Текст книги "Повседневная жизнь Берлина при Гитлере"

Автор книги: Жан Марабини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Всё начинается с шантажа

Почти наверняка зная, что выиграет эту шахматную партию, Гитлер все еще не верит себе до конца. А вдруг старый лис фон Папен предаст его? Фюрер решает, что две предосторожности лучше, чем одна.

Вилла, расположенная в одном из самых фешенебельных районов Берлина – Далеме; Отто, сын президента, сидит на софе в библиотеке Иоахима фон Риббентропа, новоиспеченного национал-социалиста. [16]16
  Иоахим фон Риббентроп вступил в нацистскую партию в мае 1932 г. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Никто не обращает внимания на роскошную обстановку в доме фон Риббентропа (зятя крупнейшего производителя немецких шампанских вин), которого, несмотря на его сомнительный дворянский титул – а может, именно из-за него, – никогда не приглашают в «Клуб господ». Мало кто знает фон Риббентропа, и о нем никогда не говорят ни в кругах прусской аристократии, ни в министерстве иностранных дел, где он будет блистать через несколько лет. И все же сегодня в гости к фон Риббентропу пожаловали и Гитлер, и фон Папен. Уже 13 лет как Гитлер, в полном расцвете своего еще непризнанного таланта, мало-помалу пробивается из прокуренной атмосферы баварских пивных на эстрады, ярмарки, площади, стадионы, где он выступает перед микрофоном, в черном воскресном костюме мелкого служащего, и возбуждает немцев, рассказывая им об их комплексе вины и об их горестях. Он обещает реванш под крики «Deutchland, erwache!», «Германия, проснись!»… И вот он уже возглавляет НСДАП, национал-социалистскую партию, самую могущественную в стране, имеющую 13 миллионов членов, которая осыпает бранью евреев, священников, профсоюзы, демократов, большевиков, весь мир.

Сейчас Гитлер шантажирует – тихим голосом – полковника фон Шнденбурга-младшего, которому пытается помочь его друг Отто Мейснер, бессменный секретарь президента. Гитлер достает из своего кармана секретное донесение и медленно зачитывает его вслух. Папен и Геринг удовлетворенно улыбаются. Геббельс, которого здесь нет, собрал улики против старых дворянских семей, наложивших руку на средства государственной помощи. Миллиарды марок были прикарманены землевладельцами из восточных регионов страны. Правительственные субсидии, вместо того чтобы хоть как-то исправить катастрофическое положение в сельском хозяйстве, пошли на уплату долгов, покупку автомобилей, скаковых лошадей и новых поместий. Геббельс сумел «присовокупить» к этому и данные о «роскошных» поездках на Французскую Ривьеру. Граф фон Оденбург-Янушау, например, противозаконно присвоил 620 тысяч марок. Президентское поместье в Нойдеке, в Восточной Пруссии, «предоставленное» Шнденбургу, было негласно передано его сыну – имение, освобожденное от налогов и даже от пошлины на передачу имущества. Гитлер, решившийся нарушить негласный закон, в соответствии с которым глава германского государства должен находиться вне всяких подозрений, говорит мягким голосом, в течение часа заверяя своих слушателей, что доведет эти разоблачения до сведения депутатов рейхстага и берлинской прессы. Шнденбург-младший покидает особняк Риббентропа, так и не произнеся в ответ ни слова. Такси – сегодня он хочет выглядеть поскромнее – уже ждет его у дверей. Мейснер, не проницаемый за стеклами очков, садится на неудобное сиденье рядом с ним. Оба погружены в свои мысли. Наконец Шнденбург-млад-ший шепотом спрашивает:

– Что же делать, Отто?

Полная тишина. Отто Мейснер осторожно молчит. Но потом произносит:

– Я полагаю, нам придется принять условия Гитлера.

