Текст книги "Ночь без права сна"
Автор книги: Златослава Каменкович
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Видно, там что-то случилось, – испуганно заметила тетушка Наргиз.
– Возле Нептуна обычно собираются и безработные, и бастующие. Сейчас жандармы примутся разгонять рабочих, – объяснил Ярослав.
– Всюду одно и то же: и в России, и в Германии, и в Австрии! – гневно сверкнули глаза Каринэ.
Армянская улица, куда они пришли, была одним из самых старых уголков города.
– Отец рассказывал, – проговорила Каринэ, – что его предки в тринадцатом веке бежали во Львов из разрушенного татарами Киева. Они поселились во львовском предместье Подзамче. Это и есть Подзамче?
– Нет, Подзамче – там, с северной стороны Высокого Замка, – сказала тетушка Наргиз. – Ведь так, пан Ярослав?
– Совершенно верно, – подтвердил юноша. – Первое армянское поселение на Подзамче было разрушено, когда король Казимир напал на Львов. В летописях города упоминается, что армяне мужественно сражались в ополчении князя Льва. Лишь в четырнадцатом веке они могли построить в стенах города, захваченного Польшей, свой отдельный Армянский квартал, где мы с вами сейчас находимся.
– О святая дева Мария! – не могла удержаться от слез тетушка Наргиз. – Вот он, наш собор… – Из груди ее вырвался вздох не то радости, ге то сожаления. – О, каким он раньше мне казался большим и величественным… Меня здесь крестили. Может, вы, паи Ярослав, как и Каринэ, тоже… неверующий… А я зайду помолюсь.
Они втроем вошли в небольшой двор, вымощенный каменными плитами.
– Именно таким я себе представляла Армянский собор, – шепнула Каринэ. – Типичная средневековая архитектура, особенно замечательна каменная аркадная галерея, о которой говорил мне отец. Зайдемте в собор, интересно посмотреть, как там внутри.
В храме царил полумрак, лишь алтарь хорошо освещался сквозь круглые окна в куполе. Здесь было душно. С улицы не долетало ни звука, зато даже тихие шаги по каменным плитам гулко отдавались где-то в глубине собора.
Каринэ и Ярослав вышли во двор, где Ярослав обратил внимание спутницы на надгробную плиту с барельефом: «Карлу Микули. 1819–1897. Выдающемуся пианисту и композитору, директору Галицкого музыкального общества. Благодарные ученики и ученицы».
Да, Каринэ хорошо знала и любила музыку прославленного композитора-армянина, ученика Шопена и Робера. Карл Микули был не только ассистентом Фредерика Шопена и виртуозным исполнителем, не только лучшим редактором его произведений, но и сам писал мазурки, полонезы, этюды, которые пленили даже гениального Шопена. А как много песен написал Карл Микули! Каринэ видела его произведения, изданные в России, Германии, Австрии. Но то, что изумительный музыкант жил и умер во Львове, что он похоронен во дворе Армянского собора, Каринэ не знала.
В ожидании тетушки Наргиз они стояли под сенью вековых кленов и лип, вершины которых доходили до самого купола высокой каменной колокольни, примыкающей к собору.
– Меня очень интересует жизнь и быт армянских поселенцев на Украине, в Галиции, в Польше, – говорила Каринэ. – Ведь все это так мало изучено, не правда ли?
– Вот и чудесно, – живо отозвался Ярослав. – Готов быть вашим помощником. Буду во всем послушен, как Пятница Робинзону.
– Ах вы мой милый Пятница, – улыбнулась Каринэ. – Конечно же, конечно, я с радостью приму вашу помощь.
Щурясь от света, подошла тетушка Наргиз. Она показалась Каринэ усталой.
– Вот и помолилась, – промолвила она медленно, хотя силилась улыбнуться.
Они вышли за чугунную ограду собора и направились вверх по Армянской улице.
Издали узнав свой дом, тетушка Наргиз почувствовала, что от волнения у нее подкашиваются ноги.
– Боже мой, все – как прежде… – остановилась, перевела дух. – И пекарня на старом месте…
Улица была безлюдна, только неподалеку от хлебной лавки ссорились двое мужчин.
