Текст книги "Исчезновение"

Автор книги: Жорж Перек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

VI. Артур Уилб

25
Глава, которая заканчивается слишком ослепительным белым

– Вот какой конец ждал Амори Консона, – закончил Артур Уилбург Саворньян.

– Клянусь Бауром Лормианом, переведшим Оссиана,[407]407
  Баур-Лормиан Пьер (Пьер Франсуа Мари Баур; 1770–1854) – французский писатель; Оссиан – легендарный кельтский воин и бард, живший, по преданию, в III в. Шотландский писатель Джеймс Макферсон (1736–1796) издал под именем Оссиана «Сочинения Оссиана, сына Фингала».


[Закрыть] – ввернул не без удовлетворения Алоизиус свое излюбленное выражение, – твой рассказ очаровал меня. Но в нем есть несколько противоречий.

– Я знаю, – согласился Саворньян. – Если все, что я вам поведал, правда, то до кончины Амори должен был быть умерщвлен его старший сын Ивон. Но, в то время как, оглушенный, я собирался принять дополнительную дозу снотворного, разве не рассказал ты Скво со всеми подробностями об убийстве Ивона?

– Конечно., – не стал возражать Алоизиус Сванн, – поэтому твой постулат абсолютно верен; однако почему тогда ты, отец шестерых детей, все еще жив? Антон Вуаль, Дуглас Хэйг Клиффорд, Ольга Клиффорд-Маврокордатос, Хассан Ибн Аббу мертвы? А двоих твоих сыновей, чьим воспитанием занялся ты сам, были похищены давным-давно. Значит, ты должен был умереть!

– Ты, пожалуй, прав, – вздрогнул Артур Уилбург Саворньян. – Смерть наверняка настигла бы меня в ближайшем будущем, поставив таким образом последнюю точку в истории с преследующим нас Проклятьем.

Однако по виду Артура Уилбурга Саворньяна нельзя было сказать, что он с этим согласен.

– Для того чтобы поставить последнюю точку, нужно прежде всего, чтобы каждый узнал о своем фатуме, согласно закону, по которому пишется наш роман.

Сокрушенный Оттавио Оттавиани теребил свою козлиную бородку.

– Да, Оттавио Оттавиани, – произнес Алоизиус Сванн, – настал момент, и слово предоставляется тебе.

– Но, – заверил упрямый Оттавио Оттавиани, – мое мнение многого не стоит, так всегда, по крайней мере, утверждали.

– Начинай! – приказал ему шеф. – Мы все знаем, сколь весомы будут твои слова.

Оттавио Оттавиани вздохнул, затем заговорил:

– Мне было три года, когда меня и моего брата похитили в городском парке в Аяччо: нас увел за собой какой-то очень худой человек, он словно зачаровал нас…

– Сыночек! – простонал Артур Уилбург Саворньян.

– Папа! – взвыл Оттавио Оттавиани, бросаясь ему на шею.

– Но скажи мне, сынок, – спросил Артур, в порыве отцовской любви похлопывая его по плечу, – тебя зовут Ульрих или Йорик?

– Когда-то меня звали Ульрихом, но позже нас обоих, меня и моего брата, поймал один бандит из Ньоло.[408]408
  Высокогорный район в центре Корсики.


[Закрыть] Он заставлял нас воровать домашнюю птицу на подворьях, а потом продал за бесценок: Йорика – ярмарочному торговцу по имени Грибальди, а меня – пехотинцу, который исподволь привил мне желание стать полицейским.

– Так значит, ты жив, – вздохнул Саворньян, – Закон возмездия пощадил тебя. Но что же случилось с Йориком?

– Он уехал на Корсику в Бонифацио, а мой приемный отец, Оттавиани, обосновался там же, но в Бастии. Я не знал, где живет Йорик. Когда десять лет спустя случай распорядился так, что мне предложили выполнить в Бонифацио одну работенку, Йорик давно уже там не жил.

Я лишь узнал, что его обучили искусству барабанщика, что однажды он сел на судно, шедшее в Ливорно, так как его отец, уроженец Альбинии, то есть Тосканы, хотел перед смертью порадовать свой взор пейзажами, всегда восхищавшими его…

– Ты хотел бы знать, – усмехнулся Алоизиус Сванн, – жив ли Йорик? Ты надеялся, что это так и что отпущенное тебе время еще не вышло? Но нет! Йорик исчез двадцать пять лет назад…

– Alas, poor Yorick![409]409
  Увы, бедный Йорик! (англ.) – слова Гамлета из одноименной драмы Уильяма Шекспира.


