Текст книги "Ночь без права сна"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Книга первая
Трое в купе

До отхода поезда оставались считанные минуты. Каринэ была задумчива и бледна. «Не захворала ли?» – маменька встревоженно коснулась лба.

– Я здорова, – ответила Каринэ, хотя внутренне изнемогала, как молоденькое деревцо под натиском буйных весенних вод.

Отец всегда лучше понимал Каринэ. Взяв ее за подбородок, он потрепал дочь по щеке и с теплой лаской в голосе сказал:

– Не надо переживать. Разлуки и встречи украшают жизнь.

Каринэ протянула руку Ярославу.

– Прощайте…

– Нет, до свидания, – высокий молодой блондин с гордой осанкой и открытым лицом удержал руку девушки. – Я буду всегда рад нашей встрече. Обещайте мне писать, не хочу бесследно исчезнуть из вашей памяти.

Если бы он знал… Если бы только знал, что творилось сейчас в сердце Каринэ! Но девушка, не поднимая глаз, проронила вполголоса:

– Да, я вам напишу.

Последняя минута всецело принадлежала маменьке, которая обрушила на детей целый водопад наставлений:

– Боже сохрани с кем-то знакомиться в поезде, – это относилось к Каринэ.

– И не смей выскакивать на станциях в буфет или на базар, – грозила пальцем Вахтангу. – Я знаю, какой ты непоседа! Не позволяй ему покупать в дороге молоко, – с надеждой обращала взор маменька на Каринэ. – Мытые фрукты в плетеной корзинке.

– Я помню, помню, – отвечала Каринэ.

Обычно Вахтанг в подобных случаях всем своим видом давал понять, что страшно разозлен, обижен. В конце-то концов, до каких пор маменька будет считать его ребенком, которого все время надо опекать! Однако сегодня (маменька это сразу заметила) Вахтанг почему-то не бросал гневных взглядов на нее. И не высказывал обиды… Странно! Маменька была удивлена и встревожена. Ах, если бы не дела в Вене, она ни за что бы не отпустила детей одних.

Стоя на площадке вагона, Вахтанг отсутствующим взглядом смотрел мимо маменьки и равнодушно выслушивал ее бесконечные «боже сохрани… боже упаси… не дай бог…»

Каринэ в сторонке о чем-то разговаривала с Ярославом.

«Ромео и Джульетта»… – вздохнул Вахтанг. Конечно, им не грозит трагедия, как тем двум веронским влюбленным. Разве маменька упустит богатого жениха? Ярослав Калиновский такое наследство отхватил… Стал вдруг миллионером. Захочет ли теперь рисковать – лезть в тюрьму, а то и в петлю? За Каринэ можно поручиться. Она – как тетя Аракси. Тетя Аракси, красавица, каких мало, добровольно пошла в Сибирь… Пешком по этапу. Пошла за мужем, дядей Тиграном, сельским учителем. Он всего лишь заступился за бедных горцев, крестьян, которых коннозаводчики оттеснили с пастбищ… Многих горцев тогда арестовали… Потом – в кандалы и в Сибирь…

Наконец поезд тронулся. Маменька, тяжело дыша и все время хватаясь руками за сердце, что-то советовала вдогонку…

В купе с мягкими диванами и стенами, обитыми темно-вишневым плюшем, их трое. Кроме Каринэ с Вахтангом, еще пожилой итальянец в черной тройке и черном галстуке. Его одухотворенное лицо оттеняет великолепная серебристая шевелюра. По наклейкам на чемоданах можно понять, что человек едет издалека. Каринэ сразу замечает траурную ленту на рукаве его сюртука.

Состоялось церемонное знакомство.

Прославленный маэстро, всемирно известный дирижер приятно удивлен – молодые люди хорошо говорят по-итальянски. Правда, между собой они разговаривают на русском языке, хотя ничего русского нет в их от природы смуглых лицах.

Маэстро поинтересовался, какой национальности его спутники.

– Армяне, синьор.

Маэстро узнает, что сестра и брат живут в России, точнее, в Грузни, в Тифлисе. Все лето они отдыхали в Швейцарии. Незадолго до отъезда домой Вахтанг заболел. Из-за этого гимназисты на три недели запаздывают к началу осенних занятий.

