Текст книги "Дети капитана Гранта"

Автор книги: Жюль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

По его предложению маленький отряд выстроился в боевом порядке, и каждый зарядил свое ружье: нужно было быть готовым ко всему.

Вскоре все увидели индейцев. Их было не больше десятка, что несколько успокоило патагонца. Они приближались, и теперь их можно было хорошо рассмотреть. Это были коренные жители пампасов. Высокий выпуклый лоб, большой рост, оливковый цвет кожи – все это обличало в них представителей чистейшей индейской расы.

Кочевники были одеты в шкуры гуанако. Их вооружение составляли длинные двадцатифутовые пики, большие ножи, пращи, боласы и лассо. Это были великолепные наездники, судя по непринужденной грации их посадки.

Остановившись в сотне шагов от путешественников, они стали совещаться, крича и жестикулируя.

Гленарван направился к ним, но не успел он пройти и двух саженей, как весь отряд индейцев круто повернул назад и ускакал с невероятной быстротой. Измученные лошади путешественников, конечно, не могли догнать их.

– Трусы! – вскричал Паганель.

– По тому, как они улепетывают, видно, что они мошенники, – сказал майор.

– Кто эти индейцы? – спросил Паганель у Талькава.

– Это гаучо, – ответил патагонец.

– Гаучо? – повторил Паганель и, обернувшись к своим спутникам, добавил: – Не стоило принимать столько предосторожностей! Нам нечего было бояться.

– Почему? – спросил майор.

– Потому, что гаучо – безобидные землепашцы.

– Вы уверены в этом, Паганель?

– Вполне. Они приняли нас за грабителей и потому ускакали.

– А я думаю, что они бежали потому, что не осмелились напасть на нас, – возразил Гленарван, взбешенный неудачей своей попытки вступить в переговоры с индейцами.

– И я так думаю, – сказал майор. – Если не ошибаюсь, гаучо не безобидные землепашцы, но самые отъявленные и опасные бандиты.

– Чепуха! – сказал Паганель.

И он так живо принялся доказывать свою правоту в этом этнологическом споре, что ухитрился вывести из равновесия даже майора. Вопреки своему обыкновению всегда и во всем соглашаться с собеседником, Мак-Набс вдруг сказал:

– Мне кажется, что вы не правы, Паганель.

– Я не прав? – повторил ученый.

– Да. Сам Талькав считал этих индейцев разбойниками, а Талькав-то, наверное, знает, кто они такие.

– Что ж, значит, на этот раз и сам Талькав ошибся, – возразил Паганель с некоторым раздражением. – Гаучо – землепашцы, пастухи и ничто другое! Я об этом написал в своей книжке об обитателях пампасов, которая удостоилась самых лестных отзывов специалистов.

– Это только доказывает, что вы ошиблись, господин Паганель.

– Я ошибся, господин Мак-Набс?

– По рассеянности, надо полагать, – настаивал майор. – Но это не беда, вы внесете поправку в следующее издание, господин Паганель.

Паганель, потрясенный тем, что майор сомневается в его географических познаниях и даже прямо оспаривает их, почувствовал, что в нем закипает раздражение.

– Знайте, сударь, – сказал он, – мои книги не нуждаются в подобного рода «поправках»!

– Нет, нуждаются, по крайней мере в этом случае, – возразил Мак-Набс с непонятным упрямством.

– Сударь, вы сегодня несносны! – сказал Паганель.

– А вы невежливы, – ответил майор.

Спор, как видно, разгорался не на шутку, несмотря на то, что вызвавший его повод был совершенно незначителен. Гленарван решил, что пришла пора ему вмешаться.

– Вы оба, – сказал он, – перешли границы дружеского спора, и это очень удивляет меня.

Патагонец, не знавший, из-за чего спорят майор с географом, тем не менее отлично понял, что друзья ссорятся. Он усмехнулся и спокойно сказал:

– Это северный ветер!

– Северный ветер? – воскликнул Паганель. – При чем тут северный ветер?

– Ага, теперь мне все понятно! – оказал Гленарван. – Причина вашей обоюдной раздражительности – северный ветер! Я слышал, что в южном полушарии он угнетающе действует на нервную систему.

