Текст книги "Бриллиант для короля"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
– И поручил это сделать вам. Судя по вашему лицу, вас это не порадовало. Что за новость?
– Не лучше ли нам сесть? – внезапно смягчившись, предложила мадемуазель Леони.
Встревоженная Шарлотта присела на ступеньку крыльца.
– Такая плохая новость?
– Я знаю, что она не оставит вас равнодушной, Шарлотта. Этой ночью умер бедный граф де Сен-Форжа.
– Боже мой! Умер? Этой ночью? От чего? Несчастный случай?
– Нет. На дуэли. Противник воспользовался его минутной рассеянностью и сразил его наповал.
Если бы крыша обрушилась Шарлотте на голову, она удивилась бы гораздо меньше.
– На дуэли? Адемар? Быть такого не может!
Чувствуя, что сейчас будет задан неизбежный вопрос, мадемуазель Леони поспешила его предупредить:
– Именно дуэль и была причиной визита господина Делаланда. Он не знал, как сообщить вам об этом, потому что чувствовал себя виновным в гибели графа. Он стал косвенной причиной несчастья. Проходя этой ночью по Королевской площади, он заметил дуэлянтов и тут же отдал приказ именем короля вложить шпаги в ножны. Наш Адемар стоял к нему спиной, он невольно обернулся, и противник воспользовался этим...
Глаза Шарлотты наполнились слезами.
– Господи! Какой ужас! Мой бедный игрушечный супруг! Кто же поднял на него руку?
– Некий де Лэссак, офицер легкой кавалерии, человек совершенно ему незнакомый. Граф ужинал с шевалье де Лорреном, маркизом д'Эффиа и еще несколькими приятелями в «Львином рве», известном кабаре на улице Па-де-ла-Мюль. Господа хорошо поели и немало выпили, разгорячились, – принялась рассказывать мадемуазель Леони, внезапно став весьма словоохотливой, – слово за слово, и готово дело! Вы и сами знаете, как это бывает после обширных возлияний!
– Нет, сама я этого не знаю и могу это только вообразить. Так вот в чем причина странного поведения господина Делаланда! Он чувствует себя виноватым?
– Представьте себе! Хотя он всего лишь выполнял свой долг и, явившись на Королевскую площадь, понятия не имел, кто так вопиюще нарушает указ Его величества короля. В общем, скажу я вам, – заторопилась мадемуазель Леони, стараясь избежать неизбежного, но такого нежеланного вопроса, – что завтра к нам приедет господин де ла Рейни, он привезет тело графа, чтобы похоронить его здесь со всеми положенными почестями, и сообщит вам все, что вы пожелаете узнать. А вы сейчас к мадам де Шато-Ландон?
Шарлотта поднялась со ступеньки и взяла корзинку, с которой собиралась идти.
– Да, и мне нужно спешить. Я думаю, она меня уже заждалась.
– Так идите быстрее. А я пока снова схожу в церковь, договорюсь со священником о похоронах, а потом, с вашего разрешения, отдам необходимые распоряжения, и мы обрядим наш дом в траур и приготовим его к возвращению бедного мальчика. У меня богатый опыт по части траурных церемоний, и я рада, что у вас он гораздо скромнее. Вам придется позаботиться только о платье. Бедная моя Шарлотта, теперь вы очень долго будете носить только черное.
– Конечно, кузина, а как же иначе? Адемар мне не чужой человек, я привязалась к нему даже больше, чем думала, он и в самом деле стал мне братом...
***
Когда тело Адемара де Сен-Форжа оказалось в особняке де Фонтенак, дом был готов его принять. Ставни были закрыты, помещение задрапировано траурными тканями, которые были извлечены из сундуков на чердаке. От них пахло перцем, но все обитатели, немного почихав, к нему притерпелись. В гостиной на первом этаже был сооружен черный с серебряной бахромой катафалк с балдахином, вокруг которого располагались высокие подсвечники, принесенные из церкви, со свечами из белого воска. Рядом стояло серебряное ведерко со святой водой, куда вместо кропила приходящие будут окунать ветки букса.
Герцог Орлеанский проявил царственную щедрость, распорядившись положить своего молодого друга в гроб из красного дерева с массивными серебряными накладками. Траурную повозку сопровождал эскорт личной охраны герцога. Братья де ла Жумельер передали Шарлотте соболезнования герцога, сообщив, что монсеньор, совладав с горем, причиненным потерей столь близкого друга, непременно прибудет на похороны. Они же передали ей письмо от герцогини Орлеанской, которая вложила в него всю душу, и письмо дышало теплом и сердечностью.
В день прибытия гроба все жители Сен-Жермена высыпали на улицу.
Господин де ла Рейни, как обещал, приехал за час до прибытия траурного поезда, собираясь находиться рядом с Шарлоттой во время всей горестной церемонии. Она приняла его в библиотеке, ставшей ее любимой комнатой, и, взглянув на нее, гость не мог ей не улыбнуться. В строгом черном платье, подчеркнувшем белизну ее кожи, с яркой зеленью глаз и пепельными волосами, гибкая и стройная, Шарлотта стала еще красивее. Она тоже невольно улыбнулась ему в ответ. Шарлотта была слишком честна, чтобы изображать безутешную скорбь, какой не испытывала.
Мадемуазель Леони встретила главного полицейского с особой радостью: как-никак он взял на себя нелегкий труд сообщить молодой вдове, почему она овдовела...
За те сутки, что прошли после приезда к ним Альбана, у Шарлотты, разумеется, возник тот самый вопрос, ответ на который было так непросто ей дать. Мадемуазель Леони, не придумав ничего лучшего, отгородилась от него ложью: она сказала, что ничего не знает и что им все должен объяснить господин де ла Рейни. И вот господин де ла Рейни приехал. Мадемуазель Леони закрыла за гостем и хозяйкой дверь библиотеки и, чувствуя неприятную пустоту под ложечкой, стала ждать окончания разговора. Она прекрасно понимала, что Шарлотта во что бы то ни стало должна узнать правду, чтобы злые сплетни и пересуды, неизбежные в таких случаях на похоронах и после них, не застали ее врасплох.
Трудный разговор начала сама Шарлотта:
– Прежде всего я хочу поблагодарить вас за заботу обо мне. Мадемуазель де Куртиль де Шавиньоль сказала, что не знает, по какой причине господин де Сен-Форжа, известный своим кротким нравом, вызвал на дуэль офицера. И еще она сказала, что сообщить эту причину вы желаете мне сами. Я полагаю, она весьма... серьезна?
– Когда две человеческие жизни поставлены под угрозу смерти и вдобавок противники нарушают королевский указ, дело не может быть несерьезным. Тем более если исход оказался смертельным, как в нашем несчастливом случае... А человек со слишком длинным языком не пострадал, если только не считать свернутую нижнюю челюсть...
Шарлотта протянула руку и положила ее на руку гостя.
– Прошу вас, господин главный полицейский, не изощряйтесь в деликатностях, скажите мне прямо: по какой причине мой супруг подверг себя смертельной опасности и был убит?
– Я не в первый раз убеждаюсь в вашем мужестве, Шарлотта. Ваш муж дрался из-за вас, потому что в переполненном народом кабаре, где он ужинал с друзьями, он услышал разговор, который ему не понравился. Да что я говорю – не понравился? Он привел его в ярость.
– Речь шла о моем недостойном поведении?
– В каком-то смысле. Говорилось о том, что происходило во время вашего пребывания в павильоне господина де Лувуа. Несдержанный на язык Лэссак заявил, что принял к себе на службу одного из двух слуг, которых выгнала одновременно с вами мадам де Лувуа...
– Так это была мадам де Лувуа?
– Да. Мадам де Лувуа удивила всех, проявив такую решительность и страсть. Она глупа до крайности, если не сказать слабоумна, и до этого случая не обращала ни малейшего внимания на любовные похождения своего супруга. Из речей вышеупомянутого Лэссака следовало, что вы стали любовницей министра.
Шарлотту ранило слово «любовница», и она побледнела.
