Текст книги "Самые таинственные и невероятные истории (сборник)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 93 (всего у книги 110 страниц)

Ночь прошла; спал ли пленник, бодрствовал ли, было неизвестно, во всяком случае, он не двигался, хотя его и развязали. Он напоминал хищного зверя, которого неволя сначала подавляет, а потом приводит в ярость.

Ранним утром 15 октября, как и предвидел Пенкроф, погода изменилась: подул северо-западный ветер, благоприятный для «Бонадвентура», но море разбушевалось, что предвещало трудное плавание.

В пять часов утра снялись с якоря. Пенкроф зарифил грот и взял курс на восток-северо-восток, направляясь к острову Линкольна.

В первый день плавания не случилось ничего примечательного. Пленник притих у себя в каюте, на носу судна, – ведь он был моряком, поэтому волнение на море, очевидно, оказывало на него благотворное действие. Быть может, он вспоминал службу на корабле? Во всяком случае, он вел себя смирно и, казалось, был скорее удивлен, чем подавлен.

На другой день, 16 октября, ветер усилился, подул почти с севера, что не благоприятствовало «Бонадвентуру». Волны швыряли бот. Пенкрофу пришлось держать судно еще круче к ветру; волны с яростью обрушивались на нос бота, и моряк был встревожен, хотя не говорил этом спутникам. Было ясно, что если ветер не изменится, то до острова Линкольна придется плыть дольше, чем они плыли до острова Табор.

Действительно, 17 октября утром минуло двое суток с того часа, как «Бонадвентур» вышел в море, а ничто не указывало на близость острова. Впрочем, было невозможно рассчитать, сколько миль они прошли, так как и направление и скорость все время менялись.

Минули еще сутки, а земля все не появлялась. Дул восточный ветер, и море бушевало. То и дело приходилось маневрировать парусами бота, который заливало волнами, брать рифы, часто менять курсы, идя короткими галсами. Случилось, что 18 октября «Бонадвентур» целиком накрыла волна, и если бы мореплаватели заранее, из предосторожности, не привязали себя на палубе, их смыло бы волной.

Пенкроф и его товарищи буквально сбились с ног, но тут им неожиданно помог пленник; он выскочил из люка, словно в нем заговорил инстинкт моряка, и могучим ударом вымбовки пробил фальшборт, чтобы сошла вода, залившая палубу; а когда бот освободился от лишнего груза, пленник, не произнеся ни слова, спустился к себе в каюту.

Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилет, застыв от изумления, предоставили ему свободу действий.

Однако они попали в трудную переделку; моряк опасался, что они затерялись в безбрежном море, что им не доплыть до острова!

Ночь с 18 на 19 октября выдалась темной и холодной. Но около одиннадцати часов ветер стих, волнение улеглось, «Бонадвентур» уже не так швыряло, скорость хода увеличилась. В общем, бот превосходно выдержал бурю.

Ни Пенкроф, ни Гедеон Спилет, ни Герберт не сомкнули глаз. Они бодрствовали и с напряженным вниманием всматривались в море: если остров Линкольна неподалеку, он откроется на рассвете, если же «Бонадвентур» отнесло течением и ветром, то будет почти невозможно определить правильный курс.

Пенкроф, чрезвычайно встревоженный, однако, не унывал, ибо он был закален и душа у него была стойкая; управляя рулем, он всматривался в густой мрак, окружавший суденышко.

Около двух часов ночи он вдруг вскочил с криком:

– Огонь! Огонь!

И действительно, яркий сноп света показался в двадцати милях от них, в северо-восточном направлении. Там, на острове Линкольна, пылал яркий костер, очевидно разведенный Сайресом Смитом, и указывал им путь.

Бот отклонился далеко к северу; Пенкроф взял курс на огонь, блестевший на горизонте, как звезда первой величины.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Возвращение. – Спор. – Сайрес Смит и неизвестный. – Порт Воздушного шара. – Третья жатва. – Ветряная мельница. – Мука и хлев. – Самоотверженность инженера. – Испытание. – Слезы.

На другой день, 20 октября, в семь часов утра, после четырехдневного плавания «Бонадвентур» осторожно причалил к берегу в устье реки Благодарения.

