Текст книги "Исчезновение"
Автор книги: Жорж Перек
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Да? – заинтересовался начальник. – Покажи!
Помощник – а это был, как я тогда окончательно понял, всего лишь помощник, шауш, как их здесь называли, – взял мою руку и показал ее патрону, который сказал ему после этого печально:
– Иншаллах,[382]382
Да хранит тебя Аллах! (араб.)
[Закрыть] ты прав, Махмуд Абд-уль-Азиз Ибн Осман Ибн Мустафа, ты будешь щедро вознагражден, но, – добавил он, жестом предлагая ему выйти, – молчи, иначе не миновать беды.
– Баракалла Уфик, – сказал, выходя, Абд-уль-Азиз Ибн Осман Ибн Мустафа.
Начальник молча указал мне на скамью. Я сел. Он предложил мне чубук, пахнувший очень крепким светлым табаком. Затем щелкнул пальцами – сразу же появился мальчик; он принес кофе с жасмином, напиток, который турки с хорошим вкусом пью галлонами.
– Вы говорите по-английски? – спросил он.
– Jawol.
Мы поговорили на ломаном английском. Он сообщил мне, что в Анкаре отмечены двадцать три случая инфаркта миокарда. Поэтому моя прививка, сделанная лет восемь назад, не убережет меня. И посему мое появление в городе крайне нежелательно.
Я понял, что он скрывает подлинные причины отказа, а также то, что в случае необходимости он может пойти на крайние меры.
Было очевидно, что ему дано предписание допрашивать каждого, у кого на предплечье имеется определенной формы шрам, «всякого индивидуума из клана», как сказал его помощник Махмуд Абд-уль-Азиз. Но я не знал – хотя очень хотел узнать! – в чем причина такого особого отношения. Почему в Анкаре боялись появления людей «из клана»?
Не осмеливаясь ошеломить его своим желанием узнать, где, когда и почему было рождено это табу, я использовал тонкую уловку:
Притворясь, что верю в свою неминуемую гибель в том случае, если войду в город, я ушел, сел в свой «лагонда-бугатти», добрался до соседнего городка, снял домик и провел в нем неделю.
Там, натирая тело ореховой кожурой, я существенно изменил цвет кожи; затем, приклеив накладную бородку и облачившись в белый бурнус, я преобразился до полной неузнаваемости. Присоединившись к обозу скоморохов, направлявшихся в Анкару на торжественное открытие городского казино, в честь которого должно было состояться большое празднество, я без труда получил визу, а затем и охранную грамоту и смог легко пройти через городские ворота.
Мой товарищ снабдил меня рекомендательным письмом к одному адвокату в Анкаре. Попав в город, я расстался в укромном месте с бурнусом, надел свою прежнюю, европейскую, одежду, однако бородку снимать не стал: добавив к ней лорнет, я приобрел вид весьма и весьма солидный.
К тому же, опасаясь, что где угодно ко мне может подойти какой-нибудь тип, который станет рассматривать мое правое предплечье, я наклеил на него лейкопластырь, подобно больному сибирской язвой или же человеку, в руку которому глубоко вонзилась заноза и который идет из больницы с повязкой на руке.
Я явился к адвокату и был с ним очень осторожен – опасаясь, что человек этот, возможно, хитер и способен направить беседу в совсем не нужное для меня русло, у меня была подготовлена легенда: я, мол, любитель и собиратель фольклора и составляю сборник пословиц, поговорок, саг, притч, анекдотов, песен и прочего.
Таким образом, я случайно посадил адвоката на его любимого конька: одаривая меня своим дружеским расположением, он рассказал мне все, что знал.
– А известна ли тебе, – сходу поинтересовался он, – традиция Али-Бабы?
– Нет.
– Тогда внимай; нет ничего прекраснее:
Под звуки окарины,[383]383
Небольшой глиняный музыкальный инструмент, по звуку близкий к флейте.
[Закрыть] наигрывавшей что-то из «Золота Рейна»,[384]384
Опера немецкого композитора Р.Вагнера.
[Закрыть] Али-Баба – паша-карлик, толстяк, увалень, тяжелее медведя – жрал рис, горох, макароны с подливкой, перекипевшей, прогорклой, с привкусом плесени. Под его диваном услаждал свое брюхо кот. Али-Баба отрыгнул, потом проглотил еще кусочек жаркого. «Хорошо, – сказал он, – пошли». Человек смелый, он взял ружье, лук, бузуку, барабан. Он скакал по полям и лесам, горам и долинам, погоняя любимую лошадку. Не ведая, куда он держит путь, он охотился на льва, который наверняка щипал в пампасах ананасы; животное полагало, что под скалой был плывун. Али-Баба закричал: зачем? Знал ли он решение загадки? Для этого нужно было произвести сложение и вычитание, умножение и деление. Он прибавил три к пяти и получил восемь, прибавил шесть к одному и получил восемь минус один. Что, сказал тупой идиот, подсчет? Он убил Али-Бабу; а лев побежал так быстро, что издох.
Я захлопал в ладоши. Мне хотелось сразу же повернуть беседу в нужное русло, но адвокат, не давая мне передышки, продолжал:
– Есть еще «Песня Топинамбура»: ее напевают ребятишкам как колыбельную.
– Послушаем «Песню Топинамбура», – согласился я.
Ослепший Топинамбур в темноте
Зовет воображенье на подмогу:
Безумного солдата на дороге.
Забытого любовью в суете,
И лилий глубину в проникновенье —
Увидеть в непрозрачном отраженье.
В стране той сквозь наши слова
Спящую рыбу выносит волна
К ногам жеребца гнедого
У серого поля пустого…
И вьется у Зиннии белой
Чертополохом несмелым
Проволока, как струна…
Нечеловеческая страна.[385]385
Пер. Л.Губаревой.
[Закрыть]
Я вновь принялся аплодировать. Довольный, адвокат поклонился. Итак, я наконец добрался до своей цели. Я намекнул, что наверняка существует множество известных ему инструкций, по меньшей мере, несколько тонких моментов, из которых можно было бы извлечь выгоду.
Но он помрачнел, нахмурил брови. Я понял, что допустил оплошность.
– Во всей Анкаре, – начал он, – говоря твоим языком, есть только один мрачный моментик. Однако, поверь мне, на это никто никогда не намекает. Здесь знавали не одного слишком болтливого парня, который так и не закончил свое…
Наверняка адвокат говорил чистую правду, потому что внезапно он упал: его поразил сокрушительный удар в лоб – свинцовая слива несравненного стрелка, расположившегося на соседнем балконе и пользовавшегося винтовкой с оптическим прицелом, попала в цель совершенно бесшумно – хотя и разбила форточку.
– Черт побери… – прошептал я.
Я испытал жуткий страх и не знал куда деваться. Вдруг в комнату влетел камень, к которому была привязана крупноформатная карточка; на ней было написано:
УБИРАЙСЯ, ДРУГ, ИНАЧЕ ЭТО ПЛОХО ДЛЯ ТЕБЯ ЗАКОНЧИТСЯ!
Грозное предупреждение было завизировано печатью с изображением кагуляра[386]386
Члены фашистско-террористической организации, действовавшей во Франции в 1930–1940 гг.
[Закрыть] – выражение лица у него было более надменное, чем у самого короля ку-клукс-клана; он размахивал трехконечным флажком.
Сначала я подумал, что это простая случайность: адвокат, должно быть, опустился до какой-то сомнительной работы и заказчик, боясь, что он, если его подкупят, может выдать тайну, устранил его, усложнив тем самым мои поиски.
Однако, наклонившись над убитым, я увидел, что у него на правом предплечье был такой же шрам, как и у меня, – очевидно, знак принадлежности к клану! Судьба-злодейка распорядилась так, что я выбрал себе в помощники противника!
Теперь я плохо понимал, что же мне делать дальше. Казалось несомненным, что, пребывая в Анкаре, я подвергал свою жизнь серьезному риску. Но ведь мне все еще была неизвестна причина столь сильного гнева.
Нужно было, чтобы подходящий случай совпал с не менее подходящим недоразумением, – и только тогда, днем позже, я распознал суть этого сигнального огня.
Недалеко от базара, где продавались подержанные пианино (мало кому известно, что Анкара по импорту бывших в употреблении пианино занимает третье место в мире после Осаки и Ла-Паса), я подыскал убежище, которое показалось мне надежным. Но и там я сидел, тихонько забившись в угол: боялся убийцы, который в любой момент мог посягнуть на мою жизнь.
Вечером с улицы вдруг послышался сильный шум. Превозмогая страх, я вышел на балкон.
Внизу, расположившись на внушительном крыльце Гражданского суда, непропорционального сооружения, огромной глыбы гранита, отливающего слишком уж броским лиловым цветом, играл октюор,[387]387
Инструментальный музыкальный ансамбль из восьми человек.
[Закрыть] скорее несуразный, поскольку в нем были три банджо, английский рожок, цимбалы, бретонская волынка, барабан и наконец сопрано; певица, вдохновляясь церковным песнопением, исполняла смутно понятную ораторию, повествующую об Исчезновении Белого Короля, который, хотя и был мертвым, проглотил один за другим двадцать пять кораблей.
Бросив музыкантам двадцать курусов, я зааплодировал; песня мне понравилась – восхитил ее тонкий, двусмысленный, несколько непонятный и мрачноватый юмор, пришелся по вкусу и местный колорит, символизировавший для меня главную точку сочленения для ассимиляции моего турецкого «сверх-я».
Позже, в полночь, проголодавшись, я попросил коридорного принести из закусочной на углу плов с бараниной, жареные почки и виноград.
Вскоре он был у меня. Мы немного поболтали. Сначала просто о том о сем. Потом он спросил, понравился ли мне октюор. Я ответил, что понравился, добавив:
– Особенно Песня о Белом Короле – своим юмором, фантазией.
– Фантазией?! – возмутился мой собеседник. – Да во всем этом нет ни капли выдумки! Все это правда. Мы все здесь знаем о клане, у каждого члена которого есть отличительная метка – тонкий след на правом предплечье. Клан этот возглавляет Король, в руках у которого находится все богатство его рода…
Когда он заговорил об этом, я сжал рукоятку кинжала под плащом, который накинул мгновением ранее, пояснив, что продрог, когда стоял на балконе: я подумал, что человек этот провоцирует меня, чтобы нанести свой роковой удар.
Но я ошибся. Человек этот – птица, надо сказать, редкая – был совершенно наивен. Он рассказал мне все, от «а» до «я», правда, со множеством пропусков, о причинах гнева, обретающего в недрах клана характер все более жестокий, гнева, жертвой которого могли стать и ты, и я.
Не вполне доверяя, однако, недомолвкам лакея, который, поведав мне все, тем самым мог избавить от необходимости выслушивать этот рассказ кого бы то ни было еще – откровения его, будучи доведенными до конца, вынудили бы меня вскоре произвести подсчет конечностей, принадлежащих милой особи коридорного, – я убил этого несостоятельного парня, так и не дослушав его повествование до конца.
Затем, хорошо понимая, какая судьба будет мне уготована в том случае, если я задержусь здесь, я – одна нога здесь, другая там – бежал из Анкары, проклиная ее, навсегда.
Через три дня я уже был в Цюрихе. Подъезжая к дому Амори Консона, я сгорал от желания рассказать ему обо всем, что узнал в Анкаре, и рассчитывал, что он со своей стороны также хоть что-нибудь узнал о тебе.
Но Амори, увы, уже не застал: его начинили по меньшей мере тремя десятками пуль сразу же после того, как он встал с постели, – хлопоча у плиты, он готовил шоколад.
Казалось, его пижама впитала в себя всю имевшуюся в теле кровь…
Таким образом, я все узнал о преследующем нас злом роке, но мне по-прежнему не было известно, где ты живешь.
Где я только ни побывал: в Аяччо,[388]388
Административный центр департамента Южная Корсика на острове Корсика (Франция).
[Закрыть] на мысе Матифу,[389]389
Мыс Матифу (Бордж-эль-Бахри) – мыс на территории Алжира, закрывающий на востоке Алжирский залив.
[Закрыть] на озере Понтчартрен,[390]390
Мелкое заросшее озеро на юго-востоке Луизианы (США).
[Закрыть] в Жуани,[391]391
Город во Франции.
[Закрыть] в Стокгольме, в Тунисе, в Касабланке; кого только ни расспрашивал, но ничего о тебе не узнал, посещал консульства и комиссариаты, но совершенно безрезультатно.
24
Глава, которая, начинаясь с рассказа о томящемся муже, заканчивается повествованием о разъяренном брате
Полгода я преследовал мою такую далекую цель.
Затем, устав, опечалившись, я прекратил поиски.
Однажды на борту трансатлантического парохода «Капитан Крюбовен», ходившего из Тулона в Ла Гуайру (порт у города Каракас), я познакомился с Иоландой, секретарем корабельного священника.
Мы полюбили друг друга и поженились.
Мечтая путешествовать вместе по всему миру, мы приобрели сверхмощный самолет.
Однажды, когда мы совершали трансатлантический перелет – прошел примерно год с тех пор, как мы соединили себя брачными узами, и в ближайшие дни Иоланда должна была родить, – внезапный сбой в подаче топлива вынудил меня совершить экстренную посадку; удалось, не без труда, приземлиться, можно даже сказать прилуниться, поскольку оказались мы в совершенно диком месте, куда, возможно, и нога человеческая не ступала, на горной вершине, ненамного большей, чем носовой платок, расстеленный посреди марокканской Сахары. При посадке сломалось шасси.
Провизии у нас было достаточно для того, чтобы продержаться месяц, однако до ближайшего колодца, где иногда пополняли запасы воды кочевники-туареги,[392]392
Народ группы берберов в Мали, Нигере, Буркина-Фасо, по религии мусульмане-сунниты.
[Закрыть] было три дня изнуряющего пути.
Примерно неделю наши дела шли не так уже плохо. Я охотился на лань, забавное животное, похожее на оленя,[393]393
К началу XX в. в Марокко истреблены многие виды антилоп, лани же там, по всей видимости, вообще никогда не водились.
[Закрыть] которое живет на склонах гор и имеет кривое тело. Для того чтобы ее поймать, мне было достаточно дать ей послушать нечто похожее на щебетание венценосного голубя, птицы, которую лань терпеть не может. Удивленная, раздраженная и в особенности рассеянная, лань резко развернулась, потеряла равновесие и упала на дно ложбины, где я без труда ее оглушил. Ее мясо было просто божественным и здорово нам пригодилось, потому что к тому времени у нас осталась одна солонина.
Потом стала мучить жажда. Имеющийся у нас спирт помочь не мог.
Вывод напрашивался сам собой: нужно было уходить отсюда, идти к колодцу, а затем, перейдя Ахаггар,[394]394
Горный массив в Сахаре, находится на юго-востоке соседнего с Марокко Алжира, расположенного восточнее и значительно превышающего Марокко по площади.
[Закрыть] по высохшим озерам и обледенелым горам, – причем, заметьте, ночью, потому что ночью отдыхает палящее днем солнце, – в конце концов добраться до Ин-Салаха,[395]395
Оазис в центре алжирской части Сахары.
[Закрыть] Тиндуфа[396]396
Город в алжирской Сахаре, неподалеку от Марокко.
[Закрыть] или Томбукту,[397]397
Город на юго-западном рубеже Сахары, в Мали. Ин-Салах и Томбукту довольно далеки от тех мест, где оказались герои; гораздо ближе атлантическое побережье Марокко, куда, правда (в город Агадир), он и отправится, но еще ближе Ахаггар.
[Закрыть] что на юге, либо до борджа Игли, колодцев Айн-Шайра, оазиса Айн-Айаши, форта Мак-Магон, казбы Аруан, что на севере.
Но, какими бы ни были Гамада, Тассили, Адрар, Игиди, Большой Атлас, Бурку, Аль Джауф или Туат,[398]398
Здесь: Гамада – так в Сахаре называют каменистую пустыню, поскольку их много, то неизвестно какую имел в виду автор; Тассили (Тассилин-Аджер) – плато в Центральной Сахаре (Алжир) с множеством наскальных изображений разных времен (начиная с 8-го тысячелетия до н. э.); Адрар (Адрар-Ифорас) – пустынное плоскогорье на юге Сахары (в Мали); Игиди – эрг (песчаная пустыня) на западе Сахары (Марокко и Алжир); Большой Атлас – один из четырех хребтов горной цепи на северо-западе Африки; Бурку – регион в Северном Чаде; Аль Джауф – оазис в Западном Йемене, в пустыне Руб-эль-Хали; Туат – группа оазисов в алжирской Сахаре.
[Закрыть] безлюдная Сахара приносит тому, кто осмелится проникнуть в нее, бесчисленные трудности, справиться с которыми Иоланде в ее тогдашнем положении было не под силу.
Тогда, даже не помолясь, положившись на милость Всемогущего, я пошел, быстро семеня, вооружившись компасом с циферблатом, магнит на оси которого каждое мгновение указывал мне звездный азимут; я шел, надеясь на случай…
Наверняка судьба моя счастливая, ибо по прошествии трех дней я встретил арабский конный патруль.
Увы! Увы! Трижды увы! Я не знал, что в ту минуту, когда аджюдан, командир патруля, предложил мне свою алюминиевую флягу, подобно гусару, которого Гюго, когда он
любил больше всех за его солидный вес, а также совершенное хладнокровие, подобно гусару, угощавшему ромом бродячего идальго, – увы, я не знал тогда, что именно сейчас для Иоланды наступает самое худшее!..
Я утолил жажду, поел, приободрился и, что самое главное, получил снаряжение, необходимое для того, чтобы заострить циклоидальный или, точнее, циклос-пиральный винт, управляющий цепью подачи горючего (по правде говоря, мне нужны были, по крайней мере, воронья гладилка или размерный пробойник, но в моем распоряжении в качестве инструментов были лишь сносные их заменители, а именно: багор, ровильная дощечка, отмычка для сифона, сновальная машина с рейсмусом, маленький серп, мотыга, оправка буравчика без щетки и к тому же без перегородки-метчика, правда, муштабель его казался исправным). Но когда я оказался наконец возле нашего самолета, то застал Иоланду при смерти: произведя на свет шестерых ребятишек, она отходила в мир иной.
Взвыв, я подскочил к ней одним прыжком, желая хотя бы напоить ее водой – в то мгновение мне казалось, что это придаст ей силы, поможет, однако… Испустив жалобный стон, Иоланда скончалась.
Кто сможет поведать о том бесконечном горе, которое принесла мне ее смерть? Кто расскажет о моей печали? Мой никчемный экипаж?[400]400
Ни до, ни после этого герой ни о каком экипаже не упоминает. Это, возможно, упущение автора, ибо трудно поверить в то, что мужчина, даже в таком необычном романе, оставил бы в пустыне жену перед самыми родами и отправился на поиски пусть даже самого необходимого, если рядом с ним были члены его экипажа. И куда они потом могли деться? Поистине в романе больше вопросов, чем ответов.
[Закрыть] Раз двадцать я сам хотел умереть, забыв о наших детях, так удручала меня смерть любимой.
Несчастный, потерявший божественную подругу, разбитый, томящийся, подавленный, несущий свой тягостный крест, смертельно страдающий, поднимающийся на двадцать голгоф, сколько раз хотел я, забывшись, убить себя одним ударом сновальной машины с рейсмусом: такое тупое орудие могло, войдя в мою грудь, словно нож бойскаута, вонзающийся в залежалый сыр, помочь мне уйти из жизни.
Но все же я вспомнил о своих шестерых детях, шестерых невинных младенцах, обмотанных пуповиной, которые могли вот-вот умереть, задохнувшись.
И я одумался. Одного за другим я отделил новорожденных от нити, что связывала их с высохшим колодцем, в котором они выросли, обмыл их, предельно экономя воду, и укрыл в самолете.
После этого я занялся ремонтом цепи подачи горючего: как бы там ни было, свеча зажигалась слишком рано, еще до подачи топлива. Заострить винт оси было недостаточно. Следовало привести в порядок все, одно за другим: капот, шестеренки, штурвал, болты, муфты, хвостовые костыли, сальники, поршни.
На это у меня ушло три дня, но в конце концов система заработала (в это время мой друг Казимир тщетно пытался починить подвесной мотор[401]401
Казимир, очевидно, и есть тот самый упоминавшийся ранее «никчемный» экипаж.
[Закрыть]). Поднявшись в воздух, я полетел на юг Марокко в Агадир, рассчитывая обеспечить там моим детям должный уход, в котором они так нуждались.
Тогда я вспомнил о суровом предостережении монашки. И, поразмыслив, пришел к следующему выводу: причина такого запутанного законодательства, касающегося передачи фамильного капитала, заключается в том, что в семье всегда было слишком много детей, а это могло происходить лишь в том случае, если наши женщины постоянно производили на свет двойни, тройни, а то и более богатые пополнения.
Значит, человек, который нас преследовал, наш oтец, жаждавший смерти своих детей, поклявшийся, что вначале он удовлетворит жажду мщения, уничтожив наших сыновей, должен прежде всего отслеживать все случаи появление необычного числа младенцев от одной матери.
Итак, если бы я осмелился отдать сразу всех шестерых ребятишек в одну больницу Агадира, то наверняка молва разнесла бы это по всему свету и там сразу же появился бы бородатый убийца!
Кроме того, я понимал, что, если буду добиваться совместного проживания всех шестерых, то у меня не будет ни минуты передышки. Чтобы спасти каждого из своих детей, необходимо, подобно кукушке, подбросить птенцов в гнезда других птиц, своих соседок, отдать новорожденных разным приемным отцам…
– Я понял, прошептал Амори, бледнея, я понял, что произошло: ты взял себе имя Трифиодорус, надел белый рабочий халат, как бродяга, и оставил Хэйга Аугустусу, Антона Вуаля…
– Да. Ты понял, однако, еще не все узнал. Слушай!
Хассан Ибн Аббу также был моим сыном. Его я пристроил первым – и случилось это уже в Агадире.
Поставив самолет в ангар, я, чтобы обеспечить дальнейшую безопасность детей, прижег с помощью крипто-коагулирующего троакара тот слабый, но уже вполне различимый знак, который украшал правое предплечье каждого, знак, свидетельствующий о принадлежности несчастных младенцев к проклятому клану.
Тогда, ища наугад, следуя песне:
я взял наугад одного из шести малышей и тайно проник вместе с ним в городской роддом. Была ночь. Мне с большим трудом удалось разглядеть в темноте женщину, младенец которой был при смерти. Ей, похоже, также становилось все хуже. Воспользовавшись тампоном, обработанным раствором хлороформа, я приблизил фатальное для матери мгновение, переложил ее ребенка в пустую кроватку, а на его месте оказался мой малыш.
Уходя, я написал ни листочке бумаги арабское имя Ибн Аббу, которое и носил с того дня мой сын. Затем я занялся пятью остальными. Ты уже понял, что Хэй-га я определил Аугустусу; Антона подбросил в Дублине в кровать леди Антрим, жене лорда Горацио Вуаля, ирландского табачного магната.
Он производил табак для сигарет «Данхилл», используя сырье из Латакии и Вирджинии[403]403
Местности, в которых выращивают одни из лучших в мире сортов табака: Латакия – город в Сирии, Вирджиния – штат в США.
[Закрыть] в пропорции, известной лишь ему одному, поскольку вкус знаменитого сорта достигался не только качественными составляющими, но и строго определенным их количеством. Это был табак «Балкан Собранный», сорт с мировым именем, который позже другой табачный магнат, Давидофф, назовет эталоном.
Увы! Спустя три года лорд Горацио Вуаль, скача верхом на слишком резвом жеребце, упал наземь, получил сильное сотрясение мозга и вскоре скончался. Прежде чем испустить последний вздох, он успел прошептать своему помощнику необходимые пропорции, никому, кроме него не известные, использовавшиеся при производстве знаменитого табака, однако данный рецепт не помог впоследствии ни одному из тех, кто пытался воспользоваться им, достичь желаемого результата: табак уже не имел прежних чистоты и тонкости; вот почему славный сорт «Балкан Собранный» сегодня практически исчез и вместо него стали использовать далеко не совершенный «Скадрон фор»; табак этот, произведенный из латакийских сортов, совершенно посредственных, из вирджинских сортов, далеко не самых лучших, не впитавших при созревании лазурного неба Эрлингтона, Фарфакса, Ричмонда, Портсмута, Четхэма или Норфолка, табак этот на вкус несравнимо хуже.
Таким образом, теперь ты знаешь, как были усыновлены трое из шести, но тебе совершенно не известна судьба троих оставшихся.
Я принял решение, что сам воспитаю двоих мальчиков. Следовательно, мне оставалось найти приют лишь для одного ребенка – It was not a boy, but a girl,[404]404
Это был не мальчик, а девочка (англ.).
[Закрыть] – и я поехал в Давос…
– В Давос? – оживился Амори.
– Да, в Давос. Ты узнаешь, в свою очередь, почему я позже понял, что нет и быть не может спасения, что нас всегда будет преследовать Проклятье отца. Ибо – злая судьба! – в Давосе я выбрал для совершения задуманного санаторий.
– Санаторий?! – воскликнул Амори.
– Да, санаторий, – произнес я тоном, более тяжелым, чем звон колокола, чем гудение шмеля, тоном, которым Гримо (не сыщик, а необщительный слуга Атоса) рассказал д'Артаньяну, Портосу, Атосу и Арамису, что он видел, как Мордаунт зарезал Сансона, который двадцатью годами раньше укоротил миледи, его мать, на доске для рубки мяса.[405]405
Сюжет Дюма перевран полностью.
[Закрыть] – Я проник туда ночью, прошел наугад по слабо освещенному коридору, затем взглянул в дверной глазок и увидел в комнате кровать, на которой стонала…
– Анастасия! – жалобно прошептал Амори.
– Да, Анастасия, звезда кино Анастасия; легкие ее были более чем на три четверти поражены туберкулезом – как еще могла она дышать! Так вот, она родила крошку, более неказистую, чем вошь, которая должна была вот-вот умереть, и обстоятельство это позволило мне впоследствии не изводить себя муками раскаяния, ибо бедное создание отправилось в рай, в то время как моей девочке представилась возможность оказаться в освободившейся кровати!
– Что?! – воскликнул Амори. – Так значит, Ольга была замужем за родным братом?
– И любовник ее был родным братом!
– Это рок, – прошептал Амори, затем после долгой паузы тихо спросил: – Но что случилось с теми двумя, что остались с тобой?
– Лет пять все шло не так уж плохо. Но однажды – мы жили тогда в Аяччо, – я гулял с ними в парке, расположенном в предместье, неподалеку от леса, и, ничего не опасаясь, зашел в бар выпить ананасного соку; утоляя жажду, я не спеша наслаждался прохладным напитком, как вдруг услышал ужасный крик.
Я выбежал из бара. Среди посетителей парка, в основном детей с родителями и нянями, царила паника; всполошились и смотрители. Произошло небывалое – мне рассказывали о случившемся со слезами, стонами, криками, комкая платки.
Люди видели, как из леса вышел мужчина, высокого роста, худой, в головном уборе, похожем на двурогую пилотку, подобную той, что носили во французской армии; он насвистывал на тростниковой дудке[406]406
Аллюзия на гаммельнского крысолова.
[Закрыть] какой-то приятный мотивчик.
Ребятишки, в том числе и мои сыновья, обступили музыканта и гурьбой последовали за ним. Он завел их в глубь леса. Спустя какое-то время люди в парке встревожились и отправились искать ушедших за мужчиной детей. Обыскали весь лес. Все кусты облазили. Расспрашивали всюду: не видел ли кто их детей? Но все тщетно. Говорили о бандитах, разбойниках, бродягах, скрывающихся в лесу, о похитителях детей, желающих получить выкуп, однако никто не осмеливался зайти в лес поглубже.
Поверив мнению большинства, я решил вначале, что это просто совпадение, что не было в Проклятье, поразившем посетителей парка, отняв у них невинных детей, прямой связи с Возмездием, которое преследовало наш род.
Однако спустя три дня я узнал из одной газеты, что твой старший сын Эньян, которому было тогда двадцать лет (он учился в Германии в Ульме, и ему предрекали блестящее будущее в Национальном центре научных исследований, где, несмотря на его молодость, ему предлагали занять любую вакансию), – так вот, я узнал, что Эньян принимал участие в симпозиуме, который организовывал фонд Марсьяля Кантреля и на котором, к великому моему удивлению, председателем был избран мой ученый наставник лорд Гэдсби В.Райт, и что Эньян исчез.
Я понял тогда, что и в Аяччо, и в Оксфорде начал действовать бородач…
– Таким образом, – оборвал его Амори, – ты узнал о смерти Эньяна…
Я кивнул.
– Но, – спросил он, – почему ты не отправился в Оксфорд на его похороны? Ты встретил бы там меня, подошел бы ко мне, я узнал бы, что нас преследует обезумевший отец, и смог бы действовать, заботясь и о своей, и о твоей безопасности.
– Это действительно входило в мой первоначальный план. Затем я переговорил с лордом Гэдсби В.Райтом по телефону. Он сообщил мне, что видел Эньяна за день до исчезновения в сопровождении неизвестного бородача, и я понял, что если прибуду на похороны, то он непременно меня узнает – и я буду раскрыт. И отказался от этой затеи, рассчитывая связаться с тобой более надежным способом.
Амори довольно долго сидел молча и выглядел подавленным. Затем ни с того ни с сего начал нападать на меня; его тон предвещал ссору.
– Так значит, – горячился он, – ты принял решение не ехать в Оксфорд, чтобы, так сказать, обезопасить себя. Ты не сообщил мне ничего, не попытался помочь мне и моим сыновьям избежать преследования, ты ни во что, абсолютно ни во что не поставил поразившее меня горе! Я мог бы все это знать, но ты, во все посвященный, не нашел способа сразу же связаться со мной. Твое молчание натворило столько же бед, сколько натворил их наш отец – ты понимаешь?!.. Но невинная кровь, которая пролилась из-за твоего бездействия, жаждет отмщения, и оно поразит тебя моей рукой!
Наверняка он был в тот момент не в своем уме, потому что схватил тяжелую кочергу и приблизился ко мне, издавая какие-то грозные звуки.
Я же взялся за кирку, желая остудить его пыл. Но до меня он не добрался: не успел сделать и трех шагов, как внезапно какая-то нечеловеческая сила, словно управляя им, увлекла его в резервуар с мазутом.
Он испустил душераздирающий крик – куда только вся прежняя прыть делась! Что было дальше, вы знаете…