– Я? Любовница этого злобного чудовища? Неужели кто-то мог поверить такой гнусности? Слуга – его зовут, я полагаю, Роллен, – должен был бы знать, что происходило в действительности. И действительность эта была столь омерзительна, что я дорого бы заплатила, чтобы ее забыть!
– Вы никому не доверились?
– Только кузине Леони. Она пообещала мне хранить тайну, не менее постыдную, чем измышления болтливого хама.
– А мне, вашему верному другу на протяжении уже стольких лет, вы не могли бы ее доверить? – мягко осведомился де ла Рейни. – Мой судебный опыт подсказывает, что, только зная всю подноготную, можно помочь и защитить невинного человека. Прошу вас, расскажите мне все.
Не чувствуя в себе сил смотреть в лицо де ла Рейни, Шарлотта отошла к окну.
– В конце концов, почему бы и не рассказать? – прошептала она.
И чуть громче сказала:
– Господин де Лувуа насиловал меня три ночи подряд. На четвертую меня выбросили вон... Он привязывал меня к кровати, чтобы получить желаемое... Меня чем-то опаивали...
– Боже мой! – произнес де ла Рейни в ужасе. – Какая немыслимая жестокость! Всем известно, что он груб и безжалостен, но чтобы можно было дойти до такого!
– Он твердил, что любит меня... И, кстати, продолжает твердить об этом.
– Да! Вы же видели его при дворе. И как же он себя вел?
– С присущей ему непосредственностью. Сказал, что не мог противиться «безумной страсти», которую я ему внушаю, и не только не испытывает угрызений совести, но мечтает начать все сначала. И лучше бы с моим участием.
– Я подозревал что-то в этом духе, – помрачнев, глухо вымолвил де ла Рейни. – О нем уже ходили скверные слухи, но тут мы, к сожалению, бессильны. Он порочный человек и при этом незаурядный государственный ум. Он знает свою силу, и король тоже, он доверенное лицо у короля и владеет не одной государственной тайной [36]36
Например, де Лувуа знал тайну «Железной маски». (Прим. авт.)
[Закрыть].
– И какой вы дадите мне совет?
– Траур лишает вас возможности бывать при дворе, иначе я бы вам посоветовал вернуться к герцогине Орлеанской и не разлучаться с ней ни днем ни ночью, если такое возможно. Курфюрстина умеет защищать своих, к тому же она ненавидит де Лувуа за зверское обращение с ее бывшими единоверцами-протестантами. Герцог Орлеанский любит министра не больше жены. Но вас утрата супруга обязывает жить уединенной затворнической жизнью в вашем собственном доме. Думаю, ваш дом нужно всерьез охранять, потому что последние события показали, что особняк де Фонтенак стал доступнее мельницы. Есть и еще одно убежище – монастырь. Может быть, вы хотите отправиться в Пор-Рояль, где живет ваша подруга графиня де Беврон?
– Вы знаете, дорогой друг, что я никогда не питала пристрастия к монастырям, даже если в монастыре живет моя подруга Лидия. Обычай требует, чтобы я затворилась в стенах собственного дома, и для меня это наилучшее решение. Здесь я в окружении преданных мне людей, и я постараюсь позаботиться о дополнительных предосторожностях. Обещаю вам быть предельно внимательной. Как вы думаете, этого будет достаточно?
– Будем надеяться. Со своей стороны, я тоже постараюсь оказать вам помощь.
– Благодарю вас, но не можете же вы отправить ко мне на службу ваших полицейских... – Шарлотта немного поколебалась и вновь заговорила: – Я хотела бы задать вам один вопрос.
– Что за вопрос?
– Вчера рано утром я заметила господина Делаланда, и мне стало известно, что вы поручили ему передать мне печальное известие.
– Да, это так.
– Он все передал моей кузине. Я видела, как он остановил ее на улице, отвел в сторону, говорил с немалым возбуждением, а потом уехал, так и не переступив порога нашего дома. Казалось, особняк Фонтенаков внушал ему ужас. И я хотела бы знать, что ему известно об этой несчастной дуэли.
– Он прервал ее и стал невольной причиной смерти вашего супруга. Думаю, его мучили угрызения совести. Мадемуазель Леони стала для него «спасательным кругом». С вами ему трудно было бы говорить.
