, тяжело переживавшими постигшее его несчастье.

«Мы узнали, что у господина капельмейстера Бедржиха Сметаны началось серьезное нервное заболевание, – писала «Музыкальная газета». – Ничего удивительного! Непрерывные волнения, которые ему уже давно причиняет известная группа лиц, могли бы с течением времени подорвать здоровье и более крепкого человека… слышать над собой вздохи и жалобы некоторых «болельщиков», которые, чтобы казаться чем-нибудь издали, стараются протолкаться поближе к таланту, – это мог бы стерпеть человек немного более крепкого склада, чем господин капельмейстер Сметана. Если сам господин Сметана не выступит против этого расхныкавшегося сброда и не запретит категорически им всем унижать его, ломая руки над ним, то это приведет к тому, что его блестящая репутация как выдающегося пианиста и необыкновенно одаренного композитора сменится убеждением в его неслыханном убожестве. Непрерывно возрастает число тех, у которых с его именем связывается представление только как о совершенно больном человеке».

С неслыханной дерзостью обнаглевшие ригеровцы называли «расхныкавшимся сбродом» лучших представителей чешской культуры, окружавших Сметану. Среди них были такие замечательные люди, как Ян Неруда. Вероятно, ни одна змея не смогла бы дать столько яда, сколько влили авторы статьи в каждое слово, в каждую фразу ее. Эта группа консерваторов, не желавших понимать, чем является Сметана для родной страны, или, быть может, слишком– хорошо понимавшие это, продолжала травить мастера и тогда, когда всем стало известно, что здоровье его в угрожающем состоянии.

Сметана уже почти ничего не слышал правым ухом, а левым – с трудом, прибегая к помощи слухового аппарата. В таком состоянии о дирижерской деятельности нечего было и думать, тем более что врач, лечивший Сметану, настаивал на полном покое. Он убеждал композитора ради сохранения слуха на время отказаться от музыки.

Сметана вынужден был написать письмо председателю Театрального общества доктору Чижку, в котором подробно рассказывал о постигшем его несчастье. В конце он писал:.

«Итак, прошу Вас, господин доктор, чтобы Вы были так добры и сообщили уважаемому комитету или Обществу о постигшем меня несчастье – ибо для меня это действительно несчастье, – а также соблаговолили освободить меня на неопределенный срок от дирижирования операми и проведения репетиций, потому что я не могу выполнять своих обязанностей…

Так как я не имею права и не могу давать уроки игры на фортепьяно и, следовательно, буду нуждаться в средствах для содержания своей семьи, то я прошу также, чтобы мне был выплачен тот гонорар, который уважаемый комитет назначил профессорам за преподавание в оперной школе и который поэтому причитается мне за истекший год.

Доктор Зоуфал готов выслать Вам в любое время письменное заключение о моем печальном положении».

Затем Сметана писал, что он ожидает «решения уважаемого комитета», втайне надеясь, что руководство театром настолько ценит его деятельность, что даст ему возможность довести лечение до благоприятного конца независимо от того, сколько потребуется на это времени, и сохранит за ним место первого дирижера.

Мысль о том, что он может оглохнуть, приводила Сметану в ужас. Жизнь без музыки, без творчества для него была невозможна. И чтобы вернуться к жизни, наполненной звуками, композитор покорно подчинялся всем требованиям доктора Зоуфала, терпел мучительные, болезненные процедуры.

Он перестал подходить к фортепьяно, и в его комнате теперь было совсем тихо. В квартире не слышно было больше громких голосов. Сраженная внезапной болезнью мужа, Беттина говорила шепотом и старалась не производить лишнего шума. Даже Неруда пытался, входя в его комнату, приглушить свой голос. Там, где раньше постоянно раздавалась музыка, теперь царила тишина.

А враги все не унимались. 15 сентября 1874 года Сметана записал у себя в дневнике: «Политика» преподнесла в своем фельетоне опять ту позорнейшую ложь о чешском театре, а также обо мне, будто я как композитор, дирижер и руководитель получаю непомерное жалованье (!), а ничего не делаю и т. д. – сплошная ложь и оскорбления».

Возмущенный Сметана написал ответ своим обвинителям, который был напечатан 29 сентября в «Народной газете».

