Текст книги "Снеговик"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Поэтому, едва пробудившись от сна, барон тотчас же бросил взгляд в зеркало, лежавшее подле него, и был очень доволен, увидев, что лицо его вновь обрело обычный вид.

– Ну, – сказал он врачу, – вот и еще один припадок миновал! По-моему, я хорошо вздремнул. Не бредил ли я во сне, доктор?

– Нет, – смущенно солгал молодой человек.

– Вы что-то скрываете, – возразил барон. – Послушайте, если мне случится заговорить во сне, вы должны запомнить мои слова и в точности передать их мне; я так хочу, вам это известно.

– Вы произносили отдельные слова, без связи и смысла, по ним никак нельзя было догадаться о том, что вас беспокоит…

– Тогда, видно, ваше питье и впрямь хорошо действует. Тот врач, что был тут до вас, пересказывал мне мои сны… Они были безобразны, омерзительны! Теперь, по-видимому, мне снятся только пустяки…

– А разве вы сами этого не сознаете, господин барон? Разве, проснувшись, вы не чувствуете себя менее утомленным?

– Нет, не могу этого сказать.

– Значит, все еще впереди.

– Дай-то бог! А теперь оставьте меня, доктор. Идите спать. Если вы мне понадобитесь, я велю разбудить вас. Но я чувствую, что опять усну. Пошлите сюда камердинера, я хочу лечь в постель.

«Мой предшественник, – думал, уходя, молодой врач, – слишком многое слышал и слишком много болтал. Это дошло до барона, они поссорились; врача затравили, вынудили бежать из родных мест. Да послужит мне это уроком!»

Тем временем Христиан добрался до Стольборга, где его ждал Гёфле. Адвокат торжествовал! Он взломал замок одного из огромных шкафов караульни и нашел там роскошные женские наряды.

– Без сомнения, – сказал он Христиану, – платья эти принадлежали баронессе Хильде, и о них либо позабыли, либо Стенсон бережно сохранил их здесь; они вполне сойдут за маскарадный костюм, ведь таких нарядов давным-давно никто не носит, вот уж лет двадцать, как они вышли из моды. Взгляните, удастся ли вам напялить какое-нибудь из них; по счастью, дама эти была высокого роста, а если и скажут: «Юбочка-то коротковата!» – тоже не беда!

А я сооружу себе костюм султана при помощи моей шубы и какой-нибудь тряпки, свернутой в виде чалмы. Ну, помогите же мне, Христиан! Ведь вы художник! Нет художника, который не сумел бы навертеть чалму!

Христиан был совершенно трезв, поэтому его несколько огорчило, что Гёфле взломал шкаф.

– Людей моего сословия, – сказал он, – постоянно обвиняют в кражах, и обычно не без повода. Вы увидите, что у меня из-за этого шкафа будут неприятности.

– Ерунда! Я же здесь! – воскликнул Гёфле. – Я все беру на себя. Да ну же, Христиан, надевайте платье! Попробуйте по крайней мере.

– Дорогой господин Гёфле, – сказал Христиан, – позвольте мне сперва хоть что-нибудь проглотить. Я умираю от голода.

– Правильно! Перекусите! Да поскорее!

– И потом, сам не знаю почему, – продолжал Христиан, принимаясь за еду, стоя и поглядывая на разбросанные платья, – мне как-то противно ворошить эти старые вещи. Несчастной баронессе Хильде выпала такая злая участь! Знаете, ведь я сегодня еще более, чем прежде, уверился в моих подозрениях о том, какою смертью она умерла!

– К чертям! – воскликнул Гёфле. – У меня сейчас нет ни малейшего желания заново ворошить эти старые истории. Меня так и тянет куда-то бежать и веселиться напропалую. За дело, Христиан, за дело, и прочь печальные мысли! Наденьте-ка вот это роскошное платье в польском духе: оно великолепно! Лишь бы плечи пролезли, а остальное уж пойдет легче.

– Не думаю, – сказал Христиан, запуская руку в карман платья. – Взгляните, какая у нее была маленькая рука, если она проходила в такой узкий разрез.

– Но ведь и ваша прошла, как я вижу.

– Да, но зато я уже не могу вытащить ее обратно… Стойте, там какая-то записка!

– Ну-ка, ну-ка! – вскричал адвокат. – Это, наверно, занятно!

– Нет, – промолвил Христиан, – не надо ее читать.

– Почему?

– Сам не знаю; мне это кажется кощунством.

– В таком случае я то и дело занимаюсь подобным кощунством, ведь в мои обязанности как раз входит рыться в тайнах семейных архивов.

С этими словами Гёфле выхватил из рук Христиана пожелтевший листок и прочитал следующее:

«Возлюбленная моя Хильда, я только что прибыл в Стокгольм и застал здесь графа Розенстейна. Стало быть, мне нет нужды скакать в Кальмар [82]82
  Кальмар – город в юго-восточной Швеции.


[Закрыть], и десятого числа сего месяца я отправлюсь в обратный путь; мне не терпится поскорее обнять и приголубить тебя, заботиться о тебе и мечтать с тобою о будущем счастье, коль скоро господь опять одарил наш союз своей милостью. Посылаю тебе письмо сие с нарочным, дабы ты не тревожилась обо мне, – путь мой не был чрезмерно труден. Однако мне все же повстречалось немало препятствий, и я радовался, что ты, в твоем положении, не поехала со мной. Ведь до самого Фалуна не довелось спешиться. Итак, моя любимая, до скорого свидания, пятнадцатого числа или самое позднее шестнадцатого. А с Розенстейном тяжбы не будет, все уладилось. Люблю тебя.

Твой Адельстан Вальдемора».

– Как это бесконечно грустно, господин Гёфле, – сказал Христиан адвокату, который молча укладывал платье на место, – найти такое письмо, дышащее любовью и семейным счастьем, среди одежд покойницы!

– Да, очень грустно! – ответил Гёфле, снимая очки и развязывая накрученную чалму… – И к тому же странно. Знаете, над этим стоит призадуматься… Ведь бедная баронесса заблуждалась, она не была беременна и сама впоследствии, добровольно признала свою ошибку. Стенсон как раз сегодня рассказал мне об этом. Он был при ней, когда она подписывала ту бумагу… Но посмотрим, каким числом помечено письмо.

Гёфле снова надел очки и прочитал: «Стокгольм, 5 марта 1746 года».

– Вот как! – продолжал он. – Это в точности сходится, если мне память не изменяет… Ну, все равно! Слишком темное это дело для человека, жаждущего веселья! Впрочем, письмо я сохраню. Как знать? Надо будет опять просмотреть бумаги, доставшиеся мне от отца… Что с вами, Христиан? Вы так и не смастерили себе костюма?

– При помощи этих тряпок, пропахших могилой? Дани за что! У меня дрожь пробегает по спине… Вы говорили нынче утром, что она была добродетельна, образованна, прекрасна – жемчужина Далекарлии! И умерла совсем молодой?

– Двадцати пяти или двадцати шести лет, примерно месяцев через десять после того, как это письмо было написано: ведь граф Адельстан был убит в марте 1746 года. Это, наверное, последние слова, обращенные им к жене, и потому-то она и хранила при себе дорогое ей письмо, возможно, до последнего своего дня, наступившего так скоро.

– Подумайте, как печальна ее судьба! – проговорил Христиан. – Быть молодой супругой, молодой матерью, внезапно стать бездетной вдовой… и пасть жертвой ненависти барона…

– О, это совсем не доказано! Но слышите, выстрел. Гонки начались, Христиан, а мы с вами тут рассуждаем о делах, давно позабытых всеми и, надо сознаться, совсем нас не касающихся… Если вам нынче взгрустнулось, друг мой, оставайтесь здесь, а я побегу, мне надо проветриться; довольно с меня размышлений на сегодня!

Христиан предпочел бы никуда не идти; но Гёфле находился в таком возбуждении, что Христиан боялся предоставить его самому себе.

– Вот что, – сказал он, – не станем переодеваться, А чтобы показаться на людях вместе и не быть узнанными, мы оба наденем маски – как я, так и вы. Вы будете Христианом Вальдо, ведь ваша одежда куда наряднее моей; а меня уже приняли сегодня за слугу, и мне остается только играть эту роль и дальше: я буду Пуффо!

– Отлично придумано! – воскликнул Гёфле. – Идем же! Да, кстати, свет гасить не стоит, не то господин Нильс, проснувшись, чего доброго, испугается; а чтобы он не проголодался, оставим ему крылышко цыпленка вот тут, под самым его носом.

– Малыш Нильс? Разве он здесь?

– Конечно! Я, как только пришел, первым делом перетащил его сюда из конюшни, раздел и уложил в постель. Он там в соломе промерз бы до костей, дрянной мальчишка!

– Пришел он в себя?

– Да, вполне; да еще выразил недовольство тем, что я посмел его потревожить, и ворчал, пока я его укладывал.

– Ну, а Пуффо куда делся? Я не застал его в конюшне, когда привел туда осла.

– Я тоже его не видел. Наверно, опохмеляется где-нибудь с Ульфилом. И на здоровье! Идем же, скоро полночь. Вы сумеете помочь мне запрячь коня? Увидите, мой славный Локи меня не посрамит!

– Но вас сразу узнают по коню и саням.

– Нет, сани у меня самые обычные; коня я купил как раз в здешних местах год тому назад, но мы наденем на него дорожную попону.

По предложению барона участники гонок, по команде майора Ларсона, должны были устремиться на противоположный конец озера, к так называемому хогару,расположенному примерно в полумиле от Стольборга и нового Замка; как мы уже говорили, оба замка, старый и новый, находились очень недалеко друг от друга, первый – на островке возле берега, второй – на самом берегу. Хогарами называют курганы, насыпанные, как полагают, над древними могилами скандинавских вождей. Такой курган имеет цилиндрическую форму, склоны его почти отвесны, а на плоской верхушке, по преданию, вершили суд эти варвары правители. Курганы такого рода встречаются и во Франции, но в Швеции их гораздо больше.

Хогар, служивший целью участникам состязания, являл собой в эту ночь поистине фантастическую картину. Он был увенчан тройным рядом смоляных факелов, и сквозь их багровый дым можно было разглядеть исполинское белое изваяние. Эту огромную статую за один день вылепили из снега крестьяне по приказу барона; недаром владелец замка, отлично знавший, каким прозвищем его наградили, насмешливо пообещал дамам, что на вершине кургана их ждет сюрприз в виде его собственного портрета. Эта грубо сработанная фигура удивительно сочеталась с окружавшей ее дикой местностью и напоминала тех большеголовых идолов с толстой, узловатой палицей в руке, что из века в век олицетворяют Тора [83]83
  Тор – второе после Одина божество древних скандинавов. Изображался в виде великана с длинной рыжей бородой, в одной руке держащего скипетр, в другой – молот.


[Закрыть]– скандинавского Юпитера, грозно вскинувшего молот над своим венценосным челом.

Этот белый колосс, словно паривший в пустоте, поразил всех своим видом, и приглашенные радовались, что не побоялись морозной ночи и получили в награду столь необычное зрелище.

Бледное северное сияние упрямо боролось с ярким светом луны; переливчатые оттенки сменяли друг друга, свет то угасал, то вновь разгорался, как свойственно этому явлению природы; очертания местности стали зыбкими и таинственными, а причудливая игра красок придавала пейзажу редкую красоту, не поддающуюся описанию. Христиану казалось, что все это ему спится, и он твердил Гёфле, что удивительная северная природа, несмотря на суровость ее, волнует его воображение больше, нежели все, что довелось ему видеть за годы странствий.

Участники гонок уже выехали на лед в своих санях, и наши друзья присоединились к ним, стремясь не нарушить установившийся порядок. Ледяной покров озера был заранее тщательно осмотрен, и по нему была проложена дорога; она вилась в свете гигантских факелов, среди выступавших то тут, то там изо льда верхушек скал и островков, поросших елями и березами. Пышно убранные сани мчались стрелой по четыре в ряд, строго соблюдая положенную дистанцию благодаря умелым возницам и послушным коням.

Ближе к берегу, где находился хогар, озеро достигало наибольшей глубины, и поверхность его была совершенно гладкой, без единого бугорка. Здесь все сани разом остановились и выстроились полукругом, те же, чьи молодые владельцы готовились вступить в состязание, стали в ряд, ожидая сигнала. Дамы и пожилые мужчины вышли из саней и поднялись на островок, особо убранный для этого, то есть заботливо устланный сосновыми ветками, дабы зрители не поморозили себе ног, наблюдая за подвигами гонщиков. Ледяное поле было залито ярким светом гигантского костра, пылавшего на скалах, позади созданных самой природой подмостков, на которых толпились наблюдатели.

Собравшиеся здесь люди представляли собой зрелище не менее причудливое, чем местность, служившая для них фоном. Все были в масках, которые не только выполняли свое прямое назначение – скрыть лицо, но и защищали его от мороза, немилосердно щипавшего кожу. По той же причине приглашенные были тепло одеты и укутаны в меха, что, впрочем, отнюдь не исключало обилия золотых украшений, нарядных вышивок и сверкающего оружия.

Участники гонок стояли у всех на виду в легких открытых санях, изображавших фантастических животных – огромных, серебряных, красноклювых лебедей, зеленых дельфинов, отливающих золотом рыб с загнутыми вверх хвостами и т. д. Майор Ларсон, забравшийся на чудовищного дракона, был под стать ему одет в шкуру какого-то диковинного зверя с огненными пучками молний на голове. На хогаре теснились те, кому надлежало раздавать награды победителям; они щеголяли в доспехах древних воинов, кто в крылатой каске, кто в колпаке с единым рогом над ухом – так изображают Одина в праздничном облачении, во всем блеске его божественной сущности.

Христиан пытался разглядеть Маргариту среди дам, наряженных сивиллами или царицами варварских племен. Но наконец он понял, что старания его напрасны, и праздник, по-прежнему радовавший глаз, уже ничего не говорил его сердцу. Совсем обратное происходило с Гёфле, охваченным все нарастающим возбуждением.

– Христиан! – кричал он. – Пускай наши наряды вовсе не наряды, пускай наши сани всего только сани! Почему бы и нам не попытать счастья? Неужто мой славный Локи уступит другим потому лишь, что на нем нет ни султана, ни птичьих чучел, ни рогов?

– Дело ваше, господин адвокат, – ответил Христиан. – Вы его знаете, вам и решать, принесет он нам славу или позор.

– Славу, я уверен в этом!

– Что ж, тогда вперед!

– Но ведь как он устанет, бедняга Локи! Поначалу разогреется, а там, упаси боже, схватит воспаление легких!

– Что ж, тогда ни с места!

– Черт бы побрал ваше хладнокровие, Христиан! У меня так и чешутся руки пустить его вскачь!

– Что ж, тогда попробуем!

– Да неужели я, человек благоразумный, способен загнать любимого коня только ради того, чтобы обскакать этих юнцов? Нелепо, правда, Христиан?

– Нелепо, если вам это кажется нелепым; в подобных забавах все зависит от того, насколько они опьяняют.

– Вперед! – воскликнул Гёфле. – Противиться опьянению – значит быть благоразумным, сиречь глупцом! Вперед, добрый мой Локи, вперед!

– Стойте! – закричал Христиан, выскакивая из саней. – Надо снять с него попону, иначе он задохнется!

– Верно, Христиан, верно! Спасибо, друг мой, только скорей, скорей! Все уже готовы!

Едва адвокат произнес эти слова, как с оглушительным треском вспыхнул фейерверк, запущенный с другого островка, позади ледяного поля. Этот сигнал к началу состязания подстегнул тяжело дышавших лошадей.

– Вперед, вперед! – крикнул Христиан Гёфле, придержавшему коня, чтобы его спутник успел вскочить в сани. – Ну, вперед же! Вы теряете время!