– Он знает о причине дуэли.
– Друзья графа де Сен-Форжа ничего от него не скрыли.
– Теперь все понятно. Он считает меня любовницей де Лувуа. И не хочет говорить со мной вовсе не потому, что чувствует себя виноватым, а потому, что я внушаю ему отвращение или чувство, близкое к этому.
– Замолчите! Не позволяйте разыгрываться своей фантазии...
– Никаких фантазий. Я знаю, что совершенно права. И очень прошу вас, господин де ла Рейни, сохранить в глубочайшей тайне все, что я вам доверила.
– Вы в самом деле этого хотите? Он вас любит...
– Любит? Если он верит в то, что я могу поддаться домогательствам де Лувуа, то он не может любить меня. И поэтому я настоятельно прошу вас хранить молчание.
– Как вам будет угодно. Я буду молчать.
А про себя де ла Рейни подумал, что, может быть, даже лучше, если любви, изначально обреченной на несчастье из-за разницы в социальном положении молодых людей, будет уже сейчас поставлена преграда. Де ла Рейни хорошо знал Альбана и мог себе представить его гнев и неистовство, если тот узнал, до какой степени простирались посягательства де Лувуа на Шарлотту. И решил во что бы то ни стало постараться оградить ее от них в дальнейшем.
Говорить больше было не о чем. Они вместе спустились в вестибюль, чтобы встретить там тело де Сен-Форжа. И в самом деле услышали цокот копыт и шум толпы, которая вышла поглазеть на погребальный поезд.
***
Жители Сен-Жермена, во множестве собравшиеся на похороны, были разочарованы: панихида обещала быть совсем не такой торжественной, как они ожидали. Герцог Орлеанский заболел и не смог приехать, не стронулись с места и «лучшие» друзья покойного – шевалье де Лоррен и маркиз д'Эффиа. Прибыли только братья де ла Жумельер – их снова отрядили представлять всех отсутствующих. Сразу пошли толки и пересуды, набившийся в церкви народ начал перешептываться. Но тут заиграл орган. И вдруг двери церкви широко распахнулись, и на пороге появилась герцогиня Орлеанская в темно-лиловом, сродни епископскому, одеянии. В окружении многочисленной свиты, рядом со своим духовником она величаво прошествовала к месту, где сидела Шарлотта, и села с ней рядом. Служба прервалась, все замерли, глядя на нее изумленно и почтительно, а она взяла Шарлотту за руку и сделала священнику знак продолжать службу.
– Крайне огорчена, что опоздала, – прошептала герцогиня, – но, похоже, все препятствия, какие только возможны, сговорились встретиться у меня на дороге!
– Мадам уверена, что препятствия исходили не от ее августейшего супруга? – шепнула в ответ Шарлотта. – Мадам бесконечно добра, приехав на похороны, но мне не хотелось бы послужить причиной...
– Тш-ш! Ни о чем не думайте. Лучше помолимся.
И, зашуршав шелковым платьем, герцогиня Елизавета опустилась коленями на молитвенную скамеечку и осенила себя крестным знамением.
После того как на отпевании появилась царственная герцогиня, которая, обведя суровым взглядом помещение храма, прошествовала к своему месту, шепоток мгновенно смолк. В один миг она смела своим шлейфом шуршание недоброжелательных слухов, которые не могла не возбудить преждевременная смерть нежного графа де Сен-Форжа. После того как не стало королевы, невестка короля после дофины считалась второй дамой Франции. И даже если было известно, что при дворе она уже не пользуется тем влиянием, каким пользовалась в первые годы замужества, то все знали и другое: она умеет постоять за своих друзей и опасно посягать на тех, к кому она привязана. А то, что юная вдова удостоена ее дружбой, стало очевидно каждому. Похороны прошли в сосредоточенном молчании. Проповедник, которому было поручено выступить с надгробным словом, то и дело отвлекался от темы: начав прославлять добродетели покойного, он плавно переходил на восхваление добродетелей брата короля, в обществе которого покойный проводил лучшие часы своей жизни, ибо герцог Орлеанский – «лучший из принцев, известный своим величием, щедрый к друзьям и опекавший их с поистине отеческой заботой...».
