Текст книги "Слезы Брунхильды"

Автор книги: Жан-Луи Фетжен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

10. Венчание в Руане

Пасха 576 г.

Эскорт принца выглядел жалким – его вполне можно было принять за шайку бродячих грабителей в поисках добычи. Сам Мерове, ехавший впереди, спрятал свои длинные волосы под узким капюшоном, плотно охватывающим лицо. Рядом с принцем ехал Гайлан, его самый близкий друг и брат даже в большей степени, чем родные братья, – единственный из всех спутников Мерове, кто знал истинную цель поездки.

Впервые за эти долгие недели – по сути, с момента отбытия из Парижа во главе армии, которую доверил им Хильперик, – оба друга чувствовали себя свободными, счастливыми и радостно-возбужденными, словно ученики, сбежавшие от наставника. Прежде нужно было ехать медленно, приноравливаясь к шагу пехотинцев и ходу повозок, запряженных быками; в воздухе постоянно стояли запахи дыма, мочи и навоза; манеры большинства военачальников были, воистину, скотскими; всё это, а, прежде всего, – бесконечные грабежи, убийства и пожары, вскоре сделалось для них невыносимым. Однако по прошествии нескольких дней они все же достигли Тура – первой цели, намеченной для них королем.

Город был предан Хильперику, поэтому сразу распахнул перед ними ворота. Правитель Тура, граф Ледаст, встретил их даже с почестями. Прежде он был рабом на виноградниках, и одно ухо у него было отрублено за попытку к бегству. Потом он попал на службу в конюшни короля Карибера и интригами смог добиться того, что сначала стал коннетаблем, а потом и графом Турским, сумев сохранить этот титул с помощью подарков и лести после смерти Карибера и во время длившейся не один год войны между его братьями. Однако преданность Ледаста королеве Фредегонде была всем известна, а присутствие войск Хильперика оказалось, как раз, кстати, чтобы усилить его влияние в этом священном городе. Предполагалось, что Мерове воспользуется этим преимуществом и направится из Тура в Пуату, но принц приказал своему войску разбить лагерь на берегах Луары. Он решил, что останется здесь до Пасхи.

Накануне, после присутствия на мессе, которую вел епископ Григорий в базилике Святого Мартина, Мерове объявил, что хочет на время покинуть Тур, оставив армию под командованием своих военачальников и графа Ледаста, чтобы навестить свою мать Одоверу в монастыре в Мансе. Это должно было занять четыре-пять дней. А пока пусть его люди отдохнут, – возможно, и погода за это время наладится…

Из всех, кто участвовал в военном совете, один только Ледаст не был удивлен таким внезапным всплеском сыновней любви. Поскольку королевская армия расположилась недалеко от города, собственная власть графа была усилена, в ущерб власти епископа Григория. Поэтому его мало беспокоило, что принц пренебрегает своими обязанностями полководца. Завоевание Пуату и Аквитании могло и подождать несколько дней. Кроме того, другая армия, под командованием Дезидерия, шла со стороны Пиренеев, чтобы присоединиться к ним с юга, и, как говорили, по пути одерживала одну победу за другой. Метц был далеко, и лишившиеся короля города Аквитании как спелые плоды падали в руки завоевателя. Если так пойдет и дальше, армия Дезидерия скоро будет в Лиможе, если не в Бордо…

Мерове уехал с небольшой горсткой людей – все они были юные повесы, его ровесники, выбранные Гайланом, который, как поговаривали, был для принца больше, чем просто друг. Легкие и беззаботные, как весенние ветерки, они отнеслись к поездке в Мане как к прогулке, взяв с собой лишь одну вьючную лошадь, нагруженную провизией. В нескольких лье от города они повернули на восток, по направлению к Вандому и Новиомагусу [40]40
  Новиомагус – в перводе «новый рынок». В настоящее время Ножан-ле-Ротру.


[Закрыть]. Именно в этом состояла тайна, которой не знал никто, кроме двух друзей. Несчастной Одовере предстояло еще долго ждать своего сына…. Совсем другая любовь была причиной путешествия Мерове, и направлялся он вовсе не в Мане. В трех днях конного пути от Тура находился Руан.

