Текст книги "«Если», 2010 № 11"

Автор книги: Журнал «Если»

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Дикое поведение Дестри и впрямь делало его опасным, но едва ли это объясняется врожденной зловредностью; скорее всего, дело тут в разрушительном влиянии на мозг промышленных химикалий – что только не приходилось развозить по стройплощадкам, двенадцать часов кряду просиживая в кабине баржи, и вся эта дрянь норовила подмешаться к воздуху для дыхания. Но уж точно Дестри не имел ни малейшего сходства с отъявленным негодяем, чья циничная ухмылка кочует из одной трактовки событий в другую. Как не имеет его поведение ничего общего со свободой выбора. Оставшиеся на Земле родители Кена получили не только предусмотренное его контрактом пособие от лунного правительства, но и крупную компенсацию от фирмы-производителя некачественных емкостей. Если на то пошло, еще пять жителей Луны, дышавших ядовитым воздухом, были отстранены от работы, прежде чем их здоровью был причинен невосполнимый ущерб, и поэтому компенсации им достались куда более скромные. Все потом сообщили о резком ухудшении самочувствия, но что тому виной – отравление или просто тяжелые условия труда, – вопрос спорный.

Правда заключается в том, что Дестри соорудил рельсовый ускоритель масс, или попросту рейлган, и обстрелял несколько отрядов, пытавшихся его обезвредить. Причинил серьезные травмы, но, по счастью, никого не убил. Однако недостроенный Купол Армстронга, который послужил в «Безвоздушной ярости» легкоузнаваемым фоном, на самом деле совершенно ни при чем. Еще несколько лет после инцидента этот участок лунной поверхности никого не интересовал, что уж тут говорить о его покупке, планировке и тем более частичной застройке.

В финальной сцене «Безвоздушной ярости» рассвирепевший Малькольм Белл схватывается с Кеном Дестри врукопашную после многодневной погони по лунному рельефу. Тогда как на самом деле не было вовсе у Белла такого намерения – преследовать недруга. Он, как и вся Луна, своевременно получил известие о приключившемся с Дестри умопомрачении, а заодно рекомендацию не попадаться психу на его пути – и счел этот совет вполне разумным. Он даже через неделю после исчезновения Дестри присоединился к общему мнению: у бедняги должен выйти запас кислорода, или пищи, или еще чего-нибудь необходимого, и он, скорее всего, уже труп. Но вот страсти улеглись, а работа не терпит простоев, она требует от Белла ежедневных рейсов между его перенаселенным районом и новым, строящимся, а вернее, роющимся километрах в тридцати. Так Белл оказался среди нескольких работяг, не расстававшихся с рейлганами – просто на тот случай, если всеобщая успокоенность вдруг окажется необоснованной.

В «Безвоздушной ярости» от подлинной истории осталось мало. Кое-что домыслено, кое-что выброшено. Но уцелел один весьма немаловажный факт, известный лишь тем людям, которые жили тогда на Луне. Они подтвердили: да, в этом фильме имеется крупица истины.

Перестрелка действительно была.

* * *

Я, пожалуй, не поверила в сверхточное противоскафандровое оружие, но и не видела смысла выводить Белла на чистую воду. Когда он велел повернуть, я повернула; подчинилась затем и команде сделать несколько шагов назад (он-де малость не рассчитал и завел меня в ловушку, которой дал название Долина Смерти) – один неверный шаг, и мой скафандр, как выразился Белл, «станет больше похож на купальник». К тому моменту во мне наполовину созрела уверенность: охранная система – такое же вранье, как и почти все перепевы истории с перестрелкой.

Через несколько лет Белл исчез, оставив после себя феномен, благодаря которому с его участка до сих пор не снят карантин; власти приказали обыскать территорию вокруг запертого дома и убедились: все это правда – насчет мин. Стоит об этом вспомнить и вообразить, как при абсолютном нуле в жилах вскипает кровь, и я с головы до пят покрываюсь мурашками. Но в тот день гостья сделала, как требовал хозяин, и наконец очутилась в воздушном шлюзе. Ко мне возвратилась уверенность, невесть где пропадавшая с тех пор, как в моей голове родился безумный план.