[Закрыть] – воскликнул Саворньян, смахивая слезу.

– Вот содержательный отчет, – продолжил Алоизиус Сванн, – который сделал аджюдан Понс в связи с исчезновением Йорика Грибальди.

Уаскельгам (Франция): Сегодня, в понедельник двадцать восьмого июня, на утренней поверке отсутствовали трое новобранцев батальона. Аджюдан Бутц метал громы и молнии.

– Даю тебе неделю на то, чтобы найти этих шутников! – приказал он капралу.

Но через день пропавшие по-прежнему отсутствовали.

– Все пойдут в Бириби, – проворчал аджюдан.

Он подал рапорт майору Глюпфу, начальнику гарнизона, который отдал приказ схватить, и как можно раньше, живыми или мертвыми Пичу, Фолкоха, Уормса – гусар вне закона, обвиняемых в том, что они предали народ Уаскельгама.

Гарнизон перевели на казарменное положение. Привели в боевую готовность шесть батальонов. Тому, кто сообщит какие-либо сведения об отсутствующих гусарах, было обещано двадцать дукатов – однако удалось получить лишь совершенно бесполезную информацию. Прочесывали поезда, искали на дне каналов. Результат нулевой.

Вскоре исчез пехотинец Ибрагим, весельчак из Пфальца,[410]410
  Исторический район в Германии.


[Закрыть] двадцати пяти лет, имевший три нашивки за ранение, да к тому же еще и дальний родственник майора! А на следующее утро исчез тосканский барабанщик Грибальди. Целых пять пропавших единиц личного состава, считай, по одному в день!

Аджюдан, ввиду недостатка воображения, хмурил брови. Однако постепенно устанавливался мир. Смерть короля сплотила народ. Разъяренный комендант гарнизона отдал приказ о полной светомаскировке. Ущерб, который несли торговцы городка ввиду перевода гарнизона на казарменное положение, оправдывали слухами о покушении, готовящемся на герцога Горацио.[411]411
  Поскольку в романе присутствует герой, носящий имя Йорик, не лишним будет напомнить, что в вышеназванной пьесе Шекспира есть также и персонаж по имени Горацио.


[Закрыть] Поговаривали, что не за горами мобилизация.

Вскоре путем анализа было установлено, что все факты исчезновения гусар объединены одним общим обстоятельством: каждый менее чем за день до того, как было зафиксировано исчезновение, заходил в кабачок, находившийся по соседству с городской скотобойней, на берегу канала, хозяйка которого и скрывать не пыталась свою любовь к одному драгуну.

Оскар Глюпф снял кивер с восемью золотыми нашивками, переоделся в гражданское и отправился в солдатский кабачок, чтобы своими глазами увидеть, что к чему. В то время как Шупо расставлял вокруг заведения посты, майор заказал кружку пива, заплатив за нее золотой флорин.

Он увидел за прилавком Розу, заговорил с ней, но, можно поклясться святым Станиславом, как начальник ни старался, никаких беглецов в кабачке не приметил.

Он по-прежнему, однако, подозревал хозяйку заведения, которая, как его уверяли, действуя в интересах страны-противницы, стремившейся спровоцировать конфликт, подстрекала солдат и унтер-офицеров, пехотинцев и драгун, гусар и спаги бежать из гарнизона. Но, поскольку кантон был оцеплен шестью батальонами, никто не смог бы миновать кордоны незамеченным. Глюпф был убежден, что гусар заманили в западню, где и прячут, и заправляет всем этим Роза.

Но где эта западня? Однажды, воспользовавшись незначительным предлогом, он открыл люк над водосборным колодцем во дворе кабачка, затем подверг инспекции кровать Розы, покрытую балдахином, тщательно осмотрел стены и крышу. Но все тщетно.

Тогда Глюпф вызвал Розу в Трибунал.

– Где наши исчезнувшие солдаты? – сразу же набросился на нее адвокат начальника гарнизона. – Где Ибрагим, Грибальди, Уормс – их всех видели в твоем кабачке? Что ты делала в ту ночь?

Однако Роза все отрицала.

