Текст книги "Побег аристократа. Постоялец"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

2

На углу улицы Нёв, перед витриной табачного магазина, среди толчеи вокруг парнишки, торгующего билетами вещевой лотереи, – вот где Эли, словно во внезапном озарении, постиг, какой путь он проделал с тех пор, как покинул Стамбул. Витрины чуть не лопались от избытка товаров, и среди прочих громоздящихся один на другой упаковочных коробов он приметил белые с надписью «Абдулла».

Так вот, в Стамбуле, на большой улице в квартале Пера находился модный ресторан с тем же названием. Накануне отъезда Эли ужинал там с друзьями. В «Абдулле» он знал всех завсегдатаев. Пожимал руки, переходя от стола к столу:

– Завтра я уезжаю!

– Счастливчик!

И надо же! Стоя здесь, на улице Нёв, засунув руки в карманы и пряча подбородок в воротник пальто, он не мог даже вспомнить по-настоящему ни Турцию, ни «Абдуллу».

Было легче легкого вспомнить это умом, теоретически. Но речь-то совсем о другом. Зачем, черт возьми, он уехал? Ведь знал же, что афера с коврами сорвется. А метался среди людей, всем трубил, словно о победе:

– Отплываю в Марсель!

Эту новую мысль он пережевывал, шагая по длинной улице, многолюдной в этот час, когда целые толпы неспешно прогуливаются здесь. Иной реальности не существовало – только этот снег, что грязной склизкой массой скапливался на тротуаре, стужа, лихорадка, боль в воспаленном носу и пронзительная усталость, засевшая где-то между лопатками.

– Дайте мне пачку турецких сигарет, – сказал он торговцу.

Голубой язычок газовой зажигалки заплясал перед его глазами. Торговец был жирный и багровый. За стеклом витрины мелькали темные силуэты прохожих.

– Сигареты не турецкие, – сказал он, взглянув на пачку.

– Это египетские. Они еще лучше.

– Египетского табака не существует.

– Так-таки не существует? Ну, знаете…

– В Египте нет своего табака, – втолковывал он сопящему от негодования толстяку. – Египтяне импортируют его из Турции и Болгарии.

Он и сам не понимал, чего ради заговорил об этом. Пошел дальше по улице Нёв, смешался с толпой, брел куда-то без цели, останавливался перед витринами, особенно теми, где были зеркала, – его снова и снова тянуло посмотреть на себя.

На нем были пальто из верблюжьей шерсти, шляпа из добротного сукна, ловко скроенный костюм.

Почему же он вдруг стал смахивать на какого-то отверженного? Из-за двухдневной щетины? Или потому, что лицо распухло от насморка?

Так или иначе, он сам себе казался жалким и неприглядным. Кто-то походя толкнул его. Он застонал, будто от удара.

Ему был нужен ювелирный магазин. Однако он миновал три таких, зашел только в четвертый. И выложил на стойку кусочек золота размером с лесной орех. Это и был слиток Сильви. Она два года таскала его с собой повсюду на случай, если окажется без гроша в чужом городе.

Ювелир дал за него тысячу триста бельгийских франков, и Эли снова оказался на улице. Ему предстоял долгий путь, не один час пешего хода.

О днях, прошедших на борту парохода, он не вспоминал. По крайней мере можно сказать, что они вспоминались ему как нечто, пережитое в ином измерении или, точнее, случившееся с кем-то другим.

Теперь же не было ничего, кроме Брюсселя, холода, насморка, этих узких тротуаров, с которых надо то и дело сходить, чтобы кого-нибудь не толкнуть, витрин, перегруженных съестными припасами – при одном их виде его мутило, – и этих кафе с мертвенно-белыми мраморными столиками.

Он не думал: «Сейчас я сделаю то-то! А затем то-то!»

Тем не менее он чувствовал, что предпримет одну вещь, и догадывался какую. Он был раздражен. Это озлобление уже проявилось в истории с сигаретами. А теперь дало о себе знать в связи с грогом.

Он вошел в закусочную на площади Брукер. Помещение напоминало вокзальный вестибюль. В центре возвышался пивной бокал высотой метров шесть-семь, над которым непрерывно вздымалась шапка молочно-белой пены, а вокруг за столиками сидели человек двести, если не триста посетителей. Играла музыка. Бокалы и кружки сталкивались, звеня. Рысцой пробегали официанты.

– Один грог! – скомандовал Эли.

– Грог у нас не с ромом, а с вином.

– И это вы называете грогом?

– К тому же спиртное запрещено продавать в розницу в количествах менее двух литров.

– Так продайте мне два литра.

– Это можно купить только в кафе.

– А, подите вы к черту!

В этом зале, освещенном резким слепящим светом, он не знал, куда приткнуться, как себя держать. Его кулак сжимался в кармане, будто рука вцеплялась во что-то. На бульваре Адольфа Макса он остановился перед витриной, где были выставлены инструменты, начищенные до блеска, будто украшения. Вошел в магазин и без колебаний заявил:

– Мне нужен разводной ключ.

Выбрал какой покрепче, взвесил на руке, будто собрался воспользоваться им как молотком. Это был разводной ключ американского производства ценой шестьдесят два франка.

В своем пальто он взмок от пота. И вместе с тем его трясло от холода! С голодом та же история: хотелось есть, но стоило приблизиться к колбасной лавке или ресторану, как к горлу подкатывало отвращение.

– Опубликован список победителей большой вещевой лотереи, состоявшейся…

Уличная толпа в своем безостановочном круговом движении казалась ему стадом, которое заблудилось и суетится без толку. Он зашел в вестибюль кинотеатра, поглазел на фотографии артистов. Одна из звезд приезжала в Стамбул, он тогда был в стайке молодых людей, сопровождавших ее в вечерней прогулке по городу. Но и это воспоминание уже утратило реальность.

Он знал, в котором часу отходит поезд. Тем не менее зашел на вокзал и проверил: отправление 0 часов 33 минуты.

К полуночи вокзал, опустевший, тускло освещенный, поступил в распоряжение уборщиков.

– Первый класс, Париж, – сказал он.

– Обратный?

Как он мог не подумать об этом заранее? Это его потрясло.

– Да-да, обратный!

Он остановился перед тележкой женщины, сдающей напрокат постельные принадлежности. Взял две подушки и одеяло. Пассажиров на платформе собралось не больше десятка. Вокзал погрузился в безмолвие. На железнодорожных путях среди мешанины зеленых, красных, желтых огней совсем близко маневрировал паровоз. По залу ожидания бродили сквозняки.

В вагоне он приметил посыльного из «Паласа», тот сторожил место. Он вошел в то же купе, занял место напротив.

Он был абсолютно спокоен.

Войдя, господин Ван дер Хмыр взглянул на Эли и, без сомнения, узнал молодого человека, которого видел в «С пылу, с жару!». Но не придал этому абсолютно никакого значения!

В купе имелось четыре лежачих места, два наверху, два внизу, но пассажиров было всего двое, верхние места остались незанятыми. То, что поезд шел на сей раз чуть ли не пустой, было чистой случайностью, но Эли этому не удивился. Как будто предвидел все заранее.

Господин Ван дер Хмыр начал с того, что подсунул портфель из свиной кожи под подушку. Затем раскрыл плоский чемодан, достал оттуда шерстяную пижамную куртку цвета морской волны, дорожные шлепанцы и бутылку минеральной воды из местной водолечебницы.

Это был мужчина рослый и довольно толстый, его красное лицо обрамляли светлые редеющие волосы.

– Ваши билеты, господа, если позволите.

Поезд тронулся. Ван дер Хмыр показал свой билет. Кондуктор заметил:

– Значит, в спальном мест не осталось?

Они были знакомы, служащий говорил с ним по-свойски, хоть и почтительно. А на Эли едва взглянул, пробивая дырку в его картонном билетике.

– Доброй ночи, господа…

И, прежде чем удалиться, задернул голубые занавески. Ван дер Хмыр в пижамной куртке и шлепанцах пошел в туалет, но портфель из свиной кожи прихватил с собой. Вернувшись, лег, спокойно отпил воды из бутылки, прополоскал ею рот, потом проглотил и поставил бутылку на столик на расстоянии вытянутой руки.

Затем, бросив последний взгляд на Эли, который лег не раздеваясь, он притушил лампу. Поезд мчался. Система парового отопления сверх меры прогревала купе, куда через невидимые щели уже проникали тоненькие струйки ледяного воздуха.

Правой рукой Эли сжимал в кармане разводной ключ, но при этом он по сути ни о чем не думал. Прикрыв глаза, смотрел на голубую лампу-ночник, в театральном сиянии которой все в купе обретало странные очертания.

Шум поезда стал равномерным, его ритмичная музыка была так полнозвучна, что напоминала даже не игру оркестра, а мессу на церковном органе.

Ван дер Хмыр лежал с открытым ртом, из которого вырывалось ровное сонное дыхание, его розовая, полная рука с квадратными ногтями свесилась, на ней были обручальное кольцо и перстень с печаткой.

Эли видел обручальное кольцо. Оно не произвело на него никакого впечатления. Он закрыл глаза, поддернул повыше ворот своего пальто из верблюжьей шерсти и принялся потеть.

Поезд уже тормозил. Люди забегали. Сквозь занавески брезжили огни. Среди громких голосов можно было расслышать слово «Монс».

Запыхавшаяся женщина ворвалась в соседнее купе, было слышно, как она с трудом заталкивала свои пожитки в багажную сетку.

Эли проснулся, когда дверь с шумом распахнулась и прозвучал голос:

– Граница! Паспорта, удостоверения личности…

Ван дер Хмыр, приподнявшись на локте, протянул удостоверение, оно было у него наготове.

– Большое спасибо.

Эли показал свой паспорт, служитель рассеянно пролистнул его.

– Спасибо…

Поезд покатил дальше, снова остановился, кто-то прокричал:

– Феньи! Пассажиры, следующие до…

– Французская таможня. С вами нет ничего, подлежащего декларации?

Румянец Ван дер Хмыра слегка поблек. В открытую дверь ворвался холодный сквозняк, мешаясь с перегретым воздухом купе. Сон еще не совсем рассеялся, глаза слипались.

Однако он все же протянул таможеннику кожаный футляр с полудюжиной дорогих голландских сигар.

– Хорошо. Больше ничего? А здесь, в чемодане?

– Предметы обихода.

Эли, у которого не было багажа, показал таможеннику свою пачку сигарет, и тот вышел, закрыв за собой дверь.

На перроне гомонила толпа. Бормотанье голосов, шаги, выкрики сливались воедино. Какая-то очумевшая женщина спрашивала:

– Поезд не отойдет прямо сейчас?

– Без двадцати пяти минут. Как в расписании.

Эли снова улегся, переключив лампу в режим ночника. Сон Ван дер Хмыра стал беспокойнее. Раза два или три он перевернулся с боку на бок. Но когда состав приблизился к Парижу, он снова подложил под подушку свой портфель и храп опять раздался из его глотки.

Глаза Эли оставались открытыми. Ладони у него так вспотели, что пальцы липли к металлу разводного ключа. Он неотрывно смотрел на голубую лампочку, ее нити накаливания просвечивали сквозь стекло.

На поворотах его тело всей тяжестью наваливалось на перегородку, в то время как его сосед, казалось, напротив, вот-вот свалится на пол.

Он распахнул ворот своего пальто, но холодный воздух, скользнув по разгоряченному затылку, вынудил его снова запахнуться.

– Сен-Кантен! Сен-Кантен! Пассажиры, следующие до Компьеня, Парижа…

Он тихонько выскользнул из купе. В коридоре его обдало ледяным холодом. Оконное стекло было опущено. Снаружи во мраке скоплением огней обозначился незримый город.

«Здесь снега нет», – отметил Эли.

Он прошел по коридору из конца в конец. Занавески во всех купе были задернуты. Он зашел в туалет, посмотрелся в зеркало. Пытался помочиться, но не смог, наверняка оттого, что слишком нервничал.

Когда он снова занял свое место, поезд уже тронулся, Ван дер Хмыр храпел, положив под голову портфель из свиной кожи, и тот временами чуть потрескивал под ее тяжестью.

Эли закурил сигарету. Вспышка большой «охотничьей» спички не заставила его соседа хотя бы поморщиться во сне.

Не скажешь, что он решился в какой-то определенный момент. Нет! Он сделал несколько затяжек, выпуская большие клубы. У сигаретного дыма был особый вкус, знакомый – когда куришь при насморке, дым всегда кажется таким. Эли бросил быстрый взгляд на занавески, отделяющие купе от коридора.