Волнения, вызванные появлением статьи в «Политике» и последующей полемикой, не могли пройти бесследно для Сметаны. Состояние здоровья его резко ухудшилось. А тут еще пришла весть о безвременной смерти Витезслава Галька. Друзья Сметаны не смогли этого скрыть от него. Сам больной, Сметана очень тяжело переживал кончину совсем еще молодого талантливого поэта (Гальку было только 39 лет). Сметана вспоминал, как часто поэт приходил к нему в школу слушать музыку; вспоминал те вечера, когда Галек читал свои задушевные лирические стихи. Еще совсем недавно они вместе с Тальком принимали участие в торжествах Академического читательского общества. И вот не прошло и пяти месяцев, как безжалостная смерть унесла одного из одареннейших чешских поэтов, а он, Сметана, лишен самого дорогого в жизни – лишен музыки!

Горькие минуты переживал больной композитор. Будущее рисовалось ему в мрачных тонах. Малейший проблеск надежды тотчас же угасал. Проходили дни, а слух не улучшался, и Сметана не знал, когда сможет приступить к работе. Небольшие сбережения быстро таяли. Несмотря на запреты врача, Сметана начал понемногу играть и сочинять. Однажды даже рискнул пойти в театр. Довольный тем, что хотя и слабо, но все же слышит музыку, Сметана вернулся домой в хорошем настроении и даже сел за фортепьяно поиграть. У него рождались новые замыслы, возникали свежие мелодии. Придя к заключению, что он сможет сочинять, невзирая на посторонние звуки, непрерывно раздававшиеся в ушах, Сметана лег спать.

А утром композитор проснулся совершенно глухим. Катастрофа произошла в ночь с 19 на 20 октября 1874 года. Ни один даже самый сильный звук из окружающего мира не проникал в его сознание. Только пронзительный аккорд в крайнем верхнем регистре, не переставая, звучал в ушах.

Сметана вскочил с постели и подошел к роялю. Пальцы коснулись клавишей, а звука не было. Он ударил еще сильнее, энергичнее, заиграл любимую польку. Но вместо знакомой мелодии слышал все тот же аккорд…

– Я оглох! Я совсем ничего не слышу! – закричал он, бросаясь в комнату Беттины. Лицо его было искажено ужасом. Он смотрел на жену, следил за движением ее губ, но не слышал ни слов, ни ее нежного голоса… Только пронзительный свист разрывал голову.

Сметана вернулся в свою комнату и в исступлении зарылся в подушки. Но и там не мог найти спасения от страшного сочетания звуков.

Никакие старания доктора Зоуфала не приносили Сметане облегчения. «Уже скоро неделя, как я вынужден оставаться дома, не смея выходить, – писал он в дневнике, – уши обложены ватой, чтобы сохранить полный покой… Как долго это еще будет длиться! Неужели я никогда не выздоровею? – !!!»

24 октября в театре в пятидесятый раз шла «Проданная невеста». Зрители громко требовали автора. А несчастный композитор в это время сидел в своей комнате и изнемогал от несмолкавших предельно высоких звуков.

Враги Сметаны могли ликовать. Отныне им никто не мешал назначить первым дирижером театра своего человека. Тем более, что руководство Театральным обществом перешло от доктора Чижка к Ченку Бубенику, стороннику Ригера. Не поставив Сметану даже в известность, они предложили Майеру его место.

«МОЯ РОДИНА»

Доктор Зоуфал исчерпал все известные ему средства, которыми вооружила его наука и многолетний опыт.

Чувствуя свое бессилие и искренне сочувствуя Сметане, он посоветовал ему обратиться к венским врачам или, еще лучше, поехать в Германию – показаться крупнейшим специалистам. Он надеялся, что если они и не принесут полного исцеления композитору, то хотя бы частично восстановят слух.

Как утопающий за соломинку, схватился Сметана за эту мысль. Ему очень хотелось верить в то, что для него еще не все потеряно. Однако отправиться в такую поездку немедленно Сметана не мог. Нужно было прежде где-то достать деньги. Но где? Как мог заработать нужную сумму больной, глухой музыкант?

Концерт из произведений Сметаны принес всего лишь 300 золотых – сумму, далеко не достаточную для заграничной поездки и лечения.

Тогда Сметана решил обратиться за помощью к своим шведским друзьям, с которыми он все время поддерживал переписку. Композитор написал своей бывшей ученице Фрейде Бенецке о постигшем его несчастье и просил организовать в Гетеборге концерт в его пользу. Он, конечно, не останется в долгу. Если только лечение будет успешным и врачи вернут ему слух, он непременно приедет опять в Гетеборг, чтобы отблагодарить своих добрых друзей, и будет играть до тех пор, пока это не надоест его слушателям.

Шведские друзья охотно откликнулись на его просьбу, и вскоре Сметана получил от них 1300 золотых, собранных по подписке.