– Уормс? Грибальди? Ибрагим? Клянусь моим святым Покровителем! Никогда их в глаза не видела! Знать не знаю! – твердила Роза, женщина без стыда и совести.

– Да ты шлюха! – кричал Глюпф. – Нам все рассказали!

– Я? Никак нет! У меня есть любовник, драгун, ревнивый, жестокий!

– Как его звать? Назови его имя!

– Я возражаю! – взревел адвокат Розы.

Розу обвинили в убийстве и предательстве.

Но адвокат, защищавший Розу, доказал суду присяжных, тоном строгим и убедительным, что обвинение безосновательно, зиждется на непроверенных слухах, что в данном случае обвинение просто стремится во что бы то ни стало очернить его подзащитную.

Роза была оправдана под одобрительные возгласы и бурные и продолжительные аплодисменты публики. Глюпф признал себя побежденным, однако поклялся, что его час еще настанет, что придет день и все увидят, кто здесь командует, что он припомнит все это в Освенциме при первой же возможности.

Он покинул здание Трибунала, насвистывая воинственный мотив.

Спустя неделю вооруженный базуками отряд атаковал гостеприимный кабачок. После атаки были найдены тела шестерых погибших, в том числе и Розы, однако ни Грибальди, ни Ибрагима, ни кого-либо еще из пропавших новобранцев среди них не было…

– Картина, кажется, совершенно ясна, – заявил Алоизиус Сванн, заканчивая свое двусмысленное сообщение.

– Вовсе нет, – возразил Артур. – Йорик исчез, но с чего вы взяли, что он мертв?

– Да, с чего вы взяли, что он мертв? – повторил, словно попугай, Оттавио Оттавиани, считавший, что у него при этом хитрый вид.

– Когда начали разбирать строительный мусор по соседству с кабачком, одна стена которого рухнула, то нашли часы, красивую вещицу в стиле рококо с золоченой арабской инкрустацией на циферблате; было известно, что Йорик Грибальди приобрел такие часы месяцем раньше.

– Но разве он не мог подарить их Розе?

– Мог, и поэтому часы – недостаточное доказательство смерти Йорика, – согласился Алоизиус Сванн. – Однако у меня есть версия более убедительная. Вот она, ab absurdo:[412]412
  До абсурда (лат.).


[Закрыть]

Предположим, что Йорик мертв; тогда достаточно, чтобы Оттавио Оттавиани, он же Ульрих Саворньян, отдал Богу душу, и тогда, согласно Закону бородача, пришла бы очередь Артура Уилбурга Саворньяна…

– Ловко! – прогоготала Скво.

– Бесчеловечно! – взревел Артур.

– Нацизм! – рявкнул Оттавио.

– Мы посмотрим, есть ли истина в моем суждении: для начала убьем Оттавио Оттавиани – он слишком много видел!

– Но почему? – взмолился, остолбенев, сыщик. – Я слишком молод!

– Замолчи, Оттавиани, – сказал ему шеф. – Ты еще не понял, как близок твой конец?

– Но нет же никакой связи… – рыдал Оттавиани.

– Заткнись, глупец! – прорычал Алоизиус Сванн, влепив ему затрещину. – Прочитаем лучше сообщение, переданное нам недавно.

Он открыл сумку, достал из нее написанное от руки сообщение и передал Оттавиани.

– Зачем это читать? – спросила Скво. Казалось, она ничего не поняла.

– Скоро поймешь, – сказал ей вполголоса Алоизиус, усмехаясь, и усмешка эта была лукавой.

Оттавио Оттавиани, вооружившись лорнетом, прочистил глотку, вдохнул воздуха и начал читать – негромко, тоном, который можно было назвать холодным:

Окрестим малютку, сказал Оргон,[413]413
  Персонаж пьесы Мольера «Скупой».


[Закрыть] сын Убю.[414]414
  Король Убю – главный персонаж ряда пьес французского драматурга и романиста Альфреда Жарри.


[Закрыть] Шутовская капуста, украшения, вши, затем кусочек говяжьего легкого, кусочек мяса в жиру; выпьем, но не грог, а пунш. Он выпил вина, а вслед за ним и рому, и виски, и кокосовой настойки, а затем заснул на скале. Громкое журчание ручья перекрывало его посапывание.

Взлетел орел. Львенок вышел посмотреть на динго. Побежал волк. Тронулся в путь опоссум. Куда они направляются? Медведь сломал себе шею. Он страдал. На стене растет лилия, вот она покрывает своими побегами выступы бастиона, нежная чаша из белого мрамора.