– Клянусь честью, Эдуард, вы правы! – воскликнул майор и от души расхохотался.

Но Паганель, закусивший удила, обратил свою ярость против Гленарвана, вмешательство которого в спор только подлило масла в огонь его раздражения.

– Ах, так, сэр, вы находите, что у меня возбуждены нервы?

– Да, Паганель, но я не виню вас – это северный ветер, толкающий людей в пампасах на преступления, как трамонтана3737
  Трамонтана – холодный северный и северо-восточный ветер.


[Закрыть] в Италии.

– Преступления? – с зловещим спокойствием повторил ученый. – Значит, по-вашему, я похож на человека, способного совершить преступление?

– Я этого не говорил…

– Скажите еще, что я покушался на вашу жизнь!

Гленарван, не в силах больше сдерживаться, расхохотался.

– Я боюсь этого, – сквозь смех сказал он. – К счастью, северный ветер длится не больше одного дня.

Все путешественники рассмеялись при этом ответе. Взбешенный Паганель изо всех сил пришпорил коня и ускакал вперед. Через четверть часа он уже забыл и предмет спора, и свое раздражение.

Так единственный раз Паганелю изменило его всегдашнее добродушие. Но, как правильно сказал Гленарван, эту слабость надо приписать не зависевшей от ученого причине.

В восемь часов вечера ехавший во главе отряда Талькав крикнул, что он видит озеро. Через четверть часа маленький отряд спешился на берегу Салинаса. Но здесь путешественников ждало большое разочарование: в озере не было воды.

Глава восемнадцатая
В поисках воды

Озеро Салинас – последнее в цепи водоемов, растянувшейся между сьеррами Вентана и Гуамини. В прежние времена его соляные богатства усиленно разрабатывались предпринимателями из Буэнос-Айреса: в озере содержалось очень значительное количество хлористого натрия3838
  Хлористый натрий – обыкновенная поваренная соль.


[Закрыть]. Но в течение короткого времени вся соль, выпаренная жарким солнцем, была вывезена, и берега опресневшего озера опустели.

Талькав, говоря о пресной воде озера Салинас, рассчитывал на то, что запас ее беспрерывно освежается и пополняется впадающими в нее ручьями. Но оказалось, что все ручьи высохли так же, как и самое озеро. Всю воду выпило палящее солнце.

Легко себе представить, как огорчены страдающие от жажды путешественники при виде иссушенного, потрескавшегося от жары дна озера! Надо было принять какое-то решение. Ничтожный запас воды, сохранившийся на дне мехов, не мог утолить ничьей жажды, не говоря уже о том, что вода испортилась. Страдания становились нестерпимыми. Голод, усталость – все отступало на задний план перед жаждой…

Измученные путники нашли убежище в «руха», кожаной палатке, покинутой хозяевами-кочевниками. Лошади с отвращением жевали сухие водоросли на берегу озера.

Когда все разместились в руха, Паганель спросил Талькава, что, по его мнению, следует предпринять. Географ и патагонец стали оживленно переговариваться. Гленарван, внимательно наблюдавший за ними, слишком плохо понимал по-испански, чтобы следить за смыслом их разговора. Талькав говорил совершенно спокойно. Паганель жестикулировал за двоих. Этот диалог длился несколько минут. Затем патагонец скрестил руки на груди.

– Что он сказал? – спросил Гленарван. – Мне показалось, что Талькав советует нам разъехаться в разные стороны?

– Да, он советует разбиться на два отряда, – ответил Паганель. – Те из нас, у кого лошади настолько ослабли, что едва переставляют ноги, должны продолжать, сколько хватит сил, двигаться вперед вдоль тридцать седьмой параллели. Те же, у кого лошади в лучшем состоянии, должны поехать к реке Гуамини, которая впадает в озеро Сан-Лукас, в тридцати милях отсюда. Если там окажется вода, они подождут своих товарищей на берегу. Если же воды там не будет, они поспешат навстречу, чтобы избавить их от напрасной траты сил.