Безработные, воры, молодые авантюристы

Ночь с 29 на 30 января 1933 года. Эрнст Рем совещается со своими лейтенантами в отеле «Кайзерхоф». Из окна – в каких-нибудь ста метрах – он видит решетчатую ограду здания рейхсканцелярии. Рем – коренастый здоровяк с расплющенной переносицей, с лицом, покрытым шрамами. Официально признанный «вторым лицом» в национал-социалистской партии, он в действительности является безраздельным владыкой своей «коричневой армии», CA. Уже многие годы, без отдыха, этот ветеран Вердена призывает к созданию «Стального Рейха», чистого и сильного, к ликвидации политиканов, промышленников, старой военной касты. Этот страшный для Гитлера человек имеет под своим непосредственным началом 300 тысяч штурмовиков – ветеранов, безработных, бывших коммунистов, крестьян, разоренных кризисом. Под руководством профессиональных военных рецидивисты, воры, сутенеры, наемные убийцы, юнцы, стремящиеся к большим авантюрам, превратились в единственную армию разоруженной Германии. Более того, это была «революционная сила», в которой Гитлер нуждался, чтобы заставить немцев бояться себя, – «штурмовики, оттачивающие свои длинные ножи о края тротуаров», как она характеризовалась в одной песенке. Чувствует ли Рем, этот изуродованный шрамами солдафон, привыкший к сражениям и насилию, который до сих пор был для фюрера незаменим, что ситуация начинает ускользать из-под его контроля? Нет, он в такое не верит. Пообещав Гитлеру сделать «грязную работу», то есть ликвидировать прежде всего левых, оставшихся в меньшинстве (включая социалистов и коммунистов), а потом евреев, которые владеют большей частью городских капиталов и пользуются огромным влиянием во всех ключевых сферах – власти во все времена это допускали, – Рем думает, что фюрер всегда будет в нем нуждаться. Он одержал победу над государственной полицией. Он не доверяет рейхсверу, своему заклятому врагу (рейхсвер, со своей стороны, тоже ему не доверяет). Он не доверяет даже самому Гитлеру (которого крупная еврейская буржуазия боится куда меньше, чем Рема, полагая, что сможет его подкупить). Вместе со своими «коричневыми» офицерами Рем застраивает всю страну казармами, наводняет ее своими знаменами. Будучи «революционной» альтернативой нацизму, он в эту ночь собирается временно попридержать «молодчиков», вооруженных НСДАП. Его люди пока просто концентрируются в столице, готовясь окружить здание рейхсканцелярии в случае, если фюрер вдруг объявит «марш-бросок», «великий очистительный вечер», «уборку свинарника». Эти лозунги уже сами по себе достаточно много говорят толпе. Но Гитлер не отдает приказа воспользоваться последним воскресным митингом коммунистов, чтобы начать борьбу. На протяжении всего выходного дня штурмовики будут пребывать в бездействии, следуя строгим приказам своих командиров, и им не останется ничего другого, кроме как петь, чистить оружие, пить пиво в своих укрытиях – тогда как на улицах будут хозяйничать их противники. Не веря никому и даже своему лучшему товарищу – Рему, Гитлер уже взялся (вместе с Гиммлером, Дитрихом, [17]17
  Йозеф (Зепп) Дитрих (1892–1966), мясник по профессии, одним из первых вступил в НСДАП, завоевал расположение Гитлера и в 1928 г. стал начальником его охраны. К 1931 г. он получил звание группенфюрера (генерал-лейтенанта) СС. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Гейдрихом) за создание собственной «черной» гвардии, состоящей из нескольких бригад, – СС. [18]18
  SS: Schutzstaffeln, «защитные отряды».


[Закрыть]Однако в настоящий момент, все еще оставаясь в нерешительности, несмотря на обещания фон Папена и на разговор с сыном Шнденбурга – ведь в конце концов фельдмаршал может просто проигнорировать его шантаж, – Гитлер ночь напролет расхаживает по коридорам «Кайзерхофа», этой гигантской гостиницы, фасад которой имеет 90 окон. Как и Рем, Геббельс сейчас непрерывно звонит по телефону, стараясь не потерять ни минуты. Каждый должен оставаться на посту и делать свое дело.

