Текст книги "Побег аристократа. Постоялец"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

4

Господин Монд ждал, поскольку всякий иной образ действия ему представлялся невозможным. Время от времени он подходил к двери, ведущей в номер соседки, прижимался к ней ухом, затем снова занимал свой наблюдательный пост у окна, а так как холод пробирал до костей, он накинул пальто и засунул руки в карманы.

Было около десяти, когда ему пришло в голову, что когда его окликнут из соседнего номера, шум города и порта может заглушить этот зов. Не без сожаления он затворил окно. В этот момент на сердце легла тяжесть. Со странной улыбкой он посмотрел в зеркало. Там в чужом пальто рядом с измятой постелью стоял посреди гостиничного номера он сам. Стоял и не понимал, что теперь делать.

В конце концов он, словно в зале ожидания, опустился на стул подле пресловутой двери и принялся, опять-таки как в зале ожидания, перебирать в уме предположения, возможные опасности, досчитал до ста, потом до тысячи, сыграл в орла и решку, пытаясь таким образом решить, оставаться здесь дальше или нет, но вдруг дернулся, будто спящий, которого внезапно разбудили, потому что и в самом деле, похоже, вздремнул. За дверью слышались шаги, и ходили там уже не босиком, а на высоких каблуках. Они звонко постукивали, хотя походка была вялой.

Он кинулся к двери, постучал.

– Войдите!

Женщина была уже совсем одета, на голове маленькая красная шляпка, в руке сумочка – она собралась уходить. Еще несколько секунд, и он бы ее упустил. О своем туалете она позаботилась тщательно, будто ровным счетом ничего не произошло: макияж был полностью завершен, странно смотрелся нарисованный крошечный ротик – оттого, что он был меньше ее настоящего рта. Его бледно-розовые края выглядывали из-под алой помады, будто нижняя юбка из-под верхней.

Без тени замешательства она бросила на него острый взгляд через плечо, будто проверяя, вправду ли это тот же господин, что был здесь ночью, – видно, лица совсем не запомнила, – и принялась озираться, ища, где перчатки; зато он, напротив, смущенно замер в дверях.

– Вам лучше?

– Есть хочу, – обронила она.

Отыскала наконец свои перчатки, такие же красные, как шляпка, и вышла из номера, не удивляясь тому, что он идет к лестнице за ней следом.

Отель между тем сменил обличье. При свете дня его вестибюль стал больше напоминать зал приемов – он выглядел почти шикарно. Служитель, восседающий на месте администратора у стойки красного дерева, был во фраке, стены, как он только теперь рассмотрел, обшиты деревянными резными панелями, по углам зеленые растения в кадках, и посыльный у двери тоже в зеленом.

– Такси не угодно?

Не он, а женщина сказала «нет», между тем как господин Монд, сам не понимая почему, старался не встречаться глазами со служителем у стойки администратора, хотя видел его впервые в жизни. По правде сказать, господина Монда стеснял его убогий костюм. В нем он чувствовал себя неуклюжим. Может быть, ему и усов уже не хватало?

На улице он пристроился слева от своей спутницы, она же куда-то уверенно зашагала, не обращая на него внимания, но и не удивляясь, что он идет с ней рядом. Внезапно она свернула направо, потом они очутились у Старого порта, на углу авеню Канебьер. Женщина толкнула стеклянную дверь ресторана, вошла и с видом человека, которому все тут привычно, двинулась вперед, огибая столики.

Господин Монд шел за ней по пятам. Здесь было три этажа, на каждом – просторные залы с застекленными отсеками, и всюду ели. Сотни людей, теснясь друг к другу, без устали жевали, а в это время между столиками, по коридорам, по лестнице сновали официанты и официантки, разнося лангустов, буйабес[2]2
  Буйабес – блюдо французской кухни, рыбный суп, характерный для средиземноморского побережья Франции.


[Закрыть] и блюда с горами моллюсков.

В оконные проемы лились потоки солнечных лучей. Они здесь достигали пола, как в больших магазинах с громадными витринами, так что снаружи сотрапезники были видны с головы до пят. Все поглощали пищу. И поглядывали друг на друга, кто с любопытством, кто бездумно. Иногда кто-нибудь, теряя терпение, взмахивал рукой и звал:

– Гарсон!

