Текст книги "«Если», 2010 № 11"

Автор книги: Журнал «Если»

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Переведя дух, я заявила:

– Так вот, сэр, мне это показалось небезынтересным. Как только кто-нибудь из вас порывает с отшельничеством, он получает нормальный налоговый статус. Из этого можно сделать один-единственный вывод: правительство Луны платит вашему брату за такой вот образ жизни. Более того, оно следит за тем, чтобы выбранная вами для проживания территория не застраивалась и чтобы никакие бюрократы не совали нос в ваши дела.

Последняя фраза вызвала еще одну кривую улыбку:

– Едва ли это относится к моей сегодняшней компании.

– Да неужели у вас сложилось впечатление, что это официальный визит? Если так, то прошу извинить. Я здесь как частное лицо, и тому есть причина. На все вопросы о вашем налоговом статусе я получала либо уклончивые, либо обескураживающие ответы. Попробовав добыть сведения у самого высокого начальника, я получила натуральный щелчок по носу: мол, прекрати копать где не надо, если не хочешь испортить себе карьеру.

Он прокомментировал, сочувственно покачав головой:

– Вот же идиот этот ваш начальник. Пять минут с вами – и я уже могу совершенно ответственно утверждать, что он свалял большого дурака.

Я постаралась как можно изящнее пожать плечами – напрасный труд, когда на тебе скафандр.

– Да, как это ни грустно, лучший способ разжечь мой интерес – это потребовать, чтобы я не совала нос не в свое дело. Поэтому я продолжила поиск и вскоре обнаружила очень много безумных стариков и чуть меньше безумных старух, порвавших все связи с обществом, чтобы запереться в консервных банках на Темной стороне. Они работали на той же стройке, что и вы, и в те же самые годы. Порядка шестидесяти процентов из них в тот пятилетний период ютилось в бараках. Тогдашние грузоперевозки обеспечивались несколькими тысячами человек максимум; вероятность того, что столь значительная часть какого-либо сегмента населения пожелала бы на склоне лет податься в пустынники, выглядит астрономически малой. Дальше – еще интереснее. Подняв всю доступную статистику и как следует ее проанализировав, я пришла к выводу: существует определенная дата, когда число лунных крыс первого поколения, желающих себе старости вроде вашей, увеличилось скачкообразно. Надо ли добавлять, что это за день, на который пришлись дежурства ваших коллег?

Установив дату и выявив признак, поставивший ее особняком, я нашла верный способ проверить свою догадку. Я занялась лунными крысами, трудившимися на стройке до и после того дня. Из них кто-то уволился, кто-то покинул спутник, а некоторые даже утратили дееспособность по болезни или из-за травм как раз в интересующий меня период. Всего их около тридцати, однако никто не сделался отшельником на Темной стороне… А что же люди, исполнявшие свои обязанности именно в тот день? Таких больше пятидесяти.

Речь идет не только о временной корреляции. Вероятность того, что кто-либо из ваших коллег переберется на Темную сторону, растет экспоненциально с приближением к обсуждаемой дате. Из присутствовавших на сцене изначально шести мужчин и двух женщин – тех, которые ответили на призыв о помощи, – пятеро дожили до восьмидесяти лет, и все они стали отшельниками. Из сотен людей, работавших на станции «С», что примерно в двухстах километрах, никто не имел тогда прямых контактов с этой восьмеркой, и только через четырнадцать суток человек двадцать пообщались с ней. Таким образом, сэр, у нас складываются две гауссовы кривые, и в середках у них одно и то же время и место. Одно и то же событие.

Тут я заметила, как усилилось сердцебиение. Очень уж велика случайно обнаруженная мною тайна, и очень уж близко я к ней подошла – кожей чувствую, как она давит. Снова я глотнула противной горячей воды, снова перевела дух и наконец заговорила:

– Мистер Белл, не сердитесь на меня. Будь вы один такой, я бы поняла. Посттравматический синдром, психическое расстройство… Ну, еще пара-тройка подобных случаев меня бы тоже не удивила. Многие становятся необщительными к старости. Да будь вас таких хоть тысяча, но без столь явной связи с тем днем, я и то бы не насторожилась. История человечества богата сюрпризами. Но когда все признаки указывают на общий знаменатель… Да еще это активное участие лунного правительства… Тут уже не знаешь, что и думать. Сэр, передо мною тайна, и в центре этой тайны – вы.

