Текст книги "80000 километров под водой"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

После завтрака, часов около десяти утра, мы сошли на берег.

– Вот мы и снова на земле! – сказал Консель.

– Ну, какая же это земля! – возразил канадец. – Да кроме того, мы не на земле, а под землей.

Между озером и подножьем стены пещеры расстилался песчаный пляж, наибольшая ширина которого не превышала пятисот футов. По этому песчаному берегу можно было легко обойти кругом все озеро.

У подножья стен пещеры были нагромождены в хаотическом беспорядке изверженные вулканические глыбы, обломки скал и огромные куски пемзы.

Расплавленная подземным огнем застывшая поверхность этих камней блистала под лучами прожектора тысячами огней. Слюдяная пыль, поднятая в воздухе нашими шагами, разлеталась во все стороны мириадами светлячков.

По мере удаления от озера почва возвышалась уступами, напоминавшими ступеньки лестницы, но передвигаться приходилось с большой осторожностью, так как камни ничем не были сцементированы между собой и шатались под ногами.

Вулканическое происхождение этой гигантской пещеры подтверждалось на каждом шагу.

Я обратил на это внимание своих спутников.

– Представляете ли вы себе, как выглядела внутренность этой пещеры в те дни, когда она была наполнена кипящей лавой, когда уровень этой огненной жидкости поднимался до самого кратера горы, как расплавленный металл внутри горна?

– Отлично представляю, – ответил Консель. – Но не скажет ли нам хозяин, почему прекратился процесс плавления и как случилось, что в раскаленном жерле вулкана теперь мирно плещется вода?

– Вероятней всего, Консель, – сказал я, – что эта перемена произошла под влиянием землетрясения, вследствие которого в склоне горы образовалась трещина – та самая, через которую «Наутилус» прошел в эту пещеру. Через нее воды Атлантического океана хлынули в центральный очаг вулкана. Тут должна была произойти страшная схватка между огнем и водой, кончившаяся победой воды. С тех пор прошло, должно быть, много веков, и затопленный вулкан превратился в мирное подземное озеро.

– Отлично, – заявил Нед Ленд, – я принимаю ваше объяснение, но искренне сожалею, что отверстие, о котором мы только что говорили, господин профессор, находится под, а не над уровнем моря. Нам бы было выгодней обратное.

– Вы забываете, Нед, – возразил Консель, – что, если бы этот канал не был подводным, «Наутилус» не мог бы в него войти, и тогда нам не было бы от него решительно никакой пользы.

– Не говоря уже о том, что в этом случае и вулкан остался бы действующим вулканом, – добавил я. – Ваши сожаления, Нед Ленд, напрасны.

Мы продолжали подниматься. Тропинка становилась все круче и уже. Глубокие трещины преграждали нам путь, и через них приходилось перепрыгивать.

Порой скала, обвалившаяся на тропинку, заставляла нас искать обходный путь, ползти на животе, карабкаться на четвереньках. Но благодаря ловкости Конселя и силе Неда Ленда мы преодолели все эти препятствия.

На высоте примерно тридцати метров характер почвы изменился, но она не стала более удобной для ходьбы. Здесь трахиты и вулканические конгломераты сменились черным базальтом, то стлавшимся гладкой поверхностью, чуть шероховатой от застывших пузырей лавы, то вздымавшимся правильными призмами, которые поддерживали низко нависший в этом месте свод естественными колоннами – дивным образчиком архитектурного искусства природы.

Между базальтовыми скалами змеились застывшие потока лавы, в которые были вкраплены полоски битуминозных сланцев и широкие аморфные натеки серы. Рассеянные и блеклые лучи дневного света, проникавшие сюда сквозь отверстие кратера, тускло освещали эти изверженные породы, навеки погребенные в недрах угасшего вулкана.

На высоте примерно семидесяти пяти метров нашему дальнейшему подъему помешало непреодолимое препятствие; стены здесь наклонялись внутрь пещеры под значительным углом; пришлось отказаться от попытки подняться выше, и мы двинулись вдоль низкого свода.

В этом месте растительное царство еще не сложило оружия веред царством мертвой природы. Несколько кустов и даже отдельные деревца росли в выемках камней или пустили корни в трещины и расселины стен.

Я увидел здесь кусты молочайника, выделявшего едкий сок; несколько чахлых, лишенных запаха гелиотропов, кстати сказать, совершенно не оправдывающих здесь своего греческого названия – «обращенные к солнцу», – так как солнечные лучи никогда не доходили до них; чахлые хризантемы росли возле болезненного на вид алоэ; наконец, между застывшими потоками лавы цвели фиалки, и тут сохранявшие свой нежный аромат, который, признаюсь, я вдыхал с величайшим наслаждением.