Шлюз был стандартным – коробочка с площадью основания квадратный метр и примерно такой же высотой, так что даже при моих скромных габаритах пришлось согнуться в три погибели, – иначе бы просто не войти.

Я попыталась представить, как сюда входит-выходит Белл, и вспомнила прочитанное: среди пионеров преобладали люди невысокие, таких специально отбирали, чтобы им было удобно работать в малых пространствах. Если и питала я иллюзии насчет того, что человек-легенда окажется исполином размером с греческого бога, макушкой скребущего облака… то это все были глупости. А они были, чего уж греха таить. Это же все-таки Малькольм Белл, а не хухры-мухры! Встреча мне предстояла совсем не рядовая – все равно что увидеться с самим Вильгельмом Теллем, или Робином Гудом, или… Уайаттом Эрпом.

За моей спиной скользнула в проем дверь, окаймлявший ее шланг тотчас надулся, герметизируя шлюз. Такая техника считалась устаревшей, еще когда я пешком ходила под стол. Через несколько секунд послышались звуки: свист поступающего извне воздуха, металлическое шарканье моих подошв о решетку пылеуловителя в полу. Я решила ждать и не среагировала даже на вспыхнувшую зеленую лампочку над внутренней дверью.

Динамик прохрипел голосом Белла:

– Теперь безопасно. Снимите шлем, если хотите.

Я не шелохнулась.

– А внутреннюю дверь открыть не собираетесь?

– Еще не решил. Но вы можете устраиваться поудобнее. Я не из тех, кто приносит в жертву вакууму непрошеных гостей.

«Это верно, – подумала я. – Но ты из тех, кто окружает свое жилье смертельными ловушками или, по крайней мере, пугает ими».

С другой стороны, приходилось ли мне выбирать? Что может быть глупее, чем задохнуться через час-другой в скафандре, когда снаружи воздуха – на целый век. Поэтому я отстегнула шлем, балдея от свиста, как лесной сурок: это давление в моем скафандре сравнялось с давлением в кабинке шлюза, где концентрация воздуха прежде была несколько больше.

Когда попадаешь в незнакомый космический дом, вкус его воздуха сразу же рассказывает о многом. В последние недели, опрашивая людей, которые знали Белла, я посетила несколько жилищ, чьи хозяева уже давно перестали чувствовать собственный дух – до того ядреный, что у меня слезы на глаза наворачивались. Другое дело – у Белла. Здесь витал еле заметный стариковский запашок, легчайшая сладость его напоминала о микстуре от кашля, – в общем, просто благоухание по сравнению с «амбре» предыдущих домов. Мне даже удалось различить некий экзотический цветочный аромат, наводящий на мысли о тропической выставке в Шепардвильском ботаническом саду. Что это, парфюм или освежитель воздуха? А может, герой самой знаменитой лунной переделки затеял выращивать цветы под фитолампой? Почему бы и нет? Ведь должен он был чем-то заниматься все эти годы.

Короче говоря, мне в его логове уже нравилось.

– Спасибо.

– На «пожалуйста» не рассчитывайте, – буркнул он. – Это бессовестное злоупотребление чужим временем и гостеприимством. По-моему, ни того, ни другого вы просто не заслуживаете.

Я перенесла вес с одной ноги на другую – надо было как-то скрыть чувства. Устыдил меня Белл, даже в жар бросило.

– Понимаю. И прошу не сердиться. Я очень благодарна… хотя вам, конечно, на это наплевать.

Несколько долгих секунд я ждала отклика. Не получив его, предложила:

– Хотите, объясню, что меня сюда привело?