Я простерла к нему руки:

– Мне необходимо узнать. Пожалуйста, расскажите, что еще произошло в день перестрелки.

Понадобилась добрая секунда, чтобы понять: в комнате я одна.

Я проговорила пять минут, и это было только подготовкой к вопросу, завладевшему в последний год всем моим существом. Но вот и долгожданный момент настал, и вопрос прозвучал, и я теперь сгусток надежды, страха и жгучего желания узнать… Произнеся роковые слова, я уткнулась взглядом в свои колени, боясь посмотреть Беллу в лицо. Вот сейчас все решится!

Но только после того, как разум мой осознал тишину – пожалуй, опоздав с этим на добрую секунду, – я подняла голову и почувствовала, как подо мной разверзлась черная бездна.

Малькольм Белл исчез.

* * *

Паранойя может стать механизмом выживания. Особенно на Луне, где одинокого человека, преследуемого помешанным сотрудником, не насторожит хруст грунта под обувью в нескольких метрах позади.

У водителя, семенящего рядом со своей баржей, обзор ограничивается размерами лицевой пластины скафандра. Никогда еще рассудок Малькольма Белла не пребывал в столь параноидальном состоянии. Раз в пять-шесть секунд он поворачивается кругом, почти не сомневаясь, что увидит Кена Дестри, который уже приблизился для выстрела в упор. Оглядывая безжизненный ландшафт слева и столь же безжизненный ландшафт сзади, Белл не забывает проверять, свободен ли путь впереди. Но при этом знает: дело зашло слишком далеко, нельзя ничего серьезного предпринять для самозащиты, и остается лишь высматривать человека, вознамерившегося его убить.

Это не ужас. Не совсем ужас. Малькольм Белл трудится во враждебной среде вместе с другими мужчинами и женщинами, для них уже само пребывание здесь – смертельный риск, и хотя он, как и его товарищи, тайком сомневается, по силам ли выбрал себе профессию, на людях держится невозмутимо.

Если ему суждено погибнуть, это не будет смерть труса.

Так что вовсе не ужас испытывает Белл, а что-то иное. Недоумение продолжается несколько минут, и наконец он понимает: это инстинкт пытается спасти ему жизнь.

Как будто нет четкой причины слушаться инстинкта. У Белла слишком мало данных, чтобы установить местонахождение Дестри относительно своего собственного, и поди угадай, правильно он делает, двигаясь рядом с баржей, или необходимо срочно предпринять что-нибудь другое.

Но внутренний голос утверждает безоговорочно: Дестри близко, он обходит баржу за кормой. И Белл проживет считанные минуты, если не сменит позицию.

Как не хочется отдаляться от баржи! Ведь это единственное укрытие до прибытия спасателей. И она едет достаточно медленно, нетрудно держаться рядом и даже можно обогнать, а забраться сейчас на борт – значит потерять несколько бесценных секунд. Почему-то Белл не сомневается: если он просто схватится за скобу и запрыгнет наверх, Дестри, бегущий за кормой, не упустит возможности проделать в нем дырку.

Поэтому он напряженно оглядывает лежащий впереди ландшафт, ищет способ спасения. И вдруг судьба посылает ему подарок, а именно – бугор метрах в двадцати по курсу, совсем небольшой, этак в половину его роста. Приблизившись, Белл различает одинокий валун непонятного происхождения, может, метеорит, а может, откатившийся обломок породы с ближней гряды. Его ни по каким признакам не отличить от прочего геологического мусора, делающего столь увлекательным занятием ежедневное созерцание лунной поверхности. Мимо этого камня Белл проезжал сотни раз, но ухитрился его не заметить. А сейчас просто влюбился в него, насколько человек способен влюбиться в кусок породы.