– А тогда? – спросил Том Аустин.

– Тогда придется уклониться миль на семьдесят пять в сторону от нашего пути к первым отрогам сьерры Вентана, где протекает множество рек.

– Мне нравится эта мысль, – сказал Гленарван. – Мы, не откладывая, тотчас же последуем совету Талькава. Моя лошадь не слишком страдает от жажды, и я могу поехать вперед с Талькавом.

– О, сэр, и я поеду с вами! – взмолился Роберт, точно речь шла о простой прогулке.

– Но выдержит ли твоя лошадь, дитя мое?

– О, да! У меня отличная лошадка, и она совсем не устала. Пожалуйста, сэр, возьмите меня с собой.

– Хорошо, Роберт, – сказал Гленарван, в глубине души довольный тем, что не расстанется с мальчиком. – Не может быть, чтобы нам втроем не удалось найти какого-нибудь источника!

– А я? – спросил Паганель.

– Вы, дорогой Паганель, – ответил майор, – должны остаться с отрядом в арьергарде. Вы слишком хорошо знаете тридцать седьмую параллель, реку Гуамини и пампасы, чтобы покинуть нас. Ни Мюльреди, ни Вильсон, ни тем более я не сможем самостоятельно найти место свидания с Талькавом, но под предводительством Жака Паганеля мы бодро и с доверием тронемся в путь.

– Подчиняюсь, – ответил географ, польщенный тем, что ему вверялось верховное командование.

– Только никакой рассеянности! – добавил майор. – Пожалуйста, не заводите нас в такое место, где нам решительно нечего делать, например, обратно к берегам Тихого океана!

– Честное слово, вы заслуживаете этого, несносный вы человек! – смеясь, ответил Паганель. – Но, – продолжал он, снова становясь серьезным, – как вы будете объясняться с Талькавом, Гленарван?

– Я полагаю, – ответил тот, – что нам не о чем будет разговаривать с патагонцем. Впрочем, в экстренных случаях мы как-нибудь объяснимся при помощи нескольких испанских слов, которые я знаю, и при помощи жестикуляции, понятной каждому.

– В таком случае, отправляйтесь, дорогой друг, – сказал Паганель.

– Давайте сначала поужинаем и попробуем немного вздремнуть перед отъездом, – ответил Гленарван.

Сухая пища драла глотку, но делать было нечего. Насытившись, путешественники легли спать. Паганелю снились потоки, каскады, реки, ручьи, пруды, даже графины, полные воды, – словом, вода во всех видах. Это был настоящий кошмар.

На следующее утро, в шесть часов, лошади Талькава, Гленарвана и Роберта были уже оседланы. Им отдали остаток воды, еще сохранившейся в мехах; и хотя вода эта была отвратительна на вкус, лошади с жадностью выпили ее до последней капли. Затем трое разведчиков вскочили в седла.

– До свидания, – сказали майор, Вильсон и Мюльреди.

– Желаю успеха! – добавил Паганель.

Вскоре патагонец, Гленарван и Роберт потеряли из виду часть отряда, оставленную на попечение Паганеля.

«Дезерцио де лас Салинас» – пустыня лас Салинас, по которой ехали разведчики, – была глинистой равниной, покрытой местами иссохшим кустарником, низкорослыми курра-мамель из семейства мимоз и юмами – раскидистыми кустами, зола которых богата содой. Во многих местах на поверхность земли выступали широкие пласты соли. Эти «баррерос» были похожи на оледеневшую поверхность воды. Но если путник и проявлял склонность тешить себя этой иллюзией, то солнечный жар быстро рассеивал ее. Контраст между выгоревшей, почерневшей почвой и этими сверкающими ослепительным блеском участками придавал равнине своеобразный вид.