Со дня отъезда из Парижа по Восточной дороге Мерове не прекращал мечтать о Руане, где пребывала в заточении Брунхильда. С тех пор как его отец и Фредегонда перенесли свою столицу в Суассон и обосновались в мрачном дворце короля Хлотара, Руан опустел – весь двор уехал из города вслед за королевской четой. Руан, где он освободит ее от оков; Руан, где он упадет перед ней на колени и признается в своей любви…. Сколько ночей провел он с Гайланом, вспоминая свою первую встречу с королевой, тот целомудренный поцелуй, который он запечатлел на ее щеке по приказу отца, и их совместную поездку в Руан! Брунхильда поняла – он это знал, – что он делает все от него зависящее, чтобы смягчить условия ее заключения. Герцог Бепполен и его люди были слишком бдительны, чтобы можно было позволить себе малейшую близость; но взгляды Брунхильды, сначала беглые, потом все более благосклонные, сказали Мерове, что она догадывается о его чувствах. Увы, на большее, не хватило времени. Дорога от Парижа до Руана была короткой, а по прибытии все оказалось еще хуже. Бепполен поместил Брунхильду в бывших королевских апартаментах и обращался с ней со всеми почестями, у нее были служанки и те сокровища, что оставил ей Хильперик, однако ее так тщательно охраняли, что даже Мерове не смог увидеться с ней, чтобы попрощаться. Но, по крайней мере, он открыл сердце своему крестному отцу, епископу Претекстату, и добился от него обещания следить, чтобы пленница была в безопасности.

С тех пор между Мерове и Гайланом завязалась странная, почти детская игра, дававшая выход кипящей страсти, в ходе которой его друг изображал пленную королеву и принимал ласки и клятвы в верности принца. Сейчас, когда до древней столицы оставался всего день пути, эта игра стала более реальной, более серьезной, более опасной.

Утром третьего дня, когда они садились на коней, Мерове больше не улыбался и не распевал во все горло, как раньше. Однако во взгляде Гайлана, устремленном на него, было что-то похожее на вызов, и принц не хотел уступать. Когда, уже с наступлением ночи, они прибыли в Руан, Мерове предоставил своим спутникам самим позаботиться о лошадях и об устройстве на ночлег, а сам в одиночестве направился к королевскому замку. Игра должна была скоро закончиться.

* * *

Скрип половицы заставил Брунхильду мгновенно проснуться. Она вскрикнула, увидев мужской силуэт в изножье кровати, – но тут человек поднял обе руки успокаивающим жестом, и когда он приблизился, она в дрожащем свете свечи узнала черты Мерове. Были ли тому причиной сумрак или дорожная пыль, но его волосы казались поседевшими. Из-за этого, а также из-за выражения лица, серьезного и смятенного одновременно, принц показался Брунхильде повзрослевшим и гораздо более уверенным в себе, чем во время их последней встречи. Чисто женским бессознательным жестом она поправила растрепавшиеся во сне волосы, но в следующее мгновение застыла, так и не опустив руки, – она вдруг догадалась, что мог означать этот ночной визит.

– Ты пришел убить меня?

Мерове улыбнулся и покачал головой. Он сделал шаг вперед, и Брунхильда рывком села в постели, натянув на грудь простыню.

– Понимаю, – с презрением сказала она – Победитель пришел за своей добычей.

– Нет! Нет, вовсе не это! Я хотел вас увидеть… Я все это время думал о вас…

Некоторое время Брунхильда не могла произнести ни слова. Она была настолько поражена, что в первый миг ей показалось, будто она ослышалась. Но потом Мерове сделал еще шаг вперед, и его протянутая к ней рука, его глаза, его улыбка, сами движения его тела – всё в нем словно умоляло поверить в его слова. Приняв молчание королевы за одобрение, принц осмелился сесть возле нее на постель, но она в ужасе вскрикнула и отстранилась так резко, что он тут же – вскочил.