Мгновение-другое потратив на торопливый расчет, Белл прибавляет скорости. Он бежит, не сводя глаз с камня – как будто это самый настоящий пуп изведанной Вселенной.

Бег получается не особо красивым. Да и может ли быть иначе, если вы родились не на Луне, если громоздкий скафандр затрудняет любое движение, а гравитация превращает самую ровную поступь в череду нежелательных прыжков в длину? Тем не менее Белл, снискавший славу едва ли не самого неуклюжего работяги на стройке, теперь рассчитывает каждый шаг с небывалой, немыслимой точностью. И вот еще что хорошо: он замечает, едва покрыв половину расстояния до благословенного камня, как на его поверхности бесшумно вспухло облачко пыли. Добрую, стало быть, службу ему сослужила паранойя. Кен Дестри сзади, он стреляет, и выживание Белла зависит от верности следующего хода.

Белл прыгает на камень, отталкивается ногами и летит вправо; он целит в открытую кабину баржи. Это очень опасная затея, и не потому, что можно, ударившись о порожек, свалиться под гусеницу и превратиться в фарш. Любая другая оплошность, даже самая мизерная, тоже способна его погубить. Например, порвешь скафандр о кромку люка – и все, ты уже достояние истории.

Но Белл благополучно попадает в игольное ушко и скачет по рифленому полу кабины, точно «блинчик» по озерной глади.

Инерция неизбежно вынесет его через второй проем, и он окажется по ту сторону баржи.

Но уже не безоружным.

Пересекая кабину, Белл хватает самодельный рейлган, вместе с ним вылетает наружу и падает на лунный грунт.

Есть!

Шансы уравнялись.

* * *

Малькольм Белл исчез.

И ни клуба дыма, ни вспышки, ни хлопка резко сместившегося воздуха.

Если его пропажа и сопровождалась какими-то визуальными эффектами, я их прозевала. Случайно или нарочно он выбрал тот самый миг, когда я была просто не в состоянии пополнять свою копилку знаний новым чувственным опытом.

Только что он сидел на кровати – и вот его нет.

Как и нет никаких сомнений: он воспользовался моей кратковременной невнимательностью, чтобы выскочить и спрятаться.

Это жилище отшельника на Темной стороне Луны. Тут есть ультразвуковой душ (пустой) рядом с уборной (не занятой), кладовки (запертые), несколько ниш, слишком маленьких, чтобы в их сумраке мог спрятаться человек. И все это – в поле моего обзора. Напрашивается мысль о бесшумно скользящей панели, скрывающей за собой пространство объемом со шкаф, – там без труда затаится любитель поиграть в Гудини с глупыми визитерами.

Дядя мой был учителем математики, он объяснил, что надо делать, чтобы не запаниковать в безвыходной ситуации. «Дроби каждую трудность на части методом логических деревьев, – говорил он. – Как минимум тебе удастся отделить постижимое от непостижимого».

Итак, существуют только две возможности. Или, точнее, две принципиально разные группы версий. Каждая группа представляет собой ствол, от которого ответвляются тысячи вероятных объяснений.

Первая: исчезновение Белла не имеет ничего общего с его личным выбором. Он прекратил свое существование либо перенесся в другую плоскость бытия, а может, гораздо ближе, например, к рулетке в казино «Фэнтези» в центре Гриссома, – и случилось это не потому, что он хотел довести до умопомрачения проникшую к нему в дом назойливую девицу, а по воле неконтролируемых им сил, скажем, трехголового пришельца, набравшего не те координаты на пульте телепортационной кабинки в сотне световых лет от нас. Какой бы ни была причина его исчезновения, возможно, он сам ничего подобного не ожидал. Сидит теперь небось под небом в горошек и гадает, что же это за сюрреалистический морок свалился на его голову.