В эту трудную минуту композитор убедился в добром к себе отношении многих людей, с которыми он никогда особенно тесно и не был связан. Рука помощи протягивалась к нему оттуда, откуда он ее совсем не ждал. Елизавета Коуниц, дочь графа Туна, которую Сметана учил музыке в юные годы, узнав о бедственном положении композитора, организовала у себя во дворце платный концерт для великосветского общества. Кроме нее, в этом концерте приняли участие еще пять пианисток, тоже некогда бравших уроки музыки у Сметаны. 1800 золотых, собранных в этот вечер, Елизавета Коуниц вручила композитору.

Но даже благородный поступок сострадательных женщин враги Сметаны постарались использовать ему во вред. Им было мало того, что Сметану отстранили от руководства театром. Сам факт его существования, даже больного и несчастного, не давал им покоя, и каждый знак внимания к нему разъярял их. Открыто порицать поступки бывших учениц Сметаны, заставивших раскошелиться пражскую знать, пиводовцы не осмелились. Но в «Музыкальной газете» появилась заметка, где говорилось, что организаторы вечера в графском дворце, очевидно, были введены в заблуждение «несколькими интриганами», желавшими представить Сметану в роли мученика, чтобы опорочить новое руководство Театрального общества.

«Политика» вторила «Музыкальной газете» и называла Сметану «нахлебником милосердного Чижка» только за то, что, предоставив театру право постановки всех своих четырех опер, он, с тех пор как оглох, ежемесячно получал из кассы театра лишь 100 золотых. Они старались представить Сметану как человека беспринципного, лишенного понятия о чести, потому что он не отказывался принимать этот «хлеб из милости».

Весьма своеобразным было представление о высокой морали у Пиводы и его приспешников!

Последние выступления «Музыкальной газеты» и «Политики» не остались без ответа. За Сметану снова заступались друзья. Ян Неруда писал в «Народной газете»: «Вы не знаете, кому мешает маэстро Сметана в Чехии? Говорят, впрочем, что он мешает господину Пиводе, затем какому-то господину Бэму, или как там этого почтенного пана зовут. Но немыслимо, чтобы Сметана мешал этим господам. Разве может гора Петржин мешать некоторым из тех булыжников, что лежат внизу на берегу Влтавы?»

Искренне возмущаясь низостью пиводовцев, Неруда писал далее: «Какой прекрасный цветок великодушия внезапно распустился здесь среди нас, и какая омерзительная гусеница тотчас же уселась на него!

Только у нас можно осмеливаться публично говорить такие вещи. Говорить о «милости» по отношению к возвышенному национальному гению так, как говорят о милости, оказываемой преступнику. Говорить о милости, проявляемой Театральным обществом к Сметане, просто недопустимо. Конечно, Обществу делает честь, что оно помогает Сметане в самый тяжелый период его жизни, но так же бесспорно и то, что Сметана доныне является величайшей честью чешского театра».

18 апреля 1875 года Сметана и Вацлав Новотный, который вызвался сопровождать его в заграничном путешествии, отправились в Вюрцбург, где жил тогда знаменитейший специалист по ушным болезням доктор Трэльш. Оттуда они поехали в Вену к профессору Политцрему. Прославленные врачи, обследовав Сметану, единодушно пришли к заключению, что болезнь его нервного происхождения. Слуховой аппарат оказался в полном порядке. Парализован был лишь нерв, который, увы… не удалось оживить ничем, даже электризацией. Надежды на восстановление слуха не оставалось.

«Что касается моей болезни, то мои противники могут быть спокойны; вскоре я уже не буду им больше мешать», – писал Сметана Карлу Бендлю.

Но чем определеннее заявляли врачи о неизлечимости болезни, тем решительнее боролся композитор за свое место в жизни. Могучая, исполинская воля подчиняла себе тело, истерзанное болезнью и нервными потрясениями. Усиленным трудом отвечал он на все удары судьбы, и чем сильнее были эти удары, тем напряженнее работал Сметана.

Именно в те дни, когда болезнь особенно прогрессировала и перспектива полной глухоты мрачной тенью нависла над композитором, Сметана задумал создать цикл симфонических поэм – грандиозное патриотическое повествование о родине.