– Странно, – пробормотала себе под нос мадемуазель Леони, сидевшая слева от Шарлотты, – я его представляю себе иначе...
***
Погребальная церемония закончилась, и безвременно погибший граф де Сен-Форжа навсегда остался лежать в склепе де Фонтенак среди чужих и неизвестных ему людей. Герцогиня Орлеанская посадила в свою карету Шарлотту, мадемуазель Леони и Исидора де Сенфуэн дю Булюа, чуть не захлебнувшегося в потоке благодарностей, и отвезла их всех домой, избавив юную вдову от лицемерных и пустых изъявлений соболезнования. Герцогиня искренне сочувствовала бедняжке Шарлотте, но и сама нуждалась в небольшом отдыхе и подкреплении сил после трудного путешествия из Сен-Клу в Сен-Жермен и долгого отпевания. Посещение герцогини не застигло Шарлотту врасплох. Она заранее подумала о небольшом угощении для тех, кто захотел бы побыть после похорон рядом с нею.
Герцогиня отдала должное паштетам, пирожкам, разным сортам холодного мяса, заливной рыбе, сырам и всевозможным десертам. Свита ее подкреплялась за отдельным столом. И как раз во время трапезы курьер привез из Версаля письмо от Его величества мадам графине де Сен-Форжа.
Шарлотта, поглощенная хлопотами, решила отложить чтение письма и сунула его в карман, но герцогиня рассудила по-другому.
– Будет лучше, если вы узнаете, что пишет король, пока я здесь, рядом с вами, – посоветовала она. – Если говорить откровенно, мне кажется, оно не сулит ничего хорошего, а вы знаете, что я умею успокоить и утешить своих друзей.
Шарлотта улыбнулась, сломала печать, прочитала... И улыбка исчезла с ее губ. С поклоном она протянула письмо своей гостье.
– Можно подумать, что у мадам дар ясновидения, – тихо проговорила Шарлотта.
Герцогиня не ошиблась. В нескольких коротких фразах Людовик извещал мадам де Сен-Форжа, что он крайне недоволен обстоятельствами, при которых графа, последнего отпрыска старинного рода, постигла безвременная кончина. Король приказывал вдове удалиться от двора, чтобы иметь возможность спокойно молиться и оплакивать ушедшего... Неприкрытая немилость, смягченная лишь изящными словесными оборотами.
– Я не сомневалась, что прочту что-то в этом роде, – вздохнула герцогиня. – Идеальный образчик умонастроения, которое царит теперь в Версале. Все упражняются в показном благочестии, не упуская случая посплетничать и оговорить своих ближних, но забывая о благородстве и милосердии. Злоязычные клеветники не перевелись при дворе, но они шипят, а не упражняются в остроумии. Теперь все говорится шепотком, и этот шепот стал очень коварным. Я как-то сказала, что королева унесла с собой счастье нашего королевства, и не ошиблась. Подумать только, что король прислушивается ко всему этому вздору! Какая низость!
Гнев герцогини подействовал на Шарлотту отрезвляюще. Она бесконечно дорожила привязанностью курфюрстины, но положение самой курфюрстины стало в последнее время до того уязвимым, что нельзя было допустить, чтобы она подвергала себя опасности из-за впавшей в немилость бывшей фрейлины.
– Мадам – сама доброта, – проговорила Шарлотта с благодарностью, – но не стоит ей так переживать из-за меня. Для вдовы совершенно естественно вести замкнутый образ жизни, и если посмотреть правде в глаза, то я должна быть благодарна судьбе, что меня не отправили на неопределенный и нескончаемый срок в монастырь, как поступили, например, с Лидией де Теобон.
– Но вы же не совершили ничего предосудительного, насколько я знаю!
– Она тоже. Достаточно было того, что она просто не понравилась. Теперь настала моя очередь, и я надеюсь, что дело кончится тем, что обо мне забудут. Мне хорошо здесь... И никогда не было хорошо в Версале.
– Мне казалось, что вам было хорошо и у меня тоже?