От густого запаха чеснока, шафрана и ракообразных першило в горле. Над всеми ароматами превалировал дух лангуста. Пронзительная нота: лангусты были всюду – на подносах в протянутых руках официантов, почти на каждом столе, а еще на тарелках едоков, собравшихся уходить: там от них оставались голые опустевшие панцири.

Молодая женщина нашла два свободных места у стены. Когда сели, господин Монд оказался напротив, лицом к лицу с ней. И тотчас с удивлением заметил, что она чрезвычайно внимательно всматривается в нечто, расположенное у него за спиной. Оглянувшись, он обнаружил, что там зеркало.

– Я такая бледная… – вздохнула она. – Гарсон!

– Вот! – Пробегая мимо, официант подбросил им на стол гигантское меню, размноженное явно на ротаторе – все в фиолетовых и красных пятнах типографской краски.

– Гарсон!

– Мадам…

– Колбаски сегодня хорошие?

Господин Монд поднял голову. В это мгновение его осенило. Если бы он задал подобный вопрос – черт возьми, сомнения нет! – то официант, любой официант мира сего, разумеется, ответил бы, что колбаски превосходны, ведь таково его ремесло. Только вообразите официанта, который говорил бы клиентам: «Блюдо плохое! Не ешьте его!»

Этот, само собой, тоже ответил «да» на вопрос молодой женщины, но это было не абы какое «да». Чувствовалось, что ей он не солжет, к ней у него совсем иное отношение, не то, что к сотням клиентов, кишащих на всех трех этажах огромной фабрики по поглощению пищи.

Гарсон держался с ней почтительно и вместе с тем фамильярно. Он признавал, что среди таких, как она, иные кое-чего стоят. Эту он уважал за успешность. Не хотел причинить ей вред. А значит, следовало осмыслить ситуацию. Он повернулся к господину Монду, пытаясь оценить, что за птица:

– Если позволите дать вам совет…

При этом он не терял контакта с женщиной. К чему слова, если им достаточно незаметного знака? Казалось, он спросил ее: «Крупная дичь?»

Поскольку она сохраняла равнодушную мину, он склонился над меню, отчеркнул ногтем несколько блюд:

– Для начала, наверное, подойдут мидии… Не стоит труда приезжать в Марсель, если не лакомиться мидиями… А как насчет морского ежа?

Он умышленно утрировал свой акцент южанина.

– Потом славный домашний буйабес с лангустом.

– Мне вы подадите просто лангуста, без супа! – перебила она. – И без майонеза. Соус я готовлю сама…

– Затем колбаску…

– А корнишоны у вас есть?

– Что будете пить?

Ему вспомнился один ресторан в районе шоссе д’Антен, имевший немало общего с этим: там тоже можно было, поглядев с улицы, увидеть за стеклом множество персон, пережевывающих пищу. Господину Монду случалось им завидовать, бог знает почему. В сущности, он и сам не вполне понимал, чему именно завидовал. Вероятно, этой возможности смешаться с толпой, стать как все, чувствовать локоть соседа, испытывать уютное ощущение банальности, понежиться в приятной атмосфере дешевого блеска.

Клиенты этого заведения в большинстве своем, вероятно, заезжие провинциалы или малоимущие, в кои-то веки принявшие решение «раскошелиться на хороший обед»…

За соседним столиком, освещенная ярким солнцем, восседала женщина средних лет и неимоверных пропорций. Меховая накидка делала ее еще массивнее, крупные бриллианты, настоящие или фальшивые, переливались у нее в ушах, другие сверкали на пальцах. Она зычным голосом отдавала распоряжения, пила в три горла и громко хохотала в обществе двух молодых людей, которым вряд ли исполнилось двадцать.

– Вы не шпионили за нами?

Он содрогнулся. Его спутница, имени которой он все еще не знал, смотрела на него, наморщив лоб, в этом взгляде было столько ледяной проницательности, что он покраснел.

– Лучше бы вы сказали правду. Вы из полиции?

– Я? Клянусь вам…

Ей хотелось в это поверить. И парней из полиции она, должно быть, знала. Но тем не менее настаивала:

– Как получилось, что вы там оказались именно в эту ночь?

