Текст книги "Исчезновение"

Автор книги: Жорж Перек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

14
Глава, в которой мы увидим, как карп брезгует поистине царской халвой

Аугустус отвел своего приемного сына в сторону. Я присутствовала при их разговоре.

– Я никогда не упоминал о тех неясных и запутанных обстоятельствах, при которых ты появился на свет. Если бы я мог, то сказал бы, что над нами тяготеет Проклятье. Но мой Закон покарает за разглашение. Никто никогда не исказит непрочное острое слово, минимальное неизвестное, табуированное абсолютное, которое ab ovo, затемняет все наши цели, подвергает проклятью все наши желания, вредит нашим действиям. Каждый знает, что безымянное зло действует на нас безотчетно, каждый знает, что, к большому несчастью, преградой вставая на нашем пути, бесконечно приговаривая нас к разглагольствованию, к бессвязному бормотанию, к упущениям, к неясности ложного знания, из которого проистекают, омрачаясь, наши крики, наши голоса, наши рыдания, наши вздохи, наши желания, перед нами всегда стоит непреодолимая стена. Чем дальше мы заходим в приблизительность опущенного слова, тем больше мы хотим ухватиться руками за бесконтурную незапятнанность, тем больше обрушивается на нас несущий зло гнев. Ты должен знать, Хэйг, сыночек, что, начиная с сегодняшнего дня, как в том таком далеком прошлом, смерть направляется сюда, бродит вокруг нас. Порой мне казалось, – продолжал Аугустус, – что, возможно, тебе не доведется страдать от той нечеловеческой судьбы, которая досталась некогда мне. Но нам ничто не подвластно. Ты совершишь очевидную ошибку, и, следовательно, я также, если, играя ва-банк, ты останешься здесь. Ты должен отбыть отсюда еще до полуночи!

Но Хэйг тотчас же отверг предложение Аугустуса, заявив ему, что тот просто-напросто обманывает его, желая изгнать своего сына из дому!

– Что? – закричал Хэйг (он очень любопытно смотрелся в этом необычном для него состоянии). – Что?! Ты же мой отец! Ты хочешь моей смерти, вот оно что, я все понял! А я такой наивный, так верил в тебя, так тебя любил! Сегодня ты вынашиваешь план в равной степени идиотский и жестокий. Но он шит белыми нитками! Будь хотя бы искренним! Если тебе доставит такое удовольствие мой уход, то прокляни меня, но не облекай свою месть в такие смешные одеяния!

– Сын! – взвыл Аугустус, сгибаясь под тяжестью оскорбляющих его слов. Но голос его надломился, он зарыдал.

Позже он поведал мне, что едва не рассказал тогда Хэйгу о том, что он незаконнорожденный, едва не открыл ему всю правду о Заире, об Отоне Липпманне, о бродяге в белом рабочем халате по имени Трифио-дорус, об очистительной ванне и так далее, и тому подобное.

Наступила долгая пауза. Дуглас Хэйг, ни слова не говоря, смотрел в упор на Аугустуса. Затем внезапно развернулся и бросился прочь.

Аугустус оставался неподвижен.

Я спросила, не следует ли мне догнать Хэйга.

– Нет, – сказал он, – пусть бежит. Если он должен уйти, пусть уходит. Иначе будет еще хуже: мы умрем все!

До самого утра было слышно, как Хэйг бродит по дому. Затем, лишь только начало светать, мы увидели, что он вышел во двор. На нем были свитер с поднятым воротником, теплая куртка. В руке он держал сумку.

Он дошел до пруда, нагнулся, просвистел трижды:

Наверное, это был сигнал, потому что вскоре появился Иона. Хэйг произнес перед карпом долгую речь, бросая ему время от времени кусочки пудинга; он раскатывал их в руке, делая шарики.

Затем, не попрощавшись ни со мной, ни со своим отцом, ни с домом, где вырос, он, закрыв за собой ворота, исчез…

Мы не знали, куда он ушел. Аугустус томился. Иона, когда мы подходили к пруду и звали его, больше не появлялся. Жизнь уходила.

Наконец через полгода почтальон принес нам письмо. Аугустус, распечатав конверт, посмотрел прежде, от кого оно, затем очень быстро прочитал.

– Не знаешь ли ты случайно, – спросил он, поднимая глаза от письма, – человека по имени Антон Вуаль?

– Ей-Богу, не знаю.

– Я тоже. Но впечатление такое, что он знает о нас все. Вот, прочитай!

Милорд,

В течение апреля я несколько раз виделся с Дугласом Хэйгом Клиффордом. Узнав совершенно случайно, что он бежал из Азенкура, не сообщив Вам о своих намерениях, я счел нужным рассказать Вам отом, что мне известно; надеюсь, это уменьшит Ваше беспокойство и Вашу печаль.

Прибыв в Париж, Дуглас Хэйг повел себя там, пожалуй, скверно. Ходил по сомнительным кабакам, связался с тремя типами с самого дна, бесчестными негодяями, молодчиками без стыда и совести, совершившими до того самые черные злодеяния. Поддавшись очарованию зла, Дуглас Хэйг участвовал в мелких кражах, всю прибыль от которых делило между собой гнусное трио. Это едва не закончилось для него плачевно: главаря банды, ловкого жулика, поймав с поличным, отправили гнить на берега Марони.[273]273
  Река в Южной Америке, отделяет Суринам (бывшую Нидерландскую Гвиану) от Французской Гвианы, куда ссылают из Франции на каторгу особо опасных преступников.


[Закрыть]

Являясь если не трусом, то наверняка человеком осторожным, Дуглас Хэйг понял, что плохо кончит. Такая перспектива пришлась ему не по нраву. Он быстро покинул воровскую «малину», снял на бульваре Сен-Мишель комнату из тех, что обычно снимают студенты, скромную, но вполне приличную. Я не знаю, где он в ту пору добывал себе деньги на жизнь, а они у него тогда водились, и не такие уж малые: у него не было машины, но он оставлял значительные суммы у торговцев одеждой – его белую тенниску с портретом Сталина во всю грудь стали узнавать и с почтением привечать в разных местах: от набережной Конти до Бальзара, от моста Сюлли до бара «Пон-Руаяль». Более того, он приобрел вкус к, так сказать, современной интеллектуальной моде: ему доставляли удовольствие труды Балибара[274]274
  Балибар Этьен – французский философ-марксист, пик его популярности приходился на 60-е годы, один из авторов книги «Читать Капитал» (1965 г.).


[Закрыть] и Мак-Люэна,[275]275
  Мак-Люэн Маршалл (1911–1980) – канадский эссеист, социолог.


[Закрыть] tutti quanti.[276]276
  Все без исключение (итал.).


[Закрыть] Он читал «Сообщения», «Атолл», «Три континента». Ходил в студию «Логос», боготворил Годара,[277]277
  Годар Жан-Люк (род. в 1930) – французский кинематографист, известен прежде всего как режиссер.


[Закрыть] хвалил Курно.[278]278
  Курно Антуан Огюстен (1801–1988) – французский математик, экономист и философ.


[Закрыть]

Это длилось не более месяца. Оказавшись без гроша, он понял, что дела у него не очень хороши, что он сорит деньгами, поступает дурно, что жизнь ведет распутную, что он оказался во власти своих разнузданных инстинктов.

Тогда он открыл для себя один ученый труд, небольшой, однако несущий в себе огромный заряд энергии, труд, призывающий к социальному изменению общества, к уничтожению капитала, к борьбе против Прибыли. И стал активистом ультрапроалбанской партии, члены которой, вдохновляясь одной речью Энвера Ходжи,[279]279
  Ходжа Энвер (1908–1985) – албанский государственный деятель, с 1946 г. председатель Совета Албанской Народной Республики, с 1954 г. генеральный секретарь Албанской партии труда.


[Закрыть] произнесенной на берегу озера Шкодера (некогда Скутари) года три назад, ожесточенно критиковали и самолюбивых деятелей Французской Коммунистической партии, и так называемых маоистов. Но партия эта была распущена уже через неделю.

Дуглас Хэйг предался печали. Затем он вспомнил, что однажды его отец – Вы – сказал ему:

«Адажио Альбинони стало для нас такой поддержкой, когда умер кузен Тастон».

И он вдруг понял, что, оригинальничая, он метался лишь для того, чтобы позабыть о главном своем предназначении: о пении!

Он начал много трудиться. Через месяц поступил в Schola Cantorum. Там он всех потряс.

Сейчас он живет в скромной студии, в доме номер шесть на площади Майора Нободи.[280]280
  Nobody (англ.) – никто.


[Закрыть]

Таким образом, сбившись на какое-то время с верного пути, Дуглас Хэйг в конце концов вернулся, еще более окрепнув, к своему призванию.

Вот что я имею честь сообщить Вам для того, чтобы Ваша жизнь после его ухода, стала более спокойной.

Искренне Ваш, Антон Вуаль.

Аугустус сразу же выслал Хэйгу крупный денежный перевод и длинное письмо – настоящий роман, в котором оправдывал себя, как мог. Однако перевод до адресата так и не дошел. Желая узнать, почему, он отправился на почту. Там ему сказали, что в доме номер шесть на площади Майора Нободи в Париже Хэйг Клиффорд не проживает. Охваченный тревогой, Аугустус обратился в Schola Cantorum, интересуясь, есть ли среди ее слушателей молодой человек по имени Дуглас Хэйг Клиффорд. Там ему повезло больше: ему сообщили, что такой слушатель есть, однако добавили, что, поскольку он победил в конкурсе по унисону, его направили в Julliard School of Music[281]281
  Всемирно известная школа сценического искусства в Нью-Йорке, ныне является составной частью Центра сценического искусства имени Линкольна.


[Закрыть] в Нью-Йорке, чтобы он изучал там композицию.

Прошел год. Казалось, все успокоилось. Мы прочитали в одной газете, что Хэйг Клиффорд покорил взыскательную публику Кариньяно. Газеты писали о «баритоне редкой красоты, которому предназначено исполнять ведущие партии», о «будущем Тито Гобби[282]282
  Гобби Тито (род. в 1913 г.) – итальянский певец-баритон.


[Закрыть] и Джигли».[283]283
  Джигли Беньямино (1890–1957) – итальянский певец-тенор.


[Закрыть]

Однажды, когда я, закупив продукты, возвращалась домой из городка – со мной был мальчишка, которого я наняла за двадцать су: у меня были три большие корзины, – я увидела, что вокруг бассейна с беспечным видом прогуливается мужчина, и сразу же пришла в замешательство: мне показалось, что это Дуглас Хэйг. Позже вы поймете, что это был Антон Вуаль.

Ему можно было дать самое большее двадцать лет. Высокий, прямее столба, тоньше проволоки, на нем был резиновый плащ-реглан, в руке он держал стек, на голове – панама. С виду это был совершенно очаровательный молодой человек, но что-то неотчетливое, трудноуловимое настроило меня против него; необычайная болезненная бледность, томная, покачивающаяся походка, белесые брови, голубые глаза, настолько светлые, что мне показалось – передо мной альбинос; весь его робкий вид встревожил меня: впечатление было такое, что он безотчетно несет на себе тяжелый крест.

Я подошла и обратилась к нему, согласно обычаю, принятому в моем племени:

– Приветствую тебя, бледнолицый красавец! Мир твоему вигваму, зароем в землю наши боевые томагавки, выкурим трубку мира!

– Ахьюху! – сказал он, коснувшись своего лба пальцем, а затем склонил предо мной голову, подобно настоящему могиканину, показывая этим, что он прекрасно знает наши обычаи. – Пусть будет зажарен в твоем котле большой карибу![284]284
  Общее название североамериканских форм дикого северного оленя.


[Закрыть]

Я привела неизвестного домой, предложила ему сесть, позвонила в колокольчик. Вскоре появился Аугустус.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Антон Вуаль, – представился мужчина, поклонившись. – Год тому назад…

– Я помню, – оборвал его угрюмо Аугустус, – год назад вы написали нам о том, что довелось пройти Хэйгу, прежде чем он вновь посвятил себя своему призванию. Теперь, я думаю, он навсегда сошел с кривой дорожки. Вот уже трижды ему аплодировал Турин. Мы непременно отблагодарили бы вас, если бы знали, где вы живете. Но на конверте не было обратного адреса.

– Увы, – вздохнул Антон Вуаль, – я забыл его написать, простите. Но, – продолжил он, – оказавшись сегодня волею случая неподалеку от Азенкура, я счел нужным повидаться с вами, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

– Клянусь Адонаем, вот это мне нравится! – воскликнул Аугустус– Но давай перейдем на «ты», это наверняка облегчит нашу беседу.

– Ты прав, – кивнул Антон Вуаль.

– Ты не откажешься разделить со мной скромный ужин?

– Нет, не откажусь.

Он поставил свой стек, снял панаму и плащ.

– Пойдем в курительную, – предложил Аугустус.

Они вышли из темной гостиной, прошли по длинному коридору, поднялись наверх. Аугустус предложил Вуалю располагаться в глубоком кресле из полированного красного дерева, обтянутом черной кожей, затем протянул ему гаванскую сигару.

Вуаль закурил, всем своим видом выказывая удовольствие.

– Шотландское виски? Английское? Бурбон? – любезно предложил Аугустус, указывая рукой на ряд бутылок, которым позавидовал бы любой бармен.

– М-м-м, – нерешительно промычал Вуаль.

– Джин? Коктейль? «Кровавая Мэри»? Что-нибудь безалкогольное?

Выпили. Затем Антон Вуаль заговорил:

– Ты, верно, хотел бы сначала узнать, что за обстоятельства свели меня с Хэйгом. Вот как это произошло: однажды я отправился полюбоваться аквариумом в зоологическом саду. Там неподалеку от пруда с карпами томился одетый в черное юноша печального вида, похожий на меня, словно брат. Он вынул из сумки что-то вроде халвы или рахат-лукума, покрошил это в руке и бросил рыбам – несмотря на все предупреждения надзирателя, который трижды подходил к нему и, повизгивая, показывал пальцем, пожелтевшим от злоупотребления низкосортным табаком, на надпись на щитке, запрещающую бросать карпам какой бы то ни было корм.

Впечатление было такое, что сейчас со дна пруда поднимется какой-нибудь карп, выпрыгнет из воды и, подобно дельфину, поймает на лету угощение. Но ни один карп, конечно же, не появился, и было видно, что это удручало юношу.

Я подошел к нему, сказав, что он, наверное, испытывает к карпам трогательную любовь, которая, однако же, остается безответной. Он признался мне, что когда-то у него было много приятелей, но ни одного настоящего друга, за исключением Ионы, карпа, который всплывал на поверхность воды всякий раз, когда он насвистывал ему особый сигнал. Не было такого дня, чтобы он не накормил Иону. Когда ему было грустно, он изливал душу Ионе и это всегда ему помогало.

Сегодня, продолжил он, оцепеневший бедняга, простак, измученный печалью, затосковав дальше некуда, сегодня он подумал, наивный, что какой-нибудь карп в зоологическом саду – почему бы и нет? – по-дружески откликнется, когда он позовет его. Он купил на последние деньги килограмм халвы, любимого лакомства Ионы, а эта халва была к тому же от иранского шаха – лучшей во французском магазине не найдешь.

Выслушав его, я и сам загрустил, предложил ему выпить по стаканчику, а затем пригласил в ресторанчик. Он был голоден. Но ел медленно, словно мусульманин после долгого рамадана.

Когда подали кофе, мокко, он довольно откровенно поведал мне о себе, о своем призвании, своих занятиях, о вас, простите, о тебе, о Скво…

– Что он сказал? – оборвал его Аугустус – от услышанного его даже в пот бросило. – Знает ли он о том, что появился на свет при загадочных обстоятельствах?

– Да. Он застал тебя однажды утром там, где ты уединялся для принятия очистительной ванны. Ему было тогда шесть лет. Ты был погружен в глубокую Нирвану. Ты шептал что-то безотчетно, но этот смутный поток слов заинтриговал его так сильно, что он подошел к тебе, приставил ухо к месту фиксации недоуздка, который обеспечивал неизменность твоего положения, к месту, которое – поди узнай почему? – казалось, усиливало слышимость…

– Ах, capisco, capisco![285]285
  Понимаю (итал.).


[Закрыть] – пророкотал, бледнея, Аугустус.

– Да, Аугустус, ты правильно понял: ты, сам того не желая, признался ему во всем. Рассказал ему о Заире, который был вставлен в его пуповину. Тогда, охваченный безумным горем, яростью, которая многократно увеличивала его силу, в шоке он сорвал с твоего пальца его Заир!

– …накликав этим на себя Проклятье, от которого мы все еще страдаем, – взвыл Аугустус.

– Да, – продолжил Антон Вуаль, – ему было не больше шести лет, но он все понял. В глубине души он стал считать тебя виновным, ожесточился против тебя навсегда; испытывая жажду мести, он радовался, когда ты падал, когда дела у тебя шли плохо, смертельно страдал, когда тебе становилось лучше. Он ненавидел тебя все это время!

– О Боже, о Боже! – рыдал, содрогаясь, Аугустус, сжимая в руке белый носовой платок.

– Проклятье сына, пусть и незаконнорожденного, преследовало тебя до сегодняшнего дня. Все, включая его призвание, – это заговоры, которые он замышлял, чтобы уничтожить тебя!

– Его призвание? – прошептал Аугустус, не поняв.

– Вот причина, которая заставила меня появиться здесь, – промолвил Антон Вуаль ледяным тоном.

Он вынул из сумки, сшитой из черной шагреневой кожи, искусно выполненный карандашом эскиз Uomo di Sasso, отомстившего Дон Жуану, который не только убил его, но еще и пригласил, шутки ради, покойника к себе на ужин.

Облаченный в яйцеобразную манишку из бледной, под мрамор, штукатурки, он был похож на огромного Шалтая-Болтая.

На обратной стороне эскиза рукой Хэйга было написано волнующее пророчество: «Он будет влачить жалкое существование, когда я появлюсь таким образом, ибо кровь моя опозорила его навсегда!»

– Вот признание, – заключил Антон Вуаль, – которое он оставил у меня на кресле три дня назад. Он приложил к нему записку, в которой сообщил, что живет теперь в Урбино, исполняет в «Дон Жуане» партию Командора, что он соединил себя узами брака с Ольгой Маврокордатос…

Аугустус подскочил – его словно змея укусила.

– Нет! Нет! Он движется к смерти! – взвыл он…

IV. Ольга Маврокордатос

15
Глава, в которой, растратив двадцать лет на ложные окольные дороги, узнают наконец, почему затонул красавец «Титаник»

– Нет! Нет! Он движется к смерти! – взвыл Аугустус.

– Abyssus abyssum invocat![286]286
  Бездна взывает к бездне (лат.).


[Закрыть] – заключил, помрачнев, Антон Вуаль.

Поскольку Ольга была слишком удручена, рыдала, теряя последние силы, Артур Уилбург Саворньян оборвал вкрадчивую нить, с помощью которой Скво плела свой захватывающий рассказ.

– Забытье, – сказал он, – не перестало смягчать наше горе. Дуглас Хэйг – двадцать лет назад, Антон Вуаль – месяц назад, Аугустус – сегодня – все они умерли, исчезли, сраженные коварным злом, которое все еще бродит вокруг нас, злом, которое сразило также – почему нет? кто знает? – Хассана Ибн Аббу, Отона Липпманна, ту женщину, которая произвела некогда на свет божий Хэйга…

– Всех наших сыновей, за исключением Ивона, – вздохнул Амори Консон.

– Но, – продолжил Артур Уилбург Саворньян, – не приближаемся ли мы, однако, к цели? Разве мы не узнали об основных звеньях? В Саге, что поведала нам сегодня Скво, не опустив ни слова, ни факта, разве не видим мы, черным по белому, возможность углубиться в познание зла, что преследует нас?

– Но он не знал о нашей родственной связи! – закричала вдруг Ольга.

– Хэйг об этом не знал, да, ты не знала также, – сказала Скво, возобновляя свой рассказ. – Но Аугустус знал, он сразу же понял:

Клан, берущий начало свое в Стамбуле, жил во дворце, из которого были видны Танатограмма, расположенная на берегу Великого Черного Озера[287]287
  Имеется в виду Черное море.


[Закрыть] и Элиппополис на берегу Мраморного моря; род Маврокордатос (иногда пишут «Маврокордато» или «Морокордата») – говорят, на одном балканском наречии, так мало изученном, что его наделяют логографирующей[288]288
  Логография – особая область, связанная с историей мифографии, ставшая началом античной историографии, географии и вообще всей греческой прозы; типично «логографическая» единица информации описывается следующей формулой: «такой-то, сын такого-то, дочери такого-то, основал такой-то город».


[Закрыть] способностью, это означает: «тот, у кого черная грудь» или «тот, кто способен творить большое зло», – род этот подарил султанам немало очень нужных им людей: Станислав был брадобреем Сулеймана, Константин воспитывал Ибрагима, Николай был тарджуменом (сегодня сказали бы: «драгоманом»),[289]289
  Переводчик на Востоке.


[Закрыть] а затем собрал для своего патрона, Абд-уль-Азиза, библиотеку из более чем одного миллиона томов (книги приобретались преимущественно по случаю), прославляющих ислам; его сын, Николай-младший, был господарем Баната;[290]290
  Исторический район в Центральной Европе, на западе современной Румынии и востоке современной Югославии.