Призрачные войска на улицах

Геббельс появляется внезапно, хватает своего шефа за плечо (впрочем, он всегда не в меру возбужден, даже ест так поспешно, что становится похожим на воробья, торопящегося склевать корм с тарелки): «Некий подполковник Вернер фон Альвенслебен внизу, в регистратуре, требует, чтобы его пустили поговорить с вами». Этот Альвенслебен, поднявшись наверх, заявляет, что генерал фон Шлейхер готовится выступить маршем на Берлин во главе потсдамских полков. Гитлер, человек с романтической прядью волос на лбу (которую его «импресарио» Гофман [19]19
  Генрих Гофман (1885–1957) был личным фотографом Гитлера, и долгое время только ему одному разрешалось фотографировать фюрера в неформальной обстановке. В 1933 г. он был избран в рейхстаг, а в 1938 г. Гитлер присвоил ему звание профессора. (Примеч. пер.)


[Закрыть]скопировал с прически Никисле, дирижера популярного оркестра), явно растерян. Онемев в первое мгновение от ужаса – или просто притворившись смертельно испуганным, – он затем поручает Альвенслебену прозондировать противника, но больше никого не посылает в Потсдам и даже пока не извещает Рема о предполагаемых (наверняка мнимых) планах Курта фон Шлейхера. Необходимо извлечь всю возможную выгоду из новой ситуации. Геринг как председатель рейхстага спешит в особняк Шнденбурга-младшего, чтобы сообщить ему, что против его отца готовится государственный переворот. Можно ли считать этот эпизод комедией, провокацией, устроенной Герингом, Геббельсом или – что не исключено – самим Гитлером? Или же инициатива исходила от Рема? Как бы то ни было, до рассвета не прозвучало ни единого выстрела, а на улицах так и не материализовались призрачные полки! Только снежные тучи нависают над Берлином, окоченевшим от холода в это бледное утро 30 января. Маленький хромой Геббельс (у него искривленная ступня – напоминание о перенесенном в четырехлетнем возрасте полиомиелите) то появляется, то опять куда-то исчезает. Геринг наносит визиты разным высоким лицам, пользуясь своим положением председателя нижней палаты. За всю ночь эти двое не обменялись ни словом, хотя их пути неоднократно пересекались.

Телефонистки устали

Десять часов утра. «Кайзерхоф» гудит как пчелиный улей, беспорядочно бегают туда и сюда носильщики, курьеры. Люди Рема охраняют выходы из отеля, а все служащие, регистраторы и телефонистки уже выбились из сил. Адъютант Гитлера поддерживает связь с государственным секретарем Отто Мейснером, с канцелярией президента; вдруг, встав навытяжку, он передает трубку фюреру. Фельдмаршал говорит Гитлеру, что ждет его у себя в самое ближайшее время. В этот миг, запишет секретарь фюрера, «на лице Адольфа Гитлера, обычно замкнутом и меланхоличном, отразилось триумфальное удовлетворение». Пятнадцать минут спустя Гитлер, в черном рединготе и цилиндре, толкнув дверь, выходит из отеля в сопровождении Фрика [20]20
  Вильгельм Фрик (1877–1946) – руководитель депутатской группы НСДАП в рейхстаге, юрист, один из ближайших друзей Гитлера в первые годы борьбы за власть, впоследствии рейхсминистр внутренних дел.


[Закрыть]и Гутенберга [21]21
  Альфред Гугенберг (1865–1951) – государственный и политический деятель, депутат рейхстага, предприниматель, один из богатейших людей Германии. (Примеч. пер.)