У этого логического дерева есть очень большой недостаток: если вмешавшиеся силы неподконтрольны Беллу, то они неподконтрольны и мне, и я всего лишь обменяла одни загадки на другие. Причем новых в миллион раз больше – и где же тот капризный старичок, к которому можно пойти за отгадками?

Значит, и заморачиваться не стоит с версиями, растущими из данного ствола. Это по определению вне моих возможностей.

Итак, остается вторая достойная рассмотрения группа версий: Белл исчез намеренно, с помощью хитрой техники или неизвестной мне сверхъестественной способности.

Пойдя этим путем, я попаду на новую развилку. Белл либо уверен, что мне не разгадать фокус, либо допускает, что я на такое способна. Если верно первое допущение, я достигла самого тупикового из всех возможных тупиков. И погубила свое будущее – придется же объяснять, почему сигнал бедствия был мною отправлен из дома таинственно исчезнувшего героя. Мне обеспечены многодневные, если не вечные, допросы – обязано же следствие выяснить, куда я дела труп несчастного старца. А потому прорабатывать эту версию я не стану. Если препятствие неодолимо, какой смысл расшибать об него лоб?

Если же Белл, исчезая, допускал, что я смогу найти отгадку… В этом случае он оставил мне все необходимое для успешного поиска. Поэтому я глубоко вздохнула и приступила к тщательному, пять за пядью, осмотру жилища.

Если можно обстановку описать одним словом, то вот оно: функциональная. Ни единой деталью не грешит против практичности. У Белла не было ни предметов искусства, ни безделушек, ни даже книг, кроме тех, что можно заказывать по хайтекс-сети. Не дом, а монашеская келья. И по всем признакам хозяина это более чем устраивало.

Но если у тебя любящая семья и безупречная репутация, разве ты пожелаешь себе такой жизни?

Он сидел у меня на виду – и вдруг исчез в мгновение ока. У него просто-напросто не было времени, чтобы спрятаться.

Мимо меня не проходил. Такое трудно не заметить, когда на тебе скафандр и ты сидишь в столь тесном помещении, как комнатушка отшельника на Темной стороне. Центральный проход узок, и я перегораживала его почти полностью. Беллу пришлось бы отодвинуть меня в сторону или повалить.

Применив бритву Оккама, я сделала вывод: шансы найти объяснение тем выше, чем ближе к кровати будет вестись поиск. Поэтому я приступила к осмотру спального места.

Белл ночевал на матрасе из полиуретановой пены; она поступала из ниши в полу, где хранился резервуар с жидкостью. Матрас не приходилось чистить и поправлять, поскольку за день испарялся верхний слой, и взамен насос выдавал свежую порцию пены. Сама я таким никогда не пользовалась, но слышала, что это стоящая вещь для тех, у кого проблемы с поясничным отделом позвоночника. Я погладила ее ладонью и завистливо вздохнула, хоть и была сама не своя от тревог и забот. Вот бы ночь на такой лежанке провести, пусть даже без сна, – это ж райское блаженство…

Но присутствие матраса означает, что под кроватью Белл спрятаться не мог – там место занято баком с жидкостью и насосом.

Столь же бесполезными для меня выглядят и перегородки с трех сторон от кровати. Прочный металл, холодный на ощупь и без видимых щелей, даже на стыках. Ни перемещаемых панелей, ни потайных дверей, ни участков, где на стук гулко отзывается пустота. Сняв правую перчатку и приложив к стене ладонь, я ощутила слабую вибрацию, такую приятную для нашего брата, лунного жителя, – стало быть, исправно действует механика, не надо беспокоиться за свой следующий вздох.

Ладно, я убедилась, что за стеной находятся машины. Один ответ найден, но остается еще приличный список вопросов.

