Текст книги "Исчезновение"

Автор книги: Жорж Перек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

2
Глава, в которой на воздыхающего Робинзона обрушивается нечеловеческая судьба

Мучился он меньше, но слабел. Лежа весь день на кровати, на диване, сидя во вращающемся кресле, он бессчетное число раз делал на оборотной стороне визитной карточки набросок нечеткого рисунка на ковре, иногда, оказавшись во власти галлюцинаций, бродил.

Он ходил по коридору с высоким потолком. На стене висела полка красного дерева, на которой стояли двадцать шесть томов ин фолио. Или, точнее, на полке должны были стоять двадцать шесть томов, но на ней всегда отсутствовал один том, на задней стороне обложки которого было (должно было быть) написано: «ПЯТЬ».[42]42
  В романе также двадцать шесть глав и пятая глава отсутствует.


[Закрыть] Однако все с виду было в порядке: ничто не говорило о том, что исчез один том («а ghost»,[43]43
  Привидение (англ.).


[Закрыть] как говорят в Национальной Библиотеке); казалось, что никакого свободного места, никакого зазора между книгами нет. Вот что смущало больше: расположение томов никак не указывало на то, что один том отсутствует (или хуже: скрывало, утаивало); нужно было пересчитать все книги, чтобы понять, что одного тома недостает, и уже потом, еще раз внимательно просмотрев все книги, можно было наконец уяснить, что нет именно пятого тома.

Он хотел взять один том, раскрыть его (читая, он, быть может, уловил бы, неожиданно, случайно, факт более убедительный, подсказку, которой ему не хватало?), но он этого так и не сделал, рука его проходила слишком далеко от полки; никогда больше он не узнает, что это были за книги; иногда ему казалось, что это энциклопедия, иногда – что Коран, Талмуд или Тора, а может, фундаментальный Опус, мучительный итог какого-нибудь табуированного знания…

Было одно недостающее звено. Был пробел, была дыра, брешь, которую никогда никто не видел, о которой никто не знал, которую никто и не мог, не умел, не хотел увидеть. Это исчезло. Взяло – и исчезло.

Или тогда же ему казалось, что он видел в вечерней газете кучу ошеломляющей информации:

ЗАПРЕЩЕННЫЕ ПАРТИИ!

БОЛЬШЕ НИ ОДНОГО ТИПЧИКА В ПАРИЖЕ!

Для ваших посылок: ни веревки, ни ниток,

ДА – СКОТЧУ!

* * *

Позорный крах

М.Я.С.[44]44
  М.Я.С. – «Мясо, яйца, сыр» – сеть мелких магазинов.


[Закрыть]

Или иногда на него надвигалось видение человека с дичайшей внешностью, что-то бормочущего безумца, полоумного с размягченными мозгами, обращающегося к прохожим с бессмысленными речами, городского сумасшедшего; когда он проходил мимо, люди смеялись, дети бросали в него камни. Один мальчишка прицепил к его макинтошу цыпленка, потому что несчастный кричал, просто выл: «Миллиард, двадцать миллиардов птенцов мертвы!»

«Идиотизм», – бормотал он тогда. Но это было не большим идиотизмом, чем то совершенно безумное видение, что являлось ему мгновением позже, – некоего индивидуума, появляющегося в баре:

Голос мужчины, усаживающегося за стол (вид угрюмый, если не сказать воинственный). Человек!

Голос бармена (знающего свою клиентуру). Здравствуйте, Командир!

Голос Командира (удовлетворенного тем, что его поняли, хотя теперь он на какое-то время является лицом гражданским). Здравствуй, мой мальчик, здравствуй!

Голос бармена (некогда изучавшего английский язык на вечерних курсах). What can I do for You?[45]45
  Что я могу для вас сделать? (англ.); автор и далее будет нередко прибегать к английским словам и выражениям, что весьма несвойственно французским писателям и объясняется в данном случае необходимостью избегать слов с гласной «е».