– Мадам может в этом не сомневаться. Но с недавних пор я рискую стать для мадам поводом для семейных разногласий. Я не хочу для нее ни малейших неприятностей. Знать, что она испытывает по отношению ко мне дружеское чувство...
– Вы можете сказать, глубокую привязанность...
– Это все, что мне нужно.
Несколько минут спустя герцогиня Елизавета, сопровождаемая поклонами и реверансами всех присутствующих в доме, села в карету.
– Я предпочла бы увезти вас с собой, – вздохнула она, протянув руку Шарлотте. – Завтра мы уезжаем в Фонтенбло.
– И вас это искренне радует, потому что король часто приезжает туда охотиться. Мадам всегда любила Фонтенбло.
– Да, всегда любила. Но на этот раз у меня дурное предчувствие. Боюсь, что охотиться будут на совершенно необычную дичь...
Интуиция, подпитанная смутными слухами, не обманула курфюрстину: в пятницу, 19 октября, в Фонтенбло король, настраиваемый вот уже не один месяц своим духовником, отцом де Лашезом, министром де Лувуа, канцлером Ле Телье, отцом де Лувуа и своей морганатической супругой, подписал отмену Нантского эдикта, подписанного в 1598 году Генрихом IV, и Нимского эдикта [37]37
Нимский эдикт был издан в 1629 г. в Але после завершения войн с гугенотами. Он повторял статьи Нантского эдикта. (Прим. ред.)
[Закрыть], разработанного Ришелье и подписанного Людовиком XIII в 1629 году. Новый эдикт, подготовленный в Фонтенбло, начал свое шествие по стране со следующего дня, с воскресенья, и продолжился в понедельник. Де Лувуа пообещал, что за полгода «обратит в католичество» миллион шестьсот тысяч протестантов, и сделал первый шаг к обращению: приказал закрыть все протестантские церкви.
Герцогине Орлеанской было запрещено касаться вопросов религии в своей обширной корреспонденции. Она обходила их на протяжении тринадцати лет и только в мае 1698 года написала своей тете Софии: «Если бы преследование началось на двадцать шесть лет раньше, когда я жила еще в Гейдельберге, вы, милосердное сердце, никогда бы не убедили меня стать католичкой!» Всего несколько строк, но они позволяют понять, что курфюрстина пережила за время гонений на протестантов.
Между тем в окружении короля никто и не заикался об этом важнейшем событии, придворные, как обычно, не касались серьезных тем, а обсуждали свой ближний круг. Де Лувуа вошел в моду, его «авантюру», вопреки надеждам Шарлотты, не забывали. Кто-то старательно заботился об этом, и этим «кем-то» был не кто иной, как шевалье де Лоррен. Он стал называть себя наследником «названого брата», покойного Адемара де Сен-Форжа, и прогуливался под желтеющей сенью Фонтенбло с печатью такой меланхолии на лице, что герцог в конце концов почувствовал беспокойство и даже... укол ревности.
– Черт побери, шевалье! – заговорил он как-то утром, когда они вдвоем прогуливались вокруг пруда с карпами, воспользовавшись солнышком, весьма редким в этом октябре. – Кто бы мог подумать, что бедный де Сен-Форжа занимал такое место в твоем сердце! После его смерти ты стал унылее осеннего дождя.
– Монсеньор, как всегда, преувеличивает, – вздохнул де Лоррен. – Конечно, я любил славного мальчика, он был самым милым и покладистым из наших товарищей, но больше всего я сожалею об обстоятельствах, при которых он нас покинул, заплатив жизнью за сущие пустяки.
– Напрасно ты так говоришь. Что может быть естественнее, чем встать на защиту собственной чести?
– Спору нет, но он взялся защищать ее слишком поздно. Если бы он принял меры, какие должен был бы принять, когда мадам де Монтеспан привела к нам прекрасную Шарлотту в день открытия Зеркальной галереи, он был бы по-прежнему с нами.
– На какие меры ты намекаешь?