Разводной ключ нагрелся до температуры его тела. Поезд на всех парах несся по сельской местности. Привстав, но не полностью, а так, что его ягодицы еще касались края сиденья, Эли поднял свое орудие, подержал секунду в воздухе, чтобы получше примериться, и ударил в череп, в самую середку, так сильно, как только мог.

То, что за этим последовало, было так неожиданно, что он едва не разразился истерическим смехом. Веки Ван дер Хмыра медленно раскрылись. Он увидел глаза. Это был удивленный взгляд, пронизавший голубой полумрак купе, просто взгляд человека, не понимающего, зачем его разбудили. А в это время струя крови, протекая сквозь волосы, уже хлынула ему на лоб!

Он попытался двинуться, оглядеться, понять, что происходит. Эли ударил снова, два раза, три раза, десять раз, взбешенный этими дурацкими спокойными глазами, что продолжали смотреть на него.

Если он остановился, то лишь потому, что выбился из сил, просто не мог больше. Разводной ключ выскользнул из его мокрых пальцев. Он сел, пытаясь отдышаться, оглянулся на зеркало. И одновременно навострил уши, всем напряжением нервов пытаясь разрешить вопрос, слышно ли еще в купе чье-то дыхание, кроме его собственного. Он надеялся, что нет. Невмоготу было начинать заново. И запястье разболелось.

Не глядя на безжизненное тело, он опустил штору, потом оконное стекло. Заметил, что если в Сан-Кантене и не было снега, здесь, в полях, все белым-бело, насколько охватывал взгляд, а небо до того ясное, будто ледяное.

Пальто сковывало движения. Он сбросил его. Затем, избегая всматриваться, попытался поднять Ван дер Хмыра. Замысел состоял в том, чтобы выкинуть его из окна на щебень обочины. Он трижды брался, силился; если бы тело было прямым, он бы справился, но наперекор ожиданиям оно оказалось мягким, складывалось вдвое.

Когда Эли бросил свои попытки, торс сполз на пол, а ноги остались на сиденье.

Внезапно его затрясло, он снова надел пальто, раскрыл портфель из свиной кожи, вытряхнул пачки новеньких банкнот, рассовал по карманам.

Он не хотел больше ни минуты оставаться в купе. Не подумал даже о том, чтобы закрыть окно. Вышел, прошел по коридору, потом юркнул в междувагонную гармошку, где его прохватил холодный сквозняк, а на дверных петлях сверкали ледяные жемчужинки.

Так он прошагал насквозь весь состав, остановился только перед дверью багажного вагона. Тут-то до него дошло: «Я же забыл закрыть окно! В Компьене железнодорожники могут это заметить, проходя по платформе…»

Войти в одно из купе с задернутыми шторами он не осмелился. Заперся в туалете, где свет был очень яркий, – он тщетно пытался найти способ его как-нибудь пригасить. Там не было переключателя. Зато зеркало имелось, он волей-неволей все время смотрелся в него.

«Я забыл задернуть шторы… Я забыл задернуть шторы… Я забыл…»

Других мыслей не было. А эти стучали в голове в такт ритмичному перестуку колес.

«В Компьене кто-то может… В Компьене кто-то может…»

Он захлопнул откидную крышку унитаза, сел на нее, скрестив ноги, и откинулся назад, прислонившись спиной к перегородке.

Когда поезд остановился в Компьене, он вздрогнул – оказалось, задремал. Услышал топот бегущих ног. Раздавались крики. Но он твердо решил не трогаться с места. У него на это не было сил. Его клонило в сон. И лихорадило. Поезд тронулся снова.

«В Компьене кто-то может…»

Это больше не в счет. Компьень остался позади. Еще час – и Париж.

У него не было никакого плана. Он и не пытался ничего планировать. Ему нужно было только одно: лечь и уснуть.

«В Компьене кто-то может…»

Что за бред! Больше нет смысла думать об этом. У него все получится. Уже получилось. Поезд, наверное, достиг ближних пригородов.

Огромным усилием воли заставив себя выйти из туалета, он и вправду увидел, что поля кончаются, мимо поплыли четырех-, пятиэтажные дома, в некоторых окнах загорался свет: это рабочие, должно быть, вставали так рано.

Коридор был пуст. Проводник прошел мимо, не взглянув на него. Эли прислонился лбом к стеклу, но оно было таким холодным, что в голове словно что-то смерзалось, – пришлось отстраниться.