Сайрес Смит и Наб, встревоженные непогодой и долгими отсутствием друзей, с самой зари поднялись на плато Кругозора и, наконец, увидали долгожданный «Бонадвентур».

– Слава богу, они вернулись! – воскликнул Сайрес Смит.

А Наб от радости пустился плясать, закружился, хлопая в ладоши и громко повторяя:

– Ах, хозяин, хозяин!

И эта пантомима была трогательнее всяких пышных речей!

Сначала инженер, сосчитав людей на палубе «Бонадвентура», решил, что Пенкроф не разыскал на острове Табор человека, потерпевшего кораблекрушение, или что несчастный отказался расстаться со своим островком и сменить одну тюрьму на другую.

И действительно, на палубе стояли только трое: Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилет.

Когда судно причалило, инженер и Наб уже ждал друзей на берегу, и не успели путешественники ступить на землю, как Сайрес Смит сказал:

– Мы очень тревожились за вас, друзья мои, вы запоздали! Не случилось ли с вами какой-нибудь беды?

– Нет, – ответил Гедеон Спилет, – напротив, все вполне благополучно. Сейчас все вам расскажем.

– Однако вам не удалось никого найти; вы втроем уехали, втроем и вернулись.

– Прошу прощения, мистер Сайрес, – возразил моряк, – нас четверо.

– Вы нашли потерпевшего кораблекрушение?

– Да.

– И вы его привезли?

– Да.

– И он жив?

– Да.

– Где же он? Кто он такой?

– Он – человек, или, вернее, когда-то был человеком! – произнес Гедеон Спилет. – Вот и все, Сайрес, что мы можем вам сказать!

И друзья тотчас же поведали инженеру обо всем, что приключилось с ними во время путешествия. Рассказали о своих поисках, о том, как обнаружили на островке одну-единственную хижину, давным-давно покинутую, как, наконец, попался в плен потерпевший кораблекрушение, который, казалось, не принадлежал более к роду человеческому.

– Никак не пойму, хорошо ли мы поступили, что привезли его сюда?

– Конечно, хорошо, Пенкроф, – живо отозвался инженер.

– Но это же умалишенный!

– Допускаю, однако всего несколько месяцев назад он был таким же человеком, как мы с вами. Кто знает, что случится с тем из нас, кто, пережив друзей, останется в одиночестве на этом острове? Горе тому, кто одинок, друзья мои, и, надо полагать, одиночество быстро доводит человека до безумия, если бедняга впал в такое состояние.

– Но, мистер Сайрес, – воскликнул Герберт, – почему же вы думаете, что несчастный одичал всего лишь несколько месяцев тому назад?

– Потому что записка, найденная нами, написана недавно, а написать ее мог только он, – ответил Сайрес Смит.

– Или его товарищ, ныне умерший, – вставил Гедеон Спилет.

– Это невозможно, любезный Спилет.

– Почему же? – спросил журналист.

– А потому, что в записке упоминались бы два лица, – пояснил Сайрес, – в ней же говорится лишь об одном.

Герберт в нескольких словах рассказал о том, что случилось на обратном пути, как к пленнику вернулся разум в тот миг, когда бешеный шквал словно пробудил в нем моряка; юноша обратил особое внимание Сайреса Смита на этот любопытный факт.

– Да, Герберт, – ответил инженер, – ты прав, придавая большое значение этому факту. Несчастного можно излечить, ибо он лишился разума, поддавшись отчаянию. Теперь же он будет жить среди людей, и раз в нем еще есть душа, мы исцелим его.

Пленника, привезенного с острова Табор, на которого с глубоким состраданием смотрел инженер и с величайшим удивлением Наб, вывели из каюты, находившейся на носу судна; ступив на землю, он попытался вырваться и убежать.

Но Сайрес Смит подошел к нему и, властным жестом положив ему руку на плечо, посмотрел на него с неизъяснимой добротой. И несчастный, слово подчиняясь какой-то силе, затих, опустил глаза, поник головой и перестал сопротивляться.

– Бедный, всеми покинутый человек! – прошептал инженер.