– Ты и родился мошенником, – темпераментно жестикулируя, кричал по-армянски один из них, седоволосый, широкоплечий, в сильно поношенной рабочей блузе. – Я не забыл, как за ломтик сыра ты списывал у меня задачи, когда мы бегали в школу, тупица!
– Если ты такой умный, где же твой модный сюртук? Где белоснежные манишка и манжеты? Где цилиндр и сигара? Где счет в банке? Где, голодранец, холера тебе в брюхо!
– Потому не нажил, что день и ночь тружусь как вол, а ты… ты впился в мою шею и сосешь мою кровь, будь ты проклят!
«Не Мартирос ли? – присмотрелась тетушка Наргиз. – Конечно, он. Сын бондаря, тот самый черноглазый мальчик, который умел так хорошо вырезать из дерева разных зверьков…»
– Заруби себе на носу, смутьян: если ты придешь взять у меня булку хлеба даже за наличные – не продам! – с ожесточением грозил лавочник. – И бог свидетель, не будь я Андриасом Тодоровским, если тебя не упекут в криминал.
– Чего мы остановились?.. – вывел ее из задумчивости голос Каринэ. – Мы подождем тебя, тетушка Наргиз, в скверике на холме. Но ты, пожалуйста, не задерживайся.
Из-за постоянного страха, который тетушка Наргиз испытывала не за себя, а за племянницу, она стала чересчур мнительной. Сейчас ей показалось, что лавочник Андриас слишком пристально наблюдает за ними, и она поспешно сказала:
– Лучше пойдем на Высокий Замок, а сюда я зайду как-нибудь в другой раз.
Они еще были у развалин замка, когда Каринэ первая заметила, что надвигается гроза.
– Ах ты, господи, надо торопиться в гостиницу, – забеспокоилась тетушка Наргиз.
Но первые тяжелые дождевые капли атаковали их возле стен монастыря, сразу же при спуске с горы.
– Я здесь близко живу, – сказал Ярослав. – Переждем у нас грозу.
– О да, – сразу согласилась Каринэ. – Наши зонтики вот-вот сломаются под такими порывами ветра. И как внезапно он налетел…
– А я что говорила, – задыхаясь от быстрой ходьбы, напомнила тетушка Наргиз. – Во Львове так…
Тетушка Наргиз, безусловно, удивилась: миллионер живет в таком скромном коттедже?
– У вас премилая кухонька, – все же заметила она.
– Это одновременно и столовая. – объяснил Ярослав. – Мы здесь с мамой все трапезы справляем. Пани Наргиз, кто знает, когда стихнет дождь, а мы проголодались. Здесь, вероятно, найдется чем утолить голод. – Он распахнул дверцы шкафа и подозвал женщин.
– Сколько вкусных вещей! – удивилась Каринэ, заглянув в шкаф из-за спины тетушки Наргиз. – Вы ждали гостей? Ну, признайтесь, пан Ярослав. И откуда вы знали, что я люблю клубнику?
– С тех пор как узнал вас, Каринэ, я мечтал, что когда-нибудь вы придете, а я буду угощать вас только тем, что вы любите, – не то шутя, не то серьезно проговорил Ярослав.
– Так вот, – чувствуя себя легко и свободно, сказала тетушка Наргиз, – ни в какой ресторан мы не пойдем, пообедаем дома. – Она поманила к себе пальцем Ярослава и доверительно прошептала ему на ухо: – Попросите, чтобы Каринэ спела… Я на кухне сама управлюсь.
Много раз Ярослав мысленно видел Каринэ в этой комнате, говорил с ней, целовал ее мягкие волосы. Давно желанный день настал. Она здесь, живая, искрящаяся радостью, любимая.
– Каринэ, я хочу сказать…
– Нет, нет! – с неожиданной строгостью запротестовала она будто чего-то испугавшись. – Скажете после моего возвращения из России.
– Но почему не сейчас? Почему, Каринэ?
Она сказала не то, что ей хотелось:
– Вы еще так мало знаете меня…
– А мне кажется, Каринэ, я знал вас и тогда, когда еще не видел. Всю жизнь знал. Вы боитесь, что…
Она ладонью прикрыла ему рот. Как хотелось сказать ему: «Любимый мой, я навсегда отдаю тебе свое сердце, жизнь… Но если бы лишь для себя одной счастья искала… Сейчас в мире пока еще ночь… Ночь – без права сна. Меня снова могут схватить, заточить в тюрьму и держать в ней долгие годы… Или угнать на каторгу…»
Но Ярослав не мог знать ее мыслей. Он прижался губами к ее губам.
– Люблю тебя, Каринэ… Люблю все, что связано с тобой…
Доброта требует мужества
Нельзя сказать, что у маленького сироты Давидки нет друзей. У него они есть. Вот хотя бы каменщик Гнат Мартынчук, его жена пани Катря и их сын – русый, ясноглазый Ромко, всего на три года старше Давидки.
Пани Мартынчукова этой весной, перед пасхой, подарила Давидке штаны на лямках и рубашку, правда, но новую, – Ромка носил. Залатала ее на спине и локтях, и вышла рубаха прямо-таки как из магазина! Это свое богатство Давидка надевает только по большим праздникам.
Случилась у Мартынчуков беда: каменщика посадили в тюрьму, говорят, за политику. Трудно им теперь. Пана Мартынчукова набирает много в стирку: скатерти, салфетки из бара «Кубок рыцаря» и из кофейни, что напротив костела Марии Снежной. Ромка – хороший помощник матери: на маленькой тачке привозит воду, развозит клиентам уже постиранное белье. А мать целый день не отходит от корыта, спину не разгибает. В кухне от густого пара душно, как в подвале аптеки, где Давидка за несколько грошей в день всю зиму мыл бутылочки из-под лекарств, пока хозяин пан Соломон за эту же плату не нанял мальчишку постарше, чтобы тот еще подметал двор и улицу.
Когда Давидка забегает к Ромке, его мама угощает Давидку обедом. Она добрая, дай ей бог здоровья… После дедушки Давидка любит ее больше всех на свете. Ему так хочется отплатить за ее доброту чем-нибудь очень хорошим. Такой случай однажды ему представился.
Приплюснув нос к стеклу огромной витрины магазина готовой одежды, Давидка любовался красивыми платьями на манекенах. Правда, прежде он даже не обращал внимания на платья, зачем? А сейчас глаз не мог оторвать от платья в белые ромашки с широким черным блестящим поясом. «Если бы я был богат, – вздохнул малыш, – я купил бы платье для пани Мартынчуковой. Вот бы обрадовалась… А Ромке купил бы бархатный черный костюмчик с белым бантиком на воротничке… Грицю, дружку Ромки, купил бы новенькие хромовые башмаки с рантами. А чтоб подошвы не отрывались, дал бы дедушке, пусть подобьет деревянными гвоздиками (старик еще немножко видит). Так, так! Башмакам сносу не будет! А то бедный Гриць всю зиму носил старые шкрабы своей матери, ну, просто-таки дырка на дырке, даже чинить нечего. Себе возьму желтые башмаки на крючках. Р-раз, два – и зашнуровал! А еще Ромкиной собачке Жучку куплю ошейник с маленьким звоночком и цепочкой, как у панских песиков…»
Из магазина мальчика заметили скучающие продавцы. Тот, что помоложе, с напомаженными волосами и ровным пробором посредине головы, захихикал и заискивающе сказал старшему:
– Пан Пшегодский, мы имеем богатого покупателя.
– Наверное, невесте платье выбирает, – захохотал пан Пшегодский. – Сейчас будет бесплатное представление.
Поправив на животе золотую цепочку от часов, пан Пшегодский одернул свой зеленый жилет, манерно дотронулся до белого в мушках галстука-бабочки и, напустив на себя важность, стараясь походить на хозяина, вышел на улицу.
– Эй, панычику, – вдруг пробасил он над самым ухом Давидки.
Мальчик испуганно отскочил от витрины.
– Не бойся, иди-ка сюда, – поманил тот пальцем, – Иди!
Давидка с опаской подошел.
– Панычику нравится платье в ромашки?
Мальчик молчал.
– Панычик хочет купить? – с преувеличенной почтительностью, громко спросил пан Пшегодский, воображая, как хохочут приказчики в магазине. – А у панычика есть деньги?
– Ни гроша… – смущенно бормочет Давидка.
– Так, так! Ни гроша? А платье панычик хочет? Ну что ж, я могу дать в кредит. Когда-нибудь разбогатеете, тогда и отдадите деньги.
От радости у Давидки перехватило дыхание.