Он хлестнул Локи, тот рванулся и вихрем понесся по льду, а Христиан остался на месте с попоной в руках, глядя вслед адвокату и его верному коню. Но недолго он пребывал в задумчивости. Вскоре ему пришлось отойти в сторону, чтоб не попасть под копыта лошадей, не принимавших участия в гонках, но разгоряченных примером других скакунов и громом фейерверка.

Внезапно с Христианом поравнялись голубые с серебром сани, и он тотчас же узнал их – они принадлежали Маргарите. Кузов, расширенный кверху, напоминал карету времен Людовика XV, поставленную, или, лучше сказать, опущенную на полозья, и поэтому Христиан мог ненароком заглянуть в окошко, разукрашенное морозным узором. Он, впрочем, не надеялся увидеть в карете Маргариту, ибо полагал, что она находится с остальными на скалистых подмостках; но, к счастью, он все же бросил туда взгляд.

Маргарита, отговорившись нездоровьем, не надела ни маски, ни маскарадного костюма и теперь сидела одна в санях, глядя в окошко. Кучер поставил сани поодаль от других, так, чтоб Маргарита могла видеть всех участников состязания, а это дало возможность Христиану, в свою очередь, увидеть Маргариту и стать вплотную к ее саням незаметно для остальных гостей, занятых увлекательным зрелищем гонок.

Он ни за что не осмелился бы заговорить с ней и даже старался держаться так, будто очутился здесь невзначай, но она внезапно опустила оконное стекло и обратилась к нему, приняв его за одного из слуг, оттого что он все еще держал в руках попону.

– Скажите, друг мой, – промолвила она вполголоса, но очень просто. – Тот человек в черной маске… точь-в-точь такой, как ваша… он только что был здесь, а сейчас мчится с остальными… Это ведь ваш хозяин? Это Христиан Вальдо, не правда ли?

– Нет, мадемуазель, – ответил Христиан по-французски, не меняя на сей раз ни голоса, ни интонации. – Христиан Вальдо – это я.

– Ах, боже мой, вы шутите! – ответила девушка, еле сдерживая радость, но еще более понизив голос, так как собеседник подошел вплотную к окошку. – Это вы, господин Христиан Гёфле! Что вас побудило играть нынче такую роль?

– Быть может, желание остаться здесь, не ставя дядюшку в неловкое положение, – ответил он.

– Значит, вам все же хотелось остаться? – проговорила она с таким выражением, что сердце Христиана учащенно забилось. Он не смог заставить себя ответить отрицательно, на это у него не хватило сил; но он почувствовал, что пора кончать игру, опасную скорее для него, нежели для юной графини, и, охваченный непреодолимым желанием быть с ней честным, поспешил сказать:

– Я хотел остаться, чтобы вывести вас из заблуждения, я не то, что вы думаете. Я уже говорил вам – я Христиан Вальдо.

– Не понимаю, – молвила она. – Вы однажды уже подшутили надо мной, разве этого не достаточно? Почему вы снова хотите играть какую-то роль? Неужели вы думаете, что я не узнала ваш голос, когда вы так умно говорили за марионеток Христиана Вальдо? Я ведь сразу заметила, что ума-то у вас побольше, чем у него.

– Как это понимать? – изумленно спросил Христиан. – Чей же голос, по вашему мнению, вы слышали сегодня вечером?

– И ваш и его. Я уверена, что слышала два голоса, а может быть, и три… Ваш, и этого Вальдо, и его слуги.

– Клянусь вам, нас было только двое.

– Пусть так, не все ли равно! Говорю вам, я узнала ваш голос, тут уж вы меня не обманете…

– Хорошо, не отрицаю, это был действительно мой голос; но я должен сказать…

– Слушайте, слушайте! – вскричала Маргарита. – Вот, называют имя победителя состязания. По-моему, это Христиан Вальдо. Да, да, теперь я уверена, я отчетливо слышу это имя! Да вон и он сам, в маске, стоит на маленьких черных санях. Это он, настоящий, а вы всего-навсего самозванный Вальдо! Но все же, господин Гёфле, ему еще многому надо у вас поучиться. Ведь все лучшее, что было в пьесе написано и сказано, вся роль Алонсо – это сделали вы! Ну-ка попробуйте под честным словом сказать, что я ошиблась!