Сайрес Смит внимательно наблюдал за пленником. Судя по наружности, в жалком этом существе не осталось ничего человеческого, но Сайреса Смита, так же как перед этим и Гедеона Спилета, поразил какой-то неуловимый проблеск мысли в его глазах.

Было решено поселить пленника, или неизвестного, как с отныне стали называть его новые товарищи, в одной из комнат Гранитного дворца, откуда он не мог убежать. Пленник, не сопротивляясь, вошел в свое новое жилище, поэтому поселенцы острова Линкольна стали надеяться, что, окружив его заботой, они в один прекрасный день приобретут еще одного товарища.

За завтраком, который Наб приготовил на скорую руку, потому что журналист, Герберт и Пенкроф умирали от голода, Сайрес Смит попросил подробно рассказать ему обо всем, что приключилось с ними во время путешествия. Он согласился с друзьями, что неизвестный – очевидно, англичанин или американец: само название «Британия» говорило за себя, к тому же Сайрес Смит не сомневался, что, несмотря на косматую бороду и всклокоченные волосы, распознал в лице незнакомца черты, характерные для англосакса.

– Да, кстати, – сказал Гедеон Спилет, обращаясь к Герберту, – ты и не рассказал нам о встрече с этим дикарем. И мы знаем лишь одно, что он задушил бы тебя, не подоспей мы вовремя к тебе на помощь!

– Право же, – ответил Герберт, – мне трудно рассказать о том, что случилось. Я, помнится, собирал растения, когда услышал грохот, будто что-то обрушилось с вершины дерева… Не успел я обернуться, как этот несчастный – а он, очевидно, притаился в ветвях – бросился на меня с быстротой молнии, и, не будь мистера Гедеона и Пенкрофа, я…

– Дружок, – произнес Сайрес Смит, – ты подвергался смертельной опасности, но иначе вы не нашли бы беднягу и у нас не было бы нового товарища.

– Значит, вы надеетесь, Сайрес, что вам удастся сделать его человеком? – спросил журналист.

– Надеюсь, – подтвердил инженер.

Позавтракав, Сайрес Смит и его товарищи вышли из дому и отправились на берег. Они разгрузили «Бонадвентур», и инженер, осмотрев оружие и инструменты, не обнаружил ничего такого, что помогло бы ему установить личность неизвестного.

Свиньи, привезенные с островка, были встречены с одобрением, – они обогатили хозяйство колонии острова Линкольна; животных отвели в хлев, и, конечно, они должны были скоро привыкнуть к новому месту.

Инженер похвалил друзей за то, что они привезли бочонок с порохом и бочонок с дробью, а также ящики с капсюлями. Колонисты задумали устроить маленький пороховой погреб около Гранитного дворца или же в верхней пещере. Тогда не страшен будет никакой взрыв.

Однако все же было решено по-прежнему пользоваться пироксилином, потому что применение этого вещества давало отличные результаты и не стоило заменять его порохом.

Когда судно разгрузили, Пенкроф сказал инженеру:

– По-моему, мистер Сайрес, наш бот нужно держать в более надежном месте.

– А вы считаете, что стоянка возле устья реки Благодарения не годится? – спросил Сайрес Смит.

– Не годится, мистер Сайрес, – ответил моряк. – Во время отлива бот стоит на песке, а это ему вредит. Видите ли, бот у нас отменный. Он превосходно справился с бурей, которая нас изрядно потрепала на обратном пути.

– А не держать ли его в устье реки?

– Конечно, можно и там держать, но устье не защищено от восточного ветра, и я боюсь, как бы волны не повредили «Бонадвентуру».

– Где же вы думаете поставить бот, Пенкроф?

– В порту Воздушного шара, – ответил моряк. – На мой взгляд, этот маленький залив, защищенный скалами именно то, что нам нужно.

– Не далековато ли?

– Что вы! Да он всего лишь в трех милях от Гранитного дворца, и туда проложена превосходная прямая дорога!

– Действуйте, Пенкроф, ведите туда «Бонадвентур», – согласился инженер, – хотя я предпочел бы, чтобы он был поближе к нам. На досуге оборудуем для него порт.