– Простите, простите, не бойтесь, я не буду приближаться…

– Как ты посмел? – воскликнула Брунхильда, в которой гнев, наконец, возобладал над страхом. – Мало тебе, что твой отец убил моего мужа и сестру? Мало тебе, что у меня отняли моих детей? Чего ты хочешь? Если ты пришел взять меня – избавь меня, по крайней мере, от этого лицедейства!

Теперь Мерове отступил в тень и закрыл руками лицо, то ли чтобы не слышать больше ее слов, то ли желая скрыть слезы. Когда Брунхильда увидела его таким, ее гнев начал понемногу утихать. Может быть, Мерове сказал правду и действительно испытывает какое-то чувство к ней?.. Это было настолько нелепо, настолько неподобающе… Ей было тридцать три, ему, должно быть, не больше восемнадцати. Она была женщиной, она была матерью; он едва вышел из детства, и голова его была полна иллюзий и мечтаний. Может быть, отсюда и эта его наполовину выдуманная любовь…

– Чего ты хочешь? – повторила Брунхильда, на этот раз уже более мягко.

Мерове не отвечал, стоя в темноте неподвижно, как призрак, не отводя глаз от ее тела, едва прикрытого тонкой рубашкой, по которому в дрожащем свете свечи скользили волнующие тени. Брунхильда больше не испытывала страха. Ушли и гнев, и даже отвращение – напротив, в глубине души, хотя и не признаваясь себе в этом, она испытывала благодарность за это мгновение, вспыхнувшее в самом сердце ночи, в самой глубине отчаяния. Мерове смотрел на нее так, как никто до сих пор – и, несмотря на все неприличие ситуации, его неожиданное восхищение, почти благоговение, тронуло ее. И более того – оно открывало для нее новые непредвиденные возможности…

– Подойди.

И она протянула ему руку, словно ценный дар. Мерове бросился на колени и страстно поцеловал ее. Затем принц вскинул голову, пораженный собственной дерзостью и значимостью этого поцелуя. У франков поцелуй руки входил в обряд помолвки и означал, что мужчина и женщина навеки скрепляют свои судьбы. Неужели Брунхильда об этом не знает? Мерове растерянно посмотрел на нее, надеясь увидеть на ее лице улыбку – и королева действительно улыбнулась. Она согласилась на то, что еще совсем недавно представлялось ему немыслимым.

* * *

– Где они?

Голос Хильперика грохотал под сводами замка и разносился по коридорам, отчего вся челядь разбежалась, словно стайка перепуганных кур. Обутый в сапоги с железными подковами, он распахивал настежь ударом ноги двери и оставлял следы в каждом уголке замка его прежней столицы – от покоев, отведенных Брунхильде, до кухонь, подвалов и конюшен. За ним следовал Бепполен, лицо, которого было почти серым – герцог понимал, что гнев короля не замедлит обрушиться на его голову.

– Ваше величество, прошу вас, позвольте мне все объяснить!

Но Хильперик, охваченный бешенством, его не слушал – в ушах у короля по-прежнему звучали проклятия Фредегонды, обращенные к его сыну. Когда они узнали, что Мерове тайно обручился с Брунхильдой прямо здесь, в Руане, Хильперика это сначала даже позабавило, и он почувствовал нечто похожее на гордость – впервые Мерове его удивил. Этот рохля, который едва владел оружием, толком не умел ни пить, ни веселиться, ни развлекаться с женщинами, которого чаще всего видели в обществе Гайлана, юного прощелыги, любившего одеваться и причесываться на римский манер, – именно он сумел получить руку прекрасной недотроги Брунхильды. Но, в конце концов, раз уж она так пришлась ему по вкусу – почему бы и нет?

Реакция Фредегонды была совершенно иной. Этот скандальный брак, непристойный и почти кровосмесительный, вовсе не явился результатом пылкой юношеской влюбленности. По сути, это было предательство. Политический союз между наследником престола Нейстрии и королевой Остразии, у которого не могло быть ни иной причины, ни иной цели, кроме как сокрушить его, Хильперика, чтобы править вместо него объединенной франкской империей! О какой любви тут вообще можно говорить?! Разве не ходят слухи об этом вялом переростке, что он предпочитает мальчишек, а в особенности этого своего щитоносца, с которым особенно нежничает? И как могла Брунхильда полюбить такое ничтожество, да к тому же еще всего через три месяца после того, как потеряла мужа?

Было еще одно обстоятельство, о котором Фредегонда не сказала вслух, но которое еще больше усилило ее гнев и заставило еще сильнее возненавидеть своего давнего врага, благословившего этот неслыханный брак. Претекстат… Епископ Руанский вновь роковым образом вмешался в ее судьбу – в обстоятельствах, столь сходных с событиями двенадцатилетней давности, что королева не могла не увидеть здесь явного желания мести с его стороны. В тот раз он был одурачен ею, когда именно она подстроила так, что королева Одовера стала крестной матерью своей собственной дочери. Это привело к тому, что королеву отправили в монастырь, а Претекстат, очевидно, навсегда распрощался с надеждой когда-либо стать епископом-митрополитом. На сей раз, благословив этот тайный брак, к тому же кровосмесительный в глазах Церкви, поскольку тетка и племянник считались почти кровными родственниками, он сделал Брунхильду фактически дочерью Хильперика, тем самым она попадала под его покровительство. Теперь никто не мог убить Брунхильду, потому что в этом случае на весь королевский дом пал бы несмываемый позор, – а уж тем более сам король. Но еще хуже для Фредегонды было то, что ее собственные дети, Хлодобер и Самсон, лишались возможности в будущем взойти на трон, ибо, вступив в брак, Мерове прочно утвердил себя как прямой законный наследник своего отца.

Но этого она могла и не говорить – одних лишь слов о предательстве оказалось достаточно, чтобы Хильперик пришел в ярость. Обыскав всю крепость, он резко повернулся и впился глазами, в Бепполена, который все это время следовал за королем с видом побитого пса.

– Проклятие! Где ты их прячешь?

– Монсеньор, я здесь ни при чем, клянусь вам! – умоляюще произнес командующий гарнизоном, совсем растерявшись от внезапного порывистого движения короля. – Я вообще не знал, что принц в Руане! Сам я был в отлучке, осматривал окрестности…. Когда я вернулся, все уже свершилось. Епископ обвенчал их. Это его вам нужно расспросить. Он… он вам скажет, где они.

Хильперик бросил на герцога испепеляющий взгляд, – затем резко отстранил со, своей дороги и широкими шагами удалился, бормоча ругательства.

Претекстат ждал короля в соборе, сидя в епископском кресле, как и подобало священнослужителю его ранга, окруженный толпой монахов и послушников, рослых, словно молодые дубки, и скорее похожих на отъявленных головорезов, чем на служителей Божьих. Такая предосторожность вызвала лишь презрительную усмешку на губах короля, который направился прямо к епископу, без лишних слов схватил его за воротник и швырнул к подножию его высокого кресла, словно тот был обычным слугой, застигнутым за каким-то проступком – впрочем, в глазах короля так оно и было.

Группа монахов мгновенно окружила Хильперика, не осмеливаясь, однако, его трогать.

– Что-то не так? – Хильперик огляделся по сторонам.

Монахи с мрачным видом отступили, ограничившись тем, что помогли епископу встать. Между тем в собор вошли Бепполен и его свита.

– Это святотатство – входить в святое место с оружием в руках, – прохрипел епископ прерывающимся от гнева голосом. – Бог видит тебя, и он тебя покарает, король Хильперик! Очень скоро тебе придется ответить перед Господом за все прегрешения, совершенные тобой!

– Кажется, я не понял. Ты смеешь мне угрожать? Претекстат выпрямился и, не отводя глаз, твердо взглянул на короля.

Если не считать резкого контраста между тонзурой одного и длинными волосами другого, оба мужчины были примерно одного роста, не превосходившего пяти футов и нескольких дюймов [41]41
  Фут – 32,4 см, дюйм – 2,5 см. (Примеч. пер.)