Убю несет свое золотое яйцо.

– Гм, – выдавил Саворньян, похоже, ничего не понимая.

– Что? – возмутился Алоизиус– Разве ты не заметил, что во всем этом есть одна неповторимая изюминка?

– Ей-Богу, нет, – признался Саворньян.

– Да во всем этом тексте нет ни одной буквы «а»![415]415
  В данном французском фрагменте действительно ни разу не употреблена гласная «а».


[Закрыть]

– Именем Тевтата, правда, это так! – воскликнул Саворньян, вырывая лист из рук Оттавиани.

– Невероятно! – воскликнула Скво.

– Действительно изюминка, действительно, – повторял Саворньян.

– Более того, – добавил Алоизиус, – лишь однажды употреблена гласная «у»: в слове «whisky»![416]416
  Алоизиус ошибается: в данном фрагменте есть еще одно «у» – в первом же слове.


[Закрыть]

– Потрясающе! Изумительно! Неслыханно!

Оттавиани захотел еще раз перечитать сообщение.

Саворньян передал его ему. Сыщик прочитал его вполголоса. Пожалуй, он ничего не понял, когда читал в первый раз.

– Ну, Оттавиани, скажи нам, что ты уловил? – спросила Скво иронически.

Оттавиани, судя по всему, мучался. Он раскачивался на пуфе. Потел. Тяжело дышал.

– Скажи тогда… – начал он внезапно.

– Что? – спросил Алоизиус Сванн.

Удрученный, Оттавио Оттавиани прошептал тоном умирающего человека:

– Но здесь нет также и…

26
Глава, которой, как наверняка понял читатель, закончится повествование

– Извините? – сказали одновременно Скво и Саворньян; складывалось впечатление, что они не расслышали того, до чего, как казалось, дошел Оттавио Оттавиани.

Послышался мимолетный шум, какое-то «плоф» или, скорее, «плок», словно хрустнула хворостинка, но звук этот был настолько тонок, что о нем тотчас же забыли.

Внезапно Скво испустила жалобный крик.

– Что случилось?! – завопил Саворньян.

– Оттавиани! Оттавиани! – кричала пронзительной Скво.

Лицо полицейского внезапно побагровело, он раздувался на глазах. Пухлый, царственный, похожий на Бака Муллигана,[417]417
  Персонаж романа Дж. Джойса «Улисс», прототипом которого послужил писатель О.С. – Дж. Гогарти.


[Закрыть] во всю глотку распевающего «Интроибо», видом своим он напоминал воздушный шарик, за которым гоняется детвора в саду Пале-Рояля или в парке Монсури.

Затем вдруг подобно тому, как проколотый шарик испускает «дух», Оттавио Оттавиани лопнул, издав при этом звук, более оглушающий, нежели рев самолета «Дассо», преодолевающего потолок скорости звука, – грохот, от которого на земле трескаются и разбиваются стекла.

Когда все было кончено, собравшиеся увидели, что Оттавио Оттавиани исчез: от него даже косточки, даже пуговицы не осталось – одна лишь кучка пепла, словно от выкуренной сигареты, и пепел этот можно было принять за тальк, настолько он был белым.

Артур Уилбург Саворньян был так удручен, что походил на статую. Смерть, одна за другой, обоих его сыновей, которых он давно уже считал безвозвратно исчезнувшими, а затем вдруг узнал, что они живы – более того, одного из них увидел воочию! – потрясла его. Он рыдал, охваченный переполнявшим его чувством. В конце концов он спросил:

– Если я правильно понял, ты действовал в интересах бородача?

– Скажем так: я всегда был его правой рукой, его представителем, посланником…

– Я не знал…

– Ты мог бы догадаться: разве мое имя не означает «белый лебедь»?

– Но, – продолжал Саворньян, – поскольку, как я понял, для меня прозвучал последний звонок, могу ли я узнать хотя бы, какой будет моя смерть? Ибо наверняка воображение твое богато!