[Закрыть]из «Стального шлема», чей переход на сторону фюрера был большим успехом Геринга. Гитлер с трудом продвигается по улице (а его спутники следуют в нескольких шагах позади) к ажурной решетке бывшей канцелярии Бисмарка. Франц фон Папен, в мягкой фетровой шляпе и длинном пальто с лисьим воротником, уже ждет их, топчется на снегу. Папен усмехается, завидев толстяка Гутенберга и столь не похожего на него человека в унылом черном одеянии. Ровно В 11.30 члены будущего правительства должны собраться в кабинете у старого вояки Шнденбурга, привыкшего ценить точность. Им придется войти через дом 77 на Вильгельмштрассе, потому что в президентском дворце идет ремонт. Генерал-лейтенант фон Бломберг [22]22
  Он останется одним из подлинных хозяев Германии до «сухой чистки» 1935 г., когда в соответствии с личными распоряжениями Гитлера всех генералов заменит один Кейтель. Именно устранение Бломберга и Фритча, во всем послушного Гейдриху, положит начало тонкой игре, которую адмирал Канарис и многие высшие военные чины будут вести вплоть до 22 июля 1944 г.


[Закрыть](уж он– то не входит в число друзей фон Шлейхера…), барон фон Нейрат, граф Шверм – именно те люди, которые могли бы сейчас успокоить Гйнденбурга, – бросают косые взгляды на Гитлера, которого между собой называют не иначе как «мелким шарлатаном». Группа долго идет по саду. Бьют часы. Члены нового кабинета потеряли драгоценное время. Наконец, уже перед кабинетом главы государства, нервничающий Гитлер внезапно набрасывается с какими-то претензиями на Гугенберга. Спор между «Стальным шлемом» и главой нацистской партии ставит под угрозу их совместное предприятие. Повышенные тона, на которых пререкаются два оппонента, их ожесточенные реплики в нескольких метрах от тяжелой президентской двери ввергают в состояние паники и служащих, и самого фон Папена, обычно столь невозмутимого. Восьмидесятилетний президент, сидя за своим письменным столом, слышит эти необычные крики и едва не задыхается от негодования. «Богемский ефрейтор уже дает о себе знать!» – обращается он к государственному секретарю Мейснеру. Гитлер расходится все больше и не смотрит на часы; фельдмаршал вот-вот поднимется из-за стола и покинет кабинет, так и не приняв своих визитеров. Гинденбурга удерживают от этого шага только страх перед государственным переворотом, якобы замышляемым фон Шлейхером, да еще перспектива скандала, которую Гитлер тонко обрисовал его сыну в особняке Риббентропа. Отто Мейснер, прекрасно знающий характер своего шефа, приоткрывает маленькую, обитую кожей дверь и сухо говорит: «Президент с минуты на минуту может уйти к себе». Гитлер входит в просторную комнату, обшитую дубовыми панелями. Его колени дрожат, он бледен, взгляд выдает тревогу, как если бы ему предстояло встретиться с призраком Бисмарка. Однако присутствие Гинденбурга-младшего, стоящего за тяжелым креслом отца, мгновенно убеждает его в том, что победа за ним, и он берет себя в руки.

Как имиджмейкер создавал канцлера

Фельдмаршал встает из-за стола, и маленький человек в рединготе приносит, как того требует обычай, торжественную присягу: «Я клянусь, с Божьей помощью, служить Германии и вашему превосходительству!» А потом, глядя прямо в глаза президенту рейха, добавляет, отчеканивая слова: «Как я служил вам, когда был солдатом».