Я возвратилась к своему стулу и уселась, не сводя глаз с ямки, оставленной в пене человеческим телом. Будь в комнате ковер, подняла бы его в надежде обнаружить ведущую вниз, во мрак, вертикальную шахту с лестницей. Окажись на стенах украшения, поискала бы скрытые за ними ходы. Найди я холодильник, а не только два крана, отодвинула бы его. В любом месте, испытавшем на себе прикосновение человеческой личности, нашлось бы сколько угодно «ниточек», пусть даже никуда не ведущих. Но только не в этой жестяной коробке, что раньше содержала в себе старика, потом старика и меня, а теперь только меня. Во всем жилище лишь одна принадлежащая Беллу вещь имела, возможно, некое предназначение сверх сугубо практического, и это была нетипично яркая ваза. Ну что ж, за неимением лучшего займемся ею.

Я взяла вазу в руки. Холодная посудина, словно только что из морозильника. На ощупь как стекло, но мягче. Пальцы мои оставляли вмятины, которые исчезали, стоило сместить руку. Я наклонила вазу, потом наклонила в другую сторону: содержимое смещалось на манер почвы, каковой, по моему предположению, оно и являлось. Сунув нос в узкое отверстие, я состроила гримасу. Что за запах? Не то чтобы дурной, но совершенно незнакомый, даже сравнить не с чем. Поколебавшись, я еще сильнее накренила сосуд и высыпала совсем немножко, не больше объема столовой ложки, на безупречно чистый стол.

Нет, это не лунная почва.

Но что бы это ни было, оно такое же фиолетовое, как вмещавшая его ваза, и так же дивно отражает верхний свет. Большей частью это тончайшая пыль вроде талька, но в ней виднеются поблескивающие кристаллы. «Неужели древний стиральный порошок?» – такой была моя первая и самая безнадежная догадка. Но зачем он нужен в доме, где вся чистка осуществляется ультразвуком?

Я потыкала в крошечную горку указательным пальцем, а затем без конкретной причины, просто в беспомощных гаданиях, на что же это я смотрю, пропахала бороздку. Палец мой превратил холмик в две гряды примерно одинаковой протяженности. Помню, я тогда подумала: ерундой же занимаюсь.

Но тут вдруг обе гряды сместились, будто по собственной воле. Сделанный мною промежуток затянулся порошком, и вот уже нет равнины, а есть седловина.

Что за чертовщина?! Холмику о двух вершинах понадобилось лишь мгновение, чтобы еще более сузиться, образовать неправильный конус, неотличимый от того, что создала я, когда высыпала порошок.

Да-да, я имею в виду именно тот самый конус, один в один! Голову бы дала на отсечение, что ни одна порошинка не осталась лежать особняком.

Опять разрезав кучку надвое, я половину отодвинула, насколько позволяла столешница, влево, а вторую – максимально вправо. Обе вытянула и изогнула буквой S. Теперь подождем и посмотрим, как они себя поведут.

Две порошковые змейки так змейками и остались, но поползли друг к другу, извиваясь доподлинными гадами, и свились в причудливых объятиях точно посередке того расстояния, на которое я их разнесла. Сразу же расползлась их форма, смешалось содержание, и снова передо мной тупой конус. Похоже, именно в таком состоянии загадочное вещество чувствовало себя наиболее комфортно.

Игрушка? Вроде пластилина, только с кнопкой перезагрузки?

Я подсыпала порошка, увеличив кучку вдвое, и снова ее располовинила, на сей раз создав барьер, а проще говоря, оставив между частями руку. Теперь эта чертовщина проявила сообразительность – половинки двинулись друг к другу, обнаружили, что их счастливому воссоединению мешает моя конечность, и спустя миг, который я могла расценить исключительно как период раздумий, дружно устремились вдоль руки к тому месту, где я предусмотрительно оставила сантиметр между кончиком пальца и стенкой. Там части встретились и срослись. Как же это напоминало двух давно заплутавших восходителей, пробирающихся по разным склонам горы к вершине, где их ждет восторженная встреча!

За моей спиной Малькольм Белл подтвердил:

– Да, оно живое.

Я повернулась как ошпаренная и увидела его – на той же кровати, где он сидел перед исчезновением. В точности тот самый человек, что и несколькими минутами раньше, вот только сохранившиеся пряди волос выглядят так, словно побывали на ветру, да и в морщинах на лице поблескивает испарина. Белл улыбался от уха до уха, мое смятение его явно забавляло.

