Текст книги "Побег аристократа. Постоялец"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

ПОСТОЯЛЕЦ

1

– Закрой окно! – простонал Эли, до подбородка натягивая на себя одеяло. – С ума ты сошла, что ли?

– Все здесь провоняло больным! – отозвалась Сильви. Белизна ее нагого тела выделялась на сизом фоне окна, перед которым она стояла. – Это ж надо столько поту напустить, как ты за эту ночь!

Он шмыгнул носом, съежился под одеялом, стараясь, чтобы его тощее тело стало как можно меньше, а женщина скользнула в тепло ярко освещенной ванной комнаты, повернула кран, и горячая струя, бурля, хлынула на дно ванны. Говорить что-то еще стало бесполезно – шум льющейся воды на несколько минут заглушил все прочие звуки. Широко раскрытыми глазами Эли смотрел то на окно, то на дверь ванной. От окна несло холодом, за ним сквозила коварная белизна. Люди, вставшие рано утром, наверняка видели, как падал снег. Но сейчас, в одиннадцать, пушистые хлопья уже не срывались с желтоватого небосвода, нависающего над самыми крышами Брюсселя. Фонари, вереницей тянущиеся вдоль проспекта Жардэн-Ботаник, еще не были потушены, как и лампы в витринах магазинов.

Со своего места Эли прекрасно видел черный, влажно блестящий проспект и трамваи, идущие друг за другом наподобие каравана верблюдов. Ботанический сад в белых пятнах упорно не тающего снега тоже был виден отсюда, а еще пруд, наполовину замерзший, с тремя лебедями, недвижными на темной поверхности оставшейся им воды.

– Ты что, вставать не собираешься?

– Я болен!

Болен или нет, а все-таки в «С пылу, с жару!» они проторчали до трех ночи. Правда, Эли уже давно настаивал, что пора уходить: у него от непрерывного сморкания распух нос. Насморк был скверный, дело, чего доброго, пахло гриппом или бронхитом. Он весь взмок, влажная кожа раздражала. В такие моменты смертный чувствует себя беззащитным во враждебной вселенной.

– Закрой окно, Сильви.

Она аккуратно завернула краны, потом прошлась по комнате. Зеркало в ванной запотело от пара.

– А, небось, Ван дер Хмыр все еще дрыхнет! Это ж просто умора, что он тоже остановился в «Паласе», да еще под самым боком у нас! Ты не находишь?

Нет, в настоящий момент Эли Нажеар был не расположен находить уморительным что бы то ни было. Он проворчал:

– Я знаю, это из-за него ты меня вынудила проваландаться на ногах до трех ночи!

– Недоумок!

Тем не менее все так и было, но что толку спорить? В «С пылу, с жару!» уже и не было почти никого, кроме наемных танцовщиц, сидевших за столиками над пустыми бокалами. Оркестр и тот колебался, стоит ли усердствовать попусту. Сильви зевала. Но тут заявился этот голландец-толстосум в компании двух брюссельцев – сопровождающих лиц, – и все завертелось исключительно вокруг них.

Голландцу вздумалось поразвлечься. Он хохотал звонко, почти по-детски. Через несколько минут четыре женщины уже сидели за его столиком. Там пили шампанское, курили изысканные сигареты и гаванские сигары.

Сильви, стоя в баре рядом с Эли, глаз не сводила с этой шумной группы.

– Если ты разболелся, иди спать!

Ревнивцем он не был. И все же остался, может быть, просто чтобы ее позлить.

– Что, этот Ван дер Хмыр тебя впечатляет?

Прозвищем голландца наградила сама Сильви, так-то вот. Ее бесило, что другие бабы так смачно кутят с ним в то время, когда ей приходится тянуть джин-физ. Она находила, что они уродины.

– Хватит, пошли!

И вот, когда они пересекали вестибюль «Паласа», направляясь к себе в номер, они увидели, что Ван дер Хмыр тоже возвращается к себе. Женщины даже не сумели его удержать! Один спать пошел! Притом в лифте поглядывал на Сильви с лестным удивлением.

А ей приходится ложиться в постель с Эли Нажеаром, который потеет, разгуливает с распухшим носом и красными глазами, да и нет у него уже ни гроша!

– Уходишь? Что ты собираешься там делать в такой час?

– Сама не знаю, – обронила она, натягивая чулки. – Как бы то ни было, ты должен дать мне денег.

– У меня их нет!

По-настоящему освещенной до сих пор оставалась только ванная, а спальню словно бы заполнила туча серой пыли. Черными подвязками пристегнув чулки к поясу, Сильви повернула выключатель, и картина, что вырисовывалась в оконной раме, подернулась туманом, он едва мог различить ее контуры.

Зато апартаменты разом стали шикарными. На туалетном столике между двумя торшерами с розовыми шелковыми абажурами сверкали закупоренные флаконы туалетного набора. Голые груди Сильви исчезли под тонкой сорочкой.

– У тебя есть еще несколько сот франков.

– Тебе остается только продать свой золотой слиток, – пробубнил он, сморкаясь.

Прикосновение носового платка к воспаленной коже было так болезненно, что сморкаться приходилось с величайшими предосторожностями.

– Ты воображаешь, что я с ним расстанусь?

Да ничего он не воображал. У него больше не было никакого воображения. Пот так и лил с него. Его постель пропахла потом. Пижама липла к коже, от света болели глаза.

Сильви он повстречал две недели назад на борту «Теофиля Готье». Она возвращалась из Каира, где ей пришлось работать наемной танцовщицей в каких-то кабаре. А он плыл из Стамбула в Брюссель, где хотел попытаться провернуть дело с коврами: речь шла о распродаже миллиона ковров, арестованных таможней.

Ковры принадлежали не ему. Это дело тянулось месяцами. Им занимались два десятка посредников в стамбульском квартале Пера, в Афинах и даже в Париже, оно до того запуталось, что никто уже не знал в точности, кому принадлежит товар и какова доля каждого участника предприятия.

Эли Нажеар, имея связи в Брюсселе, ввязался в игру и был так убедителен, что получил аванс под будущие комиссионные.

Все было яснее ясного: если он продаст ковры, ему причитаются двести тысяч франков!

Сильви путешествовала вторым классом. С первого дня мужчины вились вокруг нее – четверо, если не пятеро ретивых поклонников. Вечерами она регулярно красовалась на палубе, задерживаясь там до двух-трех часов ночи.

Кто доплатил за ее каюту в первом классе? Во всяком случае не Нажеар, он в то время еще не сошелся с нею. Успеха он добился, когда прибыли в Неаполь, там она призналась ему, что у нее билет только до этого порта.

Он оплатил ей путь от Неаполя до Марселя. Повез ее в Париж, потом в Брюссель. Здесь они провели три дня, за это время стало очевидно, что затея с коврами безнадежна. Сверх того Эли расхворался, а в кошельке у него оставалось меньше тысячи франков. Прикрываясь одеялом, он исподтишка смотрел, как женщина размазывает по губам яркую помаду.

– Все-таки не пойму, что ты собираешься делать в городе в такое время дня?

– Тебя не касается.

– Небось, задумала поохотиться на Ван дер Хмыра!

– Почему бы и нет?

Он был не ревнив. На пароходе, правда, ревновал, но там он оказался одним из мужчин, осаждавших Сильви, все пассажиры были в курсе событий, а когда час за часом каждый твой шаг на виду…

Теперь он даже слишком хорошо изучил ее. Он видел ее в постели по утрам, когда веснушки у нее под глазами проступали особенно заметно, оттеняя все то плебейское, что таилось в ее плотском существе.

– Дай мне денег, – сказала она, одергивая узкое платье, не в меру плотно облегающее ягодицы.