– Но… вы так замечательно говорите по-итальянски! – восхищен маэстро.

– Наш папа в совершенстве владеет одиннадцатью иностранными языками. Он с нами занимается.

– Ну, а свой родной язык вы знаете?

– Конечно! Говорим, читаем, пишем, – ответила девушка.

– Это очень похвально!

– Сестричка, я проголодался, – заявил Вахтанг. – Маэстро, окажите честь позавтракать с нами.

– О да, молодой синьор, с удовольствием.

Каринэ по-хозяйски застелила столик белой скатеркой и принялась доставать из корзинки аппетитно пахнущие яства, зелень и фрукты. Заметив, что маэстро хочет что-то достать из своего парусинового саквояжа, запротестовала:

– Нет, нет! Вы наш гость, маэстро. Не обижайте армянское гостеприимство.

– Синьор! Мы же кавказцы! – Вахтанг характерным жестом подчеркнул свои слова.

За едой Вахтанг вдруг вспомнил свое путешествие по Италии, когда еще был приготовишкой в гимназию.

– Дедушка, бабушка и я приехали в Рым. Говорят, там мягкий климат… Африканская жара! Всем хотелось пить, а ларьки, кафе – все на замке.

– О да! Знакомая картина, – добродушно закивал головой маэстро. – В Италии так: пока не спадет полуденный зной, никто не торгует…

С изящным юмором итальянец признался (он впервые едет в Петербург), что его не очень пугает «кошмар зимы». Когда маэстро получил личное приглашение от императорской четы приехать в Россию, он заказал себе длинное пальто на меху, а жена купила ему чехлы на уши. Но как быть с носом?

– Снегом оттирать! – посоветовал Вахтанг.

– Красный нос – это некрасиво. Я буду иметь честь быть принят во дворце…

– У царя с царицей? – тонкий слух маэстро почему-то не уловил должного уважения к царственным особам.

– Возможно, маэстро, мы вас навестим на берегах Невы, – живо отозвалась Каринэ. – В Петербурге живет кузина нашего папы. Каждый год во время зимних каникул мы с братом гостим у нее. Ходим по музеям, театрам… Мы непременно поведем вас в Эрмитаж…

– Там есть серебряная и золотая комната, – сказал Вахтанг.

– Ну, об Эрмитаже невозможно рассказать – все это надо увидеть собственными глазами.

Пока Каринэ говорила, итальянец любовался ею. Такой не надо украшать себя дорогим убранством. Она сама сверкает, как драгоценный бриллиант. Кажется, она сошла с картины художника. Юное смуглое лицо с чуть вздернутым носиком и по-детски припухлыми губами, большие агатово-черные, оттененные густыми ресницами глаза. Они смотрят внимательно, но не без грусти. Две тяжелые черные косы ниспадают до колен.

Положительно, дорога без этих молодых людей была бы для маэстро тягостна и уныла. Он испытывает к ним безотчетную симпатию. После трагической гибели единственной дочери (она летом утонула) впервые в его душе что-то оттаяло, словно теплые лучи вдруг озарили холодную тьму.

Он стоял в коридоре и курил сигару, наблюдая, как за окном вагона проплывали тронутые позолотой осени перелески, скошенные поля, скирды соломы, когда вдруг его слух уловил звуки знакомой песни.

Не докурив, маэстро потушил сигару и вернулся в купе.

Откинув голову на плюшевую спинку дивана, Каринэ, зажмурив глаза, тихо пела:

 
Чорнії брови, карії очі…
 

Итальянец присел рядом с Вахтангом, читавшим какую-то книгу, и неожиданно принялся подпевать девушке.

– Синьор, откуда вы знаете эту песню? – удивилась Каринэ.

– О, с ней у меня связаны добрые воспоминания. Но скажите, пожалуйста, где вы учились петь? У вас отлично поставленный голос!

– Вокалу меня обучает бывший концертмейстер оперного театра синьор Чикетти. Он много лет живет в Тифлисе. Премилый старик.

– Давно-давно мой учитель как-то сказал: у каждого человека есть в небе своя звезда, – с жаром проговорил маэстро. – Только надо найти ее и идти на эту звезду, никуда не сворачивая. Тогда дорога приведет тебя к твоему счастью. Дитя, – продолжал с волнением итальянец, – вы уже отыскали свою звезду. У вас есть призвание! Бьющий через край талант! В один прекрасный день, о синьорина, вы станете знаменитостью!