– О да! – воскликнул, усмехаясь, Алоизиус. – В голове у меня по меньшей мере пять способов твоего умерщвления:

Можно было бы для начала воспользоваться моментом, когда ты углубишься в чтение Золя, в «Ругон-Маккаров» (но не в «Западню», а скажем, скорее в «Нану»), предложить тебе какой-нибудь плод, начиненный взрывчаткой: лимон, дыню или, скорее, ананас, убийственный плод, подобный тем, что Линдон Б.Джонсон день за днем, ночь за ночью сбрасывал на Ханой,[418]418
  Имеются в виду воздушные бомбардировки во время войны, которую США вели в 1964–1965 гг. против Вьетнама.


[Закрыть] пренебрегая нормами международного права; способ этот был утвержден на симпозиуме, посвященном унаследованию, безоговорочно. Такое устройство сработало бы в тот момент, когда ты, захотев утолить жажду, надрезал бы ананас, что и привело бы к твоему исчезновению.

Можно было бы также, пользуясь узловым ремнем, произвести над тобой какую угодно операцию: ампутацию, кастрацию, полностью или частично, с теми либо иными нюансами; в качестве объекта операции можно было бы выбрать – недурной вариант – твое мужское достоинство или – ход более символический – твой нос; и действие это привело бы к аналогичному исходу самое большее через год.

Или – способ более замысловатый – можно было бы сделать следующее: в лесу, по которому ты гуляешь, в стволе тиса или сосны проделать дупло, в котором совьет гнездо какая-нибудь птичка, подвергнуть ее радиоактивному воздействию (ураниевый орех, производящий изнутри сильное гамма-излучение). Потом положить под деревом большую анисовую конфету – всем ведь известна твое пристрастие к анисовым конфетам. И вот ты гуляешь себе, гуляешь, идешь себе, ни о чем не думая, жуешь что-нибудь себе потихоньку, как вдруг видишь на земле свою любимую конфетку. Ты нагибаешься, гурман эдакий, ложишься на землю, чтобы насладиться вдоволь, и в этот момент твою макушку поражает излучение из гнезда, излучение, которое усыпит тебя навсегда, потому что получишь ты максимальную дозу.

Можно было бы поступить и таким образом: ты идешь на японское представление. Там, к твоему великому удовольствию – ведь всем известна и твое пристрастие к тонкому искусству японской игры го, – пребывал бы наивный участник, противостоящий в товарищеском матче чемпиону, «Кан Шу», если не «Кудан»: Каку Такагава, но простак этот имел бы большую фору, не «фюрен», но «Нака иоцу». Каку Такагава начал бы с «Моку хадзуши», его соперник, погружаясь в «Жи Дори Го» настолько же неумело, насколько и непродуктивно; в то время как он должен был бы избрать «Такамоку Какари», он пойдет на «Озару» (Удар Большого Бабуина), затем после тонкого «Ои Отоши» одержит победу посредством «Нака оши гачи» под приветственные возгласы покоренной публики.

Однако после матча началось бы представление японского театра Но – понять его трудно, и дело это требует времени и терпения. Сначала ты захотел бы уйти, тем не менее как человек вежливый подождал бы какое-то время, упорно пытаясь уловить то там, то здесь какое-то слово, жест, шум, проявление гнева, горя, сумасшедшей любви, которые могли бы помочь тебе хоть немного уяснить значение действа, которое развертывается неподалеку от предоставленного тебе откидного стульчика, но ты так и не постигнешь его должным образом, подобно человеку, который, читая роман, верит во всякое мгновение, что вот сейчас ему будет представлено решение, подтверждения которого он ждал, начиная с того проклятого момента, когда он набросился на эту книгу, в то время как на самом деле, по мере того как он продолжает читать, он встречает лишь двусмысленные оговорки, погружающие в волнующее честолюбие, которое вело руку автора.

Таким образом, ты уснешь, устав от того, что слишком уж хотел что-то понять. Так собака, подвергнутая, по Павлову, воздействию, вызывающему слюноотделение, и не получившая вслед за ним лакомства, в итоге засыпает, максимально тормозя участок коры головного мозга, контролирующий его активность. Тогда мы и сможем без труда тебя уничтожить.

Или, чтобы закончить, поскольку я только что сказал, что знаю пять способов преуспеть в выполнении поставленной цели, я могу напасть на тебя в то время, когда, беззаботный, ты идешь в какой-нибудь парк полюбоваться статуями обнаженных людей, которых некогда вылепил Жирардон или Кусту, Жимон или Роден.[419]419
  Французские скульпторы: Жирардон Франсуа (1628–1715); Кусту Николя (1658–1733); Кусту Гийом 1-й (1677–1746); Кусту Гийом 2-й (1716–1777); Жимон Марсель (1894–1961); Роден Огюст (1840–1917).