– Намекаю? Нет. Я должен был бы их потребовать решительно и категорически. А как иначе? Женщина, которая исчезла на несколько месяцев неизвестно с кем и куда, вдруг появляется с елейным выражением лица, невероятно похорошевшая, и рассказывает совершенно нелепую историю. И ее принимают с распростертыми объятиями, с ней беседуют, ее поздравляют. Сам король дарит ей свое расположение, а наш де Сен-Форжа, ни о чем не беспокоясь, мило улыбается и глупейшим образом присоединяется к тем, кто бурно аплодирует рогам, которые она ему наставила. На деле ее нужно было отправить на несколько месяцев... или лет в отдаленный монастырь, чтобы опомнилась и пришла в себя. В монастыре ее бы научили добропорядочному поведению!
– Ты забыл, что собой представляет это грубое чудовище де Лувуа! Судя по слухам, он совсем потерял голову. Говорят даже, что он до того разбушевался, что досталось его бедной идиотке супруге, и она тут же объявила войну новой фаворитке в охотничьем домике.
– Я ничего не забываю. Если бы де Сен-Форжа рассказал мне обо всем, я бы научил его, что нужно делать, и при необходимости помог.
– И что, по-твоему, нужно было делать?
– Повторяю: заточить в монастырь, а еще лучше разыграть похищение, которое отнесли бы на счет министра, и покончить с ней в каком-нибудь укромном местечке, где потом ее нетрудно было бы обнаружить. Можно было бы повторить историю со сторожем из замка Кланьи, только нашел бы он не замерзшую женщину, а окоченевший труп. Герцог невольно отшатнулся.
– Какой ужас! Я не знал, до какой степени ты дикарь.
– Я не дикарь, я трезвый практик. Это создание мало чего стоит, а де Сен-Форжа получил бы недурное наследство, и оно послужило бы ему утешением.
– Какое наследство? Когда он на ней женился, красота была ее единственным приданым, так что брак если и имел выгоду, то только для нее.
– Картина изменилась после трагической гибели мадам де Фонтенак. Молодая дама получила не только весьма солидное наследство, но еще и сокровище, о котором, во-первых, никто не знает, а во-вторых, даже вы, месье, могли бы мечтать.
– Что за глупости ты болтаешь!
– Я говорю истинную правду. Старый граф де Сен-Форжа, отец Адемара, в свое время побывал в Индии, и в это же время там находился и барон де Фонтенак, который на его глазах приобрел необыкновенные сокровища. Жена Адемара внушала ему, что у них в доме никто и никогда о сокровищах не слышал и что это не более чем легенда.
– Почему ты не веришь ей? И о каких сокровищах идет речь?
– О драгоценных камнях. Рубинах, изумрудах, сапфирах... Но главное – о большом желтом бриллианте, который называется «Глаз...»... уж не помню, какого-то местного божества.
Как только герцог услышал о драгоценных камнях и бриллианте, глаза у него заблистали, как две черные звезды. Стоило ему услышать о драгоценностях, и он был готов на любое безрассудство.
– Иисус сладчайший! И наш Адемар пальцем не пошевелил, чтобы завладеть этими сокровищами? Подумать только! Крошечное солнце! Да я на его месте разобрал бы дом по кирпичику, но нашел бы их!
Шевалье постарался придать своему лицу смущенное выражение, явно ему не свойственное и чуждое.
– Трудно себе представить монсеньора каменщиком! Но если говорить об Адемаре, то он предпринял попытку... Даже весьма дерзкую, признаюсь...
Глаза герцога увеличились вдвое.
– Не станешь же ты утверждать, что ограбление особняка, произошедшее несколько месяцев тому назад, – это дело его рук?
– Эхе-хе-хе...
– Невероятно. Но наш покойный друг не был способен на подобную дерзость. Ты уверен, что не помогал ему?
Шевалье де Лоррен горделиво выпрямился.
– С вами невозможно иметь дело, монсеньор, вы видите меня насквозь. Признаюсь, я принимал участие в этом деле, но мы немногого достигли. Трех часов для поисков оказалось маловато. Нужно было поселиться в особняке, Сен-Форжа там и жил время от времени, но, должен признать, он неправильно использовал свое пребывание в доме Фонтенаков. Бриллиант мало-помалу стал легендой и для него. Его дорогая супруга убедила его, что ее отец расстался с бриллиантом.
