Текст книги "Флорентийка и султан"
Автор книги: Жаннетта Беньи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
– Тамаш, мы тонем! – закричал он.– Эй, матросы, быстро наверх! – скомандовал Запольяи.
– Девушка! – закричал рулевой.– Предупредите ее!
Тамаш бросился в каюту.
– Эй, барышня! – закричал он.– Как вас там, Ханун! Быстрее поднимайтесь!
Фьора спросонья не разобралась, что происходит. Поначалу она решила, что на судно напали турки.
– Тонем, тонем! – орал Тамаш.– Быстро собирайте свои вещи и наверх!
Фьора решила, что судьба все-таки нагнала ее. Как быть, что делать? Если это турки, то она лучше бросится в воду, чем снова отправится на невольничий рынок. Но у нее нет даже кинжала, которым она могла бы пронзить себе грудь.
И тут она, наконец, поняла, что случилось. Баржа стала крениться на бок все сильнее и сильнее.
От неожиданности она растерялась. В мозгу ее роились какие-то ужасные мысли, и, даже не соображая, что делает, она стала лихорадочно шарить руками по полу.
Капитан решил, что она разыскивает свой дорожный баул, и закричал:
– Там, в соседней каюте! Забирайте и поднимайтесь наверх! Я буду ждать вас на палубе!
Он выскочил из каюты. По палубе в панике метались двое матросов, хватая то топор, то багор.
В минуты опасности Тамаш привык действовать быстро и решительно.
– Да что вы мечетесь! – закричал он.– Быстро спускайте на воду лодку. Или вам не дорога собственная жизнь?
Услышав четкие команды капитана, матросы, наконец, пришли в себя и бросились к корме, спотыкаясь и падая на ходу.
– Габор, руби канат! – закричал капитан.– Пока нас тянут вперед, мы будем еще быстрее идти ко дну.
Выхватив у одного из матросов секиру, рулевой перерубил канат – уже во второй раз за сегодняшний день. Баржа, влекомая течением, почти тотчас же остановилась, но вода по-прежнему с шумом заполняла трюмы. Тамаш оглянулся. Дверь каюты была по-прежнему распахнута, но девушка все еще не появлялась. Тогда он кинулся вниз.
Фьора в растерянности сидела в матросской каюте, перебирая вещи, которые хранились в дорожном бауле.
– Ну что же вы возитесь? – воскликнул капитан.– У нас нет времени, смотрите.
Он показал рукой на дощатый пол, который уже заливала вода.
– Да что же вы? – в сердцах воскликнул Тамаш.– По-моему, не нужно особенно разбираться в венгерском, чтобы понять, что мы идем ко дну.
Не вдаваясь в более подробные объяснения, он подхватил Фьору на руки и потащил к выходу из каюты. На ходу она еще успела схватить баул.
Тамаш вынес девушку на руках из каюты на палубу, и вовремя – вся корма баржи уже погрузилась в воду.
К счастью, лодка уже стояла возле носа тонущего корабля, и капитан, по колено в воде, успел добраться до нее.
Габор Мезекер занял свое привычное место на руле, а матросы, отталкиваясь баграми от баржи, стали уводить лодку в сторону.
– Быстрее, быстрее! – закричал Тамаш.– Не то баржа утащит нас на дно вместе с собой. Гребите же!
Матросы побросали багры на дно лодки и, схватив весла, принялись грести, что было сил.
Деревянная посудина стала стремительно удаляться от тонущей баржи.
Однако тяжело груженое судно, корма которого уже полностью скрылась под водой, неожиданно перестало заваливаться на бок и застыло в полупогруженном состоянии. Передняя палуба и нос корабля сиротливо торчали из воды.
Очевидно, в том месте, где находился нос баржи, дно располагалось менее глубоко. Возможно также, что в трюме возле носа образовалась воздушная пробка, которая не давала кораблю затонуть целиком.
Отплыв на несколько десятков метров от баржи, Габор с облегчением вздохнул.
– Ну, слава богу. Кажется, спаслись.
Тамаш мрачно смотрел на полузатонувшее судно.
– Да, жаль, хорошая была пшеница.
– А корабль вам не жалко?
– Да это вовсе не корабль был, а старая развалина. Жигмонду уже давно следовало бы починить его. Какая-то коряга могла пробить борт только у этой развалины. Наверное, там все уже прогнило насквозь. Черт бы побрал этого скупердяя.
Погонщики, собравшиеся на берегу, шумно обсуждали катастрофу.
Тамаш, бросив последний взгляд на погибший корабль, повернулся к Фьоре.
– Вы захватили с собой все вещи? – спросил он. Девушка непонимающе мотнула головой. Тамаш показал на дорожный баул и еще раз спросил:
– Это все ваши вещи?
Фьора не могла понять, чего добивается от нее капитан. Она уже хотела было ответить на итальянском, но после переживаний сегодняшнего дня у нее отняло речь. Она только промычала что-то невнятное и помотала головой.
– Там был еще ларец,– сказал Запольяи.– Вы захватили с собой ларец?
И снова никакого ответа.
– Я про ларец спрашиваю. Такой небольшой, квадратный.
Чтобы было лучше понятно, Тамаш показал руками, о чем он говорит. Фьора, наконец, сообразила, что ее спрашивают о какой-то коробке и развела в ответ руками.
– А, черт возьми,– опять выругался Тамаш.– Ну, что мне с ней делать?
Для того, чтобы убедиться в своей правоте, он без особых церемоний расстегнул замок дорожного баула покойного Трикалиса и порылся в сложенных туда вещах.
Ларца с деньгами не было.
– Да она же не взяла с собой...– вырвалось у капитана.
– Куда плывем, капитан? – спросил рулевой.– Вот здесь, на берегу, кажется, есть место для ночлега.
Тамаш со злостью пнул ногой злополучный баул.
– Да какой берег! – заорал он.– Поворачивай назад!
– Да вы что? – уже не скрывая своего возмущения, воскликнул рулевой.– Ночь на носу. Куда поворачивать?
Тамаш вскочил и заорал, размахивая руками.
– Поворачивай, я сказал! Мы возвращаемся на корабль!
– В этой темноте мы и лодку потопим и сами на корм рыбам пойдем,– возмущался Мезекер.
– Делай, что я говорю,– рявкнул Тамаш.
Габор неохотно повиновался.
Через несколько минут лодка снова оказалась возле полузатопленного носа баржи.
Капитан сбросил с себя шкиперскую куртку и прямо в одежде прыгнул в воду.
– Тамаш, ты куда? – только и успел вскричать Габор.
– Оставайтесь здесь! – на ходу крикнул Запольяи.– Ближе подходить опасно. Я сейчас вернусь.
Фьора со страхом смотрела, как в сером сумраке вечера расходятся волны на том месте, где был вход в каюту затонувшего корабля.
«А он не трус,– подумала она.– Не каждый на его месте стал бы так рисковать жизнью, пусть даже из-за ларца с деньгами».
Фьоре уже понемногу начинал нравиться этот статный моряк с ясным взором и гордым нравом. Судя по тому, как он разговаривал с тем молодым человеком, который явно превосходил его знатностью и богатством, капитан маленького речного суденышка обладал не малым чувством собственного достоинства.
К тому же, именно он спас ее и Али-бея от гнавшихся за ними турок. Да, этот моряк заслуживает того, чтобы к нему относились с уважением.
Тамаш пробыл под водой, наверное, не меньше минуты. Затем он вынырнул, хватая ртом воздух и отплевываясь от воды.
– Ну что? – крикнул Габор.– Нашли, что искали?
– Пока нет,– тяжело дыша, отвечал капитан.– Сейчас еще раз нырну. Баржа сильно наклонилась. Должно быть, ларец съехал куда-то в сторону.
– Поосторожней, капитан,– напутствовал его рулевой.
Тамашу пришлось нырять еще раза три, пока он, наконец, не обнаружил то, что искал. Ларец, смытый водой со столика в капитанской каюте, завалился за деревянный ящик, в котором Тамаш обычно хранил свои вещи. Стоило немалых трудов найти его.
Уже почти стемнело, когда лодка причалила у берега поросшего густым тростником и кустарниками.
– Надо располагаться на ночлег,– сказал Тамаш.– Габор, займись костром.
– Да ты весь дрожишь, капитан. Эй, парни, давайте-ка быстро в лес, ищите все, что сгодится для огня, и выбирайте сучья посуше. Надо спасать капитана. Дрожа от холода, Тамаш переминался с ноги на ногу.
– Чертова ночь,– ругался он,– в двух шагах от себя уже ничего не видно. Как бы они там не заплутали.
Фьора порылась в дорожном бауле и достала оттуда широкий, расшитый звездами и полумесяцами дорожный плащ.
– Возьмите,– сказала она по-итальянски, протягивая накидку дрожавшему от холода капитану.
Тамаш улыбнулся.
– Вот за это благодарю.
Он тут же скинул с себя мокрую рубашку и, даже не заметив узора на плаще, накинул его себе на плечи.
– Вот так-то лучше будет,– приговаривал он, укутываясь в накидку.
Спустя некоторое время на берегу появились матросы и Габор. Они тащили охапки валежника и хвороста.
Отобрав самые сухие сучья, Габор соорудил нечто вроде очага.
– Ну что ж,– сказал он, поднимаясь.– Теперь и костер зажечь можно.
– Вот только чем? – мрачно отозвался капитан.– Где тут теперь в темноте кремень искать?
Сообразив, из-за чего произошла загвоздка, Фьора снова полезла в дорожный баул Али Чарбаджи и вытащила оттуда кремень вместе с кресалом.
– Да это не женщина, а просто золото,– восхищенно воскликнул Габор.– Эх, где мои молодые года!
– Да она же не понимает ни слова по-венгерски,– засмеялся Тамаш.– Как бы ты с ней разговаривал?
– Да я уж как-нибудь и без языка бы обошелся. Знаешь, тут ведь другое важно.
– Габор, да ты, похоже, в женщинах разбираешься не хуже, чем в кораблях,– подначивал его Тамаш.– Тебе не в моряки идти надо было, а в монахи.
– Ага, только в женский монастырь,– весело отозвался Габор, чиркая кресалом по кремню.
Наконец, маленький кусочек трута, на который упала искра, задымился.
– Раздувай же, раздувай,– прикрикнул Тамаш.– Не время сейчас о женщинах думать.
Маленький язычок огня охватил хворост. Послышался треск, пламя начало разгораться все ярче и ярче, и, наконец, костер запылал. Языки огня поднимались высоко вверх, разрезая ночную темноту и освещая ровную водную гладь.
– Костер это, конечно, хорошо,– с сомнением произнес Мезекер, поглядывая на огонь,– да только как здесь ночевать?
– Ничего, досидим как-нибудь до утра,– сказал капитан.
– А потом что?
– Придется подниматься вверх по течению на лодке.
– На это же уйдет не меньше недели. Да и потом, что мы будем есть? Вся наша провизия утонула вместе с баржей,– хмуро произнес Мезекер.
Тамаш весело улыбнулся и показал пальцем на сундук, стоявший неподалеку от костра.
– А это видишь? Наймем какую-нибудь повозку и доберемся до Сегеда за два дня.
– Как бы не так,– мрачно пробурчал Габор.– Здесь самый короткий путь по Дунаю. А если ехать в объезд по дорогам, то дней пять уйдет, а то и вся неделя.
– Хозяин джирмы с ума сойдет в ожидании.
Тамаш махнул рукой.
– А ты о нем не думай. Он ведь о нас не думает.
– Слава богу, хоть какие-то гроши платит. Хоть с голоду не умрешь. Но за свою потонувшую развалюху он с нас три шкуры спустит.
Тамаш долго молчал.
– Ладно, придется мне взять всю вину на себя. Уж не знаю, что он со мной сделает. Может, посадит в долговую тюрьму, а, может, заставит до конца жизни бесплатно работать на себя.
Пока продолжался этот разговор, Фьора легла прямо на траву, подложив под голову дорожный баул. Спустя несколько минут она уже спала, как убитая.
– А у девчонки-то нервы покрепче нашего будут,– сказал Габор, кивнув в сторону Фьоры.– Ишь, сколько за день натерпелась, а спит без задних ног. Меня после этих приключений до сих пор трясет. Как вспомню, просто не по себе становится. А ей хоть бы что. Спит да и все. Ты обратил внимание, Тамаш, какая у нее белая кожа на руках? Что-то не похожа она на гречанку. Да и разговаривает вроде не по-турецки.
– Был бы жив ее старик, мы бы узнали, что она за птица. А что кожа у нее белая, это ты точно заметил. Да и руки холеные. Видно, никогда не приходилось ей этими руками глину месить да землю копать. Ладно, Габор, давай спать будем. Моя рубашка уже просохла. Сейчас я оденусь и расстелю плащ. Если лечь поближе к костру, то до утра дотянем.