– Прошу, заходите, – пан Пшегодский взял оторопевшего от удивления Давидку под локоть и завел в магазин. Пол блестел как зеркало. Давидка старался ступать осторожно, чтобы не запачкать его пыльными ногами, не оставить следов.
– Паи Люцик! – весело окликнул пан Пшегодский молодого человека с пробором. – Подайте панычику синее платье в ромашки!
– Слушаю!
Молодой приказчик с серьезным видом толкнул стеклянную дверь и среди разноцветных платьев нашел точно такое, каким любовался Давидка у витрины.
Давидка шмыгнул носом, осторожно дотронулся рукой к накромаленному маркизету, все еще не понимая – шутит хозяин или вправду хочет дать ему в кредит.
– Панычику нравится платье?
– Так, прошу пана! – восторженно прошептал мальчик.
– Пан Люцик, запакуйте в коробку! – распорядился пан Пшегодский.
Обескураженный Давидка поднял глаза: он хотел убедиться, не пьян ли «пан хозяин». Мальчик насмотрелся на пьяниц: они ругаются и в драку лезут или такие добренькие, целуются, плачут, а тогда последнюю рубаху с себя снимут и отдадут. Только «пан хозяин» не пьян, нет, кроме табака, от него ничем не пахнет. Видно, он просто добрый.
Что за ловкие руки у этого пана Люцика! Как он быстро укладывает платье в коробку, обворачивая ее тонкой розовой бумагой, перевязывает голубой ленточкой, делает петельку, чтобы Давидке удобно было нести на пальчике.
И только пан Люцик протянул Давидке коробку, как «пан хозяин» сам взял ее, положил на прилавок и сказал:
– Даем панычику в кредит, но с одним условием: видишь этот графин? – он указал на круглый столик, где на розовой плюшевой скатерти с бахромой стоял большой хрустальный графин с водой, а рядом – два таких же стакана с толстым дном и полоскательница.
– Так, прошу пана…
– Условие: если панычик выпьет всю воду до дна, прошу, полное доверие – платье он может взять.
– Всю эту воду выпить? – переспрашивает Давидка, не понимая, зачем пану это нужно.
– Так, так, но если хоть капелька в графине пли б стакане останется, ну что ж… – развел руками Пшегодский, исподлобья сердито взглянув на прыснувших со смеху продавцов. – Тогда никакого кредита…
– Я выпью, прошу пана, – поспешно заверил Давидка, боясь, чтобы «пан хозяин» не передумал.
«Пхи, большое дело – пить! Пожалуйста, если пану так хочется, я выпью».
Первый стакан, налитый Пшегодским, мальчик выпил залпом, второй и третий – тоже без труда. А четвертый уже пил медленнее, останавливался и, виновато улыбаясь «доброму пану хозяину», как бы заверял, чтобы тот не беспокоился: Давидка выпьет все до капельки.
– Пан Пшегодский, а платье вам придется отдать, – подмигивая, хихикнул один из продавцов.
– Пятый…
– Шестой…
– Смотри не лопни!
Давидка тяжело перевел дух и с тревогой подумал: «Йой, еще полграфина…»
– Ну, ну, пей, – подбадривали продавцы. – Уже мало осталось!
– Ты, панычику, ремень расстегни, легче будет!
Давидка очень любил свой ремень – предмет зависти многих мальчишек на Старом Рынке и снимал его только на ночь. Конечно, когда Давидка нашел его на свалке, он выглядел незавидно: без пряжи, лак облез. Но дедушка… о милый дедушка, дай бог ему здоровья, – он намазал ремень глазурью, натер до блеска, сделал из консервной банки настоящую пряжку, по хуже, чем у кондуктора в трамвае.
Давидка с трудом расстегнул пряжку. Сразу стало легче. «Да, теперь выпью», – подумал он. Прицепил ремень к лямке штанишек у самого плеча и, подбадриваемый продавцами, одолел еще два стакана. Почувствовал, что ему стало трудно дышать. А в графине ужо немного воды – еще три – четыре стакана, и «добрый хозяин» отдаст Давидке платье…
Малыш представил, как он придет к пани Мартынчуковой и скажет: «Вот вам подарок. Это я для вас в кредит купил». Но вдруг испугался: «А что, если пани Мартынчукова не поверит? Конечно, может подумать, что я украл. Она как-то говорила: «Кто обманывает, тот и ворует». А ведь все знают, что меня дразнят «брехуном». Но сразу же успокоил себя: «Я побожусь, и она поверит».
Давидка вспотел от натуги. После каждого глотка по всему телу пробегали мурашки, его знобило, а к горлу подступала тошнота.
«Ой, не выпью», – испугался мальчик, чувствуя, что вот-вот заплачет. Пересиливая себя, снова поднес стакан к дрожащим губам…
Давидка вообще был мастером на всякие выдумки, за что даже Ромка назвал его лгунишкой. Особенно после того, как Давидка убедил Ромку и Гриця сделать из цветов акации «парфумы» [17]17
Духи.
[Закрыть]. Они побежали на плац [18]18
Площадь.
[Закрыть]Теодора продавать свою «продукцию» и едва не угодили в полицию за «коммерцию без патента и фальшивые парфумы».
Теперь Давидка изо всех сил старался убедить себя, что в стакане вовсе не вода, а сладкий-пресладкий лимонад. Он еще раз глотнул. «Тьфу, какой противный этот лимонад… Но ничего… Еще остался только один стакан…»
– Не могу больше, панцю, – худенькие плечи Давидки задрожали, по щекам покатились слезы.
А продавцы хохотали.
– Го-го-го! Какое у него пузо стало!
– Ему жилет и золотую цепочку!
– Говорят, у нас во Львове много нищих? Ха-ха-ха! Разве у нищего может быть такое толстое пузо! Ха-ха-ха!
– Что ж, панычик – банкрот? – насмехаясь, спросил хозяин. – Уговор дороже денег: не выпил воду – значит нет платья.
Мальчик умоляюще взглянул на «пана хозяина», все еще надеясь, что тот отдаст платье. Ведь Давидка не допил всего стакан… Но хозяин, заметив входящего в магазин состоятельного покупателя, моментально сделал серьезное лицо и, толкнув Давидку к выходу, бросил:
– Ну, иди, иди, панычику! Сам виноват!
Так и не смог Давидка отплатить пани Мартынчуковой за ее доброту…
Кроме семьи Мартынчуков, Гриця Ясеня и маленького кольпортера [19]19
Кольпортер – продавец газет.
[Закрыть]Аптека – сына фонарщика, есть у Давидки еще один друг – это пани профессорка [20]20
Профессорка – здесь учительница.
[Закрыть]. Она красивая и очень добрая. Ее зовут пани Анпа. Пани Анна у себя дома бесплатно обучает детей рабочих. Молочница Каська всем раззвонила, что пани профессорка ежедневно покупает у нее за наличные целый бидон молока, а в пекарне (рядом с аптекой) каждый день покупает по десять кило хлеба, и не какого-нибудь, а белого, пшеничного. И все это для «школярив». Пани профессорка обещала через год, когда Давидке будет семь лет, и его принять в свою школу.
Но кроме друзей, которых мальчик любит, у него водятся и враги. Ну, хотя бы этот белобрысый Збышек из двухкомнатной квартиры над каморкой, где ютятся Давидка с дедушкой. Можно подумать, будто это он сам извозчик, а не его отец, пьяница Ян Зюбик. Как бы не так! Отец его и близко к лошади не подпускает – так этому Збышеку и надо! Все мальчишки на Старом Рынке дразнят его «крыса», хотя, по мнению Давидки, широколицый, курносый Збышек на крысу вовсе не похож. Разве только два передних зуба торчат из-под приподнятой верхней губы, как у крысы.
Когда Давидка был поменьше, Крыса никогда не проходил мимо, чтобы не задеть:
– Гей, продай губы на подметку!
Или:
– Дай деньги под проценты, жиденок!
Как будто Давидка был таким богачом, как владелец дома Соломон Гольдфельд, он же и владелец большой аптеки и еще трех каменных четырехэтажных домов. Этот действительно ссужает людям деньги под проценты.
Да, да, недавно Давидка сам своими ушами слышал. Боже сохрани, Давидка и не думал подслушивать, но так уж вышло…
Дедушка сильно заболел, горел как огонь. Надо было позвать доктора, а за визит доктор меньше двух-трех злотых не возьмет, сказала пани Катря. Лицо ее погрустнело, затем она даже заплакала, как на похоронах. Ведь кроме доктора нужны и лекарства. А где взять денег? И тут добрая женщина вспомнила о пани профессорке, всегда готовой помочь беднякам. Полгода назад праздничный костюм Гната был заложен под проценты у пана Соломона. А выкупить не на что. Тому, конечно, выгодно, растут проценты. Пани Мартынчукова к нему и на поденщину ходила, только бы подождал, не продавал. Ой, легко залезть в долг, да нелегко вылезть! Выручила пани профессорка. Чтобы не обидеть жену каменщика, давая ей деньги, пани профессорка сказала, что и год подождет, и два, и три. Когда будут тогда и можно отдать. Процентов она не берет.
Давидка, охваченный страхом за жизнь дедушки, помчался к небольшому коттеджу, увитому плющом, где жила панн профессорка.
Ему даже не пришлось потянуть за ручку колокольчика в железной калитке, потому что она была открыта.
Через цветник к дому вела аккуратно подметенная дорожка, выложенная кирпичом. К величайшей радости Давидки парадная дверь тоже оказалась настежь. И он вошел. Однако тут же был вынужден юркнуть за кадку с пальмой, чтобы его не увидел кругленький пожилой человечек с румяным безбородым лицом. Это был пан Соломон, которому дедушка задолжал плату за каморку в подвале.
«Что ему здесь надо?» – стревожно стучало сердце Давидки.
Откуда же мальчику было знать, что Соломон Гольдфельд пришел по очень важному делу.
– Нам нужно договориться, пани Калиновская, – начал ростовщик.
– О чем?
– Овва, разве пани не догадывается?
– Нет, прошу пана.
– Ну, так я пани скажу. Разве я не так когда-то завоевывал себе клиентов? Кто посмеет сказать, что я не спасал их детей от голодной смерти? Теперь у них появился новый спаситель. Но золото испытывается огнем, а наш брат – золотом. Посмотрим, у кого его больше…
– Я не понимаю, что папу угодно?
– Ну, так я пани скажу. Вы нарушаете этику честной конкуренции. Я двадцать пять лет помогаю людям в голодные дни сводить концы с концами. По человеческое бесстыдство не знает предела, – выразительно жестикулируя, сетовал ростовщик. – От голодранцев не жди благодарности, нет! Пока вас здесь не было, пани Калиновская, они все бегали ко мне, в ноги кланялись: «Пан Соломон, пан Соломон». Конечно, пани берет с них на какой-то грош меньшие проценты, чтобы привлечь клиентов, и голодранцы бегут к вам. Ну, так я вам скажу, что так переманывать клиентов нечестно, пани. У нас во Львове порядочные коммерсанты такого себе не позволяют. Если мы не договоримся, пани, поверьте, все деловые люди Львова вас будут бойкотировать!
– Да вы с ума сошли! – вспылила женщина. – С чего вы взяли, будто я…
– Э-э, пани, огня без дыма не бывает. Чтоб я так жил, не бывает. Пани незачем выкручиваться, у нас есть прямой интерес договориться…
– Прошу вас оставить мой дом. Немедленно! – возмущенная женщина указала на дверь.
– Зачем такой шум? Кому это надо и что это даст? – не трогаясь с места, невозмутимо спросил Соломон Гольдфельд, привыкший, как кошка, падать с любой высоты на ноги. – Давайте без шума и нервов договоримся. Сколько пани хочет отступного, чтобы она выбралась куда-нибудь подальше отсюда?
– Убирайтесь вон!
– И это ваше последнее слово, пани? – ростовщик неспеша встал и подошел вплотную к женщине. – Так я скажу вам, пани, вы пожалеете…
– Если вы еще раз посмеете побеспокоить меня, я позову полицию…
– Овва! А пани не знает – полиция сидит у меня вот тут, в кармане. Пани тоже имеет такой большой карман? Пани молчит? Ну, так прошу дать мне знать, сколько пани хочет отступного, и будьте здоровы.
В дверях он еще раз обернулся и нагло добавил:
– А про полицию пусть пани забудет, она поможет ей как покойнику валерианка. И на будущее помните, пани: всякий, кто считает, что он твердо стоит на ногах, должен быть осторожным, чтобы не оступиться…