– Что касается роли Алонсо, вы правы…

– Вы завтра опять будете играть, господин Гёфле?

– Конечно!

– Очень любезно с вашей стороны. Благодарю вас заранее; но больше никто об этом знать не будет, правда? Смотрите хорошенько спрячьтесь там, в Стольборге. Впрочем, я с удовольствием вижу, что вы осторожны и ловко умеете носить чужое платье! Кто вас узнает в таком наряде? Уходите скорее! Вот уже все садятся в сани, чтоб ехать к хогару и там чествовать победителя. И, конечно же, моя тетушка… Нет, она села в сани русского посла… Бросила меня одну! Понимаете, господин Христиан, ни одна мать так бы не поступила! Но молодая и красивая тетушка – это, конечно, не мать… Постойте-ка! Она, наверно, пошлет сюда господина Стангстадиуса, чтобы я не слишком скучала!

– Господина Стангстадиуса! – воскликнул Христиан. – Где же он? Не вижу…

– Он по наивности надел маску, как будто это может сделать его неузнаваемым! Если бы он был поблизости, вы бы сразу его заметили! Но его нет, а между тем все разъезжаются…

– Барышня, – сказал кучер Маргарите на далекарлийском наречии, – ее сиятельство ваша тетушка делает мне Знаки, чтобы я ехал следом за ней.

– Едем, друг мой, едем, – ответила девушка. – Но не пойдете же вы пешком, господин Гёфле? Садитесь на козлы, иначе вы не сможете присоединиться к остальным.

– А что скажет ваша тетушка?

И Христиан вскочил на козлы, с огорчением думая, что разговор окончен; но Маргарита закрыла боковое окошко и открыла переднее. Козлы, на которых сидел Христиан, были как раз на уровне этого окошка. Сани бесшумно скользили по глубокому снегу, так как Петерсон выбился из ряда и уже не ехал по прибитому насту дороги. К тому же славный малый не мог понять ни слова из разговора, ибо не знал по-французски. Итак, беседа продолжалась.

– Что происходит в замке? – спросил Христиан, пытаясь отвести внимание от своей особы. – Я не вижу здесь барона; а уж его-то я, несомненно, узнал бы по росту, точно так же, как господина Стангстадиуса – по походке.

– Барон заперся у себя под предлогом срочных и неотложных дел. Это означает, что он опять болен. Никто по поверил россказням о делах, все видели, что рот у него скосило набок, а глаз смотрит вкось. Знаете, он несмотря ни на что, удивительный человек, если так упорно борется со смертью. Если бы он нынче ночью состязался с молодежью, как и было задумано, он наверняка бы победил! ведь у него такие чудесные лошади! На завтра объявлена охота на медведя. Либо барон примет в ней участие и убьет медведя, либо его самого похоронят раньше, чем успеют отменить охоту. И то и другое вполне возможно. Все мы оказались здесь в несколько странном положении, не правда ли? Похоже, что нашему Снеговику вздумалось на деле убедиться, как мало у него друзей, – ведь все продолжают веселиться, как ни в чем не бывало.

– Однако, Маргарита, вы сами восхищаетесь его мужеством; стало быть, вопреки вашей воле, он все же произвел на вас желаемое впечатление.

– Знайте же, дорогой мой наперсник, – со смехом возразила Маргарита, – сейчас во мне почти что не осталось прежней ненависти к барону. Он мне стал безразличен, и я все ему простила. Он женится… Но эта тайна стала мне случайно известна, и ее надо сохранить, слышите? Он женится, но не на мне, а я, к счастью, остаюсь на свободе… хотя и в бедности…

– В бедности? Я полагал, что вы живете по меньшей мере в достатке…

– Нет, ничего подобного! Нынче я окончательно рассорилась с тетушкой, все из-за того же барона: она заявила мне, что не даст мне ни гроша на жизнь и еще предъявит свои права на очень скромное наследство, оставленное мне отцом, оттого что в свое время он взял у нее взаймы не знаю уж сколько дукатов… чтобы… Словом, я в этом ровно ничего не поняла, кроме одного – я полностью разорена!