Папен со скучающим видом достает из жилетного кармана часы; на его взгляд, истинный солдат – это Рем, а Гитлер таковым только притворяется. Однако Гитлер ему нужен, чтобы разделаться с Ремом. Через несколько секунд бывший австрийский подданный без определенных занятий, сорока трех лет от роду, поспешно произведенный в немцы в Брауншвейге, где абсолютными хозяевами являются нацисты, выигрывает первую в своей жизни крупную баталию. Фюрер просит разрешения удалиться и спускается по ступеням крыльца, предварительно склонившись перед фельдмаршалом в глубоком поклоне. Он садится в свою первую должностную машину – черный открытый «Мерседес». Это апофеоз бывшего банкетного оратора, которого сейчас приветствуют солдаты рейхсвера. Машина проезжает несколько метров по Вильгельмштрассе и останавливается, потому что улица блокирована толпой, в громких криках выплескивающей свой энтузиазм. Новый рейхсканцлер, все еще в рединготе и цилиндре (выдержанных в стиле «не привлекать к себе излишнего внимания», как выразился один наблюдатель из Французского посольства), стоя приветствует горожан выброшенной вперед рукой. Люди один за другим неуверенно повторяют этот жест. Многие берлинцы, собравшиеся здесь, все еще считают себя социалистами или либералами и впервые в жизни пытаются воспроизвести гитлеровское приветствие. Проходит достаточно много времени, прежде чем «Мерседесу» удается преодолеть 100 метров, которые отделяют здание президентской канцелярии от «Кайзерхофа». Нацистские главари, бледные от возбуждения или беспокойства, ждут у дверей отеля. Рем наблюдал всю сцену в бинокль. Он прекрасно знал, что если первое лицо в партии потерпит неудачу, то именно ему, Рему, придется смертельно рисковать, вводя в игру свои войска и провоцируя гражданскую войну. Он спешит первым поздравить нового главу правительства. Крики радости перекрывают жужжание кинокамер. Адольф Гитлер наконец толкает входную дверь и входит в вестибюль отеля. Его глаза, как расскажет потом Геббельс, полны слез, он не замечает своих товарищей, не произносит ни слова и поднимается к себе, словно галлюцинирующий, в сопровождении Рема, Геринга и шефа пропаганды Геббельса. К маленькой группе ближайших сподвижников фюрера присоединяется четвертый персонаж, фотограф Генрих Гофман. Это он вот уже много лет формирует образ «народного трибуна», при котором играет роль своего рода имиджмейкера. Гофман еще и «отец» некой Евы, долгое время разыгрывавшей из себя любовницу фюрера: Адольф должен казаться немецкому народу нормальным человеком, а он никогда не умел вести себя нормально, когда в его объятиях оказывалась хорошенькая девушка. Гофман найдет для него и вторую Еву, свою молоденькую привлекательную ассистентку с голубыми глазами, двадцатилетнюю Еву Браун, – фотограф сам вызовет ее по телефону вечером того же достопамятного дня. Из пяти человек, собравшихся в комнате, Гофман, пожалуй, доволен больше всех. У него в запасе около сотни клише, которые он до времени держит в тайне. Вот и сейчас он дает советы фюреру, учит его театральным позам, которые должны произвести впечатление на толпы немцев. Гитлер молча его выслушивает, пробует делать те движения и жесты, которые подсказывает ему его «импресарио». Но прежде всего, говорит Гофман, фюрер должен навсегда отказаться от редингота, носить отныне только военную форму и, при случае, плеть из кожи бегемота. Ну, здесь старик уже явно перегнул палку. Он, Гитлер, обойдется в своем маленьком театре и без Евы Гофман, и тем более без этой самой плети.