И он ответил смущенной скороговоркой, будто застигнутый за неблаговидной проделкой:

– Я только вчера прибыл из Парижа… Не мог заснуть… Только-только задремал… А потом услышал… – Он был слишком честен, чтобы соврать: – Все, о чем вы говорили…

Их стол уже ломился от закусок, подносы с моллюсками, теснясь, налезали друг на друга, а белое вино им подали в ведерке со льдом из тех, в каких приносят шампанское. Господин Монд недоумевал. Значит, его скромная одежда не обескуражила официанта? Или, может, сюда принято приходить именно в таком виде, когда собираешься задать пир?

– Я сказал шеф-повару, чтобы позаботился о ваших колбасках, – проворковал официант, наклоняясь к уху молодой женщины.

А та, поднося к губам ложечку зернистой бледно-розовой массы, в которую поварское искусство превратило морского ежа, обронила:

– Вы женаты…

И взглядом показала на обручальное кольцо, которое господин Монд не додумался снять.

– С этим покончено, – сказал он.

– Вы бросили свою жену?

– Вчера…

Она скорчила презрительную мину:

– И что, надолго?

– Навсегда.

– Все так говорят…

– Уверяю вас…

Тут он покраснел, сообразив, что дело выглядит так, будто он похваляется своей свободой и намерен ею воспользоваться, а ведь это совершеннейшая неправда…

– Все не так, как вы думаете… Гораздо сложнее…

– Ну да. Знаю.

Что она может знать? Она посмотрела на него, потом перевела взгляд – все такой же жесткий – на свое отражение в зеркале, оттуда – на женщину в бриллиантах, с двумя юнцами… Вздохнула:

– Может, зря вы меня вытащили… Лучше бы оставили. Сейчас все уже было бы кончено.

Однако креветки продолжала очищать, с большой тщательностью вылущивая их своими длинными ногтями.

– Вы здешняя? – спросил он.

Она пожала плечами. Дурацкий вопрос, женщина вроде нее такого бы не задала.

– Я с севера, из Лилля. А вы из Парижа, верно? Чем занимаетесь?

Ее изучающий взгляд скользнул по его костюму, галстуку, рубашке. А поскольку он, смутившись, медлил с ответом, она осведомилась изменившимся голосом, чуть ли не с угрозой:

– Надеюсь, вы не удрали, прихватив кассу?

Он запнулся, не понимая смысла этого наскока, и дал ей время продолжить:

– Потому что мне это обрыдло! Сыта по горло!

– Я не служащий.

– А кто же вы?

– Рантье.

Она снова оглядела его. Что-то в наружности собеседника ее успокоило – интересно что?

– Ладно…

– Мелкий рантье.

Должно быть, эти два слова женщина истолковала в смысле «скупой»: она странно покосилась на стол, ломящийся от подносиков с ракообразными и бутылок дорогого вина.

Господину Монду кровь бросилась в голову. Ничего не пил, едва омочил губы в запотевшем бокале, и все же он слегка захмелел от слепящего света, в лучах которого мелькали люди, слишком много людей. Захмелел оттого, что все эти лангусты такие красные, а гарсоны без конца носятся взад-вперед, так что голова кружится, и шум голосов тоже пьянил, и разговор, а может статься, еще то, что люди орали, пытаясь перекричать и друг друга, и звяканье вилок, и звон тарелок.

– Я все голову ломаю, спрашиваю себя, где он сейчас.

По наивности он, не подумав, умудрился спросить, кто именно. Она только пожала плечами, окончательно и бесповоротно составив мнение на его счет.

– Он на этом больше потеряет, чем я…

Теперь ею овладела потребность поговорить о случившемся. Не обязательно именно с ним – с кем угодно. Подали лангуста, и она принялась составлять соус, тщательно подбирая ингредиенты и смешивая их у себя на тарелке.

– От майонеза меня мутит. Не знаю, почему бы не сказать вам, как все это случилось. Имею право после того, что он сотворил! Я перед ним на коленях ползала, никогда бы ни с одним мужчиной до такого не дошла, а он меня каблуком саданул вот сюда… Видите? След остался!

Это была правда. Если смотреть вблизи, на верхней губе слева под слоем помады угадывался синячок.

– Тип, которому грош цена… Сын овощного торговца, он и сам еще недавно с тележкой по улицам таскался… И добро бы я сама бегала за ним! Так нет, мне вообще ничего не нужно было… Вы знаете Лилль?

– Бывал проездом.