Расположенная в восьмидесяти милях к югу сьерра Вентана, куда путешественникам пришлось бы направиться, если бы оказалось, что Рио-Гуамини иссякла, выглядела совершенно иначе. Эта местность, исследованная в 1835 году капитаном Фиц-Роем, командовавшим в то время кораблем «Бигль», отличается совершенно необычайным плодородием. На северо-западном склоне сьерры, покрытом сочной травой, расположены лучшие индейские пастбища. В темных лесах – неисчислимое разнообразие древесных пород. Здесь произрастают: альгаробо – разновидность рожкового дерева, стручки которого, высушенные и измолотые в порошок, заменяют индейцам муку; белый квебрахо с длинными гибкими ветками, выделяющими дубильное вещество; красный квебрахо – дерево, соперничающее в твердости с самшитом; наудубай, воспламеняющийся с необычайной легкостью и часто служащий причиной страшных лесных пожаров; вираро, фиолетовые цветы которого образуют на ветвях правильные пирамиды; наконец тимбо, вздымающее на восемьдесят футов к небу свою гигантскую крону, под которой может укрыться от солнечных лучей целое стадо. Аргентинцы не раз пытались колонизировать эту богатую страну, но всякий раз отступали перед враждебностью индейцев.

Множество ручейков спускается со склонов сьерры Вентана, чтобы напоить влагой обильную растительность. Даже в период наибольшей засухи эти источники никогда не пересыхали. Но вся беда заключалась в том, что добраться до этого райского уголка можно было, только совершив крюк в сто тридцать миль. Талькав был, конечно, прав, предложив сначала искать воду в реке Гуамини, лежащей по пути следования экспедиции и на значительно более близком расстоянии.

Три лошади резво скакали. Эти замечательные животные как будто понимали, куда торопятся всадники. Самой резвой из лошадей была Таука. Казалось, ни усталость, ни лишения не действовали на нее. Лошади Гленарвана и Роберта, не столь бодрые, тем не менее бежали вперед твердой поступью, очевидно заражаясь примером Тауки. Талькав подавал своим спутникам такой же пример, как Таука – лошадям.

Патагонец часто оборачивался и внимательно глядел на Роберта Гранта.

Видя, что мальчик сидит в седле уверенно и крепко, он выражал свое удовлетворение ободряющими возгласами.

Роберт Грант действительно вполне заслуживал похвал индейца.

– Браво, Роберт! – оказал Гленарван. – Мне кажется, что и Талькав одобряет тебя!

– По какому поводу, сэр?

– Он восхищен твоей посадкой.

– О, я только крепко сижу в седле, и больше ничего, – скромно ответил Роберт, краснея от удовольствия.

– А это и есть самое важное, Роберт, – оказал Гленарван. – Но ты слишком скромен. Я предсказываю тебе, что из тебя выйдет замечательный спортсмен!

Роберт рассмеялся.

– А что на это скажет отец? – спросил он. – Ведь он хотел сделать меня моряком.

– Одно нисколько не мешает другому. Если не все наездники могут сделаться хорошими моряками, то все моряки способны стать хорошими кавалеристами. Человек, научившийся скакать по волнам, сумеет удержаться и в седле. Что касается управления лошадью, умения пускать ее рысью, удерживать на месте и поворачивать, то это все приходит само собой, в этом нет ничего трудного.

– Бедный отец! – оказал со вздохом Роберт. Помолчав, он добавил: – Как он вам будет благодарен, сэр, когда вы его спасете!

– Ты очень любишь отца, Роберт?

– Да, сэр. Он был так добр ко мне и к моей сестре! Он думал только о нас. Всякий раз, возвращаясь из плаваний, он привозил нам подарки. А сколько нежности, сколько ласк дарил он нам, когда приезжал домой! О, вы тоже полюбите его, когда познакомитесь! Мэри похожа на него. У него такой же нежный голос. Не правда ли, это странно для моряка?

– Да, очень странно, – ответил Гленарван.

– Я его вижу, точно мы вчера расстались, – продолжал мальчик, как будто разговаривая сам с собой. – Милый, добрый отец! Я засыпал у него на коленях, и он убаюкивал меня старинной шотландской песенкой… Я часто вспоминаю мелодию… И Мэри тоже. Ах, сэр, как мы его любим! Знаете, мне кажется, что только маленькие дети могут так крепко любить своего отца.

– Ты прав, мой мальчик, – ответил Гленарван, тронутый этими искренними, идущими прямо из сердца словами.