– Ах, Маргарита! – вырвалось у Христиана. – Если бы у меня были имя и богатство! Послушайте, – добавил он, удержав ее за руку, так как она откинулась было в глубь кареты, – это не любовное признание, я не столь дерзок. Это было бы безумием с моей стороны, ведь я не могу похвалиться ни состоянием, ни родней… Но вы позволили мне считать себя вашим другом; разве это не дает мне права сказать, что, обладай я богатством и знатностью, я поделился бы ими с вами как с сестрой!

– Спасибо, Христиан, – сказала Маргарита, несколько успокоившись, но все еще трепеща. – Я знаю, какое у вас доброе сердце, и вижу, что вы желаете мне добра… Но почему вы говорите, что не можете похвалиться родней, когда ваш дядюшка носит столь почетное имя?

И тотчас она добавила, силясь рассмеяться:

– Не кажется ли вам, что я как будто сказала… то, чего у меня, разумеется, нет и в мыслях… Нет, безусловно, вам это не пришло в голову. Разве вы фат? Конечно, нет. Вы так же доверчивы, как и я, и отлично понимаете, что я вас расспрашиваю, оттого что желаю вам счастья, все равно с кем… Скажите же, зачем вы попусту мучаете себя, когда немало людей могли бы позавидовать вашей принадлежности к такому достойному семейству?

– Ах, Маргарита! – воскликнул Христиан. – Вы хотите Знать, а я – я тоже хочу сказать вам об этом! Поездка наша подходит к концу, и вскоре мы простимся, на этот раз – уже навеки… Но я не желаю остаться в вашей памяти ценой обмана. Вы вправе презирать меня, а потом забыть – что ж! Я к этому готов. Знайте же – Христиана Гёфле не существует. У господина Гёфле нет и не было ни сына, ни племянника.

– Неправда! – вскричала Маргарита. – Он говорил то же самое сегодня в замке, и потом все повторяли его слова, но никто им не верил. Вы его сын… от тайного брака; придет время, когда он вас признает и усыновит, иначе быть не может!

– Клянусь вам честью, я не состою с ним в родстве и еще вчера утром был вовсе незнаком ему, точь-в-точь как вам.

– Честью! Вы клянетесь честью! Но если вы не Христиан Гёфле – я вас не знаю! И у меня поэтому нет оснований верить вам. Если вы Христиан Вальдо… говорят, будто он умеет подражать любому голосу… Нет, как хотите, я совсем потерялась… Но мне очень грустно… и я, слава богу, все еще нахожусь в сомнении…

– Увы, не надо сомнений, Маргарита, – сказал Христиан, соскакивая с козел, так как сани остановились. – Посмотрите на меня и запомните: тот, кто навеки сохранит в сердце своем величайшую преданность и самое глубокое уважение к вам, и тот, кто сейчас клянется честью, что он Христиан Вальдо, – один и тот же человек!

С этими словами Христиан поднял на лоб шелковую маску, решительным жестом подставил лицо под свет факела и наклонился к окошку, чтобы Маргарита получше его разглядела. Она тотчас же узнала друга, приобретенного ею вчера, и, едва сдержав горестный возглас, слишком, быть может, выразительный, закрыла лицо руками.

Христиан снова натянул маску и смешался с толпой слуг и крестьян, глазевших на празднество.

Вскоре он встретился с Гёфле, – как раз в тот момент, когда адвоката собрались торжественно нести на руках, отнюдь не за то, что он пришел первым (ибо пришел он, надо сознаться, последним), а за неожиданную и забавную выходку: он на всем скаку подцепил кончиком кнута парик Стангстадиуса, бесцеремонно забравшегося в сани Ларсона, к великой досаде молодого майора. Конечно, Гёфле сделал это безо всякого умысла – он просто-напросто взмахнул кнутом, и кончик этого кнута захлестнул косицу парика; подобные случаи обычно называют невероятными – ведь они вряд ли выпадают даже один раз на тысячу. Итак, Гёфле, силясь высвободить кнут, сорвал с головы ученого шляпу, и она черной птицей слетела в снег: парик, естественно, неразлучный со своей косичкой, последовал за кнутом, ибо у Гёфле не хватило времени отвязать кнут от парика, хотя клубок напудренных волос, повисший на кончике кнута, лишил это орудие его живительных свойств и подгонять им славного Локи уже не было никакой возможности. В первые мгновения после победы Ларсон, опьяненный успехом, ничего не заметил; но крики и брань Стангстадиуса, требовавшего, чтоб ему немедленно вернули парик, и прикрытая носовым платком голова его вскоре привлекли всеобщее внимание.