– Вот это славно! – воскликнул Пенкроф. – Порт с маяком, молом и сухим доком! Ей-богу, мистер Смит, с вами из любого затруднения выйдешь!

– Да, дружище, только с вашей помощью, потому что три четверти всех работ выполняете вы!

И вот Герберт и моряк отправились на судно, снялись с якоря, подняли парус и, подгоняемые попутным ветром, быстро пошли к мысу Коготь. Часа через два «Бонадвентур» уже стоял в тихом порту Воздушного шара.

Можно ли было сказать, наблюдая за тем, как ведет себя неизвестный в первые дни пребывания в Гранитном дворце, что его нелюдимый характер смягчился? Прояснилось ли его сознание? Воспрянул ли он душой? Да, без сомнения, и это было настолько очевидно, что Сайрес Смит и журналист начали думать, что вряд ли разум несчастного совсем омрачен.

Вначале на неизвестного, привыкшего к вольному простору и той безудержной свободе, которой он пользовался на острове Табор, находили приступы глухой ярости, и колонисты боялись, как бы он не выбросился из окна Гранитного дворца. Но мало-помалу он смирился, и ему предоставили больше свободы.

У поселенцев появилась надежда. Неизвестный отрешился от своих кровожадных инстинктов; он больше не ел сырое мясо, которым питался на островке, а вареное мясо не вызывало в нем отвращения, как вначале, на борту «Бонадвентура».

Однажды Сайрес Смит, воспользовавшись тем, что неизвестный заснул, подстриг гриву косматых волос и длинную бороду, которые придавали ему такой устрашающий вид. Инженер надел на него более подобающую одежду вместо того лоскута, который он носил. И вот, наконец, в лице неизвестного, окруженного заботой, появилось нечто человеческое и взгляд его, казалось, смягчился. Должно быть, прежде, когда в глазах его светилась мысль, он был просто красив.

Сайрес Смит поставил себе за правило ежедневно проводить несколько часов в его обществе. Он приходил в комнату к неизвестному с работой и всеми силами старался чем-нибудь его заинтересовать. Инженер надеялся, что проблеск мысли озарит его темную душу, какое-нибудь воспоминание вернет к сознательной жизни. Ведь случилось же это на борту «Бонадвентура» во время бури.

Инженер рассказывал ему о чем-нибудь, стараясь разбудить его дремлющий ум, заставляя незнакомца прислушиваться и приглядываться. Иногда в комнату входил то один, то другой колонист, порой друзья собирались все вместе. Чаще всего они говорили о мореходстве – о том, что ближе всего любому моряку. Порой неизвестный как будто вслушивался в речи колонистов, и друзья скоро пришли к убеждению, что он кое-что понимает. Иногда они подмечали у него на лице скорбное выражение, говорившее о душевных страданиях, ибо трудно было предположить, что он притворяется; но несчастный молчал, хотя не раз им чудилось, что слова готовы сорваться с его уст…

Он хранил какое-то печальное спокойствие. Но не было ли его спокойствие кажущимся? Не тосковал ли он в неволе? Трудно было сказать. А может быть, он постепенно менялся к лучшему, ведь это было так естественно. Он попал в тесный круг друзей, в спокойную обстановку, жил в полном довольстве, постоянно общался с колонистами, к которым в конце концов привык, всегда был сыт и тепло одет. Но облагородила ли его новая жизнь, которую он теперь вел, или же, и это слово здесь уместнее, его попросту удалось приручить? Вот в чем был вопрос, и Сайресу Смиту хотелось поскорее разрешить свои сомнения, но он боялся отпугнуть больного, ибо считал его больным! Впрочем, исцелится ли когда-нибудь неизвестный?

Инженер непрестанно наблюдал за ним. Он следил за каждым движением его души, если только это слово можно было применить к неизвестному. Как хотелось Сайресу Смиту постичь эту душу!

Колонисты с искренним волнением следили за тем, как протекало лечение, предпринятое Сайресом Смитом. Они старались помочь ему в этом деле, продиктованном человеколюбием, и все, за исключением, пожалуй, одного маловера Пенкрофа, надеялись, как и Сайрес Смит, на исцеление неизвестного.