[Закрыть] говорили, что Абд-уль-Хамид доверял ему все, ибо он в самой высокой степени владел искусством «темнить», превращал бесцветную речь в тарабарщину, в которой никто ничего не мог разобрать, хотя он и подавал каждое мгновение знаки, показывающие, что он шифровал или переводил, согласно довольно примитивному канону.

Николай велел изобразить на своем гербе горящего сфинкса; будучи одним из ближайших фаворитов султана, он полагал, что станет визирем или мамамуши.[291]291
  Турецкий паладин.


[Закрыть] Но через три года Махмуд III, боясь той власти, которой обладал господарь, опасаясь, что он распространит свои нововведения и на Стамбул, убил его, а затем приговорил к казни на колу большую часть его клана.

Роду Маврокордатос удалось спастись, правда, не без труда. Августин, дед Ольги, устав от Дивана,[292]292
  В Османской империи и некоторых других странах Ближнего и Среднего Востока совет при государе.


[Закрыть] бежал, добрался до Дюраццо,[293]293
  Итальянское название албанского города и порта Дуррес.


[Закрыть] где занялся адвокатской практикой. Позже он основал газету, которая стала проповедовать неподчинение султану. «Албанец! – возвестила она однажды. – Скоро настанет день триумфа! Вперед на тиранов, взмахнем кровавым стягом Вперед, вперед! Пусть нечистой кровью оросятся наши нивы!»[294]294
  Последние слова предложения почти дословно повторяют «Марсельезу» – национальный гимн Французской Республики.


[Закрыть]

Волнения захлестнули Дуррес. Было убито несколько турок. Повсюду кричали: «Смерть туркам!» или «Вперед на ислам!» В качестве знамени использовали хоругвь из белого тюля жесткой выделки, украшенную изображением горящего сфинкса – гербом Николая. Крупная национальная партия, либерального направления, но анархистская по духу, мобилизовала общественное мнение. Человек по имени Артур Гордон, которого считали четвероюродным братом великого Байрона, горбатый, подобно последнему,[295]295
  Английский поэт-романтик Джордж Гордон Байрон (1788–1824) был хромым.


[Закрыть] но все же совершенный сын Альбиона, возбудил оппозицию, сочинить для нее Национальный гимн, который вскоре непрестанно насвистывал каждый, потрясая ятаганом.

Через три года турки потерпели поражение. Был подписан мир в Корфу:[296]296
  Один из Ионических островов, принадлежащих Греции.


[Закрыть] непобежденный албанский народ добился своей автономии. Вскоре королева Виктория, оспаривая у Кавура[297]297
  Кавур Камилио Бенцо де (1810–1861) – итальянский политический и государственный деятель.


[Закрыть] право на почти полную власть над зарождающейся нацией, назначила консулом в Тиране лорда Вэниша, блестящего выпускника Оксфорда, которого Ричард Вассал-Фокс третий лорд Холланд[298]298
  Ричард Вассал-Фокс третий лорд Холланд (1773–1840) – британский политик, сопредседатель партии вигов, проводил идеи либерализации политической жизни в Палате лордов.


[Закрыть] сделал своим фаворитом, представив его королевскому двору, а затем оказав ему мощную поддержку при последнем назначении. Августина Маврокордатоса, восхищавшегося одной лишь королевой Викторией, хитрый лорд Вэниш убедил в том, что колониальный или полуколониальный статус как нельзя лучше подходит албанцам, отупевшим за время турецкого господства и совсем не готовым к самоуправлению, что нужно, следовательно, аккуратно предоставить англичанам повод для вторжения, предложив сначала политическим движениям страны, которые жаждали установления власти, называемой диктаторской, а затем окольным путем, сделать из страны доминион. Но нужно было действовать искусно, иначе наверняка Абиссиния,[299]299
  Прежнее название Эфиопии. В данном случае непонятно, каким образом, в отличие от Австро-Венгрии, могла воспользоваться ситуацией, сложившейся в южноевропейской стране, далекая отсталая африканская империя – это, пожалуй, очередной ход автора, который сознательно избегает полной историко-географической точности.


[Закрыть] Австро-Венгрия или кто-либо еще могут воспользоваться ситуацией. Согласившись, Августин тотчас же разработал недурной план заговора. Английское золото потекло рекой. Велась подрывная работа, на местах создавались ячейки сторонников. Всюду, где нужно, были расставлены свои надежные люди. Был отлажен механизм, изощренность которого (мы приводим здесь слово, которое позже войдет в состав французского и английского языков), показалась из ряда вон выходящей. Но за три дня до переворота, в то время как батальон англиканских гусар, базирующийся в Бриндизи,[300]300
  Город в Италии, на побережье Адриатического моря.