Во время этого разговора лошади замедлили свой бег и теперь шли шагом.

– Ведь мы найдем отца, не правда ли? – спросил Роберт после нескольких минут молчания.

– Да, мы непременно найдем его, – ответил Гленарван. – Талькав навел нас на его следы, а я безусловно верю Талькаву.

– Какой славный индеец этот Талькав! – сказал Роберт.

– Да, это правда. – Знаете, сэр…

– Что, Роберт?

– Вас окружают только одни хорошие люди! Миссис Элен, которую я страшно люблю, всегда спокойный майор, и капитан Джон, и господин Паганель, и все матросы с «Дункана», такие преданные и смелые!..

– Да, я знаю это, мой мальчик, – ответил Гленарван.

– А знаете ли вы, что вы – самый лучший из всех?

– Нет… Этого я не знаю.

– Так знайте же это, сэр! – воскликнул Роберт, поднося его руку к губам.

Гленарван ласково покачал головой. Разговор на этом оборвался, потому что Талькав жестом поманил их вперед. Увлекшись разговором, они не замечали, что кони идут шагом; между тем терять даром время не следовало: нужно было помнить о тех, кто остался позади.

Путешественники снова погнали лошадей рысью. Но скоро стало очевидным, что бедных животных, исключая разве Тауку, ненадолго хватит. Они совершенно выбились из сил и не хотели даже есть альфафару, разновидность люцерны, высохшую и почерневшую под беспощадным солнцем.

Гленарван встревожился. Засуха убила кругом все живое, и отсутствие воды могло повлечь за собой тяжелые последствия. Талькав молчал. Очевидно, он считал, что не следует отчаиваться, пока еще не потеряна надежда, что Гуамини не пересохла.

После краткого отдыха путники снова сели в седла и при помощи плетки и шпор заставили несчастных животных продолжать путь. Теперь лошади шли шагом, большего от них не удавалось добиться.

Талькав, конечно, мог бы уехать вперед: неутомимая Таука в состоянии была мигом домчать его к берегам реки. Несомненно, патагонец думал об этом; но столь же несомненным было и то, что он не хотел покинуть своих спутников в этой беспредельной пустыне. Чтобы не оставлять их позади, он старался принудить свою лошадь идти шагом.

Таука всячески противилась этому. Она становилась на дыбы, брыкалась и отчаянно ржала. Талькав успокаивал ее, но не силой, а уговорами. Он совершенно серьезно разговаривал со своим конем, а Таука если не отвечала ему словами, то, во всяком случае, отлично его понимала.

Но если Таука понимала речи Талькава, то и Талькав хорошо понял поведение своей Тауки. Умное животное учуяло, что воздух стал более влажным. Лошадь с наслаждением вдыхала его, шевеля языком, как будто уже пила благодетельную жидкость. Все это говорило о том, что вода близко. Талькав ободрил своих спутников, кое-как объяснив им, что означает поведение Тауки. Вскоре и две другие лошади почуяли близость воды. Собрав последние силы, они пустились вскачь вслед за конем индейца.

Около трех часов пополудни за пригорком показалась какая-то белая полоска. Она блестела под солнечными лучами.

– Вода! – вскричал Гленарван.

– Вода, вода! – подхватил Роберт.

Не нужно было подстегивать лошадей: бедные животные и так мчались изо всех сил. В несколько минут они доскакали до реки Гуамини и, не ожидая, пока их расседлают, погрузились по самую грудь в животворящую влагу потока.

Всадникам неожиданно пришлось принять холодную ванну, но они ничего не имели против этого.

– Ох, как хорошо! – восклицал Роберт, зачерпывая воду на самой середине реки.

– Роберт, не пей так много! Надо быть умеренным! – сказал ему Гленарван.

Но сам он на этот раз никак не мог послужить образцом умеренности.

Что касается Талькава, то он пил не спеша, маленькими, но «длинными, как лассо», – по патагонскому выражению, – глотками. Он пил так долго, что его спутники стали опасаться, как бы он не выпил всю воду в реке.