– Я не честолюбива! – с комическим отчаянием пожаловалась Каринэ. Ее нельзя было упрекнуть в кокетстве, это было сказано искренне…

– Кончите гимназию – жду вас в Италии. Вы должны приехать. Я познакомлю вас с одной синьорой… О, это великая певица, звезда мировой оперной сцены – Содомия Крушельницкая! От нее я и услышал песню, которую вы сейчас напевали.

– Я имела счастье слушать ее! – восторженно сказала Каринэ. В прошлом году с Миланской оперой она гастролировала в Одессе. Я гостила там. Бабушка абонировала ложу в опере. Мы не пропустили ни одного спектакля… «Манон»! «Галька»! «Аида»! Что творилось в театре после премьеры! Интересно, почему Крушельницкая в Италии?

– На родине не оценили ее талант. Но, кажется, тонкая душа ее навсегда осталась в Галиции, где Соломин родилась и выросла… Она очень образованная женщина, говорит на многих языках…

– Я столько узнала! Благодарю вас.

– А вы почему загрустили, юный мой друг? – обратился итальянец к Вахтангу.

Вагтанг хотя и улыбнулся в ответ, но на душе у него скребли кошки.

Приближалась граница.

Таможенные чиновники всегда осматривают вещи. Это известно. Но почему в вагон буквально ворвались жандармы? Почему один из них, грузный, курносый, пропустив в купе человека в штатском, стал в дверях, широко расставив ноги?

«Мы в капкане. Все!» – сжалось сердце Каринэ.

Вошедший первым человек в наглухо застегнутом сюртуке, похожий на протестантского пастора, быстрым, цепким, колючим взглядом пробежался по их лицам, затем уставился на большой кожаный чемодан итальянца.

С недоумением маэстро молча взирал, как сыщик выбрасывал на диван из этого чемодана новую фрачную пару, сорочки, нижнее белье. Добрался и до клавиров, перелистал каждую страницу. Пустой чемодан он внимательно оглядел со всех сторон, как бы взвесил в руках.

Но когда он с оскорбительной бесцеремонностью каким-то длинным острым предметом проткнул дно чемодана, маэстро взорвался:

– Это акт безрассудства! Синьор! Я буду жаловаться самому царю! Синьорина, будьте добры, переведите им на русский!

– Маэстро недоволен. Он едет в Россию лично по приглашению царя.

Сыщик не обратил на слова Каринэ никакого внимания, отбросил чемодан и вышел из купе.

Брат и сестра облегченно вздохнули. Они принялись успокаивать совершенно шокированного маэстро, собирать его разбросанные по дивану вещи.

Итальянец оставался замкнутым, угрюмым, мрачным. И такое возможно в Европе? Без объяснения, без извинения?

– Бесспорно, ваш государь не знает о подобных возмутительных выходках! – наконец выдохнул он.

– Не надо иллюзий, синьор! – Вахтанг прямо посмотрел в лицо маэстро. – Это делают по приказу царя. Он главный в нашей империи жандарм… – и глаза подростка загорелись как угли.

– Осторожно! – испуганно посмотрела на брата Каринэ, будто тот ходил по краю пропасти. – Твой язык… Они в соседнем купе…

Давно позади осталась граница. Запасы еды иссякли, всем троим хотелось есть. На большой узловой станции, не долго думая, Вахтанг без пальто побежал в буфет. Там он накупил жареных цыплят, пирожков, яблок. Он возвращался назад к вагону, как вдруг какой-то субъект пригласил его следовать за собой.

– Мой поезд уйдет. Там меня ждет сестра. И потом… с какой стати?

– Что у вас на спине?

– Ничего, – ответил гимназист.

– Как ничего? – рука сыщика грубо схватила Вахтанга в том самом месте, где были зашиты книжки.

– Отпустите меня! Поезд уйдет!

На свисток прибежали два жандарма.

– Ах! – ужаснулась Каринэ, увидев, как жандармы потащили куда-то отчаянно вырывавшегося брата.

Маэстро, высунув голову в открытое окно, с сильным акцентом по-русски закричал:

– Отпустите мальчика! Немедленно?

– Синьор, прошу вас, не надо привлекать внимание. Я сейчас сойду…

Каринэ забежала в купе и принялась поспешно собирать вещи.

– Но за что? – недоумевал маэстро. – Это порядочный юноша.

– Скорее всего брат опрометчиво сказал что-то против властей…

– Я сам пойду его выручать! Я им заявлю…

– Ничего не поможет, дорогой маэстро, – удержала его Каринэ. – Вы не знаете наших законов. Можете сами пострадать. Я телеграммой вызову родителей…

Станционный колокол пробил два раза.

– Вы найдете меня в Мариинском театре, дитя, – нежно, по-отцовски маэстро поцеловал в голову Каринэ и помог ей надеть пальто. – Я верю в вашу счастливую звезду. Вас ждет большая будущность. Поверьте, это так!

– Очень сожалею, что оставляю вас в беде…

– Вы очень добры. Я счастлива, что вы есть на свете. Нет, не провожайте меня… Да, так надо…

Третий удар колокола. Поезд тронулся.

Маэстро уже не видит подбежавших к Каринэ сыщика и двух жандармов.

– Ладжалова? – с одышкой прохрипел сыщик. – Прошу, барышня, следовать за мной.

Жандармы вслед понесли вещи.

Крупная взятка

После обыска у Вахтанга конфисковали брошюры. Между страницами французского романа Виктора Гюго «Человек, который смеется» жандармы нашли неотправленное письмо. Адреса на конверте не было. Кому? «Подруге», – пояснила Каринэ.

В письме, которое особенно заинтересовало жандармского полковника, Каринэ вначале восторгалась сказочной природой Швейцарии, а потом… «Хотя знакомство с Верой Засулич было случайным, по вскоре мы подружились. Она очень интересная собеседница. Эта мужественная женщина самозабвенно любит Россию, но ее вынудили жить в изгнании. Она познакомила меня и брата с Одиссеем, видно, это его псевдоним, по и вправду он похож на героя бессмертного творения Гомера. Атлетически сложен, он немолод, его ровные шелковистые волосы белы как снег. Не русский, но славянин. По мягкому, чуть-чуть заметному акценту угадывается украинец. Но самое поразительное, в Вене мы познакомились буквально с его двойником! Только отец и сын могут быть так похожи. Однако Ярослав Калиновский… но об этом расскажу при встрече… Одиссей и его друзья знают, чего хотят, они поселили в моей душе желание быть такой, как они…»

Выяснили местонахождение родителей. Дали им телеграмму. Задержанных закрыли в узкой пыльной комнате. Пол цементный, на окне решетка, стекла замазаны белой краской, плотно сдвинуты несколько скамеек – для спанья. К счастью, кроме сестры и брата здесь больше никого не было.

Казалось, хмурый осенний день никогда не кончится.

Хотелось есть, мучила жажда. Никто ни разу к ним не заглянул.

Угадывая, что терзает брата, Каринэ ласково сказала:

– Не надо отчаиваться. Я понимаю, тебе не терпелось побыстрее, хотя бы немного, но провезти то, что нам доверили… Когда еще маменькин багаж прибудет! Но, как видишь, спрятать на дне сундука все до единой книжки было бы куда надежнее…

– Да, ты предупреждала…

– Как мудро сказал Одиссей: не старайтесь бросать в огонь опасности свои пока неопытные шестнадцать лет. Осторожность – азбука революционного подполья.

Жандармский полковник (ладно пригнанный голубой мундир, густые светлые усы вразлет) высокомерно отчитывает чету Ладжаловых:

– Хорошеньких же деток вы воспитали! Вот они, полюбуйтесь!

Каринэ и Вахтанг стояли бледные, безмолвные, невыспавшиеся – всю ночь их немилосердно кусали клопы.

– Поесть бы, – хмуро роняет Вахтанг.

Мама (привлекательной наружности, с глазами точь-в-точь как у дочери) горько упрекает деток, которые опозорили родителей. Папа, элегантный господин, приносит извинения полковнику, представляет ему рекомендации тифлисского губернатора.

Для полковника совершенно очевидно: люди богатые, мама главенствует в семье. Она корит дочку и сына, заставляет поклясться, что они «эту гадость» никогда читать не будут.

– Мама, мы больше суток ничего не ели, – тихо пожаловалась Каринэ. – С ног валимся.

– Господин полковник, разрешите детям поесть в буфете. Заверяю вас… – просит Ладжалова.

– Отведите! – приказывает полковник унтеру.

Полковник и Ладжаловы одни.

– Это не положено, но… вы мать, читайте, – полковник протянул письмо. Ладжадов сидел точно каменный.

– Да, да, это почерк моей дочери. По кто эти люди? Вера Засулич, какой-то Одиссеи… Мы их не знаем, правда, Андраник?

Ладжадов пожал плечами.

– Это государственные преступники. Они скрываются в Женеве. И ваши дочь и сын…

– Ради бога, господин полковник… В вашей власти погасить искру до пожара, – взмолилась Ладжалова.

– Я всего лишь слуга царя и отечества! – отрезал полковник, собрав «вещественные доказательства» и закрывая их в сейф.

Пухленькая, унизанная дорогими кольцами смуглая ручка, как затравленный зверек, юркнула в черный замшевый ридикюль. С искусной осторожностью Ладжалова положила в открытый ящик письменного стола пачку екатеринок [1]1
  Екатеринка – 100 рублей.


[Закрыть]И если бы Ладжаловы не видели, как полковник задвинул рукой ящик, вряд ли поняли бы, заметил ли он деньги.

Каринэ и Вахтанга отпустили на поруки родителям и разрешили следовать дальше.

В каземате Петропавловской крепости

Каринэ окончила гимназию с золотой медалью. Встал вопрос, куда ей ехать учиться вокалу.

– Италия? О, нет! Только в Петербург! – властно заявила мать. – Консерватория и там есть.

– Да, дитя, – ласково сказал дочери Андраник Ваграмович. – Маменька права. И тетушке Наргиз ты будешь утешением, она после смерти мужа так одинока…

Каринэ послушно поехала в Петербург.

В консерватории приемные экзамены.

У рояля с грациозной непринужденностью стоит вся в белом Каринэ. Блестящие длинные волосы подняты вверх и завязаны бантом. Лучезарная Джульетта! Ее голос сразу же захватил силой звука, свежестью, сочностью…

– Господи, кто этому полуребенку открыл тайну пения? – тихо роняет один из величайших русских композиторов, – Диапазон – чуть ли не три октавы…

Каринэ вся как пламя, как буря! В ее Джульетте безграничный мир радости и мук… Ненависть и зло хотят отнять Ромео! Разрушить их любовь! Нет, нет!!! И такая чудодейственная сила любви в голосе Каринэ, в трепетной, тонкой девичьей фигуре, в глазах… Вот она в сцене с монахом Лоренцо. Сила и смелость, она борется за любовь против ненависти…

Она замолчала. Ждет.

– Ее можно выпустить сразу на сцену! – слышит Каринэ чей-то приятный, мягкий баритон.

Юной абитуриентке стоя рукоплещут все члены приемной комиссии.

В Тифлисе солнечное, чуть морозное декабрьское утро. Кутаясь в меха, Ладжалова выходит из своего особняка и направляется к фаэтону. Ее догоняет молодой почтовый рассыльный.

– Госпожа, вам срочная телеграмма из Петербурга. Пожалуйста, вот здесь распишитесь. Благодарю! – и, опустив пару гривенников в карман, он поспешил дальше.

Ладжалова уже в фаэтоне развернула телеграмму.

– Куда поедем, госпожа? – почтительно спрашивает кучер.

Изабелла Левоновна слова не может вымолвить, губы стиснуты, лицо мертвенно побледнело.

– Подожди здесь, – наконец сказала, не взглянув на кучера. – Поедем на вокзал.

Откуда только взялись силы! Стремительно взбежала по ступенькам (о, господи!), дрожащей рукой никак не могла попасть ключом в замочную скважину, и, потеряв всякое терпение, стала звонить и звонить без перерыва.

Открыл муж, его кабинет был на первом этаже, дверь выходила прямо в вестибюль.

– Что случилось, дорогая?

– Звони на вокзал… закажи билеты… – Ладжалова взглянула на свои ручные часики. – Через два часа курьерский… на Москву. Там сделаем пересадку…

– Ты меня пугаешь, Изабель, родная, что случилось?

– Каринэ! – в порыве отчаяния зарыдала жена. – И это тогда, когда Ярослав Калиновский… пишет одно письмо за другим…

«Если бы»… Но в том и трагедия, что «если бы» сейчас уже звучало с опозданием…

Кузина Наргиз поставила самовар на стол, присела и заплакала.

– Жандармы нагрянули ночью, – сквозь слезы начала рассказывать она. – Начали обыскивать квартиру. Господи боже мой! Кто меня захотел слушать! У них был ордер на обыск. Хвать этот злосчастный чемодан, открыли, а там… Чей чемодан? Кто дал? Где печатают эти листовки? Каринэ спокойно отвечает: «Вечером, уже совсем было темно, я возвращалась из консерватории. Смотрю – в нашем подъезде стоит этот чемодан. Никого нет. Я взяла, думаю, утром отнесу в полицейский участок. Нет-нет, я даже не открывала…» Тот, кто спрашивал, приказал Каринэ одеться. Ее увезли. Ах, если бы раньше… если бы вы успели приехать, когда она содержалась еще в городской тюрьме… По соседству живет старший надзиратель городской тюрьмы, возможно… Но теперь уже поздно, ее перевели в Петропавловскую крепость…

Политическая тюрьма! Это повергает родителей в ужас.

Ошеломленные, расстроенные, едва собравшись с силами после долгой дороги, Ладжаловы бросились в город.

Они нашли адвоката с большими связями. По чрезвычайному секрету адвокат посвящает богатых клиентов в «государственную тайну». В Петербурге раскрыта политическая организация, именуемая «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Всех главарей будто арестовали еще в ноябре. А кто-то все же остался на воле, раз на заводах появляются их листовки…

«Каринэ – и какой-то «Союз борьбы»! – хватается за сердце коммерсантка Ладжалова. Ее дочь, гордость консерватории, будущая прима императорского театра… Только не надо суда! Даже если дочь оправдают, это погубит ее репутацию… Да, да, Ладжаловы озолотят адвоката. Для нужных людей они не будут скупиться…

Адвокат обнадеживает.

Уже дома Ладжалов просит жену швыряться не так деньгами. И вообще, быть поосторожнее…

В ответ коммерсантка по-кошачьи вкрадчиво говорит:

– Ты, Андраник, конечно, высокообразованный, умный человек. Но когда же, наконец, ты научишься жить? Не только этот адвокат берет, но и повыше! Все такие – такова жизнь…

Следователь пригладил бороденку и с отеческой снисходительностью сказал:

– Я искренне сожалею, что должен с такой очаровательной барышней беседовать в этих мрачных стенах. Прошу вас, будьте искренни, откровенны, и, поверьте, это будет вам только на пользу…

Каринэ твердит свое: чемодан нашла в вестибюле. Следователь не верит.

– Вы знаете Владимира Ульянова?

– Нет.

– Надежду Крупскую?

– Нет.

– Кто вам дал листовки?

Молчание.

– Своим молчанием вы подтверждаете, что являетесь союзницей врагов царя и отечества!

– О нет! – улыбнулась Каринэ. – Вы добиваетесь истины, господин следователь? По то, что вы мне навязываете…

– Я ничего не навязываю! – спохватился следователь. – Вы не ребенок, надеюсь, понимаете, что призраки не печатают листовки, тем более не оставляют их в подъездах…

Допросы изматывают Каринэ. Приходится все время быть предельно собранной, как акробату, работающему на трапециях. Нужна мгновенная реакция на каждый вопрос следователя или прокурора…

«Грациозная фея», как они ее окрестили, может и не знать о преступных целях организации «Союз борьбы…» Но тех, кто принес к ней на квартиру листовки, черт возьми, она знает!

Однажды вечером надзиратель передал через «кормушку» зажженную керосиновую лампу, и Каринэ понесла ее к столику. Лампа слабо осветила стены камеры, и девушка вдруг ахнула, замерев на месте. Как же это? Почти два года в этой камере – и не увидеть?.. Правда, стена уже изрядно затертая, но все же… можно прочитать выцарапанную чем-то острым надпись: «Вера Засулич». Она была узницей этой камеры?

Вера… Нет, она вовсе не была террористкой. Она даже не состояла в партии, которая боролась против деспотизма, но она добровольно, по велению своего сердца пошла на самопожертвование. Кем был для Веры студент Боголюбов? Родственник? Нет. Возлюбленный? Нет. Она никогда не видела и не знала его. Он был политический заключенный. Вера мысленно представляла себе, как под окнами камер для женщин вяжутся пучки розг, как будто бы предстоит пороть целую роту: разминаются руки, проводятся репетиции экзекуции. Перед глазами Веры вставало бледное, изможденное лицо молодого узника.

Боголюбова привели на место экзекуции, и он обмер, пораженный известием о готовящемся ему позоре. За что? Не снял шапки при вторичной встрече с градоначальником… И вот молодой человек, который за участие в манифестации лишен всех прав, состояния и осужден на каторгу, лежит распростертый на полу, позорно обнаженный, не имея никакой возможности сопротивляться. Свистят березовые прутья… И девушка задает себе вопрос: кто же вступится за беспомощного узника? Кто смоет, кто и как искупит позор, который всегда будет напоминать о себе?

И Вера Засулич мстит за него. И за себя тоже. Ведь ей едва минуло семнадцать лет, когда без суда и следствия ее бросили в застенок Литовского замка, а затем в казематы Петропавловской крепости. Два года она не видела ни старушки матери, ни родных, ни знакомых…

Какое она совершила преступление? Однажды в учительской школе, куда Вера ходила изучать звуковой метод преподавания грамоты, она случайно познакомилась с одним студентом и его сестрой. Да, Вера раза три или четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем. Но оказалось, что молодой человек играл какую-то видную роль в студенческих волнениях, его арестовали и объявили государственным преступником. Пало подозрение и на Веру.

И вот – отняты мечты, отнята юность. Вместо радости, солнца, цветов, вместо любви – тюремные решетки на окнах под потолком, редкие прогулки, плохое питание. Поднимало дух только сознание, что она не одинока, что рядом с ней томятся товарищи – жертвы несправедливости и жестокого произвола.

Через два года Веру выпустили, не найдя никакого основания даже предать ее суду. Вскоре девушку снова схватили. А через пять дней в пересыльной тюрьме ей сообщают: «Вас сейчас отправляют в город Крестцы». Девушка обомлела. Ведь еще апрель, холодно, а на ней одно платьице и легкий бурнус. «Как отправляют? Да у меня нет ничего для дороги. Подождите, дайте мне возможность сообщить родственникам, предупредить их. Я уверена, что тут какое-то недоразумение. Окажите мне снисхождение, отложите отправку хоть на день, на два». – «Нельзя, – говорят, – требуют немедленно вас отправить».

«Какой тяжелый удар для мамы», – с болью подумала.

Крестцы, Тверь, Солигалич, Харьков… В горькие дни своей скитальческой жизни, обязанная ежедневно являться к местным полицейским властям, она прочла в газете сообщение о наказании Боголюбова. И поклялась отомстить.

Вера приехала в Петербург. И когда переступала порог дома градоначальника, сжимая в кармане револьвер, знала и понимала, что приносит в жертву самое дорогое, что у нее есть, – свою свободу, свою жизнь.

Убить Трепова, по чьему приказанию истязали политического заключенного, девушке не удалось, она лишь ранила его. Но ее выстрел, как и ранее выстрел Каракозова, явился грозным предостережением самому императору Александру II.

«Здесь, в этой камере, Вера ждала суда», – поняла Каринэ. И вспомнила, как еще в Женеве Вера рассказывала историю своего освобождения.

Накануне суда над Верой в Петербурге закончился крупный политический «процесс 193-х». Он слушался при закрытых дверях, и лишь много позже люди узнали, как тогда еще никому не известный юрист Петр Александров, выступавший на процессе защитником, пригрозил обвинителю: «Потомство прибьет ваше имя к позорному столбу!» Именно благодаря защитнику сто человек было оправдано.

Петр Александров взялся защищать Веру Засулич. Его страстная, талантливая речь в суде на следующий день появилась во всех газетах России и даже за границей. Имя этого отважного борца за правду и справедливость было на устах всех честных людей. Он стал знаменитостью.

«Он спас меня не только от виселицы и каторги – меня оправдали…» – казалось, Каринэ услышала голос Веры Засулич.

На исходе два года заточения. Ни одной передачи с воли, ни одного свидания. Допросы, допросы, допросы…

Как-то осенним дождливым днем Каринэ вывели на крепостной двор. Заставили пройти длинный коридор: лестница вниз, лестница вверх… Опять коридор и еще коридор…

– Входите…

Каринэ переступила каменный порог.

– Доченька! Родная моя! – бросилась к ней мать.

– Не надо плакать, – тихо, совсем тихо проговорила Каринэ, обнимая и целуя мать. Она старалась казаться спокойной, но не могла унять внутренней дрожи.

– Как тебе удалось? Спасибо, мамочка…

– До чего же ты бледная и худая… Господь с тобой! Где же твои роскошные косы?

– Здесь не положено.

– Чего мне стоило добиться этого свидания! Всего полчаса можно… Ты вот поешь, доченька… – Ладжалова с опаской взглянула на усатого надзирателя. Тот молча кивнул: можно.

– Нет, возьму с собой. Лучше расскажи, что дома? Как папенька, здоров ли? Знают ли у Вахтанга в гимназии, где я?

– Нет, нет. Об этой скандальной истории в Тифлисе никто не знает. Папенька здоров. Он сейчас сидит на бульваре. Его не пустили сюда…

«Ах, если бы мы были одни!» – думает Каринэ. И все же она тихо спрашивает, пишет ли Ярослав Калиновский.

– Да, конечно… – едва успевает вымолвить мать.

– Не положено! – рявкнул надзиратель. – А то вызову конвой!

И хотя о нем больше ни слова, Каринэ одними глазами дает понять, что она рада. Даже одно слово о нем было для Каринэ таким значительным!

– Делаем все, чтобы тебя вырвать отсюда, – тихо обнадеживает мать.

Каринэ прижалась к ней. Отчетливо слышит биение материнского сердца. Как тепло, как надежно, точно в детстве… От матери пахнет розами… Там, дома, уже созрел виноград в саду у беседки… Мама всегда самую спелую гроздь – доченьке… Самый большой и сочный персик – доченьке… Дорогое платье от самой мадмуазель Жорж – для ее любимицы, ее гордости, ее радости… Да, Каринэ тоже любит мать, но… увы! У них такие разные взгляды…

Еще задолго до казематов Петропавловской крепости для Каринэ начался университет жизни.

…Мама часто надолго уезжает по своим коммерческим делам. Вот и сейчас она в Мюнхене. Отец повел Вахтанга к зубному врачу, а няня под предлогом прогулки с Каринэ привела девочку в богатый особняк.

– Мать, я просил тебя не приходить! – хлестнули в лицо слова черноволосого красавца в офицерской форме.

– Кирюша, сынок… – у няни дрожат губы, глаза наполняются слезами. – Богом молю, спаси Андрюшу… Ведь он тебе родной брат.

– Тем хуже для него!

– Господь с тобой… Во всем мире я и ты… Другой защиты у него нет… – глаза матери ловят на лице сына хотя бы сострадание к ее горю.

– Сам себе яму вырыл, а точнее – в петлю полез!

– Ему всего-то восемнадцать… Еще дитя, – заплакала няня.

– Равенство, братство, свобода! – зажглись злые огоньки в глазах офицера. – Когда следствие началось, я ему говорил: только в гробу существует равенство. Назови «товарищей», что смуту сеют против государя, может, сам и выкрутишься. А он, наглец: «Если ты даром даешь такие советы, так это потому, что их никто у тебя не покупает!» Нет, нет, я не хочу из-за этого сумасшедшего попасть в неблагонадежные, потерять свои погоны. Да и супруга – ты знаешь, я всем, что у меня есть, обязан ей – взяла с меня слово… Я отрекся от такого брата!

– Бог засудит тебя судом собственной совести, – прошептала мать, вытирая слезы уголком косынки.

Маленькая Каринэ с чувством горячего протеста взглянула на офицера и громко сказала:

– Нянюшка, голубушка, ты не плачь… Ей-богу, я никому не позволю тебя обижать!

И хотя известно, что людям легче держать на языке горячий уголь, нежели тайну, девочка свято хранила от всех горькую тайну няни, которая украдкой от Ладжаловых носила сыну передачи в тюрьму.