С некоторых пунктов тропинки, вдоль которой мы шли, видно было все озеро. Прожектор «Наутилуса» ярко освещал его воды, зеркальной гладкости которых не нарушали ни волна, ни дыхание ветерка.

«Наутилус» был совершенно неподвижен. На его палубе и на берегу копошились матросы, черные силуэты которых резко вырисовывались в ярком свете прожектора.

Мы достигли в это время высшей точки скалистых уступов, тянувшихся кругом всей пещеры.

Несколько хищных птиц носились в воздухе или сидели в своих гнездах, свитых в неприступной высоте на выступах скал.

Это были белогрудые ястребы-перепелятники и крикливые кобчики.

По крутому скату носились взад и вперед великолепные жирные дрофы. Можно себе представить, какая алчность пылала в глазах канадца при виде этой вкусной дичи и как он жалел, что не захватил с собой ружья. Он попытался заменить свинец камнями и после многих неудачных попыток ухитрился убить крупную дрофу. Можно сказать без всякого преувеличения, что канадец раз двадцать был на волоске от смерти, покамест не поймал раненую птицу.

Но как бы там ни было, а она благополучно улеглась в его походную сумку.

Нам пришлось вскоре спуститься на берег, так как утесы стали совершенно непроходимыми. Высоко над нами зиял просвет кратера, казавшийся снизу широким отверстием колодца. С того места, где мы находились, можно было разглядеть кусочек голубого неба и облака, гонимые свежим западным ветром. Разорванные клочья их иногда застревали па минуту над кратером, затягивая его туманной дымкой. Отсюда можно было с уверенностью сделать вывод, что облака неслись на Небольшой высоте, так как вершина горы поднималась над уровнем океана не более как на восемьсот футов.

По возвращении на песчаный берег озера я стал знакомиться с его флорой и фауной. Первая была представлена широко раскинувшимся ковром укропа, небольшого зонтичного растения, служащего отличной приправой к пище. Консель собрал несколько пучков его. Что касается фауны, то ее представляли тысячи разнообразных раков, крабов, омаров и множество моллюсков всех видов и размеров.

Мы наткнулись здесь на великолепный грот, устланный толстым слоем мягкого, как пух, песка. Устав от лазания по скалам, я и мои товарищи с наслаждением растянулись на песчаном ложе. Подземный огонь отполировал внутреннюю поверхность стен грота и осыпал их слюдяной пылью, сверкавшей, как алмазы.

Нед Ленд стал выстукивать стены, пытаясь составить себе представление об их толщине. Я не мог удержать улыбки при виде его бесплодных стараний. Разговор, конечно, снова зашел о побеге. Я счел себя в праве обнадежить Неда Ленда и сказал ему, что капитан Немо, возможно, спустился на юг только затем, чтобы пополнить запас натрия, и есть все основания надеяться, что он снова повернет на север, к берегам Европы или Америки; тогда канадец сможет с большим успехом повторить попытку спастись бегством.

Мы провели уже около часа в этом прелестном гроте. Наша беседа, вначале очень оживленная, теперь почти замерла. Нами овладевало какое-то дремотное состояние. Не имея нужды спешить с возвращением, я не стал бороться со сном.

Мне снилось – ведь мы не властны над своими снами, – что я рведу примитивный, растительный образ жизни моллюска и моя двустворчатая раковина находится в этом гроте.

Вдруг меня разбудил крик Конселя.

– Вставайте, вставайте скорее! – кричал он.

– Что случилось! – спросил я, садясь на песок.

– Вода!

Я вскочил на ноги. Море потоком вливалось в наш грот, и, так как мы не были моллюсками, необходимо было спасаться.

В несколько минут мы взобрались на стены грота, куда вода не могла достигнуть.

– Что тут происходит? – спросил Консель. – Опять какое-нибудь новое чудо природы?

– Нет, друг мой, – ответил я, – это просто прилив, который чуть не застигнул нас. Уровень воды в океане за пределами пещеры повысился в этот час прилива, и вследствие незыблемого закона равенства уровней жидкости в двух сообщающихся сосудах поднялся уровень воды и в озере. Мы можем сказать спасибо, что отделались легкой ванной, А теперь идем обратно на «Наутилус» – нам нужно переодеться.

Через три четверти часа мы подходили к «Наутилусу» с противоположной стороны, обойдя кругом все озеро.

Матросы заканчивали погрузку натрия, и «Наутилус» мог тотчас же продолжать свой путь.

Однако капитан Немо не отдавал приказа об отправлении. Хотел ли он дождаться ночи, чтобы незаметно выйти через подводный канал? Вполне возможно.

Следующее утро застало «Наутилус» уже вне его тайной гавани, плывущим вдали от земли в нескольких метрах под поверхностью Атлантического океана.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
САРГАССОВО МОРЕ

Однако «Наутилус» продолжал удаляться от Европы. Приходилось на время отказаться от надежды увидеть вблизи ее берега.

Капитан Немо держал курс на юг.

Куда он вел свой корабль?

Я не мог этого понять.

В этот день «Наутилус» плыл по очень любопытной части Атлантического океана. Всем известно про существование большого теплого океанского течения – Гольфстрима. От берегов Флориды оно направляется к Шпицбергену. Но, прежде чем проникнуть в Мексиканский залив, около сорок четвертого градуса северной широты это течение делится на два рукава: больший из них проходит мимо берегов Ирландии и Норвегии, тогда как меньший сворачивает на юг, к Азорским островам, затем уклоняется к берегам Африки и, описав широкую дугу, возвращается к Антильским островам.

Этот второй рукав, – вернее было бы сказать не рукав, а кольцо, – окружает как бы барьером из более теплой воды ту часть Атлантического океана, малоподвижную и спокойную, которая получила название Саргассова моря.

Саргассово море, таким образом, представляет собой настоящее озеро в Атлантическом океане. Протяжение его таково, что воды Гольфстрима проходят свой путь вокруг него в три года.

Саргассово море, собственно говоря, расстилается над всей погрузившейся в море частью Атлантиды. Некоторые авторы даже высказывали предположение, что плавающие на поверхности его травы выросли в прериях этого исчезнувшего материка. Но это предположение мало достоверно; вероятнее всего, тот же Гольфстрим приносит эти водоросли и травы в Саргассово море от берегов Европы и Америки.

Это обстоятельство, в числе других, и навело Колумба на мысль о существовании Нового Света. Когда этот отважный исследователь совершал переход через Саргассово море, водоросли и травы, к великому страху команды, задерживали его корабли, и плавание растянулось на долгие три недели.

Таково было это море, в котором сейчас находился «Наутилус». Это был настоящий луг, покрытый ковром из водорослей, таким густым и прочным, что нос корабля только с трудом мог разрезать его. Поэтому капитан Немо, боясь сломать или повредить винт в этих непроходимых зарослях, все время перехода через Саргассово море держался на глубине в несколько десятков метров.

Название «Саргассово море» происходит от испанского слова «sargazzo», означающего водоросли. Водоросли, главным образом пловучие, и образуют растительный покров этого гигантского бассейна.

Ответ на вопрос, почему водоросли собрались в таком количестве в этом тихом уголке Атлантического океана, предложил Мори, автор «Физической географии земного шара».

«Объяснение этого явления – говорит он в своей книге, – вытекает из общеизвестного опыта. Если в чашу с водой поместить кусочки пробки, щепочки или какие-нибудь другие плавающие тела и сообщить вращательное движение этой воде, скоро можно будет заметить, как все разрозненные кусочки соберутся в центре чаши, то есть в месте наименьшего движения. В интересующем нас вопросе чашей служит Атлантический океан, Гольфстрим – это круговое течение, а Саргассово море – центральный пункт чаши, в котором собираются все плавающие тела».

Я совершенно согласен с объяснением Мори. Мне удалось изучить это явление в условиях, недоступных другим ученым, – под водой. Над нашим кораблем плавали бурые водоросли и травы; стволы деревьев, поваленные бурей в Андах и Скалистых горах и принесенные в океан течениями Амазонки или Миссисипи; многочисленные обломки крушений – сломанные рангоуты, кили, куски обшивки или корпуса кораблей, настолько отяжелевшие от покрывавшего их слоя ракушек, что они не могли уже всплыть на поверхность.

Я не сомневаюсь, что с течением времени подтвердится и другое утверждение Мори – что все эти вещества, накапливающиеся в Саргассовом море в продолжение долгих веков, минерализуются от действия морской воды и превратятся в неисчерпаемые залежи каменного угля. Это будут запасные склады топлива, приготовленные предусмотрительной природой на тот случай, когда человек исчерпает весь уголь земных рудников.