– И смышленое, – добавил он.

У меня перед глазами поплыла комната.

Я воззрилась на порошок, который теперь кружил у основания вазы, как будто искал дверку в родной дом, и ухитрилась выговорить слабеньким голосом:

– Что вы сказали?

Он ухмыльнулся.

– Вы достаточно умны, чтобы это переварить. Надо только из головы мусор кое-какой выкинуть, место освободить.

Я снова посмотрела на стол. Порошок теперь двигался вверх по крутому боку вазы, лип к ее скользкой поверхности, будто и ведать не ведал ни о гравитации, ни хотя бы о здравом смысле. У меня не то что обмякли – в кисель превратились колени. Я попятилась и опустилась на гостевой стул, переполненная чем-то очень похожим на благоговейный страх.

– Так оно неземного происхождения?

– Ну да.

– Это что же получается?… Вы установили первый контакт?

На его лице появилась грусть.

– Нет, первый контакт установлен другими и гораздо раньше. А это вещество получено при четвертом или пятом контакте. Меньше двадцати лет назад.

– Что-что-что-что? ЧТО?!

– Послушайте, я стар, у меня не осталось времени на всякие церемонии. Вы сюда пришли ради правды, вот и получайте правду, как я ее понимаю. Извольте включить мозги и усваивать с лету. А прежде всего вам необходимо понять, что все, кто работал на Луне, когда произошла перестрелка, были уже вовлечены в исторический первый контакт, никак не связанный с другим выдающимся феноменом, который представлял собой Дестри. Да-да, тут ничего общего, мы выясняли. Проехались до участка, где поселились наши пришельцы, Минни с Эрлом, самые славные ребята на свете, – и спросили у них, как это все следует понимать. А они только руками разводят, мол, самим в диковинку.

– Того, что вы мне рассказываете, в учебниках истории нет.

Он хмыкнул.

– В том-то и проблема. Учебники истории пишут люди, и они до того привыкли заботиться о точности излагаемого, что решили придать своей деятельности вес точной науки. В то время как правда никакого отношения к этому не имеет.

Я обхватила губами трубочку. Если вода и остыла, то совсем чуть-чуть. Да оно и к лучшему: едкое тепло помогло мне зацепиться за «здесь» и «сейчас». Пожалуй, менее противное пойло такой услуги не оказало бы.

Прежде чем проглотить, я несколько секунд держала влагу во рту, потом посмотрела в лицо сидящему на кровати старику. Ко мне вернулось спокойствие, по крайней мере его бледная тень.

– Не лучше ли будет, если вы просто подведете итог?

– Итог? Две лунные крысы затеяли стрельбу друг в друга, и это самое маловажное из тогдашних событий. Под чем я должен подвести итог? Мы – я имею в виду ветеранов лунной стройки, отшельников Темной стороны – участники проекта, который оказал беспрецедентное влияние на судьбу человечества. Все же прочее не более чем примечания к этому факту.

Он лег на кровати, сцепив кисти, и в них, как в колыбельку, уместив затылок.

– Если хотите, можем на этом и остановиться. Пособлю вам вернуться в цивилизацию, и сделаем вид, что ничего не произошло. Или расскажу до конца, но тогда вам придется сказать «прощай» надежде закончить свои дни в окружении толстых внучат, потому что при таком раскладе вы когда-нибудь возьмете с меня пример, то есть спрячетесь в глуши. Или – или, выбирать вам. А я снаружи побуду, подожду.

Прежде чем я успела спросить, что значит «снаружи», Белл снова исчез.

И в этот раз я смотрела прямо на него. Нет, это не было проделкой иллюзиониста. Он разом утратил свои измерения. Сначала сделался плоским, как фотография на доске розыска, потом еще раз сложился, превратившись в прямую черту, затем обернулся светящейся точкой. Вот и она сгинула, оставив на моей сетчатке яркий фиолетовый послеобраз.