– А незачем вам утруждаться, мисс Джесси Джеймс. Возможных поводов раз-два и обчелся. Вы или книжку обо мне писать вознамерились, или хотите признаться, как много я для вас значу, или известная персона должна поучаствовать в рождении анекдота, над которым будут смеяться ваша родня и приятели. Означает все это одно: вы подходите к памятнику, откалываете от него кусочек и идете восвояси с сувениром в кармане. Будь я в самом деле памятником, а не человеком, проблемы бы не возникло. К тому же много вас слишком, если каждый хапнет по кусочку, что от меня останется? Вам ведь история перестрелки нужна? Так чего проще, закачиваете «Холодные розы» и смотрите. Там много чего накручено и переврано, но минимум половина – факты. И незачем ко мне с расспросами приставать.

Другой на моем месте принял бы слова Белла за истерику, за жалобное нытье. Но в его устах все это звучало как констатация печальных фактов, основанная на многолетнем тяжелом опыте. Видать, немало назойливых любителей курьезов добралось-таки до его шлюза.

– Сэр, я видела «Холодные розы». Но там нет того, что мне необходимо узнать.

– Ну тогда почитайте доклад комиссии. Это итог шестимесячного расследования, с уймой таких подробностей, сам Освальд Шпенглер ими бы подавился. Но если вы из чутких натур, которым надо знать, «на что это было похоже», то у меня для вашего брата имеется доходчивый ответ: не было времени остановиться и поискать сравнение.

Его злость не смутила бы меня даже на единый миг, но понадобилось несколько секунд, чтобы выбросить из головы недоуменную мысль о Шпенглере, чей «Закат Европы», каюсь, мною до сих пор не прочитан; может, возьмусь за него, когда проведу несколько лет в отшельничестве.

– Нет, сэр, подробности перестрелки мне не нужны. Я об этом уже все узнала, что хотела.

На этот раз пауза была короткой.

– Что же тогда?

– Вас побудила вооружиться потенциальная опасность. У одного из коллег пришла в расстройство психика, не по его вине. Он выстрелил по вашей барже. Вы покинули транспортное средство и сами применили рельсовый ускоритель масс. Столкновение продолжалось несколько минут, и конец мог быть только один: рано или поздно кто-нибудь из вас поразил бы цель. Выжить посчастливилось вам. И вы чуть было не попали под суд – кто-то из ретивых юристов утверждал, что вы не менее опасны, чем ваш противник. Но все подобные обвинения были сняты. История переходила из уст в уста и обрастала домыслами, и вы уже давно живете с репутацией героя. Однако, сэр, все прочее – это пунктирные линии между местами, где вы стояли, и местами, где ваши снаряды нашли свою цель. Все это было сотни раз рассмотрено и проанализировано под всеми возможными углами зрения куда более умными и дотошными людьми, чем я. И я не явилась бы сюда и не стала отнимать у вас время, если бы меня интересовал уже многократно пройденный путь. Если на то пошло, я ведь даже не историк. Сэр, хотите верьте, хотите нет, но у меня действительно есть причина здесь находиться.

Когда он вновь заговорил, в голосе зазвучал оттенок уважения:

– Сколько ж вам лет, юная леди?

– Двадцать четыре.

– Кажется, я слышу высокомерие юности. А известно ли вам, что спустя несколько лет после вашего рождения я перестал пускать людей в этот шлюз?

– Да, сэр. Конечно, вам до моего мнения дела нет, но все-таки скажу: мне ваше одиночество кажется бессмысленным.

Я сама опешила от этих слов; представляю, как они подействовали на Белла. Ничего подобного не было в длинном списке тактических приемов, которые заставили бы его изменить давней привычке и разоткровенничаться перед незнакомой посетительницей. Даже сейчас фраза кажется мне оскорбительной. Здравый смысл требовал любыми способами завоевывать симпатию, всеми правдами и неправдами втираться в доверие. Помню, что я аж съежилась: вот сейчас он откроет внешний люк и выбросит меня в вакуум, и придет мне, нахалке, конец.

Каково же было мое изумление, когда раздался грубый хохот.

Малькольм Белл так невежливо смеялся четыре раза за все время нашего знакомства. Это ровно столько, сколько раз он вообще смеялся при мне. Другие люди варьируют громкость и тон, им не чужды нюансы, вроде вежливого смешка или несдержанного хихиканья. Белл, как выяснилось, был вполне способен реагировать весельем на услышанное, но он никогда не разражался хохотом, если не мог весь без остатка отдаться этому занятию, а когда мог, остановиться получалось не скоро.