«В Компьене кто-то может…»

Дверь туалета толкнула Эли в спину – кто-то туда зашел. Послышался шум льющейся воды. Какая-то женщина подергала за ручку двери, хотя там было слово «занято».

Поезд проходил под мостами. За окном по мокрой мостовой ехал освещенный трамвай. Здесь тоже больше не было снега.

Состав замедлил ход. За спиной Эли пристроилась крестьянка, нагруженная чемоданами.

Шум усилился – вот и Гар-дю-Нор. Поезд подкатил к платформе. Эли открыл дверь еще на ходу, помедлил в колебании секунду-другую, а женщина у него за спиной пробормотала:

– Осторожнее…

Он спрыгнул. Не первым – какой-то пассажир с чемоданом уже бежал к выходу. Служитель взял у него билет, не сказав ни слова. Эли торопливо оглянулся. Рядом с его поездом стоял другой, в него уже входили люди. На щите он прочитал: «Намюр, Льеж, Кельн, Берлин».

На него никто не смотрел.

Он не размышлял. Просто бросился туда со всех ног. Поезд уже трогался с места, пока что короткими рывками. Он вскочил на подножку, вбежал в вагон третьего класса, там две женщины пили кофе из термоса.

Одно сиденье было свободно целиком. Он растянулся на нем, завернувшись в свое пальто из верблюжьей шерсти. А когда проснулся, уже совсем рассвело. Проводник тряс его за плечо:

– Ваш билет, пожалуйста.

Две женщины, обе в трауре, смотрели на него усмехаясь. Билет? Он растерялся, не сразу сообразил, что сказать. Потом вспомнил, как кассир в Брюсселе спросил у него: «Обратный?»

Он порылся в карманах. Рука наткнулась на пачки купюр. На самом дне он нащупал картонный прямоугольник. Контролер посмотрел на него, потом на пассажира:

– Это же в первый класс, – сказал он.

Ну разумеется. Эли ответил извиняющейся улыбкой. Две женщины поняли наконец, почему на этом типе такое дорогое пальто.

– Третий вагон от головы состава, – объяснил контролер. – Здесь вам придется выйти из вагона, чтобы пройти таможню, а первый класс таможенники посещают сами.

Ему хотелось пить. Шея одеревенела. Похоже, застудил. Он снова отправился в путь по вагонам. За окнами он видел заснеженные пустынные пространства, только то тут, то там мелькал низенький домик, из трубы поднимался дым.

С каждым вздохом он глотал новую порцию гуляющих по составу ледяных сквозняков. Вагон первого класса был абсолютно пуст. И, освещенный максимально приглушенным светом, выглядел довольно зловеще.

Который час? Далеко ли до границы?

«В Компьене кто-то может….»

Ему требовалось попить. Чего бы это ни стоило. Он устремился в туалет. На дне фаянсовой раковины чернели жирные разводы. Он повернул вправо маленький кран, хлынула струя кипятка. Крутанул краник влево – потекла теплая, мутноватая водица, он зачерпнул ее ладонью, жадно припал губами. Вода отдавала поездом и лихорадкой.

Состав остановился. Эли торопливо вышел из туалета, боясь, что его там застанут, и столкнулся с мужчиной в сером пальто.

– Вы из этого вагона?

– Да.

– Паспорт, удостоверение личности… Так. Отлично. Ничего подлежащего декларации? Есть ценные предметы, украшения, недавно купленные предметы?

– Ничего.

Он засыпал стоя. Чувствовал себя грязным. Его носовой платок превратился в маленький влажный комочек.

Мелькали за окнами станции. Жемон… Эркелин… Дома из красного кирпича… Окна с белыми занавесками и медными вазонами на подоконниках. Кабачок… «Кафе у вокзала»… Униформы цвета хаки вместо голубых…

Вот появилась и Мёза с вереницами кораблей, которые подтаскивали к шлюзам гудящие до изнеможения буксиры.

Открылась дверь. Молодой человек в темной униформе спросил:

– Завтрак? Обслуживание начнется сразу после Намюра.

– Благодарю.

На всякий случай Эли взял предложенный ему красный талончик в вагон-ресторан, но сошел с поезда уже в Намюре. Счет времени он потерял. Над вокзальной платформой огромные сине-зеленые фаянсовые часы показывали одиннадцать; их стрелки казались нарисованными китайской тушью.