Как уже говорилось, незнакомец хранил невозмутимое спокойствие, но все видели, что он по-своему привязался к инженеру. Поэтому Сайрес Смит решил испытать его и, вырвав из привычной обстановки, отпустить на берег океана, прежде расстилавшегося перед его глазами, на опушку леса, который должен был напомнить ему те леса, где он провел столько лет!

– Но, пожалуй, получив свободу, он убежит от нас? – спросил Гедеон Спилет.

– Однако необходимо произвести этот опыт, – ответил Сайрес Смит.

– Вот увидите, – заметил Пенкроф, – наш красавчик сейчас же улепетнет, как только очутится на вольном воздухе и почует свободу!

– Не думаю, – ответил Сайрес Смит.

– Попробуем, – произнес Гедеон Спилет.

– Попробуем! – повторил инженер.

Дело было 30 октября; неизвестный с острова Табор уже девять дней провел в неволе, в Гранитном дворце. Было жарко, и солнечный свет заливал остров.

Когда Сайрес Смит и Пенкроф вошли в комнату, пленник лежал у окна и смотрел на небо.

– Идемте с нами, друг мой! – сказал ему инженер.

Неизвестный вскочил. Пристально посмотрев на Сайреса Смита, он пошел вслед за ним, а моряк, шагая позади, всем своим видом показывал, что ничуть не верит в успех предприятия.

У дверей Сайрес Смит и Пенкроф усадили неизвестного в подъемник, а Наб, Герберт и Гедеон Спилет ждали внизу. Корзина спустилась, и через несколько минут все собрались на берегу.

Колонисты отошли от незнакомца, чтобы не стеснят его.

Он сделал несколько шагов к морю, глаза его возбужденно блестели, но он и не думал убегать. Он смотрел как волны, разбившись об островок, лениво плещут о берег.

– Пока он видит только море, – заметил Гедеон Спилет, – и оно, быть может, не вызывает у него желания убежать.

– Вы правы, – ответил Сайрес Смит, – надо его отвести на плато к опушке леса. Там испытание будет убедительней.

– А ведь бежать-то ему не удастся: мосты разведены, – заметил Наб.

– Как же, – воскликнул Пенкроф, – так он и испугался твоего Глицеринового ручья! Он мигом через него переберется!

– Посмотрим, – только и сказал Сайрес Смит, глядя в глаза своему подопечному.

Колонисты отвели неизвестного к устью реки Благодарения; поднявшись по левому берегу, все вышли на плато Кругозора.

Когда неизвестный очутился на опушке леса и увидел роскошные деревья, листву которых колыхал легкий ветерок, он с упоением стал глотать благоуханный лесной воздух, и глубокий вздох вырвался из его груди.

Колонисты стояли поодаль и готовы были схватить его при малейшей попытке к побегу.

И действительно, несчастный чуть не бросился в ручей, отделявший от него лес, – мускулы на его ногах на миг напряглись… Но он тотчас же отступил, опустился на землю, и крупная слеза скатилась по его щеке!

– Ты плачешь, – воскликнул Сайрес Смит, – значит, ты снова стал человеком!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Необъяснимая тайна. – Первые слова незнакомца. – Двенадцать лет жизни на островке. – Признания. – Исчезновение. – Сайрес Смит не теряет веры. – Постройка ветряной мельницы. – Хлеб испечен. – Преданность. – Рукопожатие честных людей.

Да, несчастный плакал! Очевидно, какое-то воспоминание тронуло его душу, и, как сказал Сайрес Смит, слезы пробудили в нем человека.

Колонисты отошли, оставив его на плато, чтобы он я почувствовал себя на свободе, но неизвестный и не думал пользоваться этой свободой, и Сайрес Смит вскоре отвел его в Гранитный дворец.

Спустя два дня после этой сцены неизвестный как будто стал интересоваться жизнью колонии. Было ясно, что он все слышит, все понимает, но упорно не желает разговаривать с окружающими. Однажды вечером Пенкроф, приложив ухо к двери его комнаты, услышал, как он бормочет:

– Нет, только не им!

Моряк передал его слова товарищам.