[Закрыть]

Голос Командира (вызывающий слюнотечение). Сделай мне один коктейль порто-флип.

Голос бармена (внезапно становится печальным)} Что? Порто-флип?

Голос Командира (решительно утверждающий). Ну да, порто-флип.

Голос бармена (вид у того страдающий). О… но… нет его… сейчас…

Голос Командира (подскочившего). Как? Еще и года не прошло, как я выпил здесь три порто-флипа!

Голос бармена (совершенно обессилившего). Больше нет… Нет больше…

Голос Командира (разъяренного). Ну а просто портвейн у тебя есть, наверное?!

Голос бармена (агонизирующего). Да… но…

Голос Командира (мечущего громы и молнии). Тогда!.. Тогда!.. Есть еще…

Голос бармена (тот уже при смерти). Ааааааах!!! Тсс!!! Тсс!!!

Бармен умирает.

Голос Командира (констатирующего). Rigor mortis.[46]46
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть]

У Вуаля не всегда было в порядке с чувством юмора (хотя выше его можно было заподозрить в наличии последнего). Иногда он терял самообладание. Вскакивал, охваченный страхом, сердце выскакивало из груди. Уж не собирался ли напасть на него сидящий на задних лапах Сфинкс?

День за днем, месяц за месяцем галлюцинация дистиллировала его яд, опиум, которого он жаждал, – сковывавший его железный ошейник.

В тот вечер, когда он разглядывал насекомое, которое никак не могло перелезть через раму форточки, ему непонятно почему вдруг стало не по себе. Он увидел в букашке символ ополчившейся против него судьбы.

Позже, ночью, ему померещилось – перевоплощение в духе Кафки, – что он дрыгает ногами в своей кровати; на нем бронзовый нагрудник, и он никак не может нащупать точку опоры. Он покрывался потом. Было слишком жарко. Он выл, взмахивал рукой с тремя когтистыми пальцами, но никто не приходил на помощь. В доме стояла полная тишина, разве что чуть слышно капала из крана вода. Кто знал о том, в каком он находился положении? Кто мог бы его сегодня навсегда освободить от мучений? Найти слово, произнеся которое можно было бы смягчить его боль? Ему не хватало воздуха. Он чувствовал, что начинает задыхаться. Жгло в легких. Скрытый недуг перепиливал гортань. Он хотел заорать: «SOS!» Но издал лишь жалобный стон. Губы скривились в болезненном оскале, лоб и шея сморщились. Он кричал, как новорожденный. Истекал потом, словно свинья, которую закалывают. Грудь наполнялась какой-то болезненной тяжестью. Глаза застыли, словно он умирал. Из загнивающей барабанной перепонки сочилась, текла черная кровь. Вконец ослабевший, он все еще метался в постели, он хрипел, он агонизировал. На правом предплечье открывался огромный карбункул, время от времени из него брызгал гной.

Он худел – просто таял. Терял по меньшей мере пять килограммов в день. Рука походила теперь на культю. Голова болталась на иссохшей шее. И все время грудь изо всех сил сжимал до мучительной нечеловеческой боли какой-то невидимый удав – он словно подвергался гарроте.[47]47
  Обруч, стягиваемый винтом, орудие варварской пытки, смертной казни путем удушения, применявшийся в Средние века в Испании и Португалии.


[Закрыть] Трещали суставы, ломались кости. Он не мог больше издать ни звука.

Позже он понял, что к нему приближается смерть. Никто не посещал его. Никто не догадывался о недуге, который сокрушал его. Никто не облегчит его конец, священник не отпустит грехи.

Он следил за парящим высоко в лазурном небе грифом. Вокруг кровати кого только не было: огромные черные крысы, мыши – и домашние, и лесные, и полевые, – тараканы, жабы, тритоны – все эти стервятники напряженно вглядывались в него, готовые вот-вот наброситься на теряющего последние силы человека. На него пикировал сокол. Бежал из глубины Сахары шакал.

Воображение порой тревожило его, но в то же время и забавляло: стать обедом для шакала, кормом для мыши-полевки или добычей для кружившего над ним грифа (наверняка он прочитал о чем-то подобном у Малколма Лаури)[48]48
  Лаури Малколм (1909–1957) – канадский писатель (писал на английском языке), автор психологической повести «Лесная тропа к роднику» (видимо, именно ее имеет в виду автор).


[Закрыть] – воистину это было желанием Амфитриона,[49]49
  Согласно древнегреческому мифу, Зевс сошел на землю в облике Амфитриона, чтобы добиться взаимности Алкамены.


[Закрыть] исходившим из самой глубины его души.

Собственная внешность, внешность больного человека, все больше привлекала его. Ему захотелось увидеть в ней знак более точный, течение как можно более близкое к путеводному, а то и вовсе начальную нить.

Не смерть (хотя она заявляла о себе каждое мгновение), не Проклятье (хотя и оно все время давало о себе знать), но прежде всего ощущение: нет, имя, пробел.

Все имело нормальный вид, все имело здоровый вид, все имело значащий вид, но под шатким прикрытием слова, наивного талисмана, серо-серого двурогого существа проявлялся ужасающий хаос; все имело нормальный вид, у всего будет нормальный вид, но однажды, через неделю, через месяц, год, все испортится: появится дыра, которая будет все увеличиваться, день за днем – колоссальный пробел, бездонный колодец, вторжение белого. Один за другим, мы замолчим навсегда.

Совсем не зная, где рождалась ассоциация, он представлял себя героем некогда прочитанного романа, появившегося лет десять назад под Созвездием Южного Креста, романа «Исидро Пароли» или, скорее, Онорио Бустоса Домека,[50]50
  Под таким псевдонимом была опубликована книга Хорхе Луиса Борхеса и Адольфо Биой Касареса «Шесть задач для Дона Исидро Пароди» (1942 г.).


[Закрыть] в котором рассказывалось о незабываемом, сногсшибательном, оглушающем ударе судьбы, поразившем одного изгнанника, беглого пария.

Его также звали Измаил.[51]51
  Герой романа Г.Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит».


[Закрыть] С болезнью почти сверхчеловеческой прибыл он на островок, который считался необитаемым, и нашел себе убежище в дыре, где провалялся, агонизируя, целую неделю. Сердце его уже почти останавливалось. Вдобавок ко всему он заболел еще и малярией. Он дрожал, задыхался, силы его иссякали.

Однако по прошествии этой самой недели сверхъестественное здоровье позволило ему подняться. Исхудал он до невозможности, но все же смог выползти из дыры, в которой едва не умер. Утолил жажду. Попробовал пожевать желудь, который тут же выплюнул. Затем научился распознавать съедобные плоды и грибы; когда он съел один плод, похожий на абрикос, тело его покрылось пурпурными бубонами, но позже он нашел ананасы, орехи, хурму, дыни.

Когда наступала ночь, он заостренным камнем делал на палке насечку. Через три недели он построил себе настоящую хижину: утрамбованная земля, три стены, калитка, крыша из самана. Трута у него не было, поэтому он все ел сырым. Несколько раз ему становилось страшно, что на него нападет хищный зверь. Но так уж случилось (так, по крайней мере, он считал), что на островке не было ни рысей, ни пум, ни ягуаров, ни бизонов. Правда, однажды вечером ему показалось, что он увидел бродившего поблизости орангутана. Однако никто на его жилище не нападал. Он запасся хорошей дубиной из орешника, она бы ему здорово помогла, если бы пришлось от кого-нибудь защищаться.