Он не шелохнулся даже тогда, когда она вытащила кошелек из кармана его пиджака. Видел, как она отсчитывала четыре, пять, шесть стофранковых купюр и совала их к себе в сумочку. Трамваи с большими зажженными фарами без передышки сновали взад-вперед по проспекту Жардэн-Ботаник.

– Хочешь, я скажу, чтобы тебе принесли чего-нибудь поесть?

Обернулась к нему, подождала, протянула удивленно:

– Ну и пожалуйста! Не желаешь отвечать? Дурак!

Нет, отвечать он не собирался! Молча смотрел на нее одним глазом, и ей стало не по себе от того, что она не знает, о чем он думает.

– До вечера…

Он не двигался. Она набросила на плечи меховое манто.

– Ты не хочешь сказать мне «до свиданья»?

Она потушила в ванной свет, отыскала свои перчатки, бросила взгляд на унылую панораму Ботанического сада. Пожала плечами:

– Что ж, тем хуже!

Ведь и он уже не тот! На «Теофиле Готье» он выглядел молодым, элегантным. Это был парень тридцати пяти лет, очень тонкий, черноволосый, только нос был малость великоват.

– Ты турок?

– Португалец. По происхождению.

Он был остроумен или, вернее, отличался скептицизмом достаточно эффектного сорта. Когда Сильви сказала ему, что была танцовщицей, он поинтересовался, в каком из кабаре Каира она работала.

– В «Табарене»!

– Тысяча франков в месяц плюс процентная надбавка за шампанское, заказанное клиентом, – заявил он.

И ведь как точно! Да, он знал Каир. Он знал и Бухарест, где она два месяца проработала в «Максиме». Он болтал с нею о людях, с которыми она там кутила.

– Ты богатый?

– В Брюсселе меня ждут двести тысяч франков.

Как бы не так! Всему пришел конец! Он стал больным! Занудным! Уродливым!

– До вечера…

Свои вещи она оставила в номере. Проходя мимо двери Ван дер Хмыра, она мельком глянула на нее и приметила кипу голландских газет, торчавшую из переполненного почтового ящика.

Эли совсем не думал о ней. Смотрел на потолок, потом в окно, потом на потушенные лампы. Хотелось высморкаться, но он не решился, так это выходило больно. Он чувствовал, как капли пота медленно проступают сквозь кожу, стекают по телу.

– Мне бы машину, – сказала она портье.

– Такси?

– Нужно съездить в Шарлеруа.

– В таком случае я вам предложу большой наемный автомобиль.

Вестибюль тоже был ярко освещен. Сильви ждала, неторопливо прохаживаясь мимо витрин в медных рамах. Вскоре подкатило старомодное авто, за рулем которого восседал шофер в ливрее.

– Сначала в Бон-Марше.

В магазине низких цен горели матированные лампы. Ни день, ни ночь – этот Бон-Марше словно выпал из времени. Шарнирные двери, вращаясь, впускали холодный воздух. Продавщицы носили под платьем шерстяные трико.

Что именно она ищет, Сильви и сама не знала. Купила голубые кожаные домашние тапочки, свитер, пару трубок, чулки из искусственного шелка и сумочку. Корчила из себя важную даму, томно драпировалась в меховое манто.

– Это подарки, – объяснила она продавщице, которая последовала вслед за ней к автомобилю, неся пакеты.

Машина выехала из города и покатила к Шарлеруа через лес, где снег лежал и не таял. Стекла помутнели, Сильви протирала их ладонью, ей хотелось видеть пейзаж, особенно когда показались первые шахты угледобычи и шахтерские поселки.

Как только въехали в город, она раскрыла сумочку и подправила макияж. Потом скомандовала:

– Поверните налево. Еще раз налево. Теперь через мост. Дальше вдоль трамвайной линии…

На склонах огромных черных конусов каменноугольных шахт еще оставались снежные полосы, это смахивало на экзему. Машина ехала по нескончаемой улице, за окнами тянулись два ряда двухэтажных одинаковых домов из коричневого кирпича, от времени ставшего черным. Порой по протянутым над шоссе тросам проплывали вагонетки. Один раз, когда по пересекающей дорогу колее проходил маленький состав, она увидела работника, махавшего красным флажком.