Должна сказать, мне уже много лет не хватает этого смеха. И мысль о том, что он когда-то прозвучал благодаря моим стараниям, наполняет меня гордостью.

А в тот день я уж было решила, что хохот не прекратится никогда. Но вот он все же постепенно затих, и Белл сказал:

– Человеческая раса удивляет меня примерно раз в тридцать лет, рождая на свет особь, ради которой стоит сделать исключение. Ладно, Джесси Джеймс, получайте свою аудиенцию.

И внутренняя дверь скользнула вбок…

* * *

Почти в каждой трактовке инцидента у О'Кей Корраля Уайатт Эрп предстает этакой несокрушимой скалой, скорее титаном, нежели человеком; он до того уверен в своих моральных устоях, что кажется, именно эта уверенность лучше всякой брони защищает от лихого свинца.

И это вполне может оказаться правдой.

А еще достойно упоминания то, что человек с такой биографией ни разу не испытал укус пули. Кого ни возьми из других «легенд Дикого Запада», всем досталось. Джесси Джеймс, Билли Кид, Дикий Бил Хикок… Кто застрелен в спину, кто смотрел убийце в лицо, но все эти супермены в итоге оказались доступны насильственной смерти точно так же, как и любой обыватель. И только тело Эрпа осталось целым и невредимым.

Неизбежно складывается впечатление, что в разборке с Клэнтонами, когда Эрп стоял под градом пуль и сам лупил в упор, он был высок и бесстрашен и так же твердо верил в собственную неуязвимость, как потом верили многие поколения, которым снова и снова, под разными соусами разные повара преподносили его приключение.

И снова я скажу: возможно, так оно и есть. Мало ли на свете безумцев, убежденных в том, что законы вероятности к ним не применимы.

А может, он тогда был вне себя от ужаса и мечтал оказаться где-нибудь подальше от Тумстоуна.

* * *

Малькольм Белл сидит за пультом лунной баржи класса «Б». Скорость движения – примерно сорок километров в час, пункт назначения – строящаяся солнечная батарея на гряде в трех часах езды от базы. Кабина служит дополнительным укрытием, благодаря ей внутри скафандра температура воздуха поддерживается в комфортном диапазоне; иное дело, если бы в течение всего рейса водитель подвергался жестокому воздействию чистых солнечных лучей. Но в кабине отсутствует воздух – это типично для того времени и для тогдашнего уровня технологии.

Белл не в форме – накопилась усталость. Он никому не признается, что последние ночи плохо спал. Охотно бы взял отгул, будь здешняя производственная культура снисходительна к таким вещам, как неявка на работу по болезни. Сколько уже лет продолжается освоение Луны, а жизнь на ней по-прежнему не сахар. Девиз простой: можешь ходить – значит, можешь и вкалывать, и Белл достаточно подвижен, чтобы служить винтиком механизму, который обеспечивает жизнь на этом каменном шарике.

Белл все понимает и не жалуется, но ведь он – человеческое существо, подвергающееся нагрузкам, способным сломать любого. В его мозгу идут одновременно четырнадцать разнонаправленных процессов. Частью это мысли о дороге, пройденной уже десятки раз, частью – о товарище, коллеге-инженере, который выставил себя настоящей скотиной. Еще Белл выуживает в памяти имя популярного певца: что за черт, оно же нынче у всех на устах, а не вспомнить, хоть ты тресни! – и при этом мечтает о простое, тогда получится повидать друзей, Минни и Эрла. А еще он краешком мозга думает о Дестри – вот же угораздило этого сукина сына свихнуться. Да, Дестри, черт бы тебя побрал…

Белл понимает: это глупо. Нет смысла бояться Дестри. Все равно что бояться молнии, которая или ударит в тебя, или не ударит. Если понадобишься ей, уж она не промахнется. Любые страхи только жизнь портят. Что проку гадать, пронесет – не пронесет? Как карта ляжет, так и будет. Просто подожди – и узнаешь.