[Закрыть] томясь в ожидании сигнала к вторжению, manu militari,[301]301
  Воинской рукой, принудительно, с применением силы (лат.).


[Закрыть] на албанскую землю, заговор был раскрыт. Как это случилось? Следствие какого-то неверного шага? Оплошность сторонника? Уход отступника или предательство Иуды, продавшегося тому, кто больше заплатил? Кто знает? Однако шуму это наделало много. Нет шовинистов больших, чем албанцы. Были казнены восемнадцать чиновников, которых обвинили – кого справедливо, кого ошибочно – в участии в заговоре.

Что касается самого Августина, то и для него вся эта история закончилась трагически: сначала ему дали попробовать кнута, затем принародно привязали к позорному столбу; люди бросали ему в лицо не только издевательские насмешки, но и гнилые фрукты и овощи. На него надели ошейник, сломали ему не одно ребро, набили чем попало рот до самой глотки; его душили, били, травили алкоголем, а в конце концов и вовсе подожгли.

Здоровье у него было редкостное, и посему умирал он не меньше месяца. После кончины его тело бросили псу, но тот даже не дотронулся до него, так оно воняло.

Семью Маврокордатоса в Дурресе, насчитывавшую двадцать шесть человек, тоже постигла горестная участь. Албанцы преследовали ее повсюду: трижды грабили дом, изнасиловали бабушку, убили ни в чем не повинных детей.

Через год в живых остался лишь один член клана, однако он так много значил для албанцев, что его продолжали упорно преследовать, дошли даже до того, что за него, живого или мертвого, был обещан миллион гривен.[302]302
  Денежная и весовая единица в Древней Руси, денежная единица в современной Украине; на Балканах хождения не имела.


[Закрыть] Все дело было в том, что речь шла о прямом наследнике Августина: его сыне Албене (Августин хотел, чтобы он носил ультрапатриотическое имя).

Так вот, Албен сумел убежать, укрыться в дремучем лесу, где прятался восемь лет, чудом поддерживая в себе жизнь. Там зрела его ненависть к албанцам, истребившим всю его семью, а также – и в особенности – к англичанам, которые, как он считал, и не без причины, скомпрометировали отца.

Однажды он нашел в заброшенной лачуге, где уже давно никто не жил и куда лишь иногда забредал пасший трех баранов пастух, богатый клад: золотые монеты, драгоценности, слитки.

Тогда, подобно Матиасу Шандору,[303]303
  Герой романа французского писателя Жюля Верна (1828–1905), чья судьба перекликается с судьбой графа Монте-Кристо.


[Закрыть] он употребил эти баснословные сокровища для осуществления мести. Он сплотил вокруг себя банду отъявленных, вне закона, преступников, которым щедро платил, но и требовал от них абсолютной преданности.

Его главным убежищем стала пещера, которую называли «Пещерой Разбойника», потому что прежде в ней иногда ночевал Фра Диаволо, некогда францисканец, бандит, нападавший на тройки[304]304
  Здесь автор снова, как и в случае с гривнами, сознательно или нет, допускает ошибку: тройка – понятие русское. Впрочем, для многих западноевропейцев, что Россия, что страны Восточной Европы – все едино.


[Закрыть] и почтовые кареты.

Отбирая для своей банды очередного ее члена, Албен приглашал его сначала в свой бордж. Каждый выпивал один за другим пять стаканчиков сливовицы. Затем отважный новобранец клялся на кресте, что будет верен Албену до самой смерти. После этого Албен делал на его правом предплечье татуировку, пользуясь золотой иглой-скарификатором,[305]305
  Скарификатор – в медицине ограниченное повреждение поверхностных слоев кожи в целях диагностики, лечения, профилактики.


[Закрыть] которая оставляла на коже тончайший белый след, не глубокий, но настолько заметный, что вывести его нельзя было ничем; как-то одному албанскому полицейскому удалось увидеть эту татуировку, и он набросал по памяти ее эскиз, который, однако, был признан неудовлетворительным: это вроде бы был круг с прямой чертой в середине, если хотите, чем-то напоминающий знак, запрещающий проезд.