Через месяц Измаил, преисполненный самонадеянности, решил осмотреть островок. Робинзон своего неизвестного Тристана да Кунья, он с дубиной в руках пробродил по нему целый день. Вечером, стоя на вершине горы, он окинул взглядом свои владения. Там он решил и заночевать, потому что близилась ночь и уже почти ничего не было видно. Утром он с той же точки внимательно осмотрел островок. На севере увидел ручеек, впадавший в небольшое болотце, дальше, неподалеку от берега, различил, вздрогнув, несколько весьма любопытного вида холмиков. Спустившись вниз, он осторожно подошел к ним; как он понял, это была некая техническая система. Он предположил – и в догадке своей не ошибся, – что изначально она функционировала с помощью прилива воды. Затем он неожиданно, еще не понимая, что все это значит, обнаружил жилище, а рядом с ним – огромный аквариум, можно сказать бассейн, и радиоустановку.

Все имело заброшенный вид. Он увидел колодец, в котором нашли себе прибежище три больших броненосца. Дно аквариума было покрыто перегноем, в нем копошились черви.

Дом построили, должно быть, не меньше двадцати дет назад, в стиле, который был тогда в моде. Можно было сказать, что это одновременно и казино, зодчий которого вдохновлялся мотивами рококо, и бунгало, и шикарный дом терпимости.

Деревянная дверь, трехстворчатая, подобно муха-рабу[52]52
  Окно на Востоке.


[Закрыть] решетчатая, вела в коридор с высоким потолком; длиной шагов в двадцать, не меньше, он вел в свою очередь в большую круглую гостиную, застланную огромным турецким ковром, вокруг которого стояли диваны, софы, узенькие оттоманки, пуфы. Винтовая лестница вела на лоджии. С потолка, сделанного из прочного светлого дерева (гайяка или сандала), свисал алюминиевый тросик с медным крюком, отполированным до ослепительного блеска старательным мастером; на крюке этом был подвешен японский бумажный фонарик, придававший всему вокруг слабый опаловый цвет. Три эркера, стекла которых были заключены в рамы с золотыми насечками, выводили на балкон, откуда открывалась великолепная панорама.

Измаил осторожно, остерегаясь опасности, шаг за шагом исследовал помещение. Ощупал стены, потолок, панели. Открыл все до одного выдвижные ящики и заглянул в них. Обыскал каждый угол. В подвале обнаружил всевозможные приспособления, собранные в одну электрическую цепь, предназначения которой он так и не понял, – в ней были осциллограф, зеркало с поляризующими лучами, рупор, аппаратура hi-fi, шасси с цилиндром усиления, восьмиканальная зубчатая рейка, стробоциклоидальный маховик.

Спать в этом доме он не осмелился. Но прихватил с собой кучу разных инструментов, котел, доску для рубки мяса, сито, зажигалку, бочонок со спиртным, дошел затем до надежного прибежища, которое недавно присмотрел себе неподалеку в лесу. Потихоньку, день за днем, привел это убежище, насколько смог, в относительно приемлемый вид. В последующие дни он охотился, убил кролика, поймал однажды с помощью лассо золотистого зайца-агути, запасся салом, навялил мяса, сделал кровяные колбасы.

Прошел месяц. Подул муссон. Лазурное небо помрачнело, было видно, как на горизонте собираются сначала слоисто-кучевые, потом слоисто-дождевые, затем перисто-кучевые облака. Снизу поднимался поток холодного воздуха. Приближающийся прилив вытеснял дружественный отлив. Лил дождь.

Тремя днями позже, утром, Измаил увидел, что к островку подошла яхта. Сойдя с нее на берег, несколько человек направились в казино. Чуть позже до него донеслась музыка джаз-банда, исполнявшего популярный лет двадцать назад фокстрот – он и не думал, что эта мелодия доживет до сегодняшних дней. А затем все полетело вверх тормашками.