[Закрыть] Мне достаточно иметь под рукой домкрат, чтобы в подходящий момент исчезновение болта, придающего колоссальному блоку устойчивость привело к твоему уничтожению.

– Никто еще никогда не говорил, что у Артура Уилбурга Саворньяна нет чувства юмора, – сразу же откликнулся Артур Уилбург Саворньян. – Я аплодирую полету твоего воображения. Но если тебя интересует мое мнение, то я признаюсь тебе, что плохо представляю, как это ты сейчас же, незамедлительно устранишь меня. Ибо, будем откровенны, здесь нет ни взрывающихся ананасов, ни узлового ремня, ни японского представления, ни падающей статуи Родена!

– Я высоко ценю твою утонченность, – произнес ледяным голосом Алоизиус Сванн. – Но я захватил с собой одну штучку, которая все это заменит!

Он вынул из кармана револьвер. Раздался выстрел и Артур Уилбург Саворньян замертво рухнул на пол.

– Ну вот они все и мертвы, – подвела итог Скво. – Даже не верится. В конце концов складывается впечатление, что это «Много шума из ничего» Шекспира, нечто скорее раздражающее, нежели наводящее грусть.

– Qui va piano va sano,[420]420
  Тише едешь, дальше будешь (фр. и итал.).


[Закрыть] – усмехнулся Алоизиус Сванн. – Они все мертвы. Отпустим им грехи. Помолимся, чтобы каждый из них был оправдан. Ибо даже если они и совершили многочисленные злодеяния, каждый из них помог мне своим соучастием. Ни на одного протагона[421]421
  Исторический или литературный персонаж.


[Закрыть] не возлагали столь стесняющего канона. И каждый из них вытерпел это до конца…

– Замолчи, – прошептала Скво, – you talk too much…[422]422
  Ты слишком много говоришь (англ.).


[Закрыть]

Алоизиус Сванн покраснел.

– Так значит, – спросила Скво, – прозвучал момент «Finis Coronat Opus»?[423]423
  Конец – делу венец (лат.).


[Закрыть] Вот и конец романа? Его последняя точка?

– Да, – ответил Алоизиус Сванн, – вот мы и прошли до конца, до последнего слова, вкрадчивый лабиринт, по которому брели сонным шагом. Каждый из нас принял свое участие, внес свой вклад. Каждый, продвигаясь все дальше в неясности несказанного, замышлял до своего насыщения очертания дискурса, который, по мере того как он увеличивался, уничтожал возможность случайности прошлого лишь ценой будущего, появляющегося без решения, подобно прожектору, который светит лишь какое-то время, предлагая беглецу лишь самую малую веху, нить Ариадны, всегда разорванную, позволяя сделать за раз только один шаг. Франц Кафка сказал об этом до нас: есть одна цель, но нет никакого пробега, мы называем пробегом наши сомнения.

Мы продвигались, однако приближались во всякий момент к последней точке, ибо нужно, чтобы эта точка была поставлена. Иногда нам казалось: всегда есть «это», чтобы обеспечить «что?», «некогда», «сегодня», «всегда», оправдывающее «когда?», «ибо», дающее право на «почему?»

Но сквозь наши решения всегда проглядывала иллюзия тотального знания, которая никогда не принадлежала ни одному из нас, ни протагонам, ни писателю, ни мне, тому, кто был его верным проконсулом, осуждая нас, таким образом, на дискурс бесконечный, питая повествование, замышляя свою идиотскую нить, наращивая свою напрасную тарабарщину, никогда не приходя к оскорбляющему его кардинальному моменту, к горизонту, бесконечности, где все, как представляется, соединяется, где кажется, что возникает решение, но, приближаясь к нам, шаг за шагом, по микрону, по ангстрему, к фатальному мгновению, когда, не имея более для нас двусмысленного содействия дискурсу, который одновременно нас объединял, нас составлял, нас предавал,

смерть,

смерть с паучьими пальцами,

смерть с окоченевшими пальцами,

смерть, где идет, повреждаясь, надпись,

смерть, которая навсегда обеспечит незапятнанность Альбома,

который гистрион[424]424
  Актер в Древнем Риме.


[Закрыть] однажды счел возможным зачернить,

смерть объявила нам о конце романа.