Среди этого хаоса трав и водорослей я заметил актиний, над которыми развевался пышный венец из тонких щупальцев, и множество медуз – зеленых, красных, синих, в том числе и медузу Кювье, голубоватый зонтик которой окаймлен фиолетовым кантом.

Весь день 22 февраля мы провели в недрах Саргассова моря, где рыбы, питающиеся морскими травами, находят обильную пищу. Но уже назавтра океан приобрел свой обычный облик. В продолжение следующих дней, с 23 февраля по 12 марта, «Наутилус» ежедневно проходил по четыреста километров в сутки, неуклонно держа курс на юг. Капитан Немо, повидимому, осуществлял свой план кругосветного путешествия под водой, и я не сомневался в том, что, обогнув мыс Горн, «Наутилус» вернется в южную часть Тихого океана.

Итак, Нед Ленд был прав в своих опасениях. В этих обширных водных пустынях, где редко встречались острова, нечего было и мечтать о победе. Но, с другой стороны, у нас не было и никакой возможности помешать выполнению плана капитана Немо.

Единственно, что нам оставалось делать, – это покориться своей судьбе.

Но если надежда на удачный побег рухнула, следовало испробовать еще один путь к освобождению: я надеялся, что по окончании кругосветного путешествия мне удастся упросить капитана Немо отпустить нас на свободу в обмен на клятвенное обещание никогда не выдавать его тайны. Мы этот долг чести выполнили бы, и его тайна умерла бы с нами.

Однако надо было еще выяснить, как отнесется к этому предложению капитан Немо. Ведь он категорически заявил с самого начала, что для сохранения своей тайны он всю жизнь продержит нас пленниками на «Наутилусе». То, что я в продолжение четырех месяцев ни разу не возвращался к этому вопросу, он мог рассматривать как молчаливое согласие с его планами.

Затеять с ним теперь разговор об этом – значило разбудить б нем подозрение, которое могло только помешать нашему побегу, если с течением времени вновь представится удобный для него случай.

Все эти доводы и соображения осаждали мой ум. Я делился ими с Конселем, которого они повергали в не меньшее смущение, чем меня. В общем, хотя я не легко поддаюсь унынию, но я понимал, что с каждым днем уменьшаются наши шансы когда-либо вернуться в человеческое общество, и особенно быстро уменьшаются они сейчас, когда капитан Немо с безумной настойчивостью забирается все дальше и дальше на юг Атлантического океана.

В течение этих восемнадцати дней наше плавание не ознаменовалось ничем примечательным. Я редко виделся с капитаном Немо. Он много работал. В библиотеке я часто находил оставленные им раскрытые книги, главным образом по естественной истории. Моя книга о тайнах морского дна была испещрена его пометками на полях, часто опровергающими мои теории и построения. Но капитан Немо довольствовался тем, что отмечал мой ошибки, не вступая со мной в словесный спор.

Иногда я слышал его игру на органе. Играл он с большим чувством и мастерством, но исключительно по ночам, когда кругом царил непроницаемый мрак и «Наутилус» крепко спал в пустынном океане.

Все эти дни мы плыли большую часть времени на поверхности океана. Море было пустынным. Редко-редко замечали мы вдали какой-нибудь парусник, спешащий в Индию или направляющийся к мысу Доброй Надежды.

Однажды за нами погналось китоловное судно, очевидно принявшее нас за огромного кита. Но капитан Немо не пожелал, чтобы бедные моряки понапрасну тратили труд и время, и покончил с этим преследованием, нырнув в воду.

Это происшествие живо заинтересовало Неда Ленда. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что канадец в душе сожалел, что нельзя насмерть проткнуть гарпуном нашего металлического кита.

Рыбы этих мест мало чем отличались от тех, которых мы наблюдали под северными широтами. Иногда мимо нас проплывали морские собаки – крупные рыбы, отличающиеся, по словам рыбаков, большой прожорливостью.

Игривые дельфины сопровождали нас по целым дням. Они плыли группами по пять-шесть штук, охотясь стаями, как волки зимой. Дельфины не менее прожорливы, чем морские собаки.

Семейство дельфинов насчитывает десять видов. Встреченные нами экземпляры принадлежали к виду обыкновенных дельфинов. У них небольшие головы, узкие спереди, и клювовидно заостренные морды. Длина их тела равняется примерно двум метрам.