Я должна еще кое в чем признаться. За всю жизнь я только раз падала в обморок. Один-единственный раз. Удовольствие, прямо скажем, ниже среднего, и вам его испытать не пожелаю. Такое может случиться, когда ваш разум, или тело, или эмоции достигнут точки абсолютного насыщения, и кратковременная отключка пойдет только на пользу здоровью.

Не сомневаюсь, вы предположили, что я имею в виду именно тот момент, о котором речь. Вообще-то нет, но тогда я была крайне близка к обмороку. Ко всем чертям провалилось мое душевное равновесие, мир сделался серым по краям, закатились глаза… Нет, только не это!

Вот так просто. Я взяла и отказалась терять сознание, схватилась за край стола, сжала изо всех сил, чтобы почувствовать его твердость. Совладала с дыханием. Секунд десять потратила на раздумья, как теперь действовать. И сделала то единственное, что показалось имеющим смысл: вернулась на стул и стала ждать.

* * *

Уайатту Эрпу несказанно повезло выйти живым из всех переделок, благодаря этому обстоятельству он предстал в глазах потомков выдающимся искусником стрельбы от бедра. В многочисленных инсценировках своих приключений он совершает баллистические чудеса, например, галантно позволяет недругу первым кинуть руку к кобуре и лишь тогда хватается за собственный револьвер, успевая прицелиться и выстрелить на миг раньше. Часто он выказывает милосердие, то есть ранит, а не убивает. В отдельных случаях Эрп, чтобы не проливать крови, выбивает ружье из рук супостата.

Подобную картинку вы обнаружите в словаре, если откроете его на слове «чепуха».

Во-первых, короткоствольному оружию той эпохи подобная точность боя и не снилась. Находились мастера быстро выхватывать револьвер из кобуры и метко стрелять, но будучи, так сказать, специалистами узкого профиля, они нечасто рисковали подставлять свою шкуру под хорошо пристрелянную винтовку. И уж никто, даже Эрп, не осмелился бы пальнуть из своего дурацкого недомерка, чтобы выбить ружье из вражеских рук, даже будь такой фокус возможен в принципе. В те времена человечество только мечтало об эффективной хирургии, и схлопотать пулю в живот означало провести свои последние считанные дни на мокрой от пота подстилке, побывать в аду до клинической смерти, до того как можно будет выяснить, что причитается на самом деле – геенна огненная или райские кущи. Тогда действовало то же суровое правило, что и сейчас: если перед вами вооруженный противник и сами вы можете нажать на спуск – валите гада не заморачиваясь!

Кто-то, быть может, и обладал воспетой в вестернах меткостью, но это искусство становилось бесполезным, если перестрелка затягивалась. При выстреле возникало облако порохового дыма – вам и не представить, какое оно было большое и непрозрачное. Любая серьезная пальба сопровождалась дымовой завесой, она поедом ела глаза и скрывала позицию противника. Разборки голливудских ковбоев этого недостатка лишены, и мы прекрасно видим, кто попадает в цель, а кто промахивается, кто ранен, а кто убит. Люди же, которые дрались не на жизнь, а на смерть в пыльных городах, закладывая тем самым краеугольные камни для будущих пирамид лжи, действовали в гораздо менее комфортных условиях. И мифический «стрелок», на экране пробивающий пикового туза с пятидесяти шагов, в реальности едва ли смог бы разглядеть карту.

Ну и наконец, перестрелка, сделавшая легендарным Уайатта Эрпа – самое нетипичное событие в его жизни. Далеко не каждый день он был вынужден хвататься за револьвер. Даже имея дело с вооруженными нарушителями спокойствия, знаменитый шериф предпочитал свой коронный прием: подкрасться сзади и оглушить дубинкой. Да, коварно, да, жестоко – но зато меньше покойников на улицах Тумстоуна, а главное, меньше вероятность самому стать одним из них. В некоторых постановках создатели признают: Уайатт Эрп не был идеальным героем, и его поступки не совсем то, на чем желательно строить легенды.