[Закрыть], и одинакового телосложения – крепко сбитые и коренастые. И в этот момент казалось, что епископ вполне в силах защитить себя.

– Разве служитель Бога может угрожать королю? – спокойно спросил он. – Однако не забывай, король Хильперик, что твои деяния осудит твой Создатель, и тебе придется отвечать за них, рано или поздно, ибо всякий человек смертен.

– А некоторые даже более смертны, чем другие.

– Теперь, кажется, ты мне угрожаешь.

– И ты даже не подозреваешь, насколько серьезно. Где мой сын? Где Брунхильда?

– Они под защитой Бога.

Хильперик нахмурился, и некоторое время молча смотрел на своего противника, затем спросил уже более ровным тоном:

– Ты хочешь сказать, что они мертвы?

– Я хочу сказать только то, что сказал. Этот собор находится под защитой Бога, как все святые места. А сейчас вели своим людям выйти отсюда, ибо они оскорбляют Бога и Церковь!

– Вот как? А обвенчать тетку и племянника – это не значит оскорблять Бога и Церковь?

– Они не кровные родственники и породнились лишь после ее первого брака…. Поэтому я мог благословить их, не нарушив при этом канона. Мы можем поговорить об этом, но не в присутствии твоих солдат…

Движением головы король приказал Бепполену и его людям удалиться, что те и поспешили исполнить, так как боялись небесной кары.

– Итак, они здесь…

– Нет, не здесь. В базилике Святого Мартина, возле-крепостной стены.

– Хорошо. Тебе придется заставить их выйти оттуда.

– Об этом не может быть и речи, и ты это знаешь…. Бог всё видит, король Хильперик. Право давать убежище – одно из священных прав Церкви. Даже ты не сможешь вторгнуться в святая святых.

Хильперик кивнул, затем с недоброй улыбкой отряхнул мантию епископа и хлопнул того по плечу.

– Есть и другие способы…. Посмотрим, сколько времени они смогут питаться одной своей любовью да святой водой!

* * *

Прошло пять дней с тех пор, как королевские войска расположились вокруг базилики Святого Мартина. По правде говоря, это название было слишком торжественным для простой деревянной церквушки, прилепившейся изнутри к крепостной стене. Хотя уже пришла весна, внутри было по-зимнему сыро, и единственным местом, где новобрачные могли укрыться, была маленькая комната с глиняным полом, без окон и почти без мебели, за исключением кровати и небольшой деревянной подставки для письма и письменных принадлежностей. Комната принадлежала одному из младших священнослужителей, который предпочитал жить в городе. Солому, которой был набит матрас, давно не меняли, и она пахла плесенью. Чернила высохли, перо уже давно никто не затачивал.

Однако Мерове, который, сейчас, сидел на полу, прислонившись спиной к деревянной перегородке, чувствовал невероятную легкость на душе. Последние два дня он и Брунхильда ничего не ели, кроме хлеба и яблок, которые приносил им под сутаной священник, служивший мессу, – его ни один из солдат не осмеливался обыскать. Но Мерове казалось, что так может продолжаться бесконечно. По крайней мере, до осени, пока затяжные дожди не пропитают влагой стены и пол…. Одна лишь скука была врагом, который мог победить их.

Они выходили из комнаты лишь для того, чтобы послушать мессу или справить нужду; Мерове также проводил несколько часов в день со своим приятелем Гайланом, который решил разделить с ними заточение и спал на скамье в базилике. Время тянулось медленно, единственным чтением было Священное Писание, а единственным развлечением – игра в кости, сделанные из расплавленного воска, и все же Мерове наслаждался каждым мгновением, проведенным здесь.

То, что он мог подолгу смотреть на свою жену, пока та спит, уже само по себе наполняло его восторгом…. Это были, без сомнения, самые лучшие для него часы их совместного заточения. Когда Брунхильда просыпалась, между ними почти сразу устанавливалась некая дистанция, – вымученные улыбки, притворное внимание и разговоры, в ходе которых постоянно возникали подводные камни, заставляли их в смущении умолкать. Конечно, с Брунхильдой нельзя было говорить ни о войне, ни о Париже, ни о Суассоне, ни о чем другом, что могло бы вызвать в ее памяти смерть Зигебера. Нельзя было говорить ни о прошлом, потому что оно их разделяло, ни о будущем, потому что у них его не было… Им случалось спорить о религии и о тех представлениях о Боге, которые были свойственны вестготам Испании, но чаще всего в комнате царила тишина. Тишина без нежности, без ласк, которыми обмениваются влюбленные, – тишина отчуждения, в которой любые упоминания о том, что связывало их по ночам, были под запретом.

Брунхильда отдалась Мерове в первую ночь после их бракосочетания, и с тех пор это повторялось, как ритуал, каждый раз после наступления сумерек. Он видел ее обнаженной лишь рано утром, как сейчас. Потом скрип входной двери будил ее, когда приходил это несносный священник, чтобы отслужить обедню; она поспешно натягивала на себя простыню, краснея, как юная девушка, и осмеливалась взглянуть на него со слабой улыбкой, лишь, когда была полностью одета.

Пока Мерове раздумывал об этом, у него отчего-то возникло ощущение, что сегодня все изменится. Голод терзал его сильнее, чем в прошедшие дни. Принц покосился на кусок хлеба, лежавший поверх кувшина с водой. Это был лишь небольшой ломоть, явно недостаточный, чтобы двое могли насытиться, но столько им обычно оставляли. Даже если священник этого и не показывал, их присутствие здесь было нежелательным. И дальше все может только усугубиться…

Мерове бесшумно поднялся, чувствуя, как ноет спина после ночи, проведенной на полу, осторожно приблизился к двери, выскользнул из комнаты и притворил дверь за собой. Гайлан уже проснулся. Взобравшись на скамью, он смотрел наружу через окно нефа.

– Что там такое?

– Они задержали священника, – ответил Гайлан, не оборачиваясь. – Там, кажется, собралась целая толпа, отсюда не все видно…

Мерове торопливыми шагами подошел к своему другу и уже привычным жестом обнял его за плечи. Гайлан улыбнулся, но потом опустил глаза, увидев, что принц на него уже не смотрит.

– Кажется, там мой отец, – прошептал Мерове.

– Может, так оно и есть. Не пора ли тебе с ним помириться?

Мерове бросил мгновенный взгляд на своего друга, но потом снова повернулся к окну и продолжал наблюдать за густой толпой, собравшейся у базилики.

– Теперь отсюда никак не выбраться, – горько произнес Гайлан.

– Ты можешь в любой момент уйти куда хочешь…

– Это несправедливо с твоей стороны – так говорить… Ты же знаешь, что я тебя не оставлю.

Мерове улыбнулся и кивнул. Он снова обнял друга за плечи, на сей раз уже с гораздо большей нежностью, чем раньше. Однако Гайлан отстранился.

– Почему ты женился на ней? Ты ее действительно любишь?

– Ты что, вздумал ревновать, Гайлан?

– Конечно! Я люблю тебя, и совсем не потому, что хочу спасти свою жизнь! Как раз наоборот…

– Здесь дело не только в любви. На кону стоит и кое-что еще.

– Что же?

Прежде чем Мерове успел ответить, дверь базилики сотряслась от мощных ударов. Оба молодых человека застыли на месте, в ужасе глядя друг на друга. Такими и застала их Брунхильда – стоящими на скамейке с совершенно дурацким видом.

– Что происходит?

– Король здесь.

– Почему же он не войдет?

– Скорее всего, хочет, чтобы мы сами открыли…. Подожди-ка, я вижу Претекстата! Он идет сюда!

Дверь, наконец, открылась с громким протяжным скрипом, эхом повторившимся под сводами церкви, и вошел епископ, за которым по пятам следовал Хильперик, одетый, по своему обыкновению, не как воин, а как знатный сеньор.

– Дети мои, придите ко мне! – воскликнул Претекстат. – Король решил вас простить!

– Если такова воля Бога, то я не буду пытаться вас разъединить, – подтвердил Хильперик, разводя в стороны руки.

Фраза прозвучала двусмысленно, поскольку непонятно было, в чем именно состоит воля Бога, но Брунхильда и Мерове не обратили на это внимания. В едином порыве они бросились к ногам короля. Когда Хильперик поочередно поднял их и поцеловал в знак примирения, народ, собравшийся возле базилики, принялся хлопать в ладоши и радостно кричать. С самого утра сюда согнали несколько десятков нищих, солдат и горожан, и по мере того как толпа росла, она привлекала все больше любопытных, которые продолжали вливаться в нее со всех сторон. Этого и хотел Хильперик. Пусть все увидят его улыбающимся и милосердным, пусть рассказывают, как король велел слугам бросать в толпу монеты, а потом – выкатить пару бочек пива, чтобы все запомнили этот день. Пусть никто потом не скажет, что он был не рад увидеть свою новую невестку.

На самом деле супруги представляли собой самую неподходящую пару, которую Хильперику когда-либо доводилось видеть. Мерове, еще более нелепый и смущенный, чем обычно, не смог больше выдерживать отцовский взгляд и повернулся к толпе. Брунхильда, напротив, блистала красотой в лучах весеннего солнца, как будто дни заточения никак не повредили ей. Однако Мерове и Брунхильда были мужем и женой, и их союз, без всякого сомнения, был, кроме всего прочего, и физическим. После первой ночи, проведенной ими в базилике Святого Мартина, служивший там священник в письме к Претекстату выразился совершенно ясно: «In conjugium copulavit…» [42]42
  В плотском соитии (лат). (Примеч. пер)


[Закрыть]

Когда супруги отошли, Хильперик огляделся по сторонам и заметил Гайлана, стоявшего поодаль, бледного как призрак в полусумраке часовни. Ну конечно, и этот здесь…. Надо будет им заняться рано или поздно.

– Ну что ж, вы, наверно, проголодались после такого долгого поста, – громко сказал он, обращаясь к Мерове и Брунхильде. – Скоро вы сможете насытиться, нас ожидает пир! Но, может быть, перед этим вы захотите переодеться? Бепполен вас проводит.

Хильперик произнес последние слова небрежным тоном, но Брунхильда не могла не заметить, что на поясе Бепполена висел скрамасакс, и к тому же его сопровождали двое вооруженных людей. Она поблагодарила Хильперика кивком и тут же двинулась вперед. Мерове последовал за ней на некотором расстоянии. Отныне их свобода зависела лишь от доброй воли короля.

– Давайте живей! – весело воскликнул он. – Я голоден! Встретимся в парадном зале за столом!

Хильперик проводил Брунхильду и Мерове взглядом, потом обернулся к Претекстату, и довольная улыбка тут же исчезла с лица епископа под сумрачным взглядом короля.

– Вас я не зову, монсеньор. Негоже вам набивать утробу перед тем, как вести мессу. Базилика полностью в вашем распоряжении.

# # #

Я почти не помню тех дней в Руане, и даже лицо несчастного Мерове полностью стерлось из моей памяти. Очевидно, причиной тому был стыд. Помню лишь, что тот период я прожила словно во сне – ни о чем, не думая, позволяя событиям нести меня по течению и довольствуясь тем, чтобы просто жить, день за днем. Я не вспоминала ни о Зигебере, ни о детях. Я впала в уютное забытье, которое не имеет ничего общего со счастьем, но сродни тому умиротворению, которое настает, когда, погрузившись на самое дно отчаяния, полностью отдаешь себя на волю обстоятельств. Когда собственная смерть представляется близкой и неизбежной, то каждое мгновение, каждый глоток свежего воздуха, каждый солнечный луч – уже радость. Мерове тоже доставлял радость, и его любовь, и его ласки.

Во время нашего заточения в базилике Святого Мартина мне ни на мгновение не приходила мысль о том, чтобы молиться – так я ненавидела Бога и Церковь. Но я снова начала размышлять, надеяться, верить в то, что для меня еще возможно будущее.

Потом события стали разворачиваться с такой быстротой, какой никто не мог предугадать.