– Тут кроется какая-то печальная тайна, – проговорил Сайрес Смит.

И вот, наконец, неизвестный взялся за работу – он начал вскапывать грядки на огороде, но часто бросал лопату и подолгу стоял неподвижно, погрузившись в свои думы; колонисты по совету инженера не нарушали уединения, к которому он так стремился. Если кто-нибудь приближался к нему, он убегал, и его плечи содрогались от сдержанных рыданий.

Быть может, его мучили угрызения совести? Так, вероятно, оно и было; однажды Гедеон Спилет, не выдержав, сделал следующее замечание:

– Он молчит потому, что должен сделать слишком тяжкое признание.

Пришлось запастись терпением и ждать.

Несколько дней спустя, 3 ноября, неизвестный, работавший на плоскогорье, вдруг бросил лопату, и Сайрес Смит, издали наблюдавший за ним, опять увидел, что он плачет. В неудержимом порыве, поддавшись жалости, инженер подошел к нему и прикоснулся к его плечу.

– Послушайте, друг мой! – промолвил он.

Неизвестный отвел глаза, а когда Сайрес Смит попытался взять его за руку, отшатнулся.

– Друг мой, – повторил Сайрес Смит твердым голосом, – я хочу, чтобы вы посмотрели мне в глаза.

Неизвестный посмотрел на инженера, подчиняясь его воле, как человек, находящийся под гипнозом. Он хотел было убежать. Но вдруг лицо его преобразилось. Глаза загорелись. С губ готовы были сорваться какие-то слова. Он больше не мог сдерживаться!.. Наконец, скрестив руки на груди, он спросил приглушенным голосом:

– Кто вы такие?

– Мы тоже потерпели крушение, как и вы, – отвечал с несказанным волнением инженер. – Вы в кругу своих, среди людей…

– Среди людей… Нет, я уже не человек!

– Вы – среди друзей.

– Среди друзей! У меня нет друзей!.. – закричал неизвестный, закрыв лицо руками. – Нет… и никогда не будет… Оставьте меня, оставьте…

Он побежал к самому краю плато, возвышавшемуся над морем, и долго стоял там. Сайрес Смит присоединился к товарищам и рассказал им обо всем, что произошло.

– Да, в жизни этого человека есть какая-то тайна, – заметил Гедеон Спилет, – и, по-видимому, лишь угрызения совести разбудили в нем человека.

– Привезли мы сюда какого-то чудака нелюдима, – заявил моряк. – Очень уж он скрытен…

– Он хранит какую-то тайну, и мы обязаны ее уважать, – живо ответил Сайрес Смит. – Если он и совершил проступок, то жестоко за него поплатился, и да простятся ему грехи его.

Два часа неизвестный провел один на берегу; очевидно, под наплывом воспоминаний в его душе ожило прошлое, и, конечно, прошлое печальное; колонисты не теряли из виду несчастного, но не пытались нарушать его уединения.

И вот после долгого раздумья он словно принял какое-то решение и подошел к Сайресу Смиту. Его глаза покраснели от слез, но он больше не плакал. Казалось, он был испуган, пристыжен, ему хотелось сжаться, стать незаметным, взгляд его был потуплен.

– Сэр, – обратился он к Сайресу Смиту, – вы и ваши товарищи – англичане?

– Нет, мы – американцы, – ответил инженер.

– Ах, вот что, – воскликнул неизвестный и негромко добавил: – Тем лучше.

– А вы, мой друг? – спросил инженер.

– Англичанин, – быстро ответил он.

Ему, очевидно, нелегко было произнести эти несколько слов, потому что он тотчас же ушел с берега; он бежал от водопада к устью реки и, казалось, был вне себя от волнения.

Как-то раз, проходя мимо Герберта, он остановился и спросил сдавленным голосом:

– Какой теперь месяц?

– Ноябрь, – ответил Герберт.

– А год?

– Тысяча восемьсот шестьдесят шестой.

– Двенадцать лет! Двенадцать лет! – повторил неизвестный. И внезапно убежал.

Герберт рассказал колонистам об этом разговоре.

– Наш несчастный пленник, – заметил Гедеон Спилет, – потерял счет месяцам и годам.