Подобным же образом и из Малькольма Белла, проявившего смекалку в «первой лунной перестрелке», молва сделала не знающую промаха машину-убийцу, которая одержала верх над самым опасным душегубом Солнечной системы.

Сожалею, но это тоже не является истиной.

Кен Дестри был, мягко говоря, нездоров. Он получил сильное отравление и, как следствие, тяжелое неврологическое расстройство. С точки зрения медицины он являлся умалишенным, его рефлексы, как и способность к абстрактному мышлению, ослабли до абсолютного минимума, при котором человек остается опасным и подвижным. Представьте себе бешеную собаку: она опасна, но при этом движется раскоординированно, ничего не соображает и испытывает страшную боль. Вот так и Дестри, возможно, не понимал, кто он и где находится, и не догадывался даже, что подвергает риску свою жизнь. И он, конечно же, не осознавал того наиважнейшего, благодаря чему в более совершенном мире и сам бы прославился наравне с величайшими первооткрывателями. Хотите знать правду? В тот день никакого Кена Дестри уже не существовало.

* * *

Во второй раз менее чем за пять минут покидая кабину баржи, Малькольм Белл намерен приземлиться с выходом на четкий кувырок, чтобы в следующий миг оказаться на ногах, в удобной для стрельбы позиции.

Но получается совсем не так, как задумано.

Беллу, если на то пошло, еще не приходилось совершать подобные акробатические номера, да к тому же на Луне, да еще и облаченным в скафандр.

Поэтому вместо ловкого нырка-кувырка выходит крепкий удар плашмя о грунт. Вскидываются руки-ноги, потом и туловище взлетает на две-три секунды, которые для перегруженного рассудка выглядят полноценными минутами. Чудо, что не разбита лицевая пластина шлема, не порван скафандр, не пострадали жизненно важные органы внутри этого тонкого кокона; иначе кровожадный Дестри остался бы без противника.

Белл кричит, крайне неуклюже пытается затормозить и бьется о реголит еще крепче, чем в первый раз.

Происходи это на Земле, скольжение дало бы ему тактическую выгоду – он бы поднял тучу пыли, закрылся ею от противника, хоть и указал бы ему примерное направление на цель. Но это – Луна. Тут нет воздуха, способного замедлить осаждение пыли. И враг, сам оставаясь скрытым, отлично видит падение Белла – ну точно в голливудском фильме.

Скольжение уже почти закончено, когда меньше чем в метре от головы Белла камень величиной с кулак разлетается вдребезги.

Заметить стрелка при этом не удается. В такой ситуации самое разумное – откатиться, но на спине здоровенный горб со снаряжением, он зарывается в грунт подобно якорю, и Белл, беспомощно лежа на боку, теряет драгоценные секунды. Он видит еще два удара метательных снарядов, один приходится туда, где только что была его грудь, второй вздымает пыль меж раскинутых ног. Беллу абсолютно ясно: он влип. Он покойник. Следующий выстрел придется в живот, или в лицевую пластину, или в ранец. Эх, ранец, как же ты подвел: предназначенный для жизнеобеспечения, получается, ты обеспечил смерть.

И даже ответная стрельба бесполезна. Неизвестно, где прячется Кен Дестри. Нет времени обнаружить его и взять на мушку. Да и снайпер из Белла никакой. Но все же один шанс на миллион – это лучше, чем вообще ничего.

Поэтому он вертит головой, озирает ландшафт, ищет силуэт.

И вот чудо из чудес: метрах в двадцати обнаружен идущий к нему Кен Дестри. И это не походка здорового человека. Маньяк подволакивает ногу и замирает перед каждым шагом, как будто его должны взвесить и одобрить голоса, борющиеся за власть в помраченном рассудке. Даже если бы вдруг Дестри одеревенел, а затем рухнул ничком, Белл не удивился бы – он и сам в этот миг испытывает что-то вроде безумия, которое перед лицом смерти заглушает любые страхи.