ГЛАВА 4
Габор оказался прав, и потерпевший кораблекрушение экипаж баржи «Иштван Жигмонд» и ее единственная пассажирка добрались до Сегеда только через неделю.
Ехать пришлось в разбитой деревянной повозке, дно которой, было застелено толстым слоем соломы.
Фьоре казалось, что она привыкла уже ко многому, но после того, как ей пришлось провести целую неделю в этом ужасном экипаже, она чувствовала себя так, словно была лошадью, тащившей эту повозку.
Все тело болело,– кости ломило, и хотелось только одного: спокойно лечь, вытянув ноги и не слышать грохота огромных деревянных колес по разбитой дороге.
В конце концов, это мучительное путешествие закончилось, и капитан затонувшей баржи вместе со своей пассажиркой и ларцом, принадлежавшим Али Чарбаджи, направился в дом своего хозяина Иштвана Жигмонда.
Неподалеку от городских ворот у него был большой дом с глубокими подвалами и просторными кладовыми. Здесь, однако, зачастую едва удавалось разместить горы тюков, бочек и ящиков, которым там надлежало храниться.
Жигмонд не только давал деньги в долг, но и торговал. Он покупал товары в Штирии и Каринтии, продавал в Трансильвании, Боснии. Бывало, что ездил даже в Порту. У него было немало знакомых среди таких же, как он, ростовщиков и торговцев в других городах венгерского королевства, и дела его шли на лад.
В последнее время особенно прибыльной была торговля зерном. Особенно нажился Жигмонд на торговле в тот год, когда в Венгрии вспыхнула чума. В это время особенно вырос спрос на вино и пшеницу.
Желание расширить свои торговые обороты и потребность в полезных деловых связях заставляли Жигмонда в былые годы без устали разъезжать по ярмаркам. Эти странствия приводили его в Вену и в глубь Германии, в Польшу и даже далекую Московию.
Поэтому воспитание его единственной дочери Марии и управление остававшимся без присмотра домом подолгу находились в руках его жены Кресченции.
Потом надобность в этих утомительных поездках миновала. Жигмонд нажил себе немалый капитал, его репутация становилась также нерушима, как его благосостояние. Покупатели и продавцы, просители и заемщики, к которым ему прежде приходилось наведоваться самому, теперь сами стучались в двери его дома.
Правда, бывали некоторые неотложные дела, которые Жигмонду приходилось решать самому. Тогда он на несколько дней или недель исчезал из Сегеда, а все остальное время проводил в своих четырех стенах, где пытался наставлять на путь истинный всех домашних.
Особенно он любил разговаривать с дочерью о ее предстоящем замужестве. Пока что у Марии на примете был только один жених – молодой помощник сегедского воеводы Ференц Хорват. Этот статный молодец с лихо закрученными усами и жуликоватым взглядом в последнее время часто появлялся в доме Жигмонда.
В тот день, когда Тамаш Запольяи вместе с Фьорой переступил порог дома Иштвана Жигмонда, Ференц Хорват как раз был в гостях у Марии Жигмонд.
Тамаша и Ференца связывали дружеские отношения. Они познакомились еще в детстве и вместе росли. Но Тамашу пришлось трудом зарабатывать свой хлеб, а Ференц нанялся служить в королевское войско. Ему повезло больше других, и его заметил сегедский воевода.
Оказавшись при власти, Ференц быстро понял, что умение размахивать саблей и держаться в седле – совсем не главное. Куда важнее было вовремя узнать о том, что задумал воевода, и перехватить у него в дверях гонца из Буды. Впрочем, ничего сложного в этом не было, и Ференц быстро освоил эту премудрость.
Но – странное дело: большие деньги пока что обходили Ференца Хорвата стороной. Ухаживая за Марией Жигмонд, он больше надеялся на ее приданое.
Когда Тамаш вместе со своей спутницей вошел в просторный зал дома Жигмонда, здесь со скучающим видом сидели Ференц Хорват и Мария.
Увидев Тамаша, Ференц лишь лениво махнул рукой, не отрываясь от вина в серебряном бокале. Мария, сидевшая за шитьем, тут же забыла о своем занятии и принялась с любопытством разглядывать девушку, которая вошла в зал.