– Да, – прибавил Герберт, – значит, он прожил двенадцать лет на острове Табор!

– Двенадцать лет! – повторил Сайрес Смит. – Да, если двенадцать лет прожить в одиночестве да еще с пятном на совести, рассудок потерять нетрудно.

– По-моему, – сказал тут Пенкроф, – этот человек вовсе и не терпел кораблекрушения, а просто его отвезли на остров Табор в наказание за какое-то преступление.

– Пожалуй, вы правы, Пенкроф, – поддержал его журналист, – а если это так, то люди, высадившие его на острове, непременно вернутся за ним!

– И не найдут его, – заметил Герберт.

– Значит, надо отправиться на остров… – заметил Пенкроф.

– Друзья мои, – сказал Сайрес Смит, – не будем обсуждать этот вопрос, пока не узнаем, в чем тут дело. Я уверен, что несчастный исстрадался, что он жестоко поплатился за свои проступки, как бы велики они ни были, что он томится желанием открыть нам свою душу. Не будем пока принуждать его к этому. Он, конечно, все сам расскажет, и тогда мы увидим, как поступить. К тому же только неизвестный может сказать нам, надеется ли он, верит ли он, что когда-нибудь вернется на родину. Я лично сомневаюсь, что это будет ему дозволено.

– Почему же? – спросил журналист.

– Потому что, если его осудили на определенный срок, он ждал бы освобождения и не бросил бы записки в море. Нет, скорее всего, ему был вынесен приговор, обрекавший его на пожизненное заключение, на вечное одиночество.

– Никак я не пойму одного, – заметил моряк.

– Чего же именно?

– Если двенадцать лет назад человека высадили на острове Табор, стало быть, он уже много лет пребывает в том одичалом состоянии, в каком мы его и нашли!

– Вполне вероятно, – сказал Сайрес Смит.

– Выходит, он написал записку несколько лет назад!

– Без сомнения… Однако по всему видно, что записка написана недавно…

– Да и не может быть, чтобы бутылка с запиской несколько лет плыла от острова Табор до острова Линкольна.

– В этом как раз нет ничего невероятного, – возразил журналист. – А может быть, ее уже давным-давно прибило к нашему острову.

– Ну, нет! – отвечал Пенкроф. – Не могло ее волной смыть с берега, и думать нечего – ведь на южной стороне полно скал, и она сразу же разбилась бы.

– Вы правы, – произнес Сайрес Смит, о чем-то размышляя.

– Да кроме того, – прибавил моряк, – пролежи записка несколько лет в бутылке, она наверняка попортилась бы от сырости. А ведь она была в целости и сохранности.

Замечание моряка было вполне правильным: в этом-то и заключалось самое непонятное, ибо записка, найденная колонистами, казалось, была написана недавно. Больше того, в ней точно указывались широта и долгота острова Табор, а это говорило о больших познаниях ее автора в гидрографии, которых не могло быть у простого матроса.

– Опять мы встречаемся с чем-то необъяснимым, – сказал, наконец, инженер, – но все же не следует вызывать на откровенность нашего нового товарища. Он сам расскажет нам все, друзья мои, когда захочет.

Прошло еще несколько дней; неизвестный не произнес ни слова и ни разу не вышел за частокол, окружавший плато. Не покладая рук, не теряя ни минуты, он работал на огороде, но поодаль от остальных. В часы отдыха он не поднимался в Гранитный дворец и довольствовался сырыми овощами, хотя все звали его к столу. Он не приходил ночевать в отведенную ему комнату и спал на плато под деревьями, а в ненастную пору прятался среди скал, – словом, он жил так же, как на острове Табор, когда его единственным пристанищем был лес; все попытки колонистов изменить привычки неизвестного были тщетны – им пришлось запастись терпением. И вот, наконец, в нем заговорил голос совести, и ужасные признания невольно сорвались с его губ, словно под воздействием непреодолимой силы.

Десятого ноября, около восьми часов вечера, когда колонисты сидели в сумерках под навесом, увитым зеленью, перед ними неожиданно предстал неизвестный. Его глаза как-то странно блестели, а на лице вновь появилось свирепое выражение.