Уже не город, но еще не сельская местность. Вот между двумя домами открылся просвет, что-то вроде пустыря, но то был не пустырь, а угольная шахта. Вокруг простирались нескончаемые индустриальные задворки. Слышалось пыхтение машинных моторов.

– Остановитесь напротив 53-го номера.

Дом ничем не отличался от всех прочих. На окне первого этажа очень белые занавески обрамляли медный вазон, из которого торчало зеленое растение. Шофер хотел позвонить в дверь.

– Нет! Возьмите пакеты…

Сильви потеребила почтовый ящик, используя его в качестве дверного молотка, и прильнула глазом к замочной скважине. Дверь открылась. Женщина лет сорока уставилась на посетительницу, а сама все вытирала мокрые руки своим голубым передником.

– Мама, ты меня не узнаешь?

Сильви обняла ее. Мать не воспротивилась, но казалась скорее очумевшей, чем растроганной. Глянула на шофера:

– А это еще что такое?

Застекленная дверь кухни дальше по коридору оставалась открытой. Там у кухонной плиты, грея подле нее ноги, сидел молодой человек с книгой на коленях.

– Это господин Моисей, – сказала мать.

И, словно бы запнувшись в колебании, представила:

– А это моя дочь, вот, из Египта вернулась… Ты ведь там жила в последнее время, в Египте, верно?

Но господин Моисей уже вскочил и рысцой устремился на второй этаж.

– А ты по-прежнему сдаешь меблированные комнаты?

– Как бы мы, по-твоему, жили, если бы не это?

На огне стояла громадная суповая кастрюля, рядом – кофейник, который всегда был полон. Сильви сбросила свое манто на стул матери, и та исподтишка пощупала мех.

– Несколько маленьких подарков. Дайте-ка их сюда, Жан. Поезжайте в город, позавтракайте, потом заедете за мной.

– Почему ты велела шоферу вернуться?

– Мне придется уехать.

– А… Ладно.

Мадам Барон налила дочери чашку кофе, машинально, как делала всегда, кто бы ни зашел. Она была в своей рабочей затрапезной одежде: старое темное платье, фартук из голубенькой ткани. Сильви стала распаковывать подарки, вытащила домашние туфли:

– Как они тебе? Нравятся?

Едва взглянув, мать буркнула:

– По-твоему, я должна теперь вырядиться, как на карнавал?

– А где Антуанетта?

– В комнатах убирается.

Как бы не так! Антуанетта уже спускалась по лестнице с ведром и тряпкой, она молча оглядела сестру, потом закричала:

– О-го-го!

– Что?

– Я сказала «о-го-го!» Ну ты и расфуфырилась!

Они сдержанно обнялись. Антуанетта покосилась на голубые домашние туфли:

– Это мне?

– Ну, если мама не хочет… Тебе я чулки привезла, комбинацию…

Свои пакеты Сильви развязывала без особого энтузиазма. Из одного выпала на пол пенковая трубка и дала трещину.

– А папа придет?

– Не раньше вечера. Его поезд сейчас идет сюда из Остенде. Надеюсь, ты его дождешься?

– Не сегодня. Я приеду еще.

Мать недоверчиво приглядывалась к ней. Сестра, присев на стул и задрав юбку так высоко, что обнажились тощие бедра, примеряла новые чулки. Пахло супом. Вода с монотонным бульканьем клокотала в кастрюле – огонь разгорелся на славу, тяга хорошая.

– Комнаты все заняты?

– Объявление висит, ты разве не прочла? Одна сдается, на первом этаже, она у нас, понятное дело, самая дорогая. Да только приезжие по нынешним временам совсем без гроша. Видела господина Моисея? Он приходит заниматься на кухню, чтобы сэкономить на отоплении! Антуанетта, накрывай на стол. Перекусим, пока постояльцы не вернулись…

– Ты их все еще берешь на полное довольствие?