Укажу еще на встречающихся в этих морях любопытных представителей отряда колючеперых рыб – горбылей или черных сциен. Некоторые авторы – скорей поэты, чем ученые, – утверждают, что эти рыбы умеют мелодично петь и что стая их может дать концерт, способный затмить лучший ансамбль певцов. Не смею утверждать, что это неправда, но встреченные нами по пути сциены не пели нам серенад. И это очень жаль.

Наконец, отмечу большое количество встреченных нами летающих рыб. Не может быть ничего интереснее, чем зрелище охоты дельфинов на летающих рыб. Точность расчета дельфинов совершенно математическая: как бы длинна ни была траектория полета, а в конце ее летающая рыба все же с роковой неизбежностью попадает в раскрытую пасть дельфина!

Встреченные нами рыбы большей частью принадлежали к виду тригл. По ночам они полосовали воздух светящимися кривыми, похожими на падающие звезды.

С начала нашего путешествия мы совершили пробег в тринадцать тысяч лье, или пятьдесят две тысячи километров. В данное время мы находились под 45°37 южной широты и 37°53' западной долготы.

В этих местах зонд, опущенный капитаном «Герольда» Дэнгэмом, не встретил дна и на глубине в четырнадцать тысяч метров. Тут же лейтенант Паркер с американского фрегата «Конгресс» не нашел дна на глубине в пятнадцать тысяч сто сорок метров.

Капитан Немо решил погрузиться с «Наутилусом» на предельную глубину, чтобы проверить эти промеры.

Ставни на окнах салона раскрылись, и я уселся у окна, чтобы записывать показания приборов и вести наблюдения.

«Наутилус» стал готовиться к спуску на эту огромную глубину. Само собой разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы достигнуть ее путем заполнения резервуаров водой. Не говоря уже о том, что никакой добавочный балласт не был бы достаточным для этой цели, нужно было предвидеть еще то, что для возвращения на поверхность пришлось бы на дне выкачать эту воду из резервуаров, а на это – при огромном внешним давлении – не хватило бы даже мощности насосов «Наутилуса».

Капитан Немо решил достигнуть дна по отлогой диагонали, с разбега. Рулям глубины был придан наклон в 45°, винт вращался с предельной скоростью. Лопасти его с огромной силой врезались в воду. Этот мощный толчок заставил вздрогнуть весь корабль, тотчас же послушно устремившийся вниз.

Капитан Немо присоединился ко мне, и мы вместе следили за быстрым движением стрелки манометра. Вскоре «Наутилус» миновал обитаемую зону, в которой живет большинство рыб.

Если отдельные виды рыб могут жить только у самой поверхности океана или рек, то существуют и такие, которые живут лишь в глубоководных слоях. Среди этих последних я заметил гексанхов – разновидность гребнозубых акул с шестью жаберными щелями, телескопов с огромными глазами и, наконец, грейдеров, живущих на глубине в тысячу двести метров, где давление равняется ста двадцати атмосферам.

Я спросил капитана Немо, приходилось ли ему наблюдать рыб на больших глубинах.

– Рыб? – переспросил он. – На этих глубинах они встречаются довольно редко. А что об этом думает современная наука?

– Мы знаем только следующее: растительная жизнь исчезает быстрее, чем животная, по мере удаления от поверхности в нижние слои воды. Мы знаем, что в тех местах, где еще встречаются живые существа, нельзя уже найти ни одного растения. Нам известно, что устрицы и другие ракушки живут и на глубине в две тысячи метров под водой и что Мак Клинток, герой полярных морей, однажды выудил живую морскую звезду на глубине в две с половиной тысячи метров. Наконец, известно, что экипаж английского фрегата «Бульдог» на глубине в четыре тысячи метров также выудил живую морскую звезду. Вот и все, что мы знаем. Но вы, капитан Немо, вероятно, скажете, что наша наука ничего не знает?

– Нет, господин профессор, я не позволю себе этой дерзости. Разрешите еще спросить вас, чем вы объясняете, что живые существа могут жить на такой глубине?

– Это объясняется двумя причинами, – ответил я. – Прежде всего тем, что вертикальные течения, обусловленные неодинаковой соленостью и плотностью воды на разных глубинах, вызывают движение воды, достаточное для поддержания примитивной жизни морских ежей и звезд…

– Правильно, – сказал капитан.

– И, во-вторых, тем, что количество растворенного в воде кислорода, без которого жизнь невозможна, в глубоких слоях не уменьшается, а увеличивается и что высокое давление в этих слоях только способствует его концентрации.