– Это он! – вопил разъяренный геолог, указывая на Гёфле, еще не успевшего снять маску. – Этот итальянский шут в шелковой маске! Он нарочно все это подстроил, негодяй! Ну, постой же, мошенник, скоморох! Получишь сотню оплеух, будешь знать, как шутить с таким человеком, как я!

Громовой хохот присутствующих заглушил гневные крики Стангстадиуса, и участники гонок принялись было, громко прославлять Христиана Вальдо, но события внезапно приняли иной оборот. Стангстадиус, окончательно рассвирепев от смеха дерзкой молодежи, бросился на похитителя парика: тот стоял на своей колеснице и смущенно показывал всем причину постигшего его поражения – парик, трепетавший на кончике кнута, как рыба на удочке. И в тот миг, когда Гёфле, изменив голос, в самых забавных выражениях предъявил Стангстадиусу обвинение в том, что тот сыграл с ним злую шутку, лишив его возможности подгонять лошадь, и тем самым помешал прийти с честью к цели, ученый, проворный, как обезьяна, несмотря на хромоту и крючковатые пальцы, вскарабкался позади него на козлы, сорвал с головы его шляпу и маску и, безусловно, осуществил бы свой мстительный замысел, если бы, к великому изумлению, не узнал своего друга Гёфле, которого толпа тотчас приветствовала дружными аплодисментами.

Те, кто знал Гёфле в лицо, громко назвали его по имени, остальные быстро и единодушно подхватили. Шведы очень гордятся своими знаменитыми соотечественниками, особенно теми, кто своим талантом прославил родной язык. К тому же адвокат давно завоевал любовь и уважение молодежи честностью нрава и остротой ума. Его уже собрались объявить победителем гонок, и ему с большим трудом удалось отказаться от приза, который хотел отдать ему добряк майор: приз этот, огромный кубок в виде рога, украшенный причудливой резьбой и серебряными руническими письменами [84]84
  Рунические письмена – древнегерманские и готские письмена. Вырезались по дереву, высекались на камне, выбивались на металле. Древнейшие из них относятся к III в.


[Закрыть], представлял собой точную копию древнего и очень ценного кубка, найденного за несколько лет до того при раскопках хогара и хранившегося в кабинете барона.

– Нет, дорогой майор, – сказал Гёфле, пряча в карман ненужную теперь маску, в то время как Стангстадиус водружал себе на голову парик, – я участвовал в гонках только чести ради, и коль скоро честь моя, а вернее честь моего коня, ничуть не пострадала из-за нескольких секунд опоздания по вине злополучного парика, я горд за Локи и доволен собой. Я был бы еще более доволен, – добавил он, спрыгивая с козел, – если бы знал, куда делась попона, – бедное животное того гляди простынет.

– Вот она, – шепотом сказал Христиан, подходя к Гёфле. – Но раз вы всем открылись, дорогой дядюшка, мне остается только поскорее улизнуть; у Христиана Вальдо – еще может быть слуга в маске, но у вас – это было бы вовсе неправдоподобно!

– Нет, нет, Христиан, я с вами не расстанусь, – возразил Гёфле. – Мы с вами сейчас бросим взгляд на озеро с высоты хогара, а затем вернемся вместе в замок Стольборг. Знаете что? Поручим моего коня заботам кого-нибудь из крестьян, а сами полезем наверх вот по этой тропке, она уведет нас подальше от зевак. Черная маска того и гляди привлечет внимание и нас вот-вот окружат и забросают вопросами.