– Только если барон лишился ума, – запротестовал герцог. – Коллекционер никогда добровольно не расстанется с предметом своей страсти. Это против его природы. Можешь мне поверить. А как она объясняла это свое утверждение?
– Говорила, что отец очень любил ее и непременно открыл бы ей тайну сокровища, если бы оно существовало. А вот от жены он мог это утаить, опасаясь ее жадности.
– Второе утверждение вполне правдоподобно. Но первое не выдерживает никакой критики. Когда барон умер, его дочь была слишком мала, чтобы говорить с ней о драгоценных камнях. К тому же она женщина, а женщины не способны ценить драгоценные камни, они для них лишь украшения, – без тени улыбки заявил герцог, сам похожий на живую витрину для украшений.
– Неужели, будь у вас этот бриллиант, вы не носили бы его как украшение?
– Большой золотистый бриллиант? Разумеется, носил бы, мой дорогой. Я брюнет, и желтое мне очень идет. Я так и вижу его на отвороте шляпы.
– Ваш брат очень бы вам завидовал, потому что у него нет такого бриллианта. Но мы отвлеклись от темы разговора. И, возвращаясь к ней, повторяю: я глубоко сожалею, что Сен-Форжа не заточил свою супругу в монастырь, и думаю, как бы нам исправить его ошибку.
– Ты хочешь отправить ее к монахиням?
– Да, и желательно на всю жизнь. А вы после этого попробуете добиться от короля, чтобы особняк Фонтенаков был передан мне в дар как утешение за потерю моего самого дорогого друга.
– Я думал, что я твой самый дорогой друг, – жалобно произнес герцог.
– Так оно и есть, не сомневайтесь, монсеньор, но Его величеству вы скажете по-другому.
Однако герцогу план шевалье не показался убедительным.
– Твой интерес мне понятен, но я не вижу своего. Если ты завладеешь этим проклятым камнем, мне его никогда не увидеть...
– Как вы можете так говорить, монсеньор? Я вам его продам, – тут же заявил шевалье, выставив вперед ногу и отвесив изящнейший поклон.
***
После этой «высоконравственной» беседы шевалье де Лоррен продолжал разжигать слухи, которые очерняли Шарлотту, не переставая в то же время искать средство, какое могло бы окончательно ее погубить. Для начала он решил, что неплохо было бы уличить ее в тайной склонности к протестантству. Наверняка среди ее предков нашелся бы хоть один какой-нибудь приверженец этого религиозного течения, – и тогда становилась объяснимой ее неприязнь к монашеской жизни, к которой изначально готовила ее мать. Но путь этот был слишком тернистым, он требовал усердных изысканий и уж точно нескольких лжесвидетельств. Прекрасный Филипп хоть и был от природы ленив, но, добиваясь цели, действовал крайне энергично, выбирая при этом самый короткий путь. Он решил разыграть карту де Лувуа.
Для постоянного обитателя дворца «случайно» повстречать министра не представляло никакого труда: нужно было только прогуливаться с беззаботным видом неподалеку от Зала совета в ожидании, когда совет закончится. Найти предлог для разговора представлялось более сложным делом: ни шевалье, ни министр никогда не испытывали друг к другу симпатии. Принц королевской крови, чьи предки владели Лотарингией, считал де Лувуа выскочкой. Министр де Лувуа, ценя в себе мужские достоинства, не видел никаких достоинств в фаворите королевского брата. Чтобы все-таки заговорить с де Лувуа, шевалье пошел на хитрость. Он наблюдал за дверями Зала совета издалека и, как только они открылись, побежал со всех ног, словно бы догоняя кого-то. Заметив свою жертву, он врезался в нее с разбега, вышиб трость, портфель и едва не повалил с ног, но все-таки ухитрился не сделать этого. А потом изобразил на лице смущение и конфуз.
– Тысяча извинений, господин де Лувуа! Поверьте, я крайне огорчен... Но я так торопился, надеясь догнать приятеля, которого увидел в конце галереи. Надеюсь, по крайней мере, что я вас не ушиб? – добавил он, подбирая сафьяновый портфель и подавая его министру.