Да и Дестри, по всему, уже мертв. Ну, какая вероятность, что он рыщет где-то здесь, вдали от баз снабжения, и высматривает другую такую же крысу лунной пустыни, чтобы сделать ей гадость? Это уже давно не человек, а банка протухшей тушенки. Испекся в своем скафандре, а может, и взорвался, распертый гнилостными газами. Образ, конечно, отвратительный, но единственно возможный, потому как Дестри – не монстр, а всего лишь человек, которому выпал несчастливый билет в лотерее под названием «Ну, любит Господь иногда пошутить».

Белл все это знает точно так же, как свои служебные коды, аварийные процедуры и преглупейшие слова модной песенки – засела, дрянь такая, в голове и забываться не намерена. Но он человеческое существо, а человеческие существа вечно чего-нибудь боятся, и никак ему не избавиться от жуткой картинки: бац, и шлем разбит выстрелом из нелегального оружия, и вместо головы быстро развеивающийся парок. Пугают не предсмертные муки, а невозможность узнать, когда это случится. Вот сейчас ты живой, а уже через миг сделаешься мертвым и даже пикнуть не успеешь. А ну как эта мысль – вот эта, которую он сейчас думает, – самая последняя и других уже не будет? Он ведь про то даже не узнает. Или вот эта последняя? Или эта?

Когда в приборную панель ударяет метательный снаряд и вдребезги разносит манометр, Беллу везет вдвойне. Во-первых, он смотрел в правильном направлении, а во-вторых, успел довести себя до форменной паранойи. Вакуум – это вакуум, в нем не грянет далекий выстрел, не поддержит его грозным звоном разбитое стекло кабины. Просто возникла дырка там, где секунду назад ее не было, и если бы Белл не думал о Дестри, он бы запросто дал себя укокошить. Драгоценные секунды растратились бы на гадание: что за сбой в работе механизма привел к столь странному повреждению?

А так он мигом сообразил: стреляют. С одного из зубчатых холмов, что возвышаются над изъезженной трассой. Дестри, кто же еще.

Даже не додумав это до конца, Белл кидается влево, просто потому, что таков кратчайший путь наружу. В следующий миг второй снаряд пронзает пустоту там, где только что находился водитель, и тоже врубается в приборную панель. Толку от него практически нет – так, немножко пищи для воображения будущих писателей и сценаристов.

На Луне тела падают, по земным меркам, медленно – иначе не могут, как бы им этого ни хотелось. Отчаянная уловка Белла выглядит фарсом, до каменистого грунта целая вечность падения, добрых два метра, спасибо высоченным каткам баржи. И понимание того, что по нему ведется стрельба, не прибавляет ни единого «g».

Он даже успевает отправить в эфир отчаянную мольбу, прежде чем соприкасается с реголитом.

– Я Белл, вызываю Контроль! Срочно требуется помощь!

В этот день по связи дежурит Клифф Макрэй. Родом он с техасского севера и говорит с густейшим ковбойским акцентом – тем самым, что вот уже больше века окрашивает речь непропорционально большого числа публичных представителей НАСА.

– Не волнуйся, Белл, мы поможем. Что у тебя за проблема?

Белл все еще падает рядом с покинутой им баржей. Своей жизнью он обязан инерции, несущей его параллельно курсу машины и тем самым прячущей от стрелка. Но через секунду ситуация изменится, если он не окажется на ногах и не продолжит движение самостоятельно.

– По мне бьют с холма, – хрипит он.

Макрэй держит паузу пять секунд.

– Без паники, приятель, я сейчас определю твое местонахождение. Так, южнее Седьмой трассы, семнадцатая веха. Подтверждаешь?

– Насчет трассы правильно, а которая веха, не знаю. Я выскочил из баржи и укрылся за нею. Она все еще едет.

– Личность напавшего удалось установить?

– Да пошел ты! Как я могу установить его личность? Да и зачем? Что, на нашем камешке много свихнувшихся стрелков?