– Двое из них к полудню придут сюда обедать. А если нет, просят у меня потом горячей воды для кофе или чтобы сварить яйца, едят у себя в комнате, только грязь разводят.

Мадам Барон была приземистой, на коротеньких ножках. Антуанетта – девушка с неправильными чертами лица и светлыми, вечно смеющимися глазами – ростом также уступала сестре, но и станом была тоньше.

– Ты теперь тоже наводишь макияж? – заметила Сильви.

– Почему тебе можно, а мне нет?

– Тебе это не к лицу. В твои годы…

– Можно подумать, ты не красилась в моем возрасте!

Мать отодвинула кастрюлю с супом на край плиты. Было жарко. В окне виднелся тесный дворик. На крыше дома таял снег, стекая с карниза большими прозрачными каплями.

В Брюсселе портье «Паласа» взял телефонную трубку, для вящей слышимости приставив к уху ладонь, и деликатным голосом оповестил:

– Алло! Мсье Ван дер Крэйзен, здесь внизу господин Бланки, он желает поговорить с вами. Пропустить? Вам угодно подняться, мсье? Пятый этаж, номер 413.

В конце концов Эли вылез из кровати с измочаленными влажным простынями, замотал шею шарфом, сунул ноги в шлепанцы, хотя не знал, что делать и куда себя девать. Из-за стены послышался голос, в соседнем номере кто-то говорил по телефону. Эли подошел к окну, постоял, глядя на серый грязный город, на пруд Ботанического сада и скучающих лебедей, послушал шум трамваев и машин, который отдавался в его опустевшей голове.

– Войдите!

Это там, за стеной. Между двумя номерами, когда-то составлявшими один, имелась дверь, запертая на ключ. Голос оттуда доносился так же ясно, как назойливое бренчанье трамваев.

– Как идут дела? Я задержался, пришлось зайти в банк…

Эли слышал, не слушая. Его бросало то в жар, то в холод. Хотел было принять ванну, но не рискнул.

– Вы не раздумали ехать сегодня ночью?

– Еду. Последним поездом на Париж. Что будете пить? Портвейн?

Голос отдал распоряжение: в номере имелся телефон прямой связи с сомелье.

Когда стало тихо, Эли в свой черед позвонил сомелье и заказал грог. Увидев себя в зеркале, сам удивился, как он уродлив. Ну, правда, он сегодня не побрился, к тому же сиреневый шарф вокруг шеи подчеркивал недостатки его наружности.

– Я взял французскими купюрами, как вы советовали…

Эли наклонился и заглянул в замочную скважину. Увидел маленького человечка, с виду похожего на бухгалтера. Тот выкладывал на стол гостиной банковые билеты – десять пачек.

– Пересчитайте.

Господин Ван дер Хмыр в черном шелковом халате и алых кожаных туфлях быстро вскрывал пачки одну за другой с ловкостью человека, привыкшего иметь дело с банкнотами. Затем открыл портфель из свиной кожи и затолкал деньги туда.

– Войдите!

Это явился сомелье, принес две бутылки – портвейна и рома. Ром был предназначен для Эли. Сообразив это, он отступил на три шага от двери и в свою очередь произнес:

– Войдите!

У мамаши Барон все приступили к завтраку, но сама хозяйка за стол не села: оставалась на ногах, словно что-то ее насторожило, и обслуживала своих дочек и двух только что подоспевших постояльцев. Новопришедшие, господа Домб и Валеско, с любопытством поглядывали на Сильви. Она же только посмеивалась над их удивлением и насупленной миной Антуанетты.

– Вы знаете Бухарест? – спросил Плутарх Валеско. Он был из Румынии.

– Не хуже вашего! Даже знакома почти со всеми тамошними министрами.

– Красивые там места, не правда ли?