Сначала Измаилу захотелось убежать, спрятаться в своем убогом убежище. Но все увиденное и услышанное заинтриговало его. Он подкрался к казино. И от того, что увидел, испытал шок: люди танцевали неподалеку от дома, резвились в вонючем аквариуме. Развлекались трое мужчин и три девицы. Толстый грум, ловко протискиваясь между ними с большим круглым подносом, предлагал компании сандвичи, напитки и сигары. Один мужчина – лет двадцати пяти, не больше, крепко сложенный, подтянутый, улыбающийся, – был в смокинге, по-видимому, от Кардена, с воротничком а ля Мао, без единой пуговицы; с той поры, как такой фасон был в моде, прошло немало времени. Другой, бородатый, постарше, скорее всего P.D.G., был во фраке. Он потягивал виски. Затем, бросив в стакан три кусочка льда, он предложил напиток своей подружке, дремавшей в гамаке.

– А это вам, Фаустина,[53]53
  Имя Фаустина навеяно, скорее всего, романом Р.Русселя (1877–1933) «Locus Solus» (1914 г.), одним из наиболее почитаемых Переком: в «Locus Solus» фигурирует и танцовщица Фаустина, живущая в аквариуме – огромном алмазе, заполненном водой. Реалии, навеянные «Locus Solus», и далее будут встречаться в повествовании. Роман опубликован в издательстве «Ника-Центр» в 2000 г.


[Закрыть] – сказал он, целуя ее в шею.

– Thank you, – поблагодарила его та, полусмеясь, полусмущаясь.

– Ах, Фаустина, я хотел бы оказаться с вами в одной постели!

– Послушайте же, я не говорю «нет» трижды, будем друзьями, – сказала девушка, протянув на мгновение руку для поцелуя.

Измаил был очарован Фаустиной и начал всюду подсматривать за ней, хотя и, делая это, немало опасался: он ведь бежал от тюрьмы. Где гарантия, что в этой компашке нет легавого или стукача? Он был вынужден покинуть родную страну, спасаясь от расправы тирана, совершившего преступления более гнусные, нежели те, что были на совести какого-нибудь Калигулы или Борджиа. Измаила осудили заочно, и за содействие в его поимке было назначено вознаграждение. Кто знает, не посланы ли сюда эти безобидные с виду гуляки для того, чтобы изловить его? Но он игнорировал это, он забывал об этом: он любил Фаустину и, прежде чем умереть, хотел обладать ею.

Оставив приятелей, Фаустина гуляла иногда по островку. Однажды Измаил подошел к ней. Девушка читала роман – «Орландо» Вирджинии Вульф.

– Мадемуазель, – обратился к ней Измаил, – простите, простите, я хотел вас увидеть поближе. Тем хуже для меня, если меня заметили…

Но Фаустина игнорировала его, сколько он ее ни умолял.

Позже все стало походить на галлюцинацию; он решил, что отравился грибами или выпил слишком много спиртного, либо, скорее всего, исхудал настолько, что совсем исчез, – все его тело пронизывало ощущение другого человека. Или же он выжил из ума, потерял рассудок: ему просто мерещились казино, яхта, бородач, Фаустина, а на самом деле он по-прежнему вопил в своем гнилом болотце.

Да, но однажды он увидел, как распадается или, скорее, раздваивается баобаб.

Да, но через неделю он увидел, что повторяется точь-в-точь, тютелька в тютельку то же самое действо: танцующие неподалеку от казино люди, фокстрот Армстронга.

Да, но было еще и хуже (в названных случаях галлюцинации Измаила питало его же воображение; в них брало свое начало непрочное, но такое тонкое соотношение, такое волнующее, но такое трудное для полного постижения, которое связывало его с романом): иногда, расхаживая по коридору, Измаил видел, как открывается дверь и появляется грум с подносом в руках; он шел, игнорируя его; Измаил инстинктивно отскакивал в сторону. Затем слуга исчезал, положив, скажем, альбом на сундук, и Измаил шел к сундуку, протягивал к альбому руку, думая, что сможет его открыть, дотрагивался до него, такого твердого, гладкого, такого прекрасного, – ни один Титан, ни один Голиаф не смог бы поднять этот альбом.