– Теперь я спокоен за наших друзей, – сказал Гленарван. – Когда они приедут сюда, они найдут достаточно свежей, прозрачной воды. Если только Талькав не выпьет всю воду, – смеясь, добавил он.

– Разве нельзя поехать к ним навстречу? – спросил Роберт. – Этим мы бы избавили их от нескольких лишних часов беспокойства и мучений.

– Это стоило бы сделать, мой мальчик, если бы у нас было, в чем возить воду. Но мехи остались у Вильсона. Нет, лучше ждать на месте, как было условлено. Принимая в расчет расстояние и медленный шаг измученных лошадей, я полагаю что наши друзья прибудут сюда завтра к вечеру. Приготовим же им ночлег и сытный ужин.

Талькав, не дожидаясь приказания Гленарвана, занялся поисками места для привала. Он скоро нашел на берегу реки «рамаду» – загородку для скота. Место как нельзя более подходило для ночевки под открытым небом. А так как спутники Талькава не боялись спать на воздухе, то задача была разрешена. Все улеглись прямо на землю, чтобы высушить под горячими лучами солнца одежду, промокшую во время невольного купания в реке.

– Ночлег у нас есть, – сказал Гленарван. – Теперь позаботимся об ужине. Нужно, чтобы наши друзья были вполне довольны своими квартирьерами. Надеюсь, что у них не будет оснований жаловаться на нас! Вставай, Роберт! Пора отправляться на охоту!

– Я готов, сэр! – ответил мальчик, вставая на ноги и поднимая с земли ружье.

Берега Гуамини оказались местом встреч всех окрестных животных и птиц: путешественники видели, как в воздух поднимались целые стаи тинаму – птиц, напоминающих красных куропаток; ржанок, называемых индейцами «теру-теру»; желтых коростелей и водяных куриц. Четвероногих пока что не было видно; но Талькав утверждал, что животные притаились в зарослях на берегу реки: он заметил сломанные ветви в кустарнике и свежие следы на траве. Таким образом, охотникам не нужно было далеко идти за дичью.

Они быстро настреляли дюжину тинаму, а на обратном пути Гленарвану удалось подстрелить пекари таитетр – толстокожее четвероногое, мясо которого отличается приятным вкусом.

Меньше чем в полчаса охотники, не утомляясь, сделали достаточный запас провизии. Роберту, в свою очередь, удалось застрелить любопытное животное: это был армадилл, броненосец из семейства неполнозубых, покрытый костяным панцирем из небольших подвижных пластинок. Животное, длиною около полутора футов, было очень жирным, и мясо его, по словам патагонца, представляло настоящее лакомство. Роберт очень гордился своей удачей.

Что касается Талькава, то он показал своим спутникам, как охотятся на нанду, разновидность страуса.

Патагонец погнал Тауку галопом прямо на нанду. Только таким внезапным нападением и можно взять нанду, ибо это животное бегает с поразительной быстротой и без труда оставляет далеко позади своих преследователей. Подскакав к страусу, Талькав кинул болас так ловко, что снаряд обвился вокруг ног нанду и опрокинул его на землю.

Талькав взвалил добычу на седло и привез ее в рамаду. Он охотился на нанду не только из тщеславия: мясо нанду очень вкусно, и индеец хотел внести свою лепту в общий котел.

Охотники перенесли в рамаду связку тинаму, страуса Талькава, пекари Гленарвана и броненосца Роберта. Со страуса и пекари тотчас же сняли кожу и нарезали их мясо тонкими ломтями. Что касается броненосца, то это животное носит кастрюлю с собой. Его положили прямо на пылающие угли костра, не снимая панциря. Охотники зажарили на обед тинаму, сохранив до приезда остальных путешественников главные блюда, то есть страуса, броненосца и пекари. Еду они запивали свежей водой, которая показалась им вкуснее всех вин мира.

Они не забыли и про лошадей. Охапки сена, находившегося в рамаде, послужили им пищей и подстилкой.

После этого Гленарван, Роберт и Талькав закутались в свои пончо и растянулись на подстилке из сухих альфафар, обычном ложе пампасских охотников.