– Может, и так, но люди там сплошь голодранцы…

Присев на ручку кресла, Эли пил из ложечки свой обжигающий грог и смотрел на проспект Жардэн-Ботаник, запруженный полуденной толпой. С желтого неба снова посыпался мелкий снежок.

– До свиданья. Добрый путь!

– Благодарю вас. До среды.

И в ванной комнате господина Ван дер Хмыра послышался шум льющейся воды.

Стемнело в тот день еще до половины четвертого. Темнота застала Эли лежащим на кровати. Он глядел в потолок, по которому метались отблески уличных огней.

В четыре портье видел, как он прошел мимо, и заметил, что постоялец небрит. Может быть, он даже чистой рубашки не надел, уж очень казался надломленным.

– Если придет мадам, что ей передать?

– Ничего. Я вернусь…

У него были воспаленные скулы, как у туберкулезника.

Автомобиль катил по дороге, его фары выхватывали из темноты уходящую вдаль полосу мокрого асфальта. Стекло между задним сиденьем и кабиной водителя было опущено.

– Я родился поблизости, в городке Марсинель, – объяснил шофер. – Ну, и воспользовался этим, чтобы брата повидать. Думал, вам не к спеху.

– Чем он занимается?

– Не бог весть что за работенка. Служащий в конторе газового завода.

Въехали в Брюссель. Миновали несколько освещенных кафе. Огибали «островки безопасности», где поблескивали впотьмах каски полицейских агентов.

– Мсье только что ушел, – сказал портье, когда Сильви направилась к лифту.

– Вот как? И ничего не сказал?

Когда он и к восьми не вернулся, она спустилась в гриль-бар и уселась за столик через два стола от Ван дер Хмыра. Заказала только салат из омара и, пока ела его, раз десять чувствовала на себе изучающий взгляд голландца. Но когда она вышла из бара и стала бродить по вестибюлю, переходя от одной витрины к другой, он за ней не последовал.

Она поднялась к себе. Чуть погодя услышала, как он запирал свои чемоданы и давал распоряжения коридорному:

– Нет, не спальный вагон. Там уже все занято. Спальное место в первом классе. Мне нужно одно по ходу поезда.

Она переоделась, тяжело вздыхая. Чувствовала себя усталой, чего доброго, и подавленной. Эли все не шел. Она пересчитала монеты, оставшиеся в сумочке: сто пятнадцать франков.

Сама не зная, куда собирается пойти, она направилась к лифту. Внизу приостановилась, передавая ключ портье.

– Жаль, что он должен уехать! – сказал ей портье так доверительно, будто они были старинными друзьями.

– Почему?

– Он спрашивал у меня, кто вы такая. Вы произвели на него большое впечатление. Но Эли ему не понравился.

Пожав плечами, она протянула ему сигарету – ждала, что он подаст ей огонька. В этот момент из лифта вышел Ван дер Хмыр. Поколебался секунду, приблизился к портье и сказал молодой женщине:

– Разрешите?

– Вы уже уезжаете? – спросил шофер в ливрее.

– Иначе никак нельзя.

Эти слова он произнес, глядя на Сильви. И одновременно протянул консьержу смятые в кулаке купюры:

– До свиданья. На той неделе вернусь.

Он прошел несколько шагов, опять помедлил в колебании, оглянулся, затем пожал плечами и направился к шарнирной двери.

– Это один из крупных амстердамских финансистов, – сказал портье Сильви. – Приезжает сюда каждую среду. Если на будущей неделе он вас еще застанет…

Похлопав ресницами, она вздохнула:

– Когда господин Эли вернется, скажите ему, что я в «С пылу, с жару!»… Нет, лучше ничего не говорите. Будет знать, как оставлять меня одну… Посыльный! Такси…

Снег валил с неба крупными хлопьями, они таяли, едва коснувшись асфальта. Раздавались гудки поездов: платформы Северного вокзала находились всего в сотне метров.