– В «Красный шар» не заходили? Маленькое такое кабаре в подвальчике, рядом с театром. Хозяин еще до того кабачок держал на площади Пигаль… Фред его зовут… Туда сплошь завсегдатаи ходят, серьезные люди, которые не желают показываться невесть где… В основном фабриканты из Рубэ, из Туркуэна. Представляете уровень? По вечерам танцы, ну, и номера… Я там дебютировала как танцовщица, три года назад…

Ему хотелось узнать, сколько ей лет. Но спросить не решился.

– Гарсон! Поменяйте-ка мне бокал, будьте так любезны! Я уронила туда кусочек лангуста…

Не теряя нить своего рассказа, она по-прежнему время от времени посматривала в зеркало и, похоже, одновременно еще прислушивалась к разговору женщины в бриллиантах с двумя ее спутниками. Вдруг спросила:

– Как по-вашему, кто они?

– Не знаю. Вряд ли это ее сыновья…

Она прыснула:

– Ну да, как же! Жиголо! И встретилась она с ними недавно. Может, даже ничего еще и не было, вон как они злобно друг на друга поглядывают, выходит, пока неясно, кому достанется выигрыш… она то есть. И знаете что? Держу пари, у нее магазинчик в приличном квартале, рыбный или колбасный, и дело идет хорошо… Она два раза в месяц так шикует на побережье.

Господину Монду подали бифштекс.

– А ваша колбаска будет готова через минуту. Она на подходе!

И молодая женщина продолжила:

– Меня зовут Жюли, это настоящее имя. А танцевала я под именем Дэзи. Эти господа угощали аперитивом, приятная такая компания, потому что шлюх там не было. По-дружески себя держали. Хотите верьте, хотите нет, они со мной серьезно вели себя… в основном. Они туда приходили поговорить, поделиться… о своей конторе рассказывали, о семье… Понимаете?

Она умолкла, но тут же заговорила снова:

– Был там один тип, самый шикарный из всех, толстый, ну, вроде как вы, он за мной ухлестывал месяца три, не меньше… Я понимала, к чему он клонит, но мне-то не к спеху… Он был из Рубэ. Известная семья, богачи… Он до ужаса боялся, как бы не увидели, что он выходит из кабаре, вечно посыльному поручал сперва посмотреть, не идет ли кто по улице… Хотел, чтобы я больше не танцевала. Снял мне хорошенькую квартиру на тихой улице, где дома сплошь новые… Я бы до сих пор могла так жить, если бы не Жан… Он, когда приходил меня повидать, притаскивал всякие вкусности, все самое лучшее, что мог найти, ну, вот лангустов, раз в десять толще этого, ананасы, раннюю землянику в коробочках с прокладкой из ваты, шампанское… Мы такие ужины закатывали на двоих…

И внезапно переменив тон:

– Ага! Что я вам говорила?

Он не понял. Тогда Жюли, подмигнув, глазами указала на соседний столик и зашептала, пригнувшись:

– Она с гарсоном говорила о рыбе, сейчас – только что! – спросила, не купит ли он ее за такую-то цену! Я была права! Это рыбная торговка! Что до тех двух малышей, есть шанс, что они еще до вечера расцарапают друг другу рожицы, как пара котов… Так о чем я говорила? Ну вот, хочу, чтобы вы поняли: этому Жану я ничем не обязана. Наоборот! Он заглядывал ко мне в «Красный шар»… как клиент. У меня там было несколько хороших друзей… Но я серьезная девушка. Можете мне поверить: если я что говорю, это правда… Мы с Жаном там и встретились. Он тогда работал в скобяной лавке, но поначалу пыжился, притворялся важной шишкой. Все, что он зарабатывал, уходило на одежду и плату за коктейли. А какой он красавец, прямо слов нет! Вот я и поддалась, на свою беду. Сама не пойму, как это вышло, но я влюбилась. Вначале он клялся, что убьет себя, если я не соглашусь, сцены мне закатывал по всякому поводу… Такой ревнивый, что я уже и за порог выйти боялась… Даже к моему другу заревновал, да так, что жизнь стала невозможной… «Тем лучше! – твердил. – Уедем, и ты будешь только моей!» Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц, да еще матери вынужден что-то отдавать…

Она шумно перевела дух:

– Ну вот! Он как говорил, так и сделал. Однажды вечером примчался весь бледный… Я была с моим другом. Он меня вызвал через квартирную хозяйку, она жила на первом этаже. Приходит и говорит: «Не могла бы мадемуазель Жюли спуститься на минуточку?» Она сразу по его лицу поняла, что дело серьезное. Он ждал в коридоре. Как сейчас его вижу: стоит возле вешалки, под лампой с цветными стеклами, та его освещает… Прорычал сквозь зубы: «Он здесь?» «Что с тобой? – спрашиваю. – Совсем спятил?» А он: «Нам надо бежать! Сейчас же! Захвати все, что сможешь! Едем ночным поездом в 12.10!» Потом как дохнет на меня – слышно, что выпил, – и шепотом: «Я кассу взял!»

Помолчала, понурившись, вздохнула:

– Вот как все вышло. Что мне было делать? Я ему велела подождать меня, прогуляться пока по улице. Поднялась к моему другу, сказала ему: мне, мол, сейчас сообщили о том, что моя сестра ждет ребенка и просит, чтобы я немедленно приехала. Он, бедняга, ничего не заподозрил. Только расстроился, глаза вылупил от разочарования: ему в тот вечер, по правде сказать, ничего еще не обломилось… А я ему: «Полно! Я уже к завтраму постараюсь вернуться». «Да ладно, – говорит, – завтра так завтра». И ушел. Я штору подняла, смотрю – Жан под газовым фонарем на перекрестке мается, ждет. Чемодан вещами набила… не могла поступить иначе… Платья пришлось оставить еще очень приличные, обуви три пары… Мы успели на ночной поезд. Он ужасно трясся. Ему всюду мерещились полицейские. И в Париже еще не чувствовал себя в безопасности, даже в гостиницу не захотел пойти, боялся, вдруг потребуют удостоверение личности. Мы сразу сели в марсельский поезд. Как вы хотите, чтобы я ему перечила? Что сделано, то сделано… Когда приехали сюда, была уже ночь. Не меньше часа по улицам таскались с багажом, пока он решился пойти в гостиницу…

Она жадно впивалась зубами в колбаску, обмазанную горчицей, и время от времени с хрустом закусывала маринованным корнишоном.

– И тут же он свалился – заболел. Я его выхаживала, кто ж еще? По ночам у него начинались кошмары, он кричал, хотел встать, мне силой приходилось его удерживать, так он бушевал… Это продолжалось целую неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять тысяч франков… И с этим он собирался сесть на корабль, отплывающий в Южную Америку… Только в здешнем порту таких не бывает. У всех объявленных рейсов пункт отправления Бордо… Ну а вчера вечером я стала задыхаться, с меня было довольно, мне хотелось глотнуть свежего воздуха, вот я ему и сказала, что выйду пройтись на часок. И нет бы сообразить, что раз он такой ревнивец, он за мной проследит… Да может, я и догадывалась… Но это было сильнее меня. Как только вырвалась на улицу, мне даже оглядываться не захотелось. За два квартала отсюда – не знаю, как называются эти улицы, – я увидела свет, совсем такой же, как в «Красном шаре», и услышала музыку… Мне так захотелось потанцевать, что невозможно удержаться. Я вошла.

Она вдруг резко обернулась, будто ей показалось, что человек, о котором она вспоминает, стоит у нее за спиной, но это была всего лишь парочка. Оба такие свеженькие, напомаженные, улыбчивые, что с первого взгляда понятно – у этих свадебное путешествие.

– Вот я и спрашиваю себя, куда он мог податься. Насколько я его знаю, с него станется сдаться полиции. А если нет, если он все еще бродит по Марселю, мне в любую секунду грозит беда… Да ну, плевать! Короче, я танцевала. Один мужчина, очень милый, весь в оранжевом, предложил составить ему компанию. Когда мы с ним выходили из дансинга, я увидела Жана – он стоял у края тротуара. Он мне ни слова не сказал, повернулся и пошел. Я побежала вслед за ним, сразу бросила того, другого, я бы теперь его едва узнала, если бы встретила. Я кричала ему: «Жан! Послушай!» А он только зубы стиснул, сам белый весь, как простыня. Потом стал собирать свой чемодан… Обзывал меня всякими словами… И все равно, клянусь, я его любила. Мне даже кажется, я и теперь, если бы его увидела, кинулась бы за ним следом…

Вокруг столиков появлялось все больше пустых стульев. Дым сигарет заполнял залы, одновременно густели запахи спиртных напитков.