Сайрес Смит и его товарищи были поражены, увидев, что неизвестный так взволнован: его зубы стучали, будто от озноба. Что с ним? Быть может, он ненавидит людей? Или ему надоело жить в семье честных тружеников? Или в нем снова заговорили кровожадные инстинкты? Колонисты так и подумали, услышав его бессвязную речь.

– Зачем вы меня привезли сюда? По какому праву разлучили с моим островком?.. Что между нами общего? Да известно ли вам, кто я?.. Что я совершил?.. Почему влачил свои дни там… в одиночестве? А что, если я изгнанник?.. Если осужден умереть там, на острове? Известно ли вам мое прошлое?.. Быть может, я украл, убил… быть может, я отверженный и несу клеймо проклятия… Что, если мне место только среди хищных зверей… Вдали от людей?.. Отвечайте же… известно ли вам все это?

Колонисты слушали, не прерывая полупризнаний неизвестного, которые лились будто помимо его воли. Сайрес Смит хотел успокоить несчастного и подошел к нему, но тот отшатнулся.

– Отойдите! – крикнул он. – Скажите одно лишь слово… Я свободен?

– Да, вы свободны, – ответил инженер.

– Тогда прощайте! – воскликнул он и бросился бежать, словно обезумев.

Наб, Пенкроф, Герберт погнались за ним в лес, но вернулись, так и не догнав.

– Пусть поступает как хочет, – сказал Сайрес Смит.

– Он никогда не вернется, – воскликнул Пенкроф.

– Вернется, – ответил инженер.

С тех пор прошло немало дней, но Сайрес Смит, словно предвидя, по-прежнему был уверен, что несчастный изгнанник рано или поздно вернется.

– Это последняя вспышка необузданного, дикого характера, – твердил инженер, – она вызвана угрызениями совести, но теперь он уже не вынесет одиночества.

Тем временем колонисты продолжали работать, и на плато Кругозора и в корале, где Сайрес Смит задумал построить ферму. Семена, собранные Гербертом на острове Табор, были, разумеется, посеяны самым тщательным образом. На плато раскинулся обширный огород с аккуратными, хорошо возделанными грядками, и колонистам приходилось трудиться не покладая рук. Там для них всегда находилась работа. Овощей становилось все больше, начали вскапывать под огороды даже луга. Но пастбищ на острове было множество, и онагры не остались бы без корма. Разумнее всего было отвести под огороды плато Кругозора, защищенное кольцом глубоких ручьев; животные могли бы пастись на лугах, которые не нужно было оберегать от нашествия зверей.

Пятнадцатого ноября колонисты в третий раз собрали урожай пшеницы. Поле стало неузнаваемым за полтора года, с того дня, когда там было брошено в землю первое зернышко. На второй год посеяли шестьсот тысяч зерен и получили четыре тысячи буассо, то есть свыше пятисот миллионов хлебных зерен. Теперь в колонии вдоволь будет пшеницы, ибо поселенцам достаточно будет ежегодно сеять около десяти буассо, чтобы собирать хороший урожай, обеспечивая хлебом и себя и домашний скот.

Итак, убрав урожай, колонисты посвятили весь конец ноября подготовке к обмолоту зерна.

В самом деле, у них было зерно, но не было муки, и постройка мельницы стала насущной необходимостью. Сайрес Смит сперва хотел воспользоваться вторым водопадом, низвергавшимся в реку Благодарения, чтобы построить там водяную мельницу, ибо первый водопад уже приводил к движение сукновальню, но, поразмыслив, друзья решили построить самую обычную ветряную мельницу на плато Кругозора. Сделать это было не так трудно; кроме того, колонисты не сомневались, что на плато, открытом всем ветрам, дующим с моря, ветряной двигатель будет хорошо работать.

– Вдобавок ветряная мельница оживит и украсит пейзаж, – заметил Пенкроф.

Колонисты принялись за работу, выбрали строевой лес для корпуса и других составных частей. Из глыб песчаника, найденных на северном берегу озера, можно было сделать жернова, а на крылья решили пустить ткани из того неисчерпаемого запаса, каким являлась оболочка воздушного шара.