В ответе Макрэя сквозит мрачное веселье:

– Понял тебя, Малькольм. Оставайся в укрытии и жди подкрепления. Считай, что мы над этим уже работаем.

Тем временем Белл утверждается на ногах и следует одним курсом с баржей. Та знай себе едет, причем с небольшой скоростью. Казалось бы, поспевать несложно – беги легкой трусцой. Так, да не так – лунные скафандры для подобного способа передвижения не приспособлены. Как и лунная гравитация. Нормальный бег человеческого существа представляет собой некоторое число отрезков времени, когда обе ноги не соприкасаются с землей, и моментов, когда бегун использует силу тяжести. Луна по этой части может предложить лишь нечто вроде ленивого балета. Есть, правда, способ добиться куда большей скорости, но для этого надо всего ничего: вырасти на Луне. Иначе нужного навыка не заполучить.

Белл родился на Земле. В штате Аризона. В городе Тумстоуне.

Это лишь временная мера – бежать возле баржи. У нее, между прочим, не имеется «кнопки мертвеца», устройства, которое в случае гибели водителя или потери им сознания остановит транспортное средство. Гораздо важнее, чтобы оно везло утратившего дееспособность водителя в направлении ближайшей базы, где есть воздух. Потому-то баржа и курсирует по цепочке зарытых магнитных вех, и они не дадут сбиться с запрограммированного пути. Но движется она так медленно, что любой полуразумный стрелок (и даже, как в данном случае, безумный) может спуститься со своей позиции и выстрелить с другой стороны. Держась у борта, Белл рано или поздно вновь окажется на линии огня.

В эфир возвращается голос Макрэя.

– Белл, слышишь меня?

– Считай, что я над этим работаю.

– К тебе направились с разных сторон три группы, и мы делаем все, чтобы их стало больше. Помощь прибудет в течение получаса. Рекомендуем продолжать движение и не вступать в борьбу с Дестри, если только он не навяжет ближний бой. Как слышишь? Прием!

– Слышу, – буркнул Белл, одолеваемый недобрыми мыслями. – Вот что: этот псих может мониторить наши частоты. Не хочу, чтобы он меня запеленговал. Давай-ка помолчим, пока ребята не приблизятся.

– Да, Белл, это разумно. До связи.

Едва умолкает рация, Белл горько жалеет о своем решении. Как знать, а вдруг это был последний в его жизни разговор? Ну, остался бы Макрэй на связи, что такого? Если враг сканировал частоты, он уже знает о выдвижении спасателей. Правильнее всего для Дестри было бы дать деру. Не настолько же он безумен, чтобы дожидаться, когда его окружит целая армия.

Да, маловероятно.

Однако чутье подсказывает: надеяться на его здравомыслие нельзя. Не осталось у Дестри никакого здравомыслия, и он не прекратит охоту.

* * *

Сложно сказать, что я ожидала увидеть в доме Белла. За последние месяцы я успела побывать во многих жестянках и полюбоваться интерьерами, соответствовавшими всем без исключения точкам графика – от запущенного хлева до стерильной роботизированной больницы. Даже пообщалась с некоей знаменитостью раннего этапа колонизации (имени не называю), чье обиталище было задрапировано такой уймой розовой прозрачной ткани, что хватило бы на классический турецкий гарем; этот тип и одевался в розовое, хотя, с сожалением вынуждена констатировать, султана из себя не корчил. Мне нет дела до того, насколько вы любопытны. Повторяю, имя этого человека вам знать ни к чему.

Совсем другая картина открылась мне в доме Белла. Обстановка аскетичная почти до стерильности. Голый функционализм во всем. На службе у комфорта одна-единственная штуковина – ультразвуковой душ, причем его генераторы не только в потолке, но и в стенах, и даже в половицах. Кресло-кровать разложено. Ни одного непривычного моему глазу предмета, кроме фиолетовой вазы, достаточно глянцевитой, чтобы вовсю бликовать, и достаточно прозрачной, чтобы в ней угадывалось содержимое (лунная почва, предположила я). Тоже не диковина. Грунт этот вполне плодороден, и кое-кто из нас, обитателей Луны, собирает его для комнатных растений.