– Ага, вы и это знаете? – воскликнул капитан Немо, не скрывая своего удивления. – Что же, я рад, что вам это известно, ибо это бесспорный факт. Я добавлю только, что в плавательном пузыре рыб, выловленных на небольшой глубине, больше азота, чем кислорода, тогда как у тех же рыб, пойманных на большей глубине, кислорода всегда больше, чем азота. Это доказывает справедливость вашего предположения. Но давайте продолжать наши наблюдения.

Я снова посмотрел на манометр. Стрелка его указывала глубину в шесть тысяч метров. Мы плыли уже в течение часа, и скользящий по диагонали «Наутилус» все еще продолжал погружаться. Вода отличалась здесь поразительной прозрачностью, которую можно сравнить только с прозрачностью высокогорного воздуха.

Еще через час мы были на глубине в тринадцать тысяч метров, но дна океана еще не было видно.

Но когда мы достигли глубины в четырнадцать тысяч метров, я увидел в отдалении черные вершины гор, выделяющиеся в воде. Впрочем, эти вершины могли принадлежать горам такой же высоты, как Гималаи или Монблан, а может быть, даже и выше, так что попрежнему мы не могли определить глубину этой водной пропасти.

Несмотря на огромное давление, которому подвергался «Наутилус», мы продолжали погружаться. Я чувствовал, как содрогаются скрепы железной обшивки подводного судна, как изгибаются его распоры, как дрожат перегородки, как прогибаются внутрь под давлением воды окна салона. Если бы наш корабль не обладал прочностью цельного литого тела, его в одну секунду сплющило бы в лепешку.

Когда мы проходили на близком расстоянии от склона гор, чернеющих в воде, я заметил на них несколько раковин и морских звезд. Но вскоре и эти последние представители животного царства исчезли, и «Наутилус» переступил границу распространения жизни, подобно воздушному шару, поднявшемуся вверх выше того слоя, где можно дышать.

Мы находились теперь на глубине в шестнадцать тысяч метров, и обшивка «Наутилуса» испытывала давление в тысячу шестьсот атмосфер, или, иначе говоря, в тысячу шестьсот килограммов на каждый квадратный сантиметр своей поверхности.

– Как странно: плыть на такой глубине, где никогда не было жизни! – воскликнул я. – Смотрите, капитан, смотрите

на эти величественные скалы, на эти необитаемые горы, на эти последние пределы океана, где не может быть ни малейшего проявления жизни! И как жалко, что у нас останутся об этом только одни смутные воспоминания.

– Эти воспоминания Можно сделать и не смутными, – сказал капитан.

– Что вы хотите сказать? – спросил я. – Я не понимаю вас.

– Я хочу сказать, что нет ничего более простого, как сфотографировать этот пейзаж.

Не успел я высказать удивление по поводу этого нового предложения капитана Немо, как матрос принес в салон фотографический аппарат.

Расстилавшийся перед нами пейзаж, освещенный лучами электрического прожектора, вырисовывался с удивительной ясностью и отчетливостью. Прозрачность и полная неподвижность жидкой среды создавали идеальные условия для фотографирования, даже лучшие, чем при естественном солнечном освещении. Мы направили объектив на подводную гору и получили великолепный негатив.

На фотографии отчетливо выделялись первобытные скалы, никогда не видевшие дневного света, гранитные устои земной поверхности, глубокие гроты, выдолбленные в массиве, и, наконец, поразительно четкий контур вершин, выступающий на фоне воды, словно нарисованный рукой фламандского художника.

Но снимок не передавал того сильного впечатления, которое производило полное отсутствие какой бы то ни было жизни на этих черных, гладких, словно отполированных скалах, совершенно однотонных, без единого цветного пятна, прочно стоящих на песчаном дне, блестящем под лучами прожектора.

Окончив съемку, капитан Немо обратился ко мне:

– Придется подняться, господин профессор. Не следует слишком долго подвергать корпус «Наутилуса» такому давлению.

– Я согласен с вами, капитан.

– Держитесь, – сказал он.

Я не успел спросить капитана, как понимать его совет и почему я должен держаться, как вдруг меня швырнуло на пол. По приказу капитана Немо винт «Наутилуса» был остановлен и рули глубины поставлены вертикально. В ту же секунду «Наутилус» взвился кверху, как воздушный шар. Скорость его подъема была поистине головокружительной. Он рассекал воду с глухим звоном.

Ничего нельзя было рассмотреть кругом – в четыре минуты он пролетел шестнадцать тысяч метров и, выпрыгнув из воды, как летающая рыба, снова опустился в нее, подняв тучу брызг на огромную высоту.