Эмоции, переживаемые на сцене

А между тем у этого страшного человека, способного подчинить себе и Берлин, и всю Германию, были два качества, которыми он прекрасно умел пользоваться, не прибегая к советам своего наставника. Он знал, что, по крайней мере вблизи, взгляд его очень светлых голубых глаз горит таким ярким, почти непереносимым огнем, что это делает его опасным гипнотизером. Этим присущим ему магнетизмом, унаследованным от матери, Клары Пёльцль, простой австрийской домработницы, [23]23
  Клара Пёльцль (1850–1908) родилась в обнищавшей крестьянской семье. В 15 лет ее взяли вести хозяйство в дом таможенного чиновника Алоиса Шикльгрубера (1837–1903), с которым после смерти его второй жены она вступила в брак и которому родила пятерых детей. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Гитлер воспользовался всего полчаса назад, чтобы подчинить своей воле победителя русских, национального героя времен Первой мировой войны, главу государства. Он не нуждается в уроках и для того, чтобы осознать силу своего голоса и своего слова, «этой проповеднической речи, которая воспламеняет толпы подобно факелу», как скажет потом Мартин Борман. [24]24
  Мартин Борман (1900–1945?) – ближайший соратник Гитлера, которого фюрер, став рейхсканцлером, назначил руководителем аппарата своего заместителя Рудольфа Гесса. В мае 1941 г., после перелета Гесса, Гитлер назначил Бормана своим заместителем по НСДАП и руководителем вновь созданной партийной канцелярии. В 1943 Г. Борман стал секретарем фюрера и оставался верным ему до конца. (Примеч. пер.)


[Закрыть]И добавит, что Гитлер умеет «полностью держать в своих руках всех тех, кто понимает немецкий. Этот голос, иногда мягкий, глубокий, теплый, по его желанию вдруг становится хриплым, неистовым, срывается в крик и в дикую истерию. Таким голосом обладают выдающиеся личности, которых Бог, следуя своим тайным планам, сделал медиумами, гуру, призванными изменить человеческую историю». [25]25
  Ср. описание речи Гитлера в романе Марты Додд, дочери Уильяма Додда, посла США в Германии в 1933–1937 гг., которая, будучи молодой журналисткой, прожила этот отрезок времени вместе с отцом в Берлине:
  «Он [герой романа летчик Эрих Ландт] заметил, что лицо у фюрера заурядное, с правильными чертами, но с обвисающей дряблой кожей и темными отечными мешками вокруг глаз… Бледные, водянисто-голубые глаза Іктлера ярко светились, поражая и гипнотизируя пристальностью взора… Монотонный, гортанный голос не сразу дошел до сознания Эриха… Гитлер употреблял такие фразы и выражения, которых Эрих никогда еще не слыхивал, и соединял слова в необычайные сочетания, отчего они звучали напыщенно, драматично и вместе с тем величественно… Неожиданно голос его стал хрипнуть, прерываться от ярости. Он поднялся и начал бешено жестикулировать; глаза у него загорелись, мускулы на лице напряглись и сложились в гневные складки; в речи послышался сильный австрийский акцент, делавший ее неразборчивой. Он принялся шагать взад и вперед через всю комнату, и от этого нескончаемого, бредового монолога атмосфера вдруг стала душной.
  Постепенно ощущение реальности происходящего покинуло Эриха. Он почувствовал, как его охватывает полудремота, схожая с гипнотическим состоянием, и необыкновенные, резкие и пылкие слова Гитлера глубоко оседали в его подсознании, хотя сам он и не сумел бы повторить ни одного из этих слов».
  (Марта Додд. Посеешь ветер… / Пер. Н. Васильева. M., 1959-С. 65.) (Примеч. пер.)


[Закрыть]

Этот голос, этот взгляд еще в 1931 году толкнули на смерть девушку Гели Раубаль. [26]26
  Гели Раубаль (1908–1931) – двоюродная племянница Гитлера и его возлюбленная. 18 сентября 1931 г. Гели нашли застреленной в мюнхенской квартире Іктлера. До сих пор точно неизвестно, была ли она убита или покончила с собой. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Были и другие представительницы прекрасного пола, совершившие самоубийство из-за любви к этому «сексуально-нейтральному» существу, вульгарному и смешному. Зато Гитлер, прозаический и примитивный «любовник», которого привлекают только женщины-«матери», подчиняющие его себе во всем, что касается половой жизни, испытывает своего рода псевдооргазмы на сцене, среди наэлектризованной толпы, которую он заставляет реветь от экстаза. Когда Гитлер спускается с трибуны – после нескольких часов транса, исступленных призывов к народу, в промежутках между которыми толпа скандирует его имя, – он ощущает себя, как скажет в 1945 году психиатр Ахилл Дельмас, «опустошенным, залитым потом, освобожденным в сексуальном и ментальном смыслах. После каждого такого выступления он направляется к своему автомобилю, потеряв несколько килограммов веса, и спешит домой, чтобы поскорее принять душ, сменить одежду».