Внешность Фьоры ей сразу не понравилась – может быть, потому, что Мария считала своими врагами всех женщин, красивее себя. Можно было без преувеличения сказать, что Мария Жигмонд была самой богатой невестой Сегеда. Мало кто мог назвать ее дурнушкой, но и красавицей не считали. У нее был вздернутый кверху курносый нос, глубоко посаженные темные глаза и русые волосы, туго скрученные в узел. Мария была затянута в платье по самое горло, которое демонстрировало ее чуть покатые плечи и короткую шею.
– А, наконец-то наш высокочтимый моряк появился,– ехидно сказала она, воткнув иголку в пяльцы.– Сейчас папочка вам задаст.
Тут же дверь зала распахнулась, и в комнату, широко шагая, вошел сам хозяин дома, Иштван Жигмонд. Его полное, даже слегка одутловатое лицо, побагровело от натуги.
– Запольяи! – выкрикнул он.– Какого черта?
Тамаш отвечал сдержанно и с достоинством.
– Что вы имеете в виду, сударь?
– Ты где пропадал? – загремел басом Жигмонд.– Сколько можно ждать?
– Произошла небольшая задержка в пути. Запольяи пока решил не вдаваться в подробности.
Фьора, не понимая ни слова в этом разговоре, чувствовала себя совершенно нелепо. Она вообще не понимала, что с ней происходило в последние несколько дней.
Вместо того, чтобы побороться за собственную свободу и хотя бы просто объяснить, кто она такая на самом деле, Фьора чувствовала полнейшее равнодушие и тягу к забвению. Ей хотелось, чтобы все шло своим чередом, без ее собственного участия – во всяком случае, пока.
Незнакомая страна даже не вызывала у нее любопытства, как у обыкновенного путешественника. Единственное, что она поняла – это то, что она находится в Европе. Здесь никто не носил тюрбаны и шаровары, не ездил на ослах, не курил кальян, не пил кофе, не делал утренней, дневной и вечерней молитвы, не держал женщин взаперти на их половине дома, не отрезал ворам носы и уши и не кастрировал мужчин, чтобы они приглядывали за женщинами в гаремах.
Но то, что открывалось взору Фьоры, оставляло ее совершенно равнодушной. Она словно замерла внутри. Замерла, безразличная ко всему.
Так подействовали на нее события всего лишь одного месяца. Сказалось и то нервное напряжение, которое ей пришлось испытать при побеге из Стамбула.
Вот и сейчас она стояла, равнодушно глядя на окружающих, не понимая ни единого слова из того, что они говорили, и лишь меланхолически улыбаясь. После того, что она поняла, что Турция, наконец, осталась позади, как короткий, но ужасный сон, она впала в состояние, близкое к состоянию животного, жующего жвачку.
И больше всего говорили об этом ее глаза.
У глаз животного всегда спокойное выражение. Только когда его охватывает страх, либо когда оно испытывает боль, глаза его становятся очень выразительными. Над животным не давлеет рок, который сам человек себе выдумал и который подстерегает его из-за каждого угла. Животное не знает ни тоски по родине, ни душевных страданий, а в его глазах светится просто грусть, свойственная каждому живому существу.
Мария, которая сразу же ревниво воззрилась на Фьору, успокоилась именно после того, как увидела ее большие, простодушные глаза.
Тем временем в зал вошла жена Иштвана Жигмонда и мать Марии сударыня Кресченция. Это была женщина, постаревшая гораздо раньше своего мужа, с бледным, бескровным лицом, покрытым тонкой сеткой склеротических жилок.
Она осторожно присела в стороне, глядя на мужа одновременно с опаской и умилением. Такое обычно свойственно недалеким особам.
– Что еще за задержки? – пробасил Жигмонд.
– Я расскажу вам об этом позже, когда мы останемся наедине,– осторожно ответил капитан.
– Что за чушь? – заорал торговец.– Что это за секреты? И от кого ты их собираешься скрывать? Здесь только члены моей семьи.
Заметив выразительный взгляд Тамаша, направленный на помощника воеводы Ференца Хорвата, Жигмонд чуть понизил голос.
– А господин помощник, между прочим, тоже почти что член нашей семьи. У меня нет от него никаких тайн. Ну, говори, что же ты молчишь?
Тамаш колебался, пока еще не уверенный в том, что ему нужно сообщить господину Жигмонду всю правду. Пока он раздумывал, Жигмонд успел расхохотаться.
– Неужели ты думаешь, что я не знаю, о чем-то таком, что происходит в этой стране? Мне сообщают об этом со всех сторон.
Тамаш насторожился.
А о чем вы знаете? – тихо спросил он.
– О том, что казначей Стамбула бежал на моем корабле. О том, что он захватил с собой все свои богатства и прекрасную наложницу из своего гарема.
На лице Жигмонда неожиданно появилась плотоядная улыбка. Он подошел к Фьоре и принялся разглядывать ее со всех сторон.
– Так вот, значит, она какая. Да, у этого Али Чарбаджи был хороший вкус.
Тамаш не верил своим ушам. Неужели то, что сообщил ему перед смертью пассажир, назвавшийся греческим именем Апполониус Трикалис, уже известно всему миру? Неужели тайна казначея Стамбула раскрыта? Неужели Жигмонд знает даже о сокровищах?
Лицо у капитана начало покрываться малиновой краской, однако, к его счастью, ростовщик истолковал это иначе.
– Что, небось она тебе самому нравится? – загоготав, спросил он.
– Нет, нет,– торопливо ответил моряк,– я об этом даже не думал. Скажите, а кто еще знает о бегстве из Турции казначея Стамбула?
– Весь королевский двор в Буде,– ответил Жигмонд.– У меня там есть свои люди. Ну, так рассказывай, где наш богатый турок?
«Ага,– подумал Тамаш,– значит, Жигмонд все-таки не знает ни о том, что произошло с Али Чарбаджи, ни о судьбе его сокровищ. Что ж, значит и я буду молчать. Он узнает от меня только то, что я разрешу ему узнать».
– Да, все это правда,– согласился он.– С одной только оговоркой – Али Чарбаджи умер в пути.
– Ах, вот оно что,– разочарованно протянул Жигмонд.– Жаль, любопытно было бы на него посмотреть.
Тамаш решил подыграть хозяину.
– Он такой же, как вы,– как бы невзначай сказал капитан,– ничего особенного.
Жигмонд был начисто лишен чувства юмора и поэтому пропустил мимо ушей скрытую в словах Тамаша иронию.
– А что же случилось с его сокровищами?
– Все, что Али Чарбаджи захватил с собой – это ларец с золотом и вот эта девушка.
Услыхав упоминание о золоте, Жигмонд засуетился.
– Ты имеешь в виду тот самый ларец, который сейчас у тебя в руках?
– Да, это именно он,– ответил капитан и протянул ларец Жигмонду.– Здесь все золото, которое было у казначея Стамбула с собой. Я хочу вручить его вам.
Руки у Жигмонда задрожали от нетерпения. Он тут же потянулся к ларцу, однако Тамаш пока не отдавал его Жигмонду.
– Умирая, Али Чарбаджи просил меня исполнить одну его просьбу,– сказал Тамаш.– Я хочу обратиться с этой просьбой к вам.
Ростовщик недовольно нахмурился.
– Что еще за просьба? Если это насчет денег, то их у меня нет.
– Нет, эта просьба касается девушки, которая ехала вместе с ним. Вот этой самой девушки.
Он показал рукой на Фьору, которая с отрешенным видом разглядывала портреты каких-то чванливых рыцарей в доспехах со снятыми шлемами, украшавшие стены зала, а также коллекцию оружия в противоположном углу комнаты.
– Господин Жигмонд, вы не могли бы взять эту девушку в свой дом, хотя бы в качестве служанки?
Старый ростовщик растянул губы в радостной улыбке.
– Ну что ж, мне сгодится такая служанка. А что она умеет делать?
– Этого я не знаю,– ответил Тамаш.– Но если вы исполните последнюю просьбу Али Чарбаджи, он просил передать вам этот ларец. Здесь золото. По-видимому, оно должно было принадлежать госпоже Фьоре – так зовут эту девушку. Но последняя воля умирающего – это закон.
Наконец-то Тамаш отдал ларец в руки Жигмонду. Тот дрожащими руками открыл крышку и, спустя несколько мгновений, разочарованно протянул:
– Но здесь не наберется, наверное, и сотни золотых.
– Это почти все, что было,– спокойно сказал Тамаш.
– Что значит почти все? – заорал Жигмонд, теряя самообладание.– Кресченция, поди сюда.