– В котором часу поезд на Брюссель?

– В двенадцать минут первого.

У него не хватило смелости выйти за пределы вокзала. Он прошел в зал ожидания для пассажиров третьего класса, благо их там уже не было. Люди проходили здесь с мокрыми зонтиками, вода с них стекала на пол, оставив пятна сырости; лакированные скамейки запотели и тоже были влажны.

За стеклянной дверью пробегали официанты в белых передниках, разнося по столам подносы с блюдами.

Но сесть за стол Эли не решился. Подошел к буфету, указал на сандвичи.

– Пистолет? – спросила молоденькая полноватая девица.

– Почему вы их так называете? – раздраженно придрался он.

– Потому что это пистолеты.

– Это сандвичи! Дайте три штуки.

Но бродя по залу ожидания для третьего класса, он насилу смог сжевать меньше половины одного сандвича.

До Брюсселя он добрался, когда уже совсем стемнело. И не узнал вокзала – поезд прибыл на другой, незнакомый путь. На улице шел дождь или, вернее, в воздухе, делая его непрозрачным, стоял туман из мельчайших частиц талого снега.

– Такси! В «Палас», «Асторию», «Гранд-Отель»!

Он сделал крюк, чтобы не проходить мимо зазывалы из «Паласа». Потом, избегая широких улиц, свернул налево, еще раз налево и зашагал по узеньким улочкам мимо вереницы дешевых кафе и киосков, торгующих картофелем фри.

Какие-то люди, сидевшие на террасе перед кафешкой или пивной, коротали время в ожидании своего поезда.

– У вас есть телефон?

– Там, в глубине, справа… Жетон возьмете в кассе.

Как пользоваться жетоном, он не знал. В Турции нет жетонов. Хотя, по правде сказать, о Турции он теперь думал как о стране, которой в глаза не видел!

– Скажите, патрон…

– А, понимаю. Вы иностранец. Какой номер вам набрать?

– «Палас».

– Алло, «Палас»? Попросите к телефону мадемуазель Сильви. Что вы сказали? Ушла? Я скоро перезвоню… Нет, передавать ничего не надо…

Ему ужасно хотелось грога. Прямо навязчивая идея. Но делать было нечего: раз в бистро его не подают, он заказал стакан пива и сел с ним в уголок возле телефонной кабинки. Стенные часы оказались перед ним, только чуть наискосок, они висели над лакированной дубовой кассой. Подождав полчаса, он позвонил снова. Затем еще через полчаса.

В восемь вечера он сделал шестой звонок, и тут служащий отеля сказал ему:

– Кажется, я ее видел в гриль-баре. Не вешайте трубку…

Гриль-бар, такой мирный и комфортабельный, с маленькими розовыми лампами на столах, с букетами цветов в хрустальных фужерах, с сервантом, где поблескивает столовое серебро, с белоснежными скатертями и большущей серебристой тележкой, на которой метрдотель развозит блюда, когда проворным челноком снует между столами…

– Алло! Кто у телефона?

Он словно воочию видел ее в кабинке возле читального салона, где запрещается курить.

– Алло! – нетерпеливо повторила она.

Она все такая же! Наверное, на ней сейчас зеленое шелковое платье, такое узкое в бедрах, что он всегда помогал ей влезать в него.

– Алло…

Пора было наконец начать разговор.

– Это я… – прошептал он.

– Что? Эли? Ну, не скажешь, что ты ко мне торопился! Где тебя носит? Почему не приходишь?

– Тише! Я тебе все объясню… Встретимся у вокзала, в кафе… Постой…

Он со всех ног выскочил из кабинки:

– Как называется это кафе?

– «В добрый путь».

И он эхом прокричал в трубку:

– «В добрый путь»! Ты его легко найдешь… Сперва перекуси…

Она что-то проворчала. Потом досадливо буркнула:

– Ладно.

Теперь она проходит через вестибюль, недоумевая, что это ему в голову взбрело…

– Принесите мне чего-нибудь поесть, – сказал он хозяину.

– У нас только кровяная колбаса и ветчина…

Это было не важно. Он хотел есть. А выпил всего каких-нибудь полглотка, только скривившись от боли в шее, отозвавшейся на слишком резкое движение. Застудил…

И ни разу за весь день так и не вспомнил о Ван дер Хмыре!