Переполох в редакциях

Итак, фюрер приносит присягу в понедельник 30 января 1933 года, в 11.17. В 12.30 он все еще совещается с Ремом по поводу многолюдного парада CA, который должен состояться вечером того же дня. Необходимо «разубедить» фон Шлейхера в возможности успешной атаки, а фельдмаршалу помешать опомниться. 13 часов. Продавцы газет на Александерплац выкрикивают набранные красным и черным заголовки передовиц, содержащие новость, которая сегодня затмила все остальные: «Гитлер – рейхсканцлер». Норман Лодж, американский журналист, говорит себе: «Несомненно, крупные столичные газеты подготовили этот специальный выпуск – на всякий случай – заранее». Все разговоры о коммунистическом митинге вдруг, как по волшебству, прекратились. Еще один американец, работающий в радиокомпании Хёрста, не может сдержать радости. «Красные в 24 часа смотали удочки», – телеграфирует он в Америку. Потом отправляется в кабаре «Улица», в тупичке возле Кудамма, и пьянствует там до вечера. В агентствах печати царит лихорадочное возбуждение. Нансен, шведский репортер газеты «Дагенс нюхетер», работает в непосредственном контакте с «Берлинер цайтунг», будущей «Фёлькишер беобахтер», самой многотиражной газетой нацистского режима. Впрочем, сегодня все берлинские периодические издания побили абсолютный рекорд по быстроте распространения информации. С четырех часов утра, то есть за шесть часов до судьбоносного момента, Геббельс, помощник Гитлера, ответственный за пропаганду и прессу, обходил редакции и «тактично, но настойчиво» убеждал подготовить новость к печати еще до официального назначения нового канцлера.

Многие берлинцы остались дома, чтобы следить за ходом событий по радио. Фрау Липшуц, супруга еврейского банкира, проживающая в богатом квартале Груневальда, отмечает «эмфатический и декламаторский тон» сообщений в средствах массовой информации, но она боится коммунистов больше, чем Гитлера, и потому ощущает себя немецкой националисткой. Телевидение – это, по словам Гофмана, «абсолютное оружие» – спешно готовит специальные репортажи. Успехи берлинских телевизионщиков будут демонстрироваться в немецком павильоне на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Но и сейчас, 30 января 1933 года, сотни столичных фотографов и кинорепортеров работают не покладая рук. В «Доме Карла Либкпехта», штаб-квартире Коммунистической партии Германии, царит растерянность. Левая пресса, пережившая за последние несколько часов сокрушительный удар, перепечатывает старую статью о «едином фронте», подписанную Тельманом. Через 48 часов газеты партии, оппозиционной по отношению к нацистам, будут закрыты. Для них начинается время подпольного существования. Через десять дней отряды штурмовиков совершат налеты на радиостанции, и с этого момента свободно выражать свое мнение смогут только те, кто не бросает тени на нацистов. Некоторые социалисты – Лёбе, Штранпфер, Зольман и другие – чувствуют надвигающуюся на них опасность. Они собираются 30 января в пригородном ресторанчике, принадлежащем одному из активистов их партии, чтобы поспешно выработать совместный план действий. Другие, безвестные, попытаются «сохранить лицо» – и умрут в переполненных тюрьмах. Тысячи и тысячи людей будут уничтожены отрядами CA.