Он сунул в руки очень живо подскочившей к нему жены ларец с золотом и прикрикнул:
– А ну-ка, пересчитай! А ты, Тамаш, мерзавец, сознавайся, сколько денег взял себе!
Запольяи невозмутимо ответил:
– Я взял отсюда всего лишь десять монет на дорожные расходы. Да, чуть не забыл, господин Жигмонд, ведь еще вам принадлежит десять тысяч мер пшеницы, которые лежат в трюме.
Производивший в уме какие-то подсчеты Жигмонд рассеянно спросил:
– А где сейчас мое судно?
На сей раз Тамаш опустил глаза.
– Ваше судно... э... господин Жигмонд... Оно налетело на корягу и затонуло.
– Что? – вне себя от ярости заверещал ростовщик.– Да ты что, с ума сошел? А ну-ка повтори еще раз.
Тамаш тяжело вздохнул.
– К сожалению, это правда. Где-то неглубоко под водой торчала коряга, которую мы, конечно, не могли заметить. Вот она-то и пробила борт вашей баржи.
Жигмонд замахнулся рукой, чтобы влепить оплеуху Тамашу, но вовремя остановился.
– Ах, ты мерзавец, свинья! Вы все там свиньи, ублюдки! Перепились, наверное, как скоты, и пустили ко дну мое судно! Да я распоряжусь, чтобы всех вас измочалили палками в городской тюрьме! Да я всех вышвырну за городские стены! Вы будете просить подаяния под чужими стенами!
– Матросы здесь ни при чем,– едва заметно дрожащим от волнения голосом сказал Тамаш,– все это целиком моя вина.
– Ах, так? – воскликнул Жигмонд.– Тогда ты будешь работать на меня до конца своей жизни. Я оцениваю это судно в десять тысяч дукатов. До тех пор, пока не вернешь их мне, будешь работать на меня.
Тамаш низко опустил голову.
– Что ж, как видно, у меня нет другого выхода. Я согласен, господин Жигмонд.
Излив свою злость, тот уже шагал к двери зала. Задержавшись на мгновение у порога, он выкрикнул:
– Убирайся с глаз моих долой, дырявый матрос! Теперь я тебе больше лодки не доверю!
– И все-таки, господин Жигмонд, я бы попросил вас не горячиться,– осмелившись, сказал Тамаш.– Сейчас просто нельзя терять драгоценного времени.
Жигмонд обернулся в дверях.
– Что? Ты еще будешь указывать, что мне лучше делать? А ну заткнись и выметайся отсюда!
– И все-таки я посоветовал бы вам срочно заняться подъемом зерна из трюмов корабля, чтобы оно не пропало вовсе. Если вы дадите мне доверенность от вашего имени, то я постараюсь сам продать это зерно.
Жигмонд вначале едва не задохнулся от ярости.
– Нет, Кресченция, ты только посмотри, каков наглец! Потопил мое судно, а теперь заботится о том, чтобы зерно не пропало. Как видно, он вовсе не считает себя виноватым в том, что моя баржа потонула.
Его жена, державшаяся за ларец с таким видом, как будто там были помещены святые реликвии с тела самого Иисуса Христа, сварливо прогундосила:
– Да он просто вор. И деньги за пшеницу он у тебя украсть хочет. А ты, дурачок, конечно, веришь ему.
Жигмонд бросился к жене и вырвал у нее из рук ларец с деньгами.
– А ну-ка отправляйся за пером и чернилами!
– Он же просто обворует тебя,– огрызнулась Кресченция.
– А это уже не твое дело!
– Да он просто сбежит с твоими деньгами. Я заранее знаю, что именно так и будет. Да это каждый знает, у кого ни спроси.
Вся эта безобразная сцена проходила при полном молчании окружающих.
Наконец, Ференц Хорват, демонстрируя явное неудовольствие происходящим, допил вино из серебряного кубка и встал из-за стола.
– Мне пора идти. Спаси и сохрани, господь. Жигмонд, занятый пересчитыванием денег в ларце, даже не обратил никакого внимания на слова будущего жениха своей дочери. Гремя шпорами, Хорват вышел из зала, на мгновение задержавшись перед Фьорой. Зал он покинул с загадочной улыбкой на устах.
Мария Жигмонд проводила его влюбленным взглядом.