– Кофе, дамы и господа? Может быть, немного ликера?

Еще одно воспоминание внезапно пронзило господина Монда – картина, которую можно увидеть на парижских улицах, если заглядывать в окна ресторанов: трапеза закончена, на столе, покрытом испачканной скатертью и грязной посудой, чашки кофе, бокалы со спиртным, за столом мужчина средних лет, полноватый, раскрасневшийся, взгляд счастливый, но несколько беспокойный, а напротив – молодая женщина. Она подносит сумочку близко к лицу, чтобы, смотрясь в зеркальце, подчеркнуть помадой изгиб губ.

Он мечтал о таком. Завидовал… Жюли подправила макияж, порылась в сумочке, подозвала официанта:

– У вас есть сигареты?

И тотчас ее губы окрасили бесцветный кончик сигареты в телесно-розовый оттенок, более женственный, чем цвет обычной кроваво-красной помады.

Она все сказала. Исповедь закончена. Теперь опять она смотрится, опустошенная, в зеркало за спиной собеседника, и тоненькая морщинка, проступив на ее лбу, выдает озабоченность, которая снова гнетет ее.

Ей уже не до любви, пора решать другой вопрос – как выжить. Что у нее на уме? Ее стремительный взгляд снова и снова скользит по лицу и фигуре мужчины, эти якобы мимолетные касания оценивают его, измеряют и взвешивают пользу, которую тут можно извлечь.

А он в смущении, сознавая собственную глупость, мямлит:

– Что вы собираетесь делать?

В ответ – холодное пожатие плеч.

Как он завидовал тем, кто не заботится о завтрашнем дне, не ведает ответственности, которую другие взваливают себе на плечи!

– У вас есть деньги?

Щурясь от сигаретного дыма, которого сама же напустила, она взяла свою сумочку, молча протянула ему.

Прошлой ночью он уже заглядывал туда. С тех пор в сумочке ничего не прибавилось и не убавилось: все те же помада, румяна, огрызок карандаша, несколько мятых купюр, среди них одна тысячефранковая.

Она твердо смотрела ему в глаза, на ее губах медленно проступала презрительная усмешка, до ужаса презрительная, потом она сказала:

– Это меня не волнует, чего уж там.

Время было позднее. Теперь в опустевшем зале они оставались почти что одни, служители уже принялись наводить порядок, а в одном из углов официантки расставляли по столикам приборы для вечерней трапезы.

– Гарсон!

– Вот, прошу вас…

Цифры порхали, чернильный карандаш ловил их на лету и выстраивал в столбик на листке блокнота, потом этот вырванный листок лег на скатерть перед господином Мондом.

Денег у него в кошельке было много. Он их туда напихал, сколько поместилось. Ему стало неловко за такую набитую мошну; открывая ее, он невольно заторопился, словно скупец, норовящий скрыть свое добро от нескромных глаз, и сразу понял, что Жюли это заметила; увидев толстую пачку банкнот, она опять покосилась на него с подозрением.

Оба одновременно встали, вместе прошли вестибюль и вышли вдвоем на солнечную улицу, не зная, что делать, не понимая, прощаться им или они останутся вместе.

Побрели куда глаза глядят, очутились на набережной, машинально смешались с толпой, глазеющей на рыболовов – стариков и мальчишек с их удочками.

Пройдет еще час, и мадам Монд выйдет из автомобиля на улице Ларошфуко перед зданием полицейского комиссариата. А он даже не вспомнил о жене. Ни о чем не думал. Только ощущал себя движущейся частицей внутри безграничной вселенной. От его кожи, согретой солнцем, пахло весной. На штиблетах тонким слоем оседала пыль. Его преследовал аромат духов спутницы.

Так, без определенной цели, они прошли метров двести, потом она остановилась и объявила решительно:

– Не хочу ходить!

Тогда они повернули обратно, поравнялись с рестораном, на всех застекленных этажах которого жизнь замерла, лишь иногда мелькали белые и черные фигуры официантов. Они, само собой, двинулись дальше по авеню Канебьер. Перед закусочной, где назло времени года был натянут полосатый тент, господин Монд остановился, предложил:

– Хотите присесть?

Они расположились напротив большого окна, по обе стороны мраморного столика на ножке, он – над стаканом пива на круглой картонке, она – перед чашкой кофе, к которой не притронулась.

Ждала. Потом сказала:

– Я вас задерживаю, вам, небось, пора идти по своим делам.

– У меня нет дел.

– А, ну да. Вы же говорили, вы рантье. А живете где?

– В Париже. Но я уехал оттуда.

– Без жены?

– Да.

– Из-за юбки?

– Нет.

В ее глазах мелькнуло непонимание и, уже в который раз, настороженность:

– Тогда почему?

– Не знаю… Так…

– У вас нет детей?

– Да, собственно, есть…

– Выходит, вам ничего не стоит их взять да и бросить?

– Они уже большие… Дочь замужем…

Неподалеку от них два важных гражданина, сознающих собственную важность, играли в бридж, а двое совсем зеленых юнцов, ровесников Алена – на бильярде, эти всё ловили в зеркалах свое отражение.

– Не хочу возвращаться в ту гостиницу.

Она стремилась избежать тягостных воспоминаний. Он это понял. Но не ответил. Молчание затягивалось. Так они и сидели, неподвижные, подавленные, а между тем уже смеркалось. Скоро начнут зажигать лампы. Из окна закусочной, совсем близко, теперь падал свет, сбоку холодным пятном ложился на лица, оставляя другую половину в тени.

Жюли испытующе всматривалась в толпу, текущую мимо них по тротуару, то ли от нечего делать, то ли стараясь скрыть смущение, а может, все еще с надеждой – или страхом – ждала, что появится Жан.

– Вряд ли я задержусь в Марселе, – буркнула она наконец.

– Куда же вы направитесь?

– Не знаю… Куда-нибудь подальше отсюда. Может, в Ниццу? А может, забьюсь в какой-нибудь уголок на берегу моря, чтобы ни души… Мужчины мне опротивели.

В любую секунду оба могли встать и распрощаться, каждый пошел бы своей дорогой, чтобы никогда больше не встретиться. Похоже, они просто не знали, как бы это сделать, только потому и оставались сидеть.

Господин Монд, испытывая неловкость оттого, что так долго не расплачивался, заказал еще стаканчик. Она же, удержав гарсона, спросила:

– В котором часу идет поезд до Ниццы?

– Я вам сейчас принесу справочник.

Она передала его господину Монду, и он нашел два поезда – скорый, который отправляется из Марселя в семь вечера, и еще один, девятичасовой, но этот тащится вдоль берега со всеми остановками.

– Здесь жуткая тоска, вам не кажется?

В спокойствии этого места и впрямь чудилось что-то давящее, пустеющий зал выглядел безжизненным, воздух над редкими посетителями сгустился душной, слишком недвижной массой, в которой каждый звук выделялся, обретая сугубую значительность: восклицания карточного игрока, постукивание бильярдного кия, сухой звук, с каким гарсон постоянно выдвигал ящик для салфеток и полотенец, резко возвращая на место. Лампы зажглись, и одно это уже принесло облегчение, зато вид улицы, где сумерки, поглотив краски, все сделали черно-серым, стал мучительным: странное мельканье мужчин, женщин, детей, проходящих кто медленно, кто быстро, мимоходом задевая, но не зная друг друга, направляясь бог весть куда, а может, и никуда; и тут же снуют до отказа набитые двуногими жирные автобусы, тоже развозят свой груз.

– Разрешите?

Официант, подойдя сзади, задернул плотную мольтоновую штору, одним движением упразднив всю реальность внешнего мира.

Господин Монд вздохнул, не отводя глаз от своего стакана с пивом. Он видел, как пальцы его спутницы нервно стиснули сумочку. Но ему надо было пройти немалый путь сквозь время и пространство, прежде чем отыскались совсем простые, глупые слова, которые он наконец произнес, дав им раствориться в этой заурядной обстановке:

– Мы успеем на девятичасовой?

Она не сказала ни слова, но осталась с ним; ее пальцы, что впивались в крокодиловую кожу сумочки, разжались, и она закурила новую сигарету. А потом, около семи, когда закусочную заполнили новые клиенты, пьющие свой аперитив, они удалились, сосредоточенные и унылые, словно настоящая супружеская чета.