Текст книги "Командир Марсо"

Автор книги: Жан Лаффит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

X

Подъезжая к повороту, Бернар Лусто сбавляет ход, но убедившись, что впереди путь свободен, пускает мотоцикл на полную скорость… Он обещал Роз заехать в Палиссак – известить семью Пейроля о его здоровье, и времени у него в обрез…

Славный малый этот Марсо! Лусто рад, что познакомился с ним. Однако в ряде вопросов между ними еще существует непонимание… Например, в этом вопросе относительно де Голля. Они снова вернулись к нему в конце беседы, и у Лусто создалось впечатление, что Марсо не доверяет де Голлю. Со своей стороны, – Лусто это хорошо знает – те, кто называет себя деголлевцами, тоже не питают доверия к коммунистам. И даже более того – они не выносят коммунистов. Стоит только послушать, как отзывается о них Сирано… Правда, в 1936 году они заняли его завод! Но что же все-таки является причиной вражды? Коммунизм, конечно, не такая примитивная вещь, как толковал ему когда-то один из приятелей по «Боевым крестам»: «У тебя, допустим, есть две коровы, так одну из них они отберут…» Тут дело значительно серьезнее. Лусто вспоминает другое определение, которое слышал совсем недавно: «Коммунизм в теории – прекраснейшая вещь, но на практике неосуществим…» Однако у коммунистов есть свои планы, и они верят в их осуществление. Они хотят перестроить все по-новому… А пока и те и другие – и сторонники Тореза и сторонники де Голля – участвуют в Сопротивлении. Но разве это одно и то же Сопротивление? В вопросах боевой тактики Лусто чувствует себя ближе к Марсо, но все же считает, что «Тайная армия» при всех условиях окажется необходимой потом, когда надо будет обеспечить порядок в стране и умерить пыл некоторых коммунистов. Ну а если придется выбирать одно из двух? Да, старина, тут нужно поразмыслить и не горячиться. Ты вступил в «Боевые кресты», чтобы навести порядок в стране. А коммунизм, если с ним поспешить, может вызвать с самого начала беспорядки… Впрочем, надо прямо сказать, у коммунистов есть дисциплина, железная дисциплина. Конечно, проще было бы вообще не иметь никакого дела с политикой. «Как раз политика и привела нас ко всему этому: к войне, к оккупации», – говорил он только что Марсо. «Да, – ответил ему тот, – но при иной политике и дела пошли бы иначе…» Самое удивительное, думает Лусто, что у коммунистов всегда готов ответ на любой вопрос. Не мешало бы кое-кому у них поучиться… Что такое? Дочка Дюшанов, одна, на велосипеде! Что ей надо?

– Господин Лусто! Господин Лусто!

– Что случилось, Мелани?

– Не ездите дальше, там путь закрыт.

– Откуда вы знаете?

– Я еду оттуда. Немцы остановили меня у Пон-дю-Лу. Мост был минирован. Немцы задержали на дороге двух молодых парней и заставили разминировать его. Оба подорвались на минах. Такой ужас!

– Вы их знаете?

– Мне показалось, что я узнала одного: сын Шалабера, из долины.

Если действительно так, то это еще удачно, думает Лусто. Этот молодой прохвост собирался вступить в вишистскую милицию по примеру своего приятеля Борденава. А теперь он умер, как патриот. Для семьи его так даже лучше. Но вот как мне теперь попасть в Палиссак?…

– А немцев было много?

– Четверо или пятеро. Они сидели в машине. Когда мост и двое парней взорвались от мины, они поехали на Бержерак, а я стояла все на том же месте, словно остолбенела. Так ужасно!…

– Не ужаснее, чем было в Мюссидане. Там было посерьезнее, – сказал Лусто. – Я поехал дальше…

* * *

В Палиссаке жизнь течет обычным порядком.

В комнате за лавкой, которая служит мастерской, бакалейщик Булен с приказчиком возятся со старой шиной, прилаживая к ней заплату. Мясник Мерло по обыкновению спустил над витринами своей лавки большие в красных полосах маркизы для защиты от солнца. Толстяк Тайфер, с засученными рукавами, держит, судя по его жестикуляции, большую речь перед единственным посетителем кафе, сидящим за столиком на веранде. Пейроль, голый по пояс, в испачканном мукой переднике, стоит у входа в пекарню. Парикмахер Александр из-за жары закрыл у себя ставни. Нарушают тишину только пение петуха и стук молота кузнеца по наковальне.

Мотоцикл Лусто, объезжая зазевавшуюся курицу, делает резкий поворот, почти ложась на бок, и останавливается перед булочной Пейроля. Какой-то жандарм, держа хлеб под мышкой, болтает на пороге с булочницей.

– А, Лажони! Как удачно…

– Проходите, пожалуйста, в кухню, – говорит Фернанда Пейроль и тотчас же спрашивает: – Не знаете ли, как Поль?

– Жив-здоров, подробно расскажу все после.

– Действительно, мы очень удачно встретились, – замечает Лажони. – Вы хотели меня видеть?

– Да, а заходить к вам в часть я не очень-то люблю. Ваш ефрейтор не внушает мне доверия.

– Он становится все менее и менее надежен. После событий в Мюссидане он, мне кажется, готов на все, чтобы поладить с немцами. И если бы не страх перед партизанами, давно переметнулся бы на другую сторону. Только он ужасный трус и знает, что население его недолюбливает.

Лусто чуть заметно усмехается, припомнив одну старую историю. Он вспоминает, как проучил Бастид этого самого ефрейтора. Это было в начале 1943 года. Ефрейтор по вечерам бродил по Палиссаку, останавливался у домов и подслушивал под дверями, чтобы узнать, кто ловит лондонское радио или, еще важнее, радио из Москвы. Однажды ночью, прикрыв лицо шейным платком, Бастид дождался его около жандармерии, и между ними произошел примерно такой разговор:

– Руки вверх!

– Что такое?

– Надо кончать с этим!

– С чем?

– Сам знаешь.

– А что?

– Если не перестанешь, будешь иметь дело с ним…

«Он» – это был револьвер в руках Бастида. С тех пор ефрейтор держался тихо… Бедный Жаку!

– Как тут у вас идут дела? – спрашивает Лусто у Лажони.

– Все еще под впечатлением Мюссидана. Только и говорят, что о подвиге маленького Эмилио, смерти Бастида, расстрелах жителей…

– Кто-нибудь навещал жену Бастида?

– Я ходил к ней сам, но еще раньше ее посетили товарищи мужа. Нужно будет помочь ей.

– А как бойцы «Тайной армии»?

– В надежном месте.

– А Бертон?

– Прячется все у того же крестьянина.

– В день высадки нетрудно было щеголять в мундире!

– Он активно работает в комитете освобождения.

– По-моему, он слишком активно болтает, но недостаточно активно сражается. Не люблю тыловых краснобаев.

– Прошу меня извинить, – говорит Фернанда Пейроль, – я должна пойти разогреть обед. Вы пообедаете с нами, господин Лусто?

– Не откажусь, если только не задержите… Я спешу.

– Муж закладывает в печь хлеб и освободится через десять минут. Сегодня он делает четыре закладки. Завтра, сами знаете, придется отвозить людей в Мюссидан на торжественные похороны жертв… Ах, какое несчастье, господин Лусто! А Поль-то ведь находился там! Расскажите нам, пожалуйста, как было дело…

* * *

«Какая же она красавица!» – думает Лусто. Сидя на берегу Дордони, он любуется рекой, вдоль которой уже много тысяч лет назад жили люди. Проходили века, и на ее крутых берегах, как вехи, возникали могучие замки, возведенные на вершинах скал. И теперь все так же, прежде чем разлиться по равнине, которая приводит ее к горным потокам Жиронды, Дордонь течет по долинам, среди дубовых лесов. Ее украсили еще несколько плотин, пересекли мосты, вдоль нее побежали дороги, и в ее воды смотрятся теперь деревни и города, выросшие на прибрежных холмах или там, где в реку впадают притоки.

Внизу, под ногами Лусто, следуя за изгибом реки, тянется песчаный пляж с редкими кустами калины. Другой, холмистый берег, до самого горизонта зарос лесом. Предки Лусто воспевали Дордонь на своем местном наречии; вся его собственная жизнь тоже связана с этой рекой. Родители Лусто были слугами в огромной усадьбе, принадлежащей теперь Борденавам. Совсем малышом он приходил на берег Дордони пасти стадо; здесь резвился на лугу или глядел в воду, выслеживая крупную рыбу, скрывающуюся в глубине. Позднее Дордонь связана в его памяти с полевыми работами; ему вспоминается и купание после сенокоса, и отдых в тени деревьев перед началом жатвы, и завтрак у реки среди виноградных лоз во время сбора винограда – с каким аппетитом съедался ломоть хлеба и крупные черные виноградины!… С Дордонью связаны и его первые увлечения, любовь… Девушки, которых он целовал на берегу реки, возвращаясь с вечеринок в дни деревенских праздников, цветы, сорванные на память, обещания, клятвы, мечты о будущем… Его жена Луизетта, лежавшая летней ночью на мягкой, душистой траве, ее лицо, озаренное лунным светом… От Дордони неотделим и его дом, который ему удалось приобрести после двадцати лет тяжелого труда, и маленький клочок земли, столько раз орошенный его потом, и долгие воскресные прогулки с ружьем за плечами – взглянуть, не созрел ли виноград, а в глубине души с вечной надеждой «поднять» зайца… Дордонь, Дордонь, о мой родной край! Нет, никогда врагу не владеть тобой!…

Но Лусто пришел сюда не затем, чтобы расчувствоваться, отдаваясь воспоминаниям. В ответ на его свист в лодке, отчалившей с того берега, поднимается высокая фигура Кулондра. Лусто возвращается к действительности: сегодня вечером будет собрание у Распиньяка. День оказался заполнен до отказа. Утром – Мюссидан, свидание с Марсо, Палиссак; днем – встