Текст книги "Бриллиант для короля"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
– Он там был?
– Не с самого начала. Пришел, когда мы уже покидали галерею. Шарлотта его не видела, а я притворилась, что не замечаю. Но краем глаза я отметила, что при виде нас он окаменел возле статуи Венеры и из красного стал желтым! Герцогиня Елизавета была герцогиней Елизаветой. Она раскрыла объятия Шарлотте и готова была снова взять на службу свою бывшую фрейлину. И, как обычно, сцепилась со Скарроншей. Но та не удержалась от колкости: упрекнула, что до замужества с братом короля принцесса была протестанткой. Принцесса ей не спустила, а король промолчал.
– Ты веришь, что король на ней женился?
– Да, теперь я могу сказать, что уверена. Он начал вести себя как муж, который вправе выражать недовольство... Иными словами, совершенно естественно.
Деликатно придерживая друг друга за локти, сестры вернулись в галерею обсуждать необыкновенную красоту отделки помещения. Их восхищение было искренним и неподдельным. Можно ли было вообразить себе что-то более необыкновенное, чем Зеркальная галерея, освещенная отблесками огней Большого каскада?
***
Войдя на другой день в кабинет короля, воодушевленная, как и вчера, своей благодетельницей, Шарлотта, к своему большому удивлению, увидела там господина де ла Рейни, а он удостоил ее одной из своих редких улыбок. Больше того, поздоровавшись с мадам де Монтеспан, он подал Шарлотте руку, помогая ей встать после низкого реверанса. Король сидел за письменным столом и подписывал бумаги, которые подавал ему его секретарь, господин Роз. На присутствующих он не обращал никакого внимания.
– Вы представить себе не можете, мадам, как я счастлив вас видеть, – прошептал де ла Рейни Шарлотте.
– Почему счастливы?
Улыбка исчезла с лица де ла Рейни, когда он всмотрелся в неподвижное, бесцветное лицо Шарлотты. Даже глаза у нее как будто выцвели и стали скорее серыми, чем зелеными. И на него она смотрела так, будто едва его узнавала.
– Потому что... боялся, как бы с вами не произошло... какого-нибудь несчастья...
– Нет. Со мной ничего не произошло. Бесцветный голос, потухший взгляд – Шарлотта казалась живым автоматом. Де ла Рейни поверх головы Шарлотты вопросительно взглянул на мадам де Монтеспан, она выразительно пожала плечами, давая понять, что тоже ничего не понимает. Между тем Людовик закончил подписывать письма.
– Подойдите, мадам, и садитесь, – пригласил он, указав на два табурета возле своего письменного стола.
Будучи в ранге герцогини, хотя и не имея герцогского титула, маркиза села без малейших колебаний, но Шарлотта, несмотря на туман, словно бы окутавший ее, ясно помнила о своем положении.
– Я не смею, сир. Почтение...
– Повинуйтесь. Мне кажется, что вы едва стоите на ногах.
– Благодарю Его величество и осмеливаюсь признаться, что чувствую некоторую усталость.
– Долго мы вас не задержим. Мы хотели бы услышать, где и как вы жили после того, как вас забрали из Бастилии, куда вас отвезли по необходимости в момент огромной потери. Любое лишнее слово могло тогда привести к катастрофе. Режим в Бастилии был не слишком суров, но мне сказали, что вы там заболели.
– Заболела? Я бы не назвала болезнью желание дышать свежим воздухом и двигаться.
– Как бы там ни было, но ваше состояние настолько обеспокоило господина де Лувуа, что он взял на себя смелость отвезти вас в менее суровое место. Куда именно?
– Не знаю, сир. Ночью приехала закрытая карета, и меня перевезли в небольшой дом, который стоял, насколько я могу судить, посреди леса. Он был обставлен удобной мебелью и выглядел вполне приятно, несмотря на решетки на окнах. Мне прислуживала супружеская пара, я ни в чем не нуждалась, но со мной не говорили, на мои вопросы не отвечали, мне только улыбались, кивали или отрицательно качали головой. Я могла бы счесть слуг немыми, если бы не слышала, как они говорят между собой.
– Навещал ли вас господин де Лувуа? – спросил король, мрачневший все больше, слушая рассказ Шарлотты.
– Да, сир. Он приехал на следующий день после моего приезда и объяснил, что в те дни, когда не стало Ее величества королевы, было необходимо удалить меня от двора. Что ввиду большой срочности меня поместили в Бастилию, но потом было решено, что государственная тюрьма слишком суровое наказание для меня, поскольку я не совершила никакого преступления. Однако всем пойдет на пользу, если я какое-то еще время побуду вдалеке от двора.
Он утверждал, что Ваше величество не питает ко мне неприязни, но мне надо набраться терпения, пройдет время, и я вновь окажусь на свободе.
– Приезжал ли он потом?
– Еще один раз, чтобы узнать, как я себя чувствую, напомнить о необходимости терпеть и рассказать о Вашем величестве...
– Больше визитов не было?
– ...Нет, сир.
От внимания де ла Рейни не ускользнуло легкое колебание Шарлотты, а король между тем задал следующий вопрос:
– А теперь расскажите нам, как вам удалось бежать и как вы очутились в парке Кланьи?
– Как бы я ни желала свободы, но я никуда не бежала, сир. Меня выкинули из дома вон.
– Выкинули вон? Что это значит?
– Ночью, когда я еще читала, прежде чем пойти и лечь спать, в дом внезапно ворвалась дама в маске. Она осыпала меня проклятиями, грозила пистолетом, и я едва успела накинуть плащ, прежде чем она выгнала меня из дома, приказав катиться ко всем чертям. Лучшее, что может со мной случиться, сказала она, это встреча с голодными волками, если только они прельстятся такой падалью, как я. Я пошла через лес, шла, сама не зная куда...
Голос Шарлотты дрогнул, и она закрыла лицо руками. Мадам де Монтеспан наклонилась к ней и стала утешать.
– Интересный рассказ, не правда ли, сир? Я хотела, чтобы вы непременно выслушали его из уст Шарлотты, как бы горько ей ни было его повторять.
– Но кем могла быть эта женщина? – возмущенно спросил де ла Рейни.
– Кто может это знать? – ответила маркиза. – Зная, что дом принадлежит господину де Лувуа, первая мысль, которая приходит в голову, что эта женщина – его жена...
– Она тупа до крайности, – сообщил король. – И произносит три слова в час.
– Я знаю. Тогда, может быть, ревнивая любовница? Охотничий домик не был построен для того, чтобы приютить мадам де Сен-Форжа. Наш дорогой министр, вполне возможно, размещает там тайных дам своего сердца. Я с трудом представляю себе славную мадам де Лувуа, ставшую из-за неистовой ревности неумолимой фурией. А представив себе это, мне хочется смеяться...
– Мы обсудим это дело с Лувуа. Он сказал, что, приехав за... своей подопечной, он нашел дом пустым, двери были открыты настежь, слуги тоже исчезли.
– Что совсем неудивительно, зная его ужасный характер, – заметила мадам де Монтеспан. – Он был способен их избить до полусмерти, а потом отправить мужа на галеры, а жену в приют, пока не дождется отправки корабля в Луизиану или на какие-нибудь острова.
– Постарайтесь пролить свет на это странное дело, господин де ла Рейни! А вы, мадам де Сен-Форжа...
Людовик встал и взял Шарлотту за руку – маркиза помогла ей встать и поддерживала ее.
– Нуждаетесь в отдыхе.
– Она поживет несколько дней у меня в Кланьи.
– Ничего другого мы от вас не ждали, маркиза. Набравшись сил, она вступит в права наследства. Она знает, как погибла ее мать?
– Да, сир. Она должна была узнать всю правду.
– Да, конечно. И пока никаких новостей об убийцах, господин начальник полиции?
– Пока никаких, сир. Мы обшарили все места, где обычно нанимают головорезов, которым нипочем чужая кровь, но никаких следов не обнаружили. С каждым днем у меня крепнет уверенность, что эти люди были не из Парижа.
– Но Франция так велика! Мы понимаем, что вы делаете все возможное... Всего вам доброго, мадам де Сен-Форжа. Вы мне скажете, когда пожелаете вернуться на службу к герцогине Орлеанской и воссоединиться со своим супругом, что будет совершенно естественно. Не смейтесь, маркиза. Я не вижу ничего смешного в этих словах.
– О да, сир. Вы всегда отличались умением тонко шутить. Я-то знаю, что чем меньше будут видеться эти супруги, тем лучше будут себя чувствовать. Зато герцогиня Елизавета искренне хочет видеть возле себя свою бывшую фрейлину, к которой она так привязана. Тем более что в последнее время у нее совсем немного поводов для радости.
– А кто в этом виноват? Мало того, что она несдержанна на язык, у нее еще и очень дерзкое перо!
От доброжелательности короля мало что осталось, его тон внезапно стал резким. Шарлотта, заметив перемену, решила заговорить, хотя приглашения еще не последовало.
– Я буду счастлива вернуться на службу к герцогине, которая всегда была добра ко мне, но сначала я предпочла бы пожить у себя... в Сен-Жермене.
Мадам де Монтеспан скривила губы.
– Неужели вы хотите вернуться в дом, где произошла эта ужасная трагедия? Вы не боитесь, что вас будут преследовать кошмары?
– Это единственное место, которое я могу назвать своим домом, к тому же это дом моего отца. Пока был жив мой отец, я была в нем счастлива. Его тень будет защищать меня от других... недобрых.
– К тому же старые слуги на месте и в доме все в порядке, – вмешался в разговор де ла Рейни.
– Все это не отменяет двух повешенных!
– Мы не знали, что вы суеверны, маркиза, – сказал король с ехидной улыбкой. – Вы такая отважная!
– Только днем, сир! Ночью я боязлива и ненавижу сумерки.
– А я их люблю, – тихо проговорила Шарлотта. – И прошу соизволения короля, будучи в первую очередь его покорной служанкой.
Король вновь взял руку Шарлотты и задержал ее в своей.
– Вы получили его, милая графиня. Мы одобряем и ваше мужество, и ваше послушание. Но не запирайтесь в четырех стенах надолго. Вы слишком молоды для уединения. А герцогиня Елизавета будет рада обрести возле себя подругу.
И король легко коснулся губами маленькой ручки, в то время как Шарлотта присела в глубоком реверансе. Глаза бывшей фаворитки заинтересованно вспыхнули.
– Благодарю вас, Ваше величество, – сдержанно ответила Шарлотта.
Часть вторая
Дам в Сен-Жермене
Глава 5Кровоточащая рана...
Преклонив колени у маленького алтаря семейной часовни в церкви Сен-Жермена, Шарлотта пыталась погрузиться в молитву, но давалось ей это непросто: она не узнавала привычного с детства храма, который уменьшился ровно наполовину.
Три года тому назад, когда она была в Испании, буря разрушила часть обветшавшей церкви, церковь и в самом деле была очень старой. Король поспешил восстановить ее, обратившись к Мансару, а знаменитый архитектор, торопясь, в свою очередь, вернуть горожанам – во дворце была своя часовня – возможность слушать мессы, обошелся без разрушенной части. По счастью, надгробия Фонтенаков, помещавшиеся в часовне Святого Юбера, уцелели вместе с часовней.
Перед тем как войти к себе в дом, Шарлотте хотелось помолиться на могиле отца, положить букет новогодних роз и зажечь свечу. Она знала, что тут лежит и ее мать, после смерти навеки соединившись с тем, кого убила, но она запретила себе об этом думать. Вся ее любовь была обращена к доброму и любящему отцу, о котором она всегда думала с нежностью. Жестокую правду, которую посмел ей бросить в лицо кузен Шарль де Брекур, сын ее обожаемой крестной, после ее гибели, Шарлотта принять отказалась. Не могло того быть, чтобы спящий здесь Юбер де Фонтенак не был ее родным отцом. Он любил ее всем сердцем.
Помолившись, она вышла из церкви. У входа ее ждал де ла Рейни, он подал ей руку, помог пройти по скользкой, покрытой снегом мостовой и усадил в карету. Де ла Рейни непременно хотел быть рядом с Шарлоттой, когда она войдет в дом, где произошло столько горестных событий, поэтому он заехал за ней в Кланьи, и теперь они вместе направлялись в особняк Фонтенаков.
– Вы уверены, что готовы туда войти? – обеспокоенно спросил де ла Рейни.
– Да, конечно. Вы же сами сказали, что я увижусь с нашими старыми слугами.
– Там вас ждет сюрприз. Мне так хочется, чтобы вы, наконец, почувствовали себя дома.
– Мне тоже.
И это было истинной правдой. Как же хотелось Шарлотте оказаться дома, побыть наедине с собой и своими воспоминаниями детства. С тех пор как она убежала из монастыря, она жила только в королевских дворцах, то более, то менее уютных, – если только можно себе представить, что существует на свете уютный королевский дворец! – деля маленькую комнатку с одной или двумя другими девушками. И вот наконец она возвращалась в свой дом. После того, что она пережила, свой дом был для нее большим утешением.
Предвкушаемую радость омрачало легкое чувство вины. Когда она приехала к герцогине Орлеанской с просьбой отсрочить ее поступление на службу, та встретила ее с распростертыми объятиями и слезами. У бедной принцессы только что умерла любимая собачка, которая всегда спала вместе с ней.
– Я так надеялась, что вы вернетесь, – грустно проговорила она, в который раз вынимая носовой платок. – Я чувствую себя всеми покинутой.
– А есть ли какие-нибудь вести у госпожи герцогини от мадемуазель де Теобон? То есть, я хотела сказать, от графини де Беврон?
– Нет, но не так давно я узнала, что ее муж погиб, уж не помню, в какой битве, она осталась вдовой и удалилась в монастырь Пор-Рояль.
– Она решила стать монахиней?
– Нет, нет! Она просто живет там. Во всяком случае, она в Париже, и мой супруг позволил нам переписываться.
– Как это хорошо!
– Конечно, но взамен – герцог ничего не делает просто так! – я была вынуждена согласиться, что мадам де Грансей будет воспитательницей моих девочек. Подумать только! Эта наглая особа, ближайшая подруга шевалье де Лоррена! По счастью, Анна-Мария, дочь покойной мадам Генриетты, будущей весной выходит замуж за герцога Савойского, но моя бедная маленькая Елизавета-Шарлотта останется без всякой защиты в руках этой мегеры!
– На месте Вашего королевского высочества я бы не переживала за малышку: Ее высочество похоже на свою сводную сестру, у нее есть коготки, и она умеет ими пользоваться. А как себя чувствует монсеньор Филипп, ее брат?
– И он стал поводом для бесконечных баталий. Но я настояла на своем и не позволила, чтобы гувернером моего сына стал отвратительный маркиз д'Эффиа, «большой» друг моего супруга и несносного Лоррена, которого весь двор обвиняет в том, что он отравил мадам Генриетту. Но теперь опасность миновала! Так, значит, вы не хотите возвращаться?
– Очень хочу, мадам, и вернусь с радостью... Но спустя какое-то время. Мне необходимо побыть одной... и, может быть, снова стать самой собой...
Приглядевшись внимательней к своей бывшей фрейлине, герцогиня Елизавета вынуждена была согласиться:
– Вы действительно очень изменились. Вас как будто окутала серая пелена. Даже голос звучит иначе. Кажется, вас гнетет какое-то тяжкое страдание. Надеюсь, причина не в трагической смерти вашей матери? Нет! Это что-то совсем другое, о чем вам не хочется говорить, не так ли?
– Нет, не хочется, и я прошу за это прощения и благодарю Ее королевское высочество за понимание... Может быть, когда-нибудь я все расскажу... И обещаю вернуться, как только приведу все свои дела в порядок...
Герцогиня обняла Шарлотту, и как раз в эту минуту на пороге появился граф де Сен-Форжа. Герцог послал его предупредить жену, что вечером состоится праздник в честь посла Савойи, который только что прибыл. Но, оказавшись нежданно-негаданно лицом к лицу с Шарлоттой, Адемар забыл о своем поручении. Он выпрямился, кашлянул, прочищая горло, и наконец произнес весьма недовольным тоном:
– Вы здесь? Вот забавно! Да, вернее, было бы забавно, если бы вы не так плохо выглядели. Ходили слухи, что вас держали в тюрьме?
Услышав приветствие супруга Шарлотты, герцогиня не могла не разгневаться.
– Вы давно казались мне ветрогоном, господин де Сен-Форжа, но я считала, что вы хотя бы любезны! Однако вы явились в мои покои, не дав себе труда объявить о своем визите, а свою жену порадовали известием, что она плохо выглядит! И это после стольких месяцев разлуки, когда вы ни разу не побеспокоились, где она и что с ней?!
– Я... я... я... – замялся перепуганный граф.
– Замечательный ответ. Что еще вы можете нам сказать?
Шарлотта поспешила на помощь своему «мужу»:
– Не ругайте его, мадам. Мы никогда не притворялись семейной парой, но всегда были добрыми друзьями, и меня это устраивает.
– Вы... Вы возвращаетесь ко двору? – задал вопрос граф.
– Нет, не возвращаюсь. Я вернусь в свиту герцогини, как только улажу дела с наследством моей матери и немного отдохну.
– Ах вот как! И где вы собираетесь жить?
– У себя, в особняке Фонтенаков, в Сен-Жермене.
– Там, где обнаружили... Боже мой! Какой ужас! Я бы глаз там не смог сомкнуть, – проговорил граф и с испуганным видом прикрыл рот рукой, потом вытащил из муфты, висевшей у него на шее на ленте с бантом, крохотный флакончик и жадно стал его нюхать.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, – улыбнулась Шарлотта. – Я вас туда не зову. До сих пор мы жили вдали друг от друга, ничуть не страдая от этого, и я не вижу причины менять сложившийся образ жизни...
Во время недолгого переезда от церкви к дому де ла Рейни, уважая молчание Шарлотты, тоже не проронил ни слова, но не мог не наблюдать за ней. Он нее больше тревожился. Он видел, как юная дама изменилась за несколько месяцев, и эта перемена больно ранила его сердце. В его отношении к Шарлотте память о Клер де Брекур, которую он любил, играла не последнюю роль. К девушке он относился с отцовской нежностью и страдал, видя, как она изменилась. Но что же могло с ней случиться? Заточение в Бастилии не могло так на нее повлиять. Славный Безмо не похож на мучителей, которые издеваются над своими узницами, они уходили от него вялыми и бледными, но не становились безжизненными призраками, как тот, что сидел сейчас возле него. Что-то случилось во время ее пребывания в таинственном доме, куда заключил ее де Лувуа для поправки здоровья. Главному полицейскому мучительно хотелось задать ей множество вопросов, но он сдерживал себя в надежде, что Шарлотте самой захочется все ему рассказать. Хорошо, что дома ее ждет мадемуазель Леони, со своим умом и тонкостью она непременно подберет ключ к загадке... Если только...
***
Де ла Рейни не любил Лувуа за грубость, жестокость и безжалостность. Всем известно, что министр, не щадя себя, трудится на благо государства. Но добивается он этого блага неумолимо и кровожадно. Кто, как не Лувуа, выдумал постыдные «драгунские налеты», от которых стонет и рыдает гугенотский юг Франции? Выдумка незамысловатая: в городок или деревню посылали отряд солдат, расселяли их у местных жителей, а потом эти жители оказывались жертвами своих постояльцев. Грабеж, насилие, разбой – все разрешалось, поощрялось и приветствовалось. Спастись от распоясавшихся молодчиков можно было, только перейдя в католическую веру. Вот на какую низость и мерзость способен Лувуа! И король на все это смотрел сквозь пальцы и, кто знает, возможно, и разрешал подобные действия... Теперь короля осторожной рукой подвели к благочестию и всячески возбуждают в нем нетерпимость: только, мол, ревностно исполняя свой христианский долг, можно искупить грехи молодости!
И вот такого вот бесчестного и бесчувственного Лувуа могло озаботить здоровье молодой женщины? Верится с трудом. Зная его, можно ждать от него чего угодно. Даже самого худшего. Этого худшего де ла Рейни и боялся, глядя на бледное точеное личико и опущенные ресницы Шарлотты. А когда ресницы поднимались, в потухших глазах читалась скорбь; озорная искорка, недавно мерцавшая в них, погасла.
Они подъехали к особняку, и де ла Рейни с удовлетворением отметил, что ворота открыты, из трубы идет дым, а на крыльце в красивой, зеленой с белым ливрее встречает их мажордом Мерлэн.