Иногда кого-нибудь из людей Албена случайно захватывали. И по описанию татуировки, сделанному упомянутым полицейским, несмотря на его несовершенство, на основании белого символа, нанесенного на предплечье схваченного, было очевидно, что это – пособник бандита.

Однако за восемь лет были пойманы не более трех человек, тогда как всего в банде Албена их было не меньше двадцати.

Чаще всего его люди нападали на англичан. Один только дом английского консула в Тиране взрывали три раза. Любая яхта, плывущая в Дуррес под британским флагом, имела все шансы быть затопленной.

И если хотите знать, знаменитый «Титаник» затонул не вследствие столкновения сокрушительной силы, а наверняка в результате действий злоумышленника, ибо на борту его находился занятый обсуждением соглашения о сооружении крупного блюминга весь состав руководства англо-албанского консорциума, чей уставный капитал представлял собой значительную сумму, внесенную в Барклайз-банк.

Столкновение поезда с автокаром в Квинтиншилле, неподалеку от города Гамильтон между Хантингдоном и Оахэмом в ночь с пятого на шестое августа тысяча девятьсот восемнадцатого года показало Скотланд-Ярду – там тотчас поднялся переполох, – что Албен мог в случае необходимости уничтожать противника и на его территории, в самом сердце их родной страны. А позже узнали, что Албен делал это из одного лишь чистого удовольствия или, точнее, как он утверждал, во время отпуска, потому что, каким бы он ни был бандитом, один месяц в году он путешествовал, посещал Альбион, который так унижал и влажный климат которого так любил.

Добившись в результате ухода англичан с албанской земли, Албен годом позже принялся за автохтонов.[306]306
  Аборигены.


[Закрыть] Совершил несколько набегов, но в стране, где не была развита промышленность, добычу составляли разве что худосочные овцы.

К тому же его сокровища таяли и нужно было искать способы пополнения капитала.

Неподалеку от Пещеры Разбойника находилась долина, где произрастал в изобилии мак. Почувствовав сразу же, и не без основания, что это источник колоссальной прибыли, Албен обучился у одного аптекаря искусству изготовления лауданума, а затем получил из него путем фумигации[307]307
  Окуривание парами или газами химических веществ, воздействие сухим дымом.


[Закрыть] опиум вполне удовлетворительного качества.

Но – и это знает каждый – опиум сам по себе и гроша ломаного не стоит, если не налажены пути его сбыта. Тогда существовала цепочка, которая тянулась из Анкары на Балканы, откуда наркотик распространялся через Котор, Дубровник или Сплит (некогда Спалато) до Римини, а затем достигал Милана – мирового центра отлично налаженного маршрута контрабанды, – этим занимался мультинациональный или, скорее, транснациональный «синдикат», в который входили восемнадцать крупнейших главарей, представляющих итальянскую мафию, американскую «Коза ностра», Лаки Лучиано, Джека «Танцующего Кроху» Даймонда, «Большую Италию», «Чикаго Луп-Корпорэйшн», Банни «Петлю» Сальваторе, еще несколько организаций меньшего масштаба; словом, могущественный синдикат держал эту цепь под полным своим контролем.

Албен прекрасно понимал, что он многим рискует, если войдет в столь закрытую корпорацию. Человек тонкий и исключительно смелый, он решился на демпинг: сойдясь в Милане с неким ярмарочным торговцем, который, как ему было известно, представлял одно из звеньев вышеупомянутой цепочки, он предложил ему свой опиум со скидкой.

Позже, когда его партии наркотика стали увеличиваться, ему захотелось иметь в Дурресе своего представителя, который контролировал бы транзит, потому что опиум доставляли туда из Пещеры Разбойника на автомобиле, затем в Чиоггу на лодке, наконец в Милан по реке По на барже.

В итоге Албен близко сошелся в Тиране с одним человеком. Его предупреждали, что это изрядный плут, но казался он надежным, имел хорошо развитую интуицию, такт, воображение, схватывал все с полуслова. Был это – тот, кто читает нас внимательно, конечно же, сразу понял, иначе можно сказать, что читает он нас несосредоточенно, – был это, об этом уже говорилось в другом контексте, Отон Липп-манн!

Таким образом – Аугустус сразу же догадался, – отцом Ольги, которую он любил больше, чем безумец Дуглас Хэйг, был друг самого большого врага, которого имел когда-либо Аугустус, друг, который, сверх того, до омерзения ненавидел англичан!

– Но, – спросил тогда Антон Вуаль, – кто же была мать Ольги?