Белл оказался старым-престарым. Как я и ожидала. Ему было семьдесят, когда он приобрел эту недвижимость и сообщил свой новый адрес, и далеко за восемьдесят, когда он в последний раз посетил ближайший населенный пункт. Тогда-то и сфотографировал Белла по случаю кто-то из зевак, толпой ходивших за ним следом, и более свежие снимки мне не попадались.

Из-за невероятной худобы он скорее смахивал на жердь, нежели на человека. Поступь была очень нетвердой: как выразился один из опрошенных мною людей, глядишь и боишься, не раскололись бы хрупкие косточки.

Собрав все доступные сведения о последнем выходе Белла на люди, я пришла к заключению: он пресыщен вниманием публики, озлоблен расспросами о легендарном прошлом, и если за его темно-карими глазами остались какие-то крохи интеллекта, до них невозможно добраться сквозь туман старости и путаницу мыслей. Очевидец его визита в город, пытаясь описать это грустное и трогательное событие, приплел болезнь Альцгеймера, о которой слышал то ли от дедушки, то ли от бабушки. Это дегенеративное заболевание обычно ассоциировалось с преклонным возрастом, оно превращало свои жертвы в овощи, отнимая способность думать и помнить. Приобрести эту хворь Белл никак не мог, синдром давным-давно прекратил свое существование. Но свидетель визита полагал, что без болезни все-таки не обошлось. А как иначе объяснить превращение народного героя в робко шаркающее не пойми что.

Белл, которого я увидела перед собой, явно приближался к столетнему юбилею. Но глаза оставались ясными, движения – уверенными, речь – внятной и энергичной. В общем, никаких внешних признаков недуга. У этого сукина сына были даже волосы, несколько прядей, укорачивать их Белл не счел нужным, может, времени на это пожалел; они плыли над смуглой, в печеночных пятнах кожей, как перистые облака над изгибом Земли. Некоторые из моих знакомых старикашек по неделям не брились, этот же щеголял безупречно гладким подбородком и чистой, с нерастрепанными швами одеждой.

Да, он был старым. Не побоюсь этого слова, древним. Но не ветхим. Он еще вполне мог о себе позаботиться.

Или он пошел на поправку, или та давешняя хрупкость – не более чем притворство.

Я знала, что он на меня смотрит. По моим сведениям, он любил женщин. И я – первый посетитель женского пола за последние десятилетия. Это, конечно же, не влюбленный взгляд, да и вряд ли стоило на него рассчитывать, ведь все мои прелести прячутся в бесформенном скафандре. Но у меня в ту пору было миловидное лицо, если можно считать миловидностью редкое сочетание черт, которые порознь выглядели бы далекими от идеала. Все-таки спасибо тебе, Боже, за большие карие глаза, именно они соединяют детали моей внешности в нечто приемлемое – вплоть до того, что некоторые даже считают меня красивой. Не будь у меня этих спасительных глаз, я бы, наверное, попросилась на жительство в зоопарк.

Он вытащил из-под убирающегося стола модульное кресло, дав понять, что я могу располагаться поудобнее, сел на край койки, держа при этом спину абсолютно прямо, и скорбно покачал головой:

– Юная леди, в любом просвещенном обществе вас бы заживо сварили в масле.

– Ошибаетесь, сэр, подобная экзекуция мне не грозит. Но вот камнями меня время от времени побивают.

У него дрогнули губы.

– Мило. Смело. Вы достаточно начитаны и вполне владеете антикварным сленгом. И вы гораздо симпатичнее, чем ваш печально знаменитый тезка на старых фотографиях. Честно скажу: будь я на восемьдесят лет моложе, дал бы себя соблазнить.

– Благодарю, сэр.

– Это не комплимент, всего лишь голая правда, – похвалил он меня еще раз. – Так говорите, вы не историк. И что бы я вам ни выболтал, это не обернется лекцией для зевающих пустоглазых студентов, верно? И вы не репортер. Иначе бы не заявили, что вас не интересуют самые очевидные вещи. По той же причине я смело могу утверждать: вы не из восторженных поклонников, которые с детства мечтают увидеть своего обожаемого героя. Я все еще прав?