– Ну, вот вы и дома, – улыбнулся де ла Рейни. – И должен вам сказать, что вас ждут с большим нетерпением.
– Правда?
– Правда. В доме остались только слуги, что верны прошлому, о котором вы сожалеете. Марион, горничная вашей покойной матери, весьма подозрительная особа, находится сейчас в Шатле. Очень может быть, что ей придется ответить за смерть вашего отца.
Впервые за все это время Шарлотта ожила.
– Вы нашли доказательства?
– Нет, но у меня есть свидетели. Смерть мадам де Фонтенак развязала языки, скованные до этого страхом. А теперь... – он первым вышел из кареты и подал руку Шарлотте.
По знаку Мерлэна все слуги высыпали на крыльцо, чтобы поприветствовать новую хозяйку и представиться ей, если она их еще не знала. Первым собирался отрекомендоваться Мерлэн, но не успел, потому что толстуха кухарка Матильда протиснулась к Шарлотте, прижала ее к своей необъятной груди и расплакалась от радости.
– Мы уж не чаяли с вами встретиться, мадемуазель Шарлотта, – говорила она, всхлипывая и сморкаясь. – По мы постаралась, чтобы вам было дома хорошо. Я напекла вам марципанов, которые вы так любили в детстве. И еще...
– Матильда, дайте Шарлотте войти и обогреться, – прервала кухарку мадемуазель Леони, тоже выходя на крыльцо. – У вас еще будет время наговориться.
Глаза Шарлотты широко раскрылись, когда среди слуг она увидела худенькую фигурку в сером платье.
– Кузина Леони! – воскликнула она, и в глазах ее – наконец-то! – вспыхнула радость. – Как я мечтала с вами увидеться! Но уже не надеялась. Когда меня увозили в монастырь, отношения с моей матерью у вас были не самые лучшие, так что надеяться мне было не на что.
– Вот вам и сюрприз, – ласково сказал де ла Рейни. – Я знал, что вы обрадуетесь.
– Обрадуюсь? Нет, я в восторге! Я счастлива! У меня есть дом и семья. Папа не меньше меня любил кузину Леони!
Шарлотта и Леони, приникнув друг к другу, замерли, не в силах расстаться. Главный полицейский с улыбкой напомнил им, что в доме им будет гораздо теплее и уютнее. Они последовали его совету и, держась за руки, вошли в дом – дом, в котором Шарлотте предстояло стать хозяйкой.
Особняк построили еще при Генрихе IV, и по старинной моде на первом этаже, помимо вестибюля с полом из белого с зелеными прожилками мрамора и такой же лестницей, ведущей наверх, располагались еще два обширных зала для приемов. Один из них, со стенами, обтянутыми золотистой кордовской кожей, и стульями, обитыми венгерским гобеленом цвета осенней листвы с зелеными мазками, служил столовой. Там и был накрыт стол, на котором стояло три прибора.
– Я надеюсь, – обратилась Шарлотта к де ла Рейни, – вы не откажетесь разделить с нами нашу первую трапезу.
– Конечно, нет, – ответил он, улыбаясь. – Во-первых, для меня это будет радостью, а во-вторых, я страшно голоден.
Второй приемный зал служил гостиной. Стены в нем так же, как табуреты и стулья, были обиты зеленым Дамаском. А вокруг красивого беломраморного камина стояли четыре кресла и два бержера [14]14
Бержер – характерный тип мебели в искусстве Франции XVIII в., глубокое мягкое кресло с подлокотниками и высокой спинкой, на изогнутых ножках – кабриолях. (Прим. ред.)
[Закрыть], обитых Дамаском кремовым. Стены оживляли венецианские зеркала и картины, пол согревал большой ковер Королевской гобеленовой мануфактуры. Паркет в обоих залах сиял, сияли и хрустальные люстры, что свешивались с потолков, выкрашенных вместе с декоративными балками в неяркие, но сочные тона. В правом дальнем углу гостиной небольшая дверь вела в библиотеку, которая занимала все левое крыло. Книжные шкафы разделяли девять панно, изображающие муз. Библиотека была любимой комнатой Юбера де Фонтенака, и сердце у Шарлотты дрогнуло, когда она остановилась перед старым кожаным креслом у камина. В нем обычно сидел отец, если не работал за массивным дубовым письменным столом с резными ножками. Следов пожара, который чуть было не уничтожил всю эту обширную комнату, почти не осталось.
Осмотр второго этажа Шарлотта отложила на время после ужина, помня, как не любит Матильда опозданий. Они все помыли руки в умывальнике, устроенном в вестибюле, и уселись за стол в столовой.
За столом Шарлотта без малейшего колебания заняла место своей матери. И заняв его, испытала неожиданное удовлетворение, словно взяла реванш. Может, чувство ее не отличалось особенным благородством, но зато по-человечески было очень понятно. Она страдала, лишившись отцовского дома, но теперь справедливость восторжествовала. Ужасная и постыдная смерть мадам де Фонтенак не могла оставить Шарлотту равнодушной, и она пообещала себе заказывать панихиды и молиться за ее греховную душу, которой не дали времени раскаяться. Но, несмотря на давящий груз пережитого, ей очень нравилось чувствовать себя в любимом доме хозяйкой.
Обед, приготовленный Матильдой, стал для всех изысканным сюрпризом: суп из голубей, омлет с петушиными гребешками, рагу из цесарки с трюфелями и шампиньонами, горошек в сливочном соусе с пирожками с сыром, пирог с яблоками и миндалем и на десерт – ванильный крем, украшенный душистыми лепестками роз [15]15
Принимая во внимание, какой была гастрономия «Блестящего века», это меню достаточно незатейливо и состоит из небольшого количества блюд. Людовик XIV питал к еде необычайную страсть, и сложность приготовления некоторых блюд не может не вызывать изумления. (Прим. авт.)
[Закрыть]. При жизни барона никогда, кроме, пожалуй, встречи Нового года, Шарлотта не видела на столе такого изобилия утонченных блюд. Правда, она была слишком мала, чтобы сидеть за столом, когда ее отец принимал гостей. А после его смерти и до того, как ее отправили в монастырь урсулинок, мать завела диетический стол, боясь располнеть. Шарлотта порозовела от удовольствия, услышав восхищенные похвалы своего гостя, но, прекрасно зная, что к ней они не относятся, позвала Матильду, чтобы та услышала заслуженную благодарность.
В винах, которые подали к столу, Шарлотта мало что понимала и положилась на мнение де ла Рейни, который отметил, что они превосходны.
За обедом больше всего говорил де ла Рейни. Помня, что милая хозяйка долгое время провела в заточении, он постарался рассказать ей обо всем важном и существенном, что произошло за это время при дворе и в городе. Он говорил так красноречиво и остроумно, что Шарлотта не раз смеялась. Личных тем он избегал, предоставив их целиком и полностью заботам мадемуазель Леони.
Наконец гость попрощался и уехал, и Шарлотта собралась приступить к выбору личных апартаментов. Мадемуазель Леони, словно угадав ее мысли, сказала:
– Мы приготовили для вас спальню вашего отца, полагая, что вы предпочтете ее, а не парадную, которую занимала ваша мать... Она, конечно, очень строгая, но если вы хотите...
– Не хочу! – воскликнула Шарлотта. – И я очень рада, – она благодарно, по-детски прижалась к Леони, с которой шла под руку. – Мне там будет спаться гораздо лучше, чем среди глупых финтифлюшек, которые так нравились моей матери. А где вы будете спать, кузина?
– В вашей бывшей детской, эта комната подходит мне как нельзя лучше!
– В таком случае с парадной спальней мы расстанемся. Сохраним только старинную мебель. И все, что получим, отдадим в больницу для бедных.
Жесткость, с какой было высказано внезапное решение, обеспокоила старую мадемуазель.
– Вы хотите расстаться даже с украшениями? Там есть наши фамильные. С ними связаны семейные воспоминания. Даже если на время они попали в недобрые руки...
– Вы отберете, что сочтете нужным, кузина. А те, что не наши фамильные...
– Кстати, как раз по поводу драгоценностей я хотела вам кое-что рассказать. Я не говорила этого никому, кроме человека, приютившего меня после того, как Мария-Жанна выгнала меня отсюда. Но у нас еще будет время.
Из всех слов Леони Шарлотта услышала одно, поразившее ее в самое сердце.
– Выгнала?! Вас?!
– Да, меня, но мы еще потолкуем о прошлом, сидя в тепле и покое у камелька. А пока, моя дорогая девочка, вам нужно отдохнуть перед приходом нотариуса. Он сообщил, что навестит нас в половине пятого.
Леони, как всегда, была права. Шарлотта до сих пор не опомнилась после нервного потрясения, пережитого в ночном лесу, где бродила, замерзшая и голодная. Оставшись наконец одна в своей собственной комнате, Шарлотта вытянулась на кровати, покрытой темно-зеленым покрывалом, отделанным серебряным галуном. Она сняла только туфли. Ноги у нее были ледяные, и теперь она могла погреть их у пылающего прямо напротив кровати камина. Опустив голову на подушку, Шарлотта наслаждалась теплом, уютом и безопасностью. Наконец-то она в тихой, надежной гавани. Не желая ни о чем думать, она закрыла глаза и тотчас же уснула. За окном крупными хлопьями шел снег.
Минут двадцать пятого мадемуазель Леони пришла будить Шарлотту: мэтр Моблан, их семейный нотариус, отличался безупречной точностью. Было бы невежливо заставлять его ждать в первую же их встречу.
Шарлотта мгновенно проснулась. Спала она, не шелохнувшись, как убитая, и ей не составило труда привести себя в порядок: расправила платье, поправила прическу и вот уже готова к встрече.
Она решила принять нотариуса в библиотеке, там она как будто чувствовала себя под защитой отца. Она поднялась, встав из старого кожаного кресла, навстречу мэтру Моблану. Они виделись в первый раз, но, по счастью, мадемуазель Леони была хорошо знакома с нотариусом, и благодаря ей удалось избежать невольного напряжения.
Мэтру Анри Моблану пошел шестой десяток, был он среднего роста, довольно тучный и не лишен своеобразного величия. Румяное лицо, окруженное белыми буклями парика, говорило о жизнелюбии, а глаза, несмотря на невинную голубизну, отличались и зоркостью, и прозорливостью. Люди, хорошо его знавшие, не обманывались добродушной внешностью – Моблан прекрасно знал законодательство, и сбить его с толку, особенно когда он был уверен в своей правоте, было невозможно.
Поздоровавшись и усевшись в кресло, мэтр Моблан несколько секунд разглядывал свою юную клиентку.
– Единственный раз, когда я имел удовольствие видеть вас, госпожа графиня, вы были совсем маленькой и, конечно, меня не помните, но я тогда сразу понял, что господин барон вас обожает. И я счастлив, что вы и мадемуазель де Куртиль принимаете меня в библиотеке, где я провел столько долгих часов, воспоминание о которых мне очень дорого.
– Вы хорошо знали моего отца?
– Я думаю, что имею право назвать наши отношения дружбой, и его преждевременный уход больно отозвался в моем сердце. Дальнейшие встречи в этом доме были лишены приятности, и мои отношения с вашей матерью можно назвать вежливо-прохладными. Как всякий добрый христианин, я сожалею о ее трагическом конце, но я о ней не горюю. Теперь я буду иметь дело только с вами. Узнав о вашем исчезновении, я обеспокоился, но не сомневался, что вы появитесь. И поэтому не одобрил притязания, возникшие на обладание наследством, возможно и законные, но, на мой взгляд, преждевременные.
– Законные притязания? – переспросила мадемуазель Леони, ловившая каждое слово нотариуса. – Вы имеете в виду какой-то неожиданный визит?
– Можно сказать и так. Визит, которым меня почтили господин граф де Сен-Форжа в сопровождении – бог его знает, по какой причине, – господина шевалье де Лоррена. Сказав «в сопровождении», я выразился неточно. Именно с последним мне и пришлось сражаться.
– С шевалье де Лорреном? – удивилась Шарлотта. – Но он-то тут при чем?
– Он представился как доверенное лицо молодого супруга, который от горя не в силах говорить, но, находясь в стесненном финансовом положении, хотел бы получить от меня некоторую сумму в счет будущего наследства.