Если слепой поэт слагает строфы стихов, то он может диктовать их, – так было с известным русским поэтом И. И. Козловым, перед которым, по выражению Пушкина, «во мгле сокрылся мир земной». А как быть музыканту? Ведь он должен, казалось бы, прослушать свое произведение перед тем, как записать его. Оказывается, не всегда бывает так. Некоторые из гениальных сочинений Баха и Моцарта были созданы не за инструментом, а за письменным столом. А такое величайшее творение Бетховена, как Девятая симфония, так же как и его последние сонаты и квартеты, было написано уже совершенно глухим композитором.

Существует поговорка: «Музыкант умеет видеть ушами и слышать глазами». Это значит, что, слушая какое-нибудь произведение, настоящий музыкант может отчетливо представить себе его нотную запись, а глядя в ноты, может не менее отчетливо представить себе реальное звучание музыки. Такое умение обусловлено так называемым внутренним слухом, которым подчас обладают не только профессионалы, но и любители музыки.

У Бедржиха Сметаны был отличный внутренний слух. Его умение мысленно слушать музыку постепенно достигло такой степени, что он мог сочинять музыку, не прикасаясь к инструменту. И вот теперь глухой Сметана надеялся на этот дар. Пусть враги с тупой жестокостью стряпают свои злобные пасквили, рассчитывая последним ударом разделаться с больным мастером. Пусть он, композитор, вынужден по настоянию доктора Зоуфала сидеть, как отшельник, в четырех стенах. Он не сдастся! Творческое воображение работает как никогда. Музыкальные мысли обгоняют друг друга. Все думы Сметаны устремлены к родине. И в больной его голове сквозь неумолимый шум и звон в ушах постепенно возникает музыкальный образ легендарного Вышеграда. Каждому чеху близок и дорог этот образ, связанный с народными преданиями о былой мощи родной страны, с верой в ее будущее величие.

Цикл «Моя Родина» состоит из шести симфонических поэм. Первая из них – «Вышеград».

«Звуки варито Люмира раздавались в гордом Вышеграде, стольном городе князей и королей чешских, – гласит краткая программа, предпосланная композитором этой поэме. – Был Вышеград окружен славой и блеском. Наступило время страшных битв, и померкла слава Вышеграда. И слышится над ним только отзвук давно умолкшего пения Люмира».

В соответствии с этой программой во вступлении к «Вышеграду» рисуется образ легендарного певца. Подобно глинкинскому Баяну, поет Люмир о подвигах героев, прославивших отечество. Далеко разносятся звуки древнего чешского инструмента, варито. Во вступительных звонких аккордах арфы, в наше время ставших позывными пражского радио, Сметана поместил звуки, буквенное обозначение которых соответствовало его инициалам. Этим, по словам самого композитора, он хотел показать, что патриотическая традиция живет в чешской музыке. С незапамятных времен воспевают преемники Люмира славу и величие родины. Ей, родной Чехии, служит своим искусством и он, Бедржих Сметана, чей «музыкальный вензель» стоит в начале цикла.

Пассажи двух арф, романтически таинственное звучание деревянных духовых инструментов и квартета валторн, перекличка труб подчеркивают эпический характер этой поэмы. Все темы, излагаемые вначале, дополняя друг друга, слагаются в образ стройный и цельный. Развитие этих тем постепенно приводит к нарастанию драматического напряжения. Героическое звучание оркестра рисует картины битв и сражений. Эти картины сменяются другими. На фоне шороха альтов слышны лишь наигрыши деревянных духовых инструментов, подобно человеческим голосам, оплакивающим павших воинов. Затем следует новая кульминация: как несокрушимая твердыня, стоит Вышеград – колыбель чешского государства. Размеренные удары литавр на фоне арф, пассажи спокойно звучащих струнных и деревянных духовых создают впечатление грозной эпической мощи. И как утверждение бессмертного величия родины, как призыв к борьбе воспринимается последняя реплика струнных, усиленная нарастающим, а затем постепенно стихающим гулом литавр.

Над симфонической поэмой «Вышеград» Сметана работал около двух месяцев и закончил ее 18 ноября, будучи уже совершенно глухим. Тотчас же начал сочинять вторую поэму – «Влтава». Писал ее композитор с таким подъемом, что за двадцать дней партитура была готова. Творческий гений Сметаны сумел объединить богатый мир чешских народных сказок и преданий в одну поэтически стройную картину.

Нежная звукопись печальных пассажей флейт создает впечатление серебристого звона кристально чистых вод «первого истока» Влтавы. Затем вступают кларнеты. Это «второй исток» Влтавы. В последующем музыкальном развитии оба «истока» сливаются, и на фоне пассажей флейт, изображающих игру волн, возникает чарующая, напевная мелодия народного склада. Воспринимается она как подлинная народная песня. Но вот над речными просторами раздаются звуки охотничьих рогов. Слышен как бы конский топот, и перед слушателями раскрывается захватывающая картина «лесной охоты». Этот жанровый эпизод сменяется другим. Народно-танцевальная сцена передает картину деревенской свадьбы. Традиционная полька доносится словно издалека. Эта сцена, написанная яркими бытовыми красками, уступает место сказочной фантастике.

Ночь спустилась на землю. Видоизмененная мелодия «первого истока» Влтавы вновь появляется у флейт. Мастерскими приемами оркестровки Сметана создает впечатление холода и призрачности. Когда слушаешь эту музыку, воображение невольно рисует поляну, озаренную лунным светом, и хоровод русалок. Кругом все погружено в сон, и только звонкий русалочий смех нарушает тишину.

Этот раздел в программе второй симфонической поэмы композитором так и назван: «Луна, хоровод русалок». В чешских волшебных сказках, так же как и в сказках русского да и других славянских народов, часто появляются русалки. С ними связано множество популярных чешских легенд. Одна из них, кстати сказать, легла в основу лучшей дворжаковской оперы «Русалка». Неудивительно, что и Сметана, с детства знакомый с поэтичнейшими образами народного творчества, рисуя картины родины, ввел этот эпизод.

Лунный свет серебрит поверхность реки, несущей свои воды все дальше и дальше. В приглушенном звучании меди возникает романтическая тема древних «градов» на берегах Влтавы. Их виденья навевают воспоминания о былой славе Чехии, хранимой памятью народной на протяжении многих веков. Но вот на пути реки встают Святоянские пороги. Течение ее становится шумным и быстрым. С ревом разбиваются волны о грозные скалы. Ритмические фигурации валторн на фоне струнных создают впечатление тревоги, а возгласы духовых звучат как вопли взывающих о помощи. И когда наступает кульминация, в оркестре полнозвучно гремит песня, зародившаяся на берегах Влтавы. Постепенно эта песня переходит в тему Вышеграда. Пройдя Святоянские пороги, широким, могучим потоком течет Влтава навстречу Праге – сердцу земли чешской.

Не случайно в музыке появляется тема Вышеграда именно тогда, когда волны Влтавы достигают Праги. Этим приемом Сметана как бы символически объединяет древний Вышеград, где согласно легенде некогда поселился праотец чехов Крок и жили его дочери Либуше, Тета и Каза, с пражским Вышеградом. Так Сметана утверждал веру не только в прошлую, но и в грядущую славу родной земли.

Напевная мелодия Вышеграда, в свою очередь, переходит в другой мотив, и в его фанфарном звучании легко узнать тему Либуше из одноименной оперы Сметаны. Образ Либуше в представлении чехов связывался с прекраснейшим периодом жизни чешского народа. Самыми лучшими, возвышенными чертами наделили чехи этот легендарный образ, который воспринимается как символ родины. И столько чувства вложил композитор в свою музыку, что «Влтава» стала популярнейшим произведением чешской симфонической классики. Она завоевала признание во всем мире.

«Влтава» была исполнена 4 апреля 1875 года в большом зале Жофинова острова на авторском концерте Сметаны. В тот же вечер, кроме отрывков из «Далибора» и «Земледельческой», была исполнена симфоническая поэма «Вышеград». Впервые она прозвучала в том же зале за три недели до этого концерта.

Быстро облетела город весть о том, что глухой композитор написал две симфонические поэмы. Одни совсем не хотели верить этим слухам, другие сомневались в художественной ценности новых произведений. Ведь не каждый глухой музыкант, подобно Бетховену, способен сочинять!

Само собой разумеется, что концертный зал был переполнен. Под руку с женой, сопровождаемый своими верными друзьями – Нерудой и Прохазкой, Сметана поднялся на галерею. Оттуда ему виден был весь зрительный зал и оркестр.

Трудно найти слова, которые в полной мере выразили бы тот триумфальный успех, который сопровождал исполнение этих поэм. Как только смолкли последние аккорды, весь зал встал и лес трепещущих рук протянулся к мастеру, сидевшему на галерее. Он не слышал ни музыки, н. и аплодисментов, ни многоголосого шума, в котором можно было только разобрать без конца повторяемое слово «слава». Но он видел обращенные к нему лица и протянутые руки тех, кого так взволновала его музыка. Слезы стояли в глазах композитора, когда он спускался по лестнице и проходил среди расступавшихся слушателей, наперебой пожимавших руки глухому мастеру…