– Да, сэр.

– В таком случае, вынужден признать, что зашел в тупик. Кто вы по профессии?

– Младший аудитор Лунной налоговой инспекции.

У него расширились глаза – чуть-чуть, но достаточно, чтобы показать белки, окружающие ясные карие радужки. Что-то – может, веселье? – напрягло его челюстные мышцы, и он произнес:

– Должен ли я теперь жалеть, что впустил вас? Вы и правда мелкая чиновничья сошка, мечтающая впечатлить свое начальство введением мощного ректоскопа в дряблую финансовую кишку полоумного старца?

– Нет, сэр. Начальство не знает о том, что я здесь.

– Верю. Поскольку отлично знаю: я не задолжал ни цента.

Я со значением посмотрела на него:

– Сэр, это не совсем так. Вы отлично знаете, что ничего не задолжали за последние тридцать лет.

Ни одна морщинка не сгладилась, однако он вдруг как будто сбросил десять лет. И снова улыбка чуть изогнула губы.

– Продолжайте.

– Нельзя ли мне сначала воды?

– Будьте как дома.

Но вместо того чтобы встать и распорядиться его запасами, я пососала трубочку, торчащую из шейного обруча скафандра. И поморщилась – вода успела перегреться. Почти как свежезаваренный кофе, только без вкуса. Термоизоляция питьевого резервуара осрамилась при проверке в деле, но можно смыть пыль в горле, и то хорошо.

– Видите ли, я в конторе зеленый новичок, поэтому на меня свалилась вся рутина. Составляю доклады, которые никто не собирается читать.

– Бюрократия бессмертна, – кивнул он.

– Верно. Так вот, год назад мне поручили разобраться с налоговыми отчислениями различных населенных пунктов Луны. Дело в том, что одни всегда платили больше, другие меньше, как бы власть ни пыталась всех уравнять.

– Как бы ни изображала видимость попыток, – возразил он.

– Верно, – повторила я. – Мы оба прекрасно понимаем, что систему не исправить. Всегда остается кто-то обиженный. Восстанови справедливость по отношению к нему – и обделишь кого-нибудь другого. То есть мне предстояло потратить уйму времени, но мои старания не изменили бы ровным счетом ничего. Однако работа есть работа, и я в нее добросовестно впряглась и получала вполне ожидаемые результаты, пока не обнаружила одну аномалию, мимо которой не смогла пройти…

– Давайте-ка все же пройдем мимо нее. Я старый человек, болтовня о налогах для меня слишком большая роскошь…

Дудки, меня так легко не заткнуть, очень уж часто я слышала этот довод.

– Однажды в поле моего зрения попала небольшая группа лиц, получивших пожизненное налоговое освобождение. Сколько бы лет им ни отмерил Господь, они не обязаны платить ни цента. Среди них есть священнослужители, в частном порядке исключенные из налогообложения, когда церковь утратила свой льготный статус. Но это глубокие старцы, поэтому сбросим их со счетов. Все же остальные – это отшельники вроде вас, прячущиеся на Темной стороне. Самое типичное объяснение звучит так: я-де абсолютно самодостаточен, никакого налогооблагаемого дохода не имею и услугами государства не пользуюсь. Но я присмотрелась и выяснила: все не так просто. Лунное правительство передает вам участок в вечное пользование. Государство оплачивает ваше жилье, за его счет идут поставки продовольствия и кислорода. А ремонт? А медицинское обслуживание? Даже деньги к вам поступают – приличные суммы, вполне достаточные, чтобы без проблем жить десятилетиями вдали от людей. Эти средства ложатся на счет условного депонирования в зарубежном банке, и до них многие из вас даже не дотрагиваются или раздают их родне и благотворительным организациям. Лишь единицы в конце концов отказываются от затворничества и проводят хорошо обеспеченный остаток жизни в каком-нибудь очаге цивилизации.