Текст книги "Флорентийка и султан"
Автор книги: Жаннетта Беньи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА 7
Парусная джерма, на которой путешественники возвращались из Каира вверх по течению Нила в порт Рашид, остановилась на ночлег неподалеку от маленького оазиса.
– А не устроить ли нам ужин на берегу? – предложил капитан Манорини.– Сдается мне, что в этом оазисе найдется для нас молоденький барашек.
– Что ж,– сказал сеньор Гвиччардини,– предложение хорошее. Однако, кто отправится за барашком?
– Отправим кого-нибудь из команды. Подозвав переводчика, капитан рассказал ему о своем желании полакомиться барашком и спросил, нет ли среди матросов охотника сходить в оазис. Для того, чтобы его просьба выглядела более убедительной, он достал из кошеля несколько цехинов и предложил их в обмен на барашка.
Деньги не произвели никакого впечатления на арабов, однако один из матросов, заинтересовавшийся предложением капитана Манорини, показал вместо денег на короткий кинжал в красивых кожаных ножнах, который висел на поясе у капитана.
– Нет, нет,– замахал руками Манорини,– это подарок, я не могу расстаться с ним.
Араб разочарованно отвернулся. Тогда сеньор Гвиччардини, порывшись в своем багаже, обнаружил широкий нож с костяной ручкой, инкрустированной серебряной венецианской вязью.
– И не жаль вам? – спросила Фьора.
Сеньор Гвиччардини улыбнулся.
– Но ведь вы хотите свежего мяса?
Фьора улыбнулась.
– От такого трудно отказаться.
– Значит, придется пожертвовать ножом. Ничего страшного, у меня есть стилет, острый, как бритва. А это пусть достанется матросу. В конце концов, уже наступил вечер, и, насколько я разбираюсь в криках животных, шакалы выбрались на охоту.
Матрос, получивший нож, с такой поспешностью спрятал его под полу грязного, местами изодранного халата, что мы только подивились. Однако капитан джермы без особых церемоний отобрал у матроса нож, вызвав у путешественников недоумение.
Сеньор Гвиччардини через толмача обратился к капитану.
Зачем вы это сделали? Ведь он отправляется один в ночную пустыню. Нож понадобится ему для защиты. На это капитан ответил:
– Аллах запрещает брать подарки от неверных. Сеньор Гвиччардини развел руками.
– Но это не подарок, это плата за труд.
Но капитан был непреклонен. Он положил нож у ног сеньора Паоло и отдал матросу какую-то короткую команду.
– Что он сказал? – спросила Фьора у переводчика.
Оказывается, капитан пригрозил матросу карой господней, если он осмелится принять от неверных, пусть даже настроенных дружелюбно, какой-нибудь подарок, какими бы словами гяуры ни прикрывали свой поступок.
Больше желающих отправиться в оазис в такой поздний час не нашлось, и капитан Манорини уже думал было отказаться от своего намерения полакомиться барашком, когда выход неожиданно нашелся.
Переводчик, который немного знал эти места, вызвался отправиться проводником, но при условии, что его будет сопровождать сам капитан Манорини. Похоже, что этот мусульманин во время своего общения с европейцами, стал менее ревностно исполнять законы ислама. Во всяком случае, как позднее рассказывал сеньор Гвиччардини Фьоре, толмач охотно принял в подарок нож, который так и не достался храброму матросу.
Томительное ожидание продолжалось не меньше часа.
Наконец, вдалеке засветился огонек: это был факел, который нес с собой проводник. Огонь приближался все ближе и ближе, и, наконец, наши путешественники и матросы, собравшиеся на палубе джермы, увидели, как следом за арабом, несшим в руке факел, с торжествующим видом шествовал капитан Манорини.
На тонкой бечевке он вел за собой барана.
– Боже мой, сеньор Джузеппе,– воскликнул старик Гвиччардини,– мы уже боялись, что вы не вернетесь. Ведь на вас могли напасть шакалы.
– Они боятся огня и не осмеливаются подходить к нему ближе, чем на десять шагов. Но опасность подвергнуться нападению, действительно, была. Я чувствовал, что мы шли в окружении этих подлых тварей.
– Но я вижу, что вам все-таки повезло.
– Да. К счастью, они приняли деньги только не от меня, а от нашего проводника. Правда, долго торговались, не хотели уступать дешевле, чем за пять цехинов.
У сеньора Гвиччардини глаза полезли на лоб.
– Пять цехинов? За эти деньги в Европе можно купить целое стадо.
– Да. И проводник тоже сказал мне, что это чересчур дорого. Но они увидели, что перед ними европеец и ни за что не хотели уступать дешевле. Но мне так хотелось свежего мяса, что я не стал упираться. Так что, к радости их и моей, сделка состоялась.
Восторгу и ликованию путешественников не было предела. Правда, половину барашка пришлось уступить команде, которая, как оказалось, уже давно не ела жареного мяса.
К счастью, на корабле оказались небольшие запасы дров, но самое главное – прекрасный повар, который знал свое дело.
Вначале он заколол барашка и начертил его кровью на борту джермы большой крест от дурного глаза. Переводчик объяснил, что на Востоке очень боятся сглаза, и даже рассказал по этому поводу небольшую историю.
Некоторые люди обладают способностью наводить порчу своим взглядом. Влияние, которое дурной глаз может оказать на человека, очень велико. Самое безобидное, что может случиться с ним – он споткнется о придорожный камень или упадет в арык. Но это еще пустяки.
Бывает, что несчастный, которого сглазили, теряет сознание, заболевает и в скором времени умирает от истощения сил.
В дурном глазу обязательно по два зрачка. Если такой человек даже ненароком взглянет на тебя, то дела твои плохи.
Предохранить себя от сглаза можно по-разному. Но не все способы надежны. Можно носить на себе рога дикой серны или кусок коралла. Если ты встречаешься с человеком, у которого дурной глаз, нужно направлять их на него.
Еще на Востоке существует предание о том, что в тот момент, когда вы замечаете, что на вас устремлен дурной глаз, нужно дотронуться до железа или бросить несколько зерен кофе в голову того, кто на вас смотрит.
Еще один способ, которым можно сглазить – это расточение похвал человеку или предмету. Но, к счастью, не все обладают этим опасным даром и не всегда применяют его по своей воле.
Однажды переводчика, который нам рассказывал о сглазе, по делам занесло далеко от Египта, в Палестину. Там, в какой-то деревне он увидел, как юноша вдруг побледнел и упал на песок от страха при виде старого бедуина, который смотрел на него. Говорили, что этот бедуин сам находится под влиянием сглаза, но он в этом не виноват: дурной глаз у него от природы, и он сам страдал от того, что обладал такой зловредной силой.
После этого рассказа Фьора торопливо достала из своего багажа маленький псалтырь и прижала его к груди, не слишком надеясь на крест, нарисованный на борту джермы кровью барашка.
Правда, она не знала, кто может сглазить ее, но эта история ее почему-то очень напугала.
Иногда Фьоре казалось, что она способна предвидеть собственное будущее. Ее еще долго не покидало ощущение, что когда-нибудь на ее пути встретится человек, способный навести порчу взглядом.
Сейчас же, прочитав несколько молитв и поцеловав крест, Фьора спустилась на берег, где матросы раскладывали костер.
Повар, заколовший барашка, вспорол ему брюхо огромным острым ножом и начинил его финиками, изюмом, маслом, абрикосовым мармеладом, рисом и пряностями. Покончив с этим занятием, он очень аккуратно зашил шкуру барана и подтащил его к костру.
Выбросив горящие поленья, повар поместил барашка в центр костра, засыпав золой и раскаленными углями, как пекут каштаны, с той только разницей, что здесь огонь был совсем близко, и жар от него и был тем средством, которое должно было приготовить блюдо.
Чтобы мясо не сгорело, барашка несколько раз вытаскивали из костра и переворачивали.
Наконец, повар посчитал, что баран уже достаточно прожарился, достал его из костра и подал на огромном деревянном блюде.
Специально для Фьоры и Леонарды на песке расстелили большой ковер, принесенный с корабля. Остальные уселись прямо на песок.
Торжественное право начать предоставили капитану джермы. Пока он пристраивался рядом с барашком, Фьора негромко проговорила на ухо Леонарде:
– О таком блюде я читала у Гомера.
Капитан торжественно достал свой кинжал, одним ударом лезвия вспорол брюхо, запустил туда правую руку и извлек оттуда пригоршню ароматной смеси, которой был нафарширован баран.
Есть ее нужно было руками. Прежде чем первым попробовать, что получилось, капитан поднес свою полную пригоршню к носу каждого из европейских путешественников.
Запах, действительно, был замечательным.
Дыра в животе барашка дымилась, как кратер вулкана. Капитан Манорини, который выражал самое большое нетерпение, тоже запустил внутрь жареного барашка руку.
Но кожа европейцев, будь они трижды просолены и продублены морями, все-таки нельзя сравнивать с рукой араба, прожившего всю свою жизнь в песчаной пустыне.
Спустя несколько мгновений блаженная улыбка на лице Манорини сменилась гримасой ужаса.
– У меня горит рука! – заорал он. Стремясь поскорее избавиться от горючей смеси, он, даже не пробуя ее на язык, отправил в рот.
Из гортани его донесся сдавленный хрип, но с мужеством, достойным истинного властелина мора, Джузеппе Манорини проглотил горючую смесь и замер, не осмеливаясь открыть рот.
Фьора, Леонарда и сеньор Гвиччардини, затаив дыхание, наблюдали за муками несчастного моряка, который, наконец-то собрался с силами и промолвил: – Не делайте так, как я.
Фьора еще некоторое время колебалась – стоит ли повторять печальный опыт сеньора Джузеппе, но голод и желание попробовать экзотическое блюдо пересилили.
Она взяла немного смеси на кончике пальца правой руки и, убедившись в том, что это не так опасно, попробовала смесь на вкус.
Изумительно. Никогда прежде она не встречала ничего подобного. Может быть, это и есть та самая пища богов – амброзия.
Раз за разом Фьора отправляла в рот все новые порции сладкой и безумно вкусной смеси, а араб-капитан тем временем приступил к разделыванию самого барашка.
Он засунул кинжал за пояс, как убирают ненужную утварь, чем вызвал немалое изумление европейских путешественников. Потом, подцепив ногтями верхнюю часть мякоти совсем близко от позвоночника, он, точно заправский парижский мясник, отделил мясо от костей. Точно также он сделал с другой половиной позвоночника и жестом показал европейцам, что мясо можно есть.
И вновь Фьора испытала ни с чем не сравнимое чувство гастрономического наслаждения. Это было нежнейшее мясо, которое таяло на языке, словно мед. К счастью, арабы-матросы позаботились о том, чтобы накрыть платье Леонарды и Фьоры тонкими накидками: с мяса барашка сочился горячий жир.
После того, как европейцы взяли свою долю, блюдо передали остальным арабам. Они набросились на остатки барашка, и буквально в мгновение ока на блюде остался лишь белый скелет, гладкий и блестящий, как слоновая кость.
Матросы расправились с блюдом с такой неподдельной радостью, что Манорини гордо заявил:
– Я никогда не думал, что пять золотых цехинов могут сделать такое количество людей счастливыми, пусть они даже не веруют в Иисуса Христа.
Тем временем арабы затянули протяжную песню. Это было что-то вроде обращения к ночи, состоявшее из нескольких куплетов.
Толмач перевел один из них:
О, ночи – как чаши в наших руках:
То сладость, то горечь у нас на губах
Так незаметно жизнь иссякает
Чередование шлет нам аллах.
Ох, миг несчастья кажется веком
А век блаженства – кратким, как вздох!
Каждый куплет арабы сопровождали жестами, а припев подхватывали хором.
И вдруг, когда песня уже почти заканчивалась, Фьора услышала, как к голосам арабов присоединился какой-то посторонний звук.
Это был далекий шум, вначале напоминавший завывание ветра. Потом, приблизившись, он стал похожим на далекие, глухие стоны. Фьора различала протяжные, горестные причитания, прерываемые рыданиями и страшными пронзительными воплями.
Она снова задрожала всем телом, вспомнив обо всем страшном, что только случалось в ее жизни. Это были ужасающие звуки, напоминавшие предсмертные крики женщин и детей.
Обуянная ужасом, Фьора побледнела и судорожно сглотнула.
– Что это? – еле слышно прошептала она.
– Может быть, на население бедуинов, расположенное в этом оазисе напали враги, и до нас долетают хрипы умирающих? – пробормотал сеньор Гвиччардини.
Капитан Джузеппе Манорини спросил у толмача:
– Неужели так воют шакалы?
– Да, я понимаю,– ответил тот,– вас беспокоят крики. Но можете не пугаться, это сущая ерунда. Просто ветер разнес во все стороны запах жареного барашка, и шакалы с гиенами явились требовать свою долю. Они совсем неподалеку, это обычное дело.
Фьора испуганно оглянулась.
– Но я никого не вижу. Да и что мы можем им отдать, если барашка уже нет?
– Вы правы,– ответил толмач,– это хорошо, что остался только скелет. Скоро запах развеется, и шакалы с гиенами приумолкнут. Но сейчас они находятся неподалеку. Если подбросить в огонь еще немного дров, то их можно будет даже увидеть.
– Что, эти твари так близко? – пролепетала Леонарда.– Может быть, нам стоит перебраться на корабль?
– Не бойтесь,– уверенно сказал капитан Манорини,– огонь отпугивает хищников. Кажется, у нас еще осталось немного дров. Сейчас я соберу оставшиеся поленья и разведу костер побольше.
Когда пламя осветило пространство на пятьдесят шагов вокруг, Фьора разглядела в полумраке то появляющихся, то исчезающих участников ночного концерта. Они кружили вокруг костра с таким визгом, как будто готовились к нападению.
Фьора испуганно заерзала на ковре, ничуть не обрадованная возможностью познакомиться с новыми действующими лицами.
Хищники подходили так близко, что при свете костра можно было не только разглядеть шакалов и гиен, но даже увидеть, как у них дыбом стоит шерсть на спине.
– У нас есть какое-нибудь оружие? – со страхом промолвила Фьора.
Капитан Манорини озабоченно покачал головой.
– Похоже, что кроме пары кинжалов и ножей у костра ничего нет. Все остальное на корабле. Если они вздумают напасть на нас, то, похоже, придется сражаться в рукопашную.
– Что же нам делать?
В ответ толмач беззаботно махнул рукой.
– Нам не грозит опасность,– сказал он.– Слава богу, особой поживы для них здесь нет.
– А разве они не набросятся на нас?
– Нет. Шакалы и гиены не осмелятся подойти ближе, потому что запах жареного мяса уже почти рассеялся.
– А когда они могут подойти ближе?
– Если бы рядом с нами лежал труп человека или животного, их бы ничто не удержало.
– А что же делают в таких случаях? Толмач пожал плечами.
– Самое разумное – бросить труп им на растерзание. Тогда они оставят вас в покое.
Фьора подумала о несчастном баране, которого путешественники и моряки разобрали на части, и посмотрела на него.
Немного успокоилась девушка только после того, как убедилась, что это не труп, а всего-навсего обглоданный скелет.
– Может быть, бросим им эти кости? – нерешительно предложила она.
Сеньор Гвиччардини, который следом за капитаном Джузеппе, взял в руки головешку и вглядывался в сверкающую тысячами глаз тьму ночи, попробовал пошутить:
– Думаю, они воспримут подобный жест как дурную шутку и потребуют от нас объяснений.
– Ну, что будем делать? – сказал Манорини.
– Давайте побыстрее вернемся на корабль,– дрожащим голосом сказала Фьора.– Здесь я сама чувствую себя трупом, на который готовы броситься эти животные.
Капитан с зажженной головешкой в руке подошел к Фьоре.
– В таком случае, сеньоры, я готов проводить вас на наше судно. Вот моя рука.
Пока Фьора с Леонардой, путаясь в юбках, поднимались с ковра и готовились отправиться на корабль, арабы-матросы начали укладываться спать прямо здесь же, возле костра. Похоже, что их совершенно не беспокоило близкое соседство кровожадных тварей. Половина команды улеглась парами, спиной друг к другу, остальные медленно потянулись на джерму.
Возле костра остался дежурить назначенный капитаном часовой, которому был торжественно вручен длинный кинжал.
Отправляясь на корабль, Фьора спросила:
– Неужели он сможет справиться с целой стаей, если они вдруг вздумают напасть?
Толмач, шагавший впереди, ответил:
– Здесь больше приходится опасаться тех, кто ходит на двух, а не на четырех ногах.
Наконец, путешественники поднялись на корабль и заняли свои места под навесами на палубе. Фьора улеглась на ковер, но сон не шел, отгоняемый дикими воплями и завыванием шакалов и гиен.
– Как ты думаешь,– повернулась она к Леонарде,– это что-нибудь значит?
Леонарда была не менее Фьоры напугана близким соседством хищников.
– Боюсь, госпожа, что не к добру все это. Слыхала я, что у этих тварей есть способность нагонять беду. Как бы чего дурного не случилось. Поскорей бы нам отсюда убраться.
– Я молю господа бога о том, чтобы он ниспослал нам спасение.
Она еще долго молилась, бесшумно шевеля губами, но, наконец, усталость взяла верх над страхами, и Фьора заснула таким глубоким сном, словно вой шакалов и гиен был чем-то вроде самой настоящей колыбельной.
* * *
С самого раннего утра джерма двинулась вниз по течению Нила, с каждым часом приближая путешественников к порту Рашид, где их дожидалась «Санта-Маддалена».
Фьора все чаще стала предаваться воспоминаниям о своей родной Италии и успевшей полюбиться ей Франции. Она вглядывалась в горы песка, видневшиеся вдалеке в дымке горячего воздуха пирамиды, а видела перед собой мощеные улочки Флоренции, соборы Авиньона, дворцы Парижа.
Неожиданно рядом с собой она услышала голос:
– Вам грустно, госпожа?
Это был переводчик, сопровождавший европейских путешественников в их поездке по Нилу.
– Да, я немного соскучилась,– ответила Фьора.– Соскучилась по родине.
– А где ваша родина?
– Я из Флоренции. Переводчик понимающе кивнул.
– О, да, я слышал название этого города.
– А что вы еще знаете об Италии? – спросила Фьора.
В этом жарком мареве только разговор был единственным способом отвлечься от сна. К тому же, Фьоре было любопытно узнать о том, какой видится ее родина людям, выросшим в совершенно другом мире.
– О, Италия,– улыбнулся переводчик. Я несколько лет жил в Генуе. Был знаком со многими торговцами. И моряками.
– Я не слишком хорошо знаю Геную.
– Меня привезли в Италию совсем маленьким мальчиком. Еще несколько лет назад я мог считать себя почти итальянцем. Мой отец торговал с вами. Но мы жили не слишком богато. Все мои друзья были итальянцами. Особенно я дружил с одним генуэзцем по имени Кристобаль. Правда, это было так давно, что я начал забывать его фамилию. А, да, вспомнил, Колон, Кристобаль Колон. Очень жаль, что вы не из Генуи. Это красивый город. Расскажите мне немного о том, где вам удалось побывать.
Фьора почувствовала, что в ней пробуждаются воспоминания. Привязанность к родной земле была ничуть не слабее жажды свободы и тяги к путешествиям.
Фьора неожиданно обратила внимание на то, что воспоминания о каждом уголке Италии и Франции, где ей удалось побывать, окружены каким-то романтическим ореолом. Прежде все представлялось совсем не так.
Но время обладает чудесной способностью стирать из памяти все дурное, оставляя лишь хорошее.
Она рассказала о покрытой сетью каналов Венеции и милой сердцу Флоренции, о южной Франции, которую римляне превратили в свою излюбленную провинцию, ибо сочли этот край ничем не уступающим Италии и оставили здесь величественное сооружение, способное соперничать с теми, что возвышаются в Риме. О Провансе с высокими Альпами и изумрудными долинами, ослепительными водопадами и широкими радугами.
Сейчас ей как никогда захотелось снова вернуться в окрестности Авиньона, забраться на Ветряную гору и полной грудью вздохнуть свежим вкусным воздухом.
Когда Фьора начала рассказывать о Франции, на лице ее собеседника появилась недоуменное выражение. Наконец, он уже не скрывал своего недоверия.
Заметив это, Фьора спросила:
– Вы не верите тому, что я рассказываю о Франции?
Тот покачал головой.
– Нет, Италию я видел собственными глазами. А вот что касается Франции... Я хочу рассказать вам кое-что.
Он еще какое-то время собирался с мыслями, а потом произнес:
– Аллах создал квадратную землю, усеянную камнями. Покончив с этим, он спустился вместе с ангелами на вершину горы Синай, центр мироздания, и начертил большую окружность, которая касалась трех сторон квадрата. После этого он велел ангелам собрать все камни из круга в углах, которые указывают на четыре стороны света. Ангелы исполнили приказ, и когда круг был расчищен, аллах отдал его своим любимым чадам – арабам. А четыре угла нарек Францией, Италией, Англией и Московией.
– Так что, вы считаете, что ни Англия, ни Франция, ни Италия, ни Московия не могут быть пригодными для житья?
Толмач неопределенно пожал плечами и отвернулся. Уважая его чувства, подсказавшие ему такой, пусть даже обидный, ответ, Фьора решила также промолчать. Правда, ей показалось забавным, что именно в каменистой арабской пустыне родилась такая легенда.
Прекрасный, но жаркий день продолжался. И продолжался путь корабля, на котором плыли Фьора и ее спутники по Нилу.
Пустыня сменилась скалами. Потом на смену им пришли горя и отвесные гранитные стены, в которых отражались солнечные лучи.
Эти гранитные громады были достойны служить троном господу богу, а господь, наверное, не мог бы найти нигде в мире столь великолепного и сурового края, чтобы именно здесь начать путь евреев к земле обетованной. Именно здесь, лицом к лицу с этими камнями, где между голыми скалами не пробивается ни травинки, израилетянам суждено было понять, что они могут ждать помощи лишь от бога и надеяться только на него.
– Взгляните,– сказала Фьора толмачу,– где-то здесь начинался путь израилетян под водительством Моисея к земле Ханаан. Отсюда Моисей повел свой народ к Черному морю.
– Но ведь это просто легенда,– насмешливо ответил ее спутник.
– Рассказы о пророке Магомете – тоже легенда? – возразила Фьора.
– Мы верим в пророка Магомета, вы – в Иисуса Христа. Но ведь и та, и другая вера перекликаются и переплетаются между собой.
Фьора улыбнулась.
– Может быть, это и хорошо.
– Может быть,– загадочно улыбаясь, ответил араб.– Жаль только, что мусульмане и христиане воюют из зависти к чужим богам.
Фьора ненадолго задумалась.
– Да, легенда имеет над нами большую власть.
– Это власть грез. Но грез приятных. Если их не иметь, то народы превратятся в стада, подчиненные власти торговцев.
Фьора улыбнулась.
– А вы не любите торговцев.
– Я этого не говорил,– обиженно произнес толмач.– Просто я хотел сказать, что вера – это царство поэтов, а реальный мир – это царство торговцев.
– И воинов,– добавила Фьора.
– Что ж, это так.
Их разговор был прерван шумными возгласами арабов-матросов, которые стали показывать друг другу на какие-то красноватые полосы, прочертившие горизонт.
Однако собеседник Фьоры не обратил на это никакого внимания, и девушка на некоторое время успокоилась, забыв об этом тревожном предзнаменовании.
Когда джерма вновь оказалась среди песчаных насыпей пустыни, Фьора внезапно почувствовала резкие порывы ветра, несшего с собой жаркое дыхание пустыни.
Теперь она стала по-настоящему беспокоиться.
– Сеньор Гвиччардини, сеньор Джузеппе! Первым из-под полога палатки выбрался капитан Манорини.
– Да, похоже, нам все-таки не удастся добраться до порта Рашид, не познакомившись с хамсином.
– Хамсин? – переспросила Фьора.– Кажется, однажды мы чуть было не угодили в эту песчаную бурю.
– А теперь нам ее не миновать,– обреченно сказал моряк.– Сеньора Фьора, вам нужно немедленно покинуть палубу и перебраться под навес.
К этому времени зной стал невыносимым. Легкий, почти неуловимый ветер поднимал в воздух песок, и тот, подобно туману, обволакивал людей, слепя глаза и проникая с каждым вдохом в нос и в легкие.
Арабы-матросы, хоть и были одеты в длинные халаты и тюрбаны, страдали не меньше, чем европейские путешественники.
– Оденьте накидку,– сказал капитан Манорини,– и закройте ею нос и рот.
Фьора тут же последовала его совету и вскоре увидела, что также поступили все, находившиеся на судне.
Вскоре корабль, влекомый лишь течением (паруса были спущены), столкнулся со стеной песка, преградившей ему путь. Буря усиливалась.
Хотя Фьора забралась под полотняный полог и закрыла лицо плащом, всякий раз вместе с воздухом она втягивала в себя крупицы песка.
Через некоторое время она почувствовала себя уже почти на грани умопомешательства: язык прилип к гортани, глаза налились кровью, а дыхание, похожее на предсмертный хрип, выдавало муки.
Фьоре уже не раз приходилось сталкиваться с опасностью, но еще никогда она не испытывала подобные чувства.
Впрочем, хамсин кое-что напомнил ей – ту бурю, в которую они попали по пути из Мальты в Африку. Тогда они оказались в одном шаге от кораблекрушения.
Правда, сейчас опасность затеряться среди песков им не грозила, но Фьоре казалось, что она может просто задохнуться.
Застилавшее все вокруг облако песчаной пыли становилось все плотнее и раскаленнее. Казалось, пустыня содрогалась от ветра, а из ее недр курился дым. Превращение совершилось мгновенно и неожиданно. Вместо безмятежного плавания под лучами, пусть даже горячего, но не безжалостного солнца, путешественников, двигавшихся по Нилу на джерме, окружал раскаленный песок, донимала невыносимая, нечеловеческая, адская жара, от которой кипела кровь и туманился взор. Это была жара, способная поглотить океанскую реку и гранитные скалы, оазисы и воду, пальмы и источники.
Фьору охватило настоящее безумие. Она лежала на ковре под навесом, с головой укрывшись накидкой, и бормотала что-то в забытьи. Ее воспаленный мозг рисовал картины, одна ужаснее другой. Мгновение ей казалось, что жгучий песок засыпает ее с головой, и тогда она вскрикивала и пыталась откинуть плащ.
Если бы не помощь верной Леонарды, которая, пренебрегая собой, следила за девушкой, Фьора могла бы погибнуть от удушения. Она мечтала, жаждала найти хоть какое-то подобие прохлады, но, задыхаясь и дрожа, глотала обжигающий гортань песок.
Она не помнила, сколько раз ее посещала мысль о том, чтобы покончить со всем в одно мгновение, сколько раз ее удерживала от этого Леонарда.
Перед глазами ее вставали лишь безмолвные, как привидения, фигуры людей, свернувшихся калачиком и прикрытых плащами.
Продлись песчаная буря еще час, капитан джермы, наверняка, не досчитался бы кого-то из своих матросов или пассажиров.
Но вот внезапный порыв ветра очистил горизонт, словно прямо на глазах упал театральный занавес.
– Мукатеб! – закричал капитан джермы.
– Мукатеб! – подхватили все арабы.
Вдалеке показалась вожделенная пристань.
«Мукатеб, Мукатеб! – повторяла в полубреду Фьора, сама не зная, что это значит». Она лишь догадывалась о том, что это порт, спасение, жизнь.
Леонарда помогла ей отряхнуть песок с накидки и платья. Старая служанка демонстрировала поразительную энергию, словно не Фьора, а именно она, Леонарда Мерсе, была полной жизни и сил девушкой. Только сейчас Фьора почувствовала, как ей хочется пить. Спустя мгновение в животе у нее заурчало. О себе напомнил голод.
Воды на судне было вполне достаточно. Правда, как только закончилась песчаная буря, арабы-матросы тут же попрыгали за борт – прямо, как были, в халатах. Кораблю пришлось бросить якорь и остановиться.
С провизией было хуже. Но даже рис и финики, поданные в качестве обеда, показались Фьоре манной небесной.
К вечеру джерма прибыла в порт Рашид. Фьора еще долго не сходила с борта корабля, наслаждаясь морской прохладой. Уже наступала ночь, и путешественники нуждались в отдыхе, но пережитое волнение, мысли об опасности, которой чудом удалось избежать, не давали Фьоре уснуть.
Она вспоминала пустыню и пирамиды, концерты шакалов и гиен, обжигающее солнце и смертоносный хамсин.
Фьора, буквально, прикоснулась к ним руками, ощутила смертельную опасность, исходящую от них, и заключенную в них глубокую романтику. Если бы ее спросили, согласилась бы она, пусть даже ценой той же усталости, той же опасности, снова пережить все это, она бы согласилась, не колеблясь.
* * *
Матросы на «Санта-Маддалене» несказанно обрадовались, увидев живыми и здоровыми своего капитана и трех пассажиров. После совершенного ими путешествия по Нилу они выглядели усталыми и измученными, но глаза их светились радостью: они смогли преодолеть безумство стихии и совершить задуманное.
Капитан Манорини рассказал экипажу о тех приключениях, которые им удалось пережить, а его помощник, остававшийся за капитана, сообщил о последних новостях.
В порт Рашид для пополнения запасов питьевой воды и провианта зашел фрегат «Эксепсьон», принадлежавший флоту его величества короля Франции Карла VIII.
«Санта-Маддалена» и «Эксепсьон» были единственными европейскими судами в порту Рашид, и матросы уже успели перезнакомиться и выпить не одну бочку доброго вина, которое в изобилии было в трюмах каждого корабля.
Капитаном фрегата «Эксепсьон» был командор Франсуа-Мари Лепельер, отмеченный орденом за заслуги перед его величеством.
Капитан Манорини, не мешкая, совершил визит на борт пришвартовавшегося рядом фрегата «Эксепсьон», где узнал о маршруте французского судна.
Так же, как и «Санта-Маддалена», «Эксепсьон» собирался зайти на остров Крит, а затем продолжить путь к берегам Франции, в Марсель.
Командор Лепельер, седовласый, семидесятилетний старик с бородкой клинышком и аккуратно подстриженными усами, предложил Джузеппе Манорини отправиться в путь вместе. Вместе с капитаном «Санта-Маддалены» фрегат «Эксепсьон» посетили Фьора, Леонарда и сеньор Гвиччардини. Несмотря на то, что в данный момент отношения между Францией и итальянскими городами-республиками находились на грани войны, ни те, ни другие не проявляли взаимной враждебности. Напротив: французы были дружелюбны и гостеприимны, а итальянцы отвечали им тем же.
Разумеется, любвеобильные французы не могли оставить без внимания присутствия на своем корабле – пусть даже в гостях – женщину, блиставшую ослепительной красотой.
Фьора просто завоевала сердца офицеров французского боевого корабля, а особое расположение к ней проявил первый помощник капитана мессир Жан-Батист Дюрасье – высокий, кареглазый красавец с маленькой бородкой-эспаньолкой и тонкими, закрученными вверх усиками. Правда, Фьоре показалось, что он несколько самоуверен и переоценивает собственные возможности по части женского пола, но пока решила не обращать на это внимания. Тем более, что знакомство было не обременительным и не влекло за собой пока никаких видимых последствий.
В этом она ошиблась. Но пока... Пока офицеры французского корабля, собравшиеся в гигантской, по сравнению с «Санта-Маддаленой», кают-компании за широким, уставленным прекрасными французскими винами, фруктами и другими закусками столом, наперебой отвешивали комплименты Фьоре Бельтрами, что, впрочем, выглядело совершенно искренне.