* * *
В тот же вечер Тамаш Запольяи встретился со своим другом Ференцем Хорватом в одном из маленьких трактиров Сегеда, до отказа наполненном солдатами и просто местными пьяницами.
– Слушай,– спросил Тамаш,– а как тебя угораздило влюбиться в дочку Жигмонда? По-моему, она глупа, как корабельная мачта.
– Эй, трактирщик,– крикнул Ференц,– принеси-ка нам вина и холодного мяса! Странно, что ты задаешь мне этот вопрос. Знаешь, приятель,– продолжил он,– я и сам до сих пор еще не понял, влюблен ли я в невесту или в ее приданое. Если бы я любил ее, то, наверняка, не брал бы из-за приданого. Но если бы дело было только в приданом, ее не взял бы. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Нет,– чистосердечно признался Тамаш.– Это что-то слишком сложное для меня. Я так понимаю: хочешь жениться – женись, не хочешь – не женись.
– Что значит: хочешь – не хочешь? А если надо?
– Надо, если любишь. А если не любишь, то не надо.
Ференц махнул рукой и, взяв только что поставленный трактирщиком на стол кубок вина, тут же сделал несколько больших глотков.
– Когда чего-то не понимаешь, лучше выпить,– сказал он, поставив кубок на стол и принимаясь за мясо,– и закусить. Ладно, давай лучше поговорим о твоих делах, Тамаш.
Тот грустно улыбнулся.
– Дела мои плохи.
– Да, об этом я знаю. У меня есть для тебя выгодное предложение, Тамаш.
– Разве может быть для меня в моем положении выгодное какое-нибудь предложение? – тоскливо протянул Запольяи.– Какой бы выгодой оно для меня ни обернулось, все пойдет в карман Жигмонду. Я должен ему десять тысяч золотых. Это деньги, которые я и за сто лет не заработаю.
Кое-как прожевав большой кусок мяса, Ференц откинулся на спинку деревянного стула.
– А зачем зарабатывать своим горбом? – насмешливо сказал он, ковыряясь пальцем в зубах.– Нет, горбом пусть зарабатывают крестьяне. А ты можешь сделать по-другому.
– Как это?
– Ты знаешь, что на следующей неделе в Сегед приезжает сотня королевского «черного войска» во главе с Тодором Егерцалем.
Тамаш брезгливо поморщился.
– Эта фамилия мне знакома.
Ференц отмахнулся.
– Да не в этом дело. Слушай дальше. Они будут здесь на постое месяц, представляешь? Сотня солдат месяц будет жить в нашем городе, и это помимо гарнизона.
Тамаш пожал плечами.
– Я не понимаю, в чем дело.
Ференц с заговорщицким видом подмигнул Тамашу и наклонился над столом.
– Слушай внимательно. Королевская сотня будет здесь не просто так. Тодор Егерцаль везет с собой кучу денег на провиант. А я, Ференц Хорват, между прочим, никто иной, как помощник воеводы, а, значит, его правая рука. Ты думаешь, для чего нужен воевода? Он должен кивать, когда в Буде король свистнет. Вот и все, за что им деньги платят. Остальное делаю я. Я должен закупать провиант для королевской сотни. Им ведь нужен хлеб, а их лошадям зерно. Смекаешь?
Тамаш заинтересованно посмотрел на Ференца.
– Да, кажется, что-то начинаю понимать.
– Пока что больше всего шансов было у Жигмонда. Он дает двадцать тысяч золотых тому, кто устроит возможность поставки этого зерна. Но у Жигмонда есть еще один конкурент в этом городе. Не буду называть его фамилию, скажу только, что он дает на пять тысяч дукатов больше.
– Не понимаю, при чем здесь я? – спросил Тамаш.
– Дело проще пареной репы. Я бы устроил это все для тебя. Только с одним условием: ты дашь мне больше, чем Жигмонд и больше, чем его конкурент.
– А почему ты сам не можешь заняться этим делом?
– Я же помощник воеводы, а не торговец зерном,– уверенно ответил Ференц.– Что, прикажешь бегать с мешками по подворьям или таскать их на мельницу? Нет уж, увольте, эта работенка не для меня. Тамаш, я же не жадный. Ты хорошо заработаешь, и я получу неплохие деньги. Ты сможешь расплатиться со своими долгами Жигмонду и послать его подальше. А захочешь, заберешь себе эту девушку, которая сейчас у него в служанках. Слушай, а она очень мила.