Впечатление было такое, что все вокруг казино затвердело из-за происков какого-то хитрого тролля, злого кобольда, который все вокруг обработал улетучивающимся газом, опрыскал проявляющимся закрепителем, проникающим в самую глубину всего здесь находящегося, внедряющимся в ядра, ионы, во все тела, все поля.

Все казалось нормальным, он видел, он думал, что видит, звук рождал шум, запах пах. Он видел Фаустину, томно возлежащую на софе, видел, как продавливалась под ней большая подушка. Затем Фаустина выходила, уронив на подушку тяжелое золотое украшение с неограненным драгоценным камнем. Измаил подскакивал к софе, он видел в оставленном украшении знак: Фаустина любит его, но не осмеливается открыться, потому что ее муж, или любовник, или друг, заставлял ее бледнеть (ибо никто не мог нарушить Закон, делавший Измаила парием: к нему не прикасались – он ходил, куда хотел, но его всюду и всегда игнорировали).

Однако его рука касалась подушки или украшения лишь на короткое мгновение; он тотчас же отводил ее, удрученный, подавленный, растерянный: он дотрагивался не до подушки, а до твердой компактной глыбы, камня такого же твердого, как алмаз; все казалось вовлеченным в магму со скрепленными краями, можно сказать, в закрытое, законченное поле, неразделимое тело, безупречно гладкое, с очень плотной структурой; в этом поле, человеческом или нечеловеческом, сохранялась позитивная сила; таким образом, Фаустина могла открыть дверь, улечься на софе; таким образом, ее приятель мог предложить ей виски; таким образом, можно было услышать фокстрот, увидеть, как возникает яхта, падает на софу золотое украшение, выходит лакей. Но вне поля, где все указывало на то, что Измаил там присутствовал, оставался лишь сплошной континуум, без единой складки, без сочленения, компактное тело, более компактное, нежели штукатурка, мастика, цемент; черепицевидное наслоение без просвета, окаменение ровного, массивного, тяжеловесного, – все приставало ко всему, неразрешимое, непрерывное.

Его вес не давил ни на какую подушку – скала была помягче дивана; ступни его не приминали ворса на ковре; рука не нажимала ни на какую кнопку. Он был бессилен.

Измаил понял – позже, слишком поздно, – что он жил в фильме: М., бородач, который так хотел обладать Фаустиной, взял ее двадцатью годами раньше, без ведома клана, во время недельного пребывания на островке.

В то время как на баобабы обрушивалась фатальная беда, в то время как кишащий червями гумус заполнял аквариум-бассейн, в то время как совершенное запустение приводило дом в негодность, достаточно было подуть муссону, как тотчас же – под воздействием поднимающегося прилива, заливавшего ту технологическую систему, которую Измаил видел неподалеку от берега, прилива, влиявшего на электрическую цепь в подвале, предназначение которой он сначала не разгадал, – приходила в движение динамо-машина; прилив отдавал ей свою силу, посылал свой сигнал, для того чтобы сразу же можно было увидеть, как возвращаются точь-в-точь, тютелька в тютельку, бесчисленные исчезнувшие мгновения, обретая бессмертие, – подобно приспособлению, устроенному Марсьялем Кантрелем[54]54
  Главный герой романа Р.Русселя «Locus Solus» – ученый, писатель и художник.


[Закрыть] на основе виталиума,[55]55
  Животворная вода, добытая Марсьялем Кантрелем.


[Закрыть] который в холодильном ангаре давал каждому умершему возможность осуществить раз и навсегда самое решающее мгновение своей жизни.

Все имело нормальный вид, однако все оказалось ложным. Все имело нормальный вид, но лишь сначала, а затем оказывалось нечеловеческим и сводило его с ума.

Он хотел бы узнать, где сочленялась та ассоциация, которая объединила его с романом: на ковре, каждое мгновение беспокоившем его воображение; интуиция табу, неясного зла, чего-то незанятого, несказанного – видение забытого, повелевающего там, где терялся рассудок; все имело нормальный вид, но…

Но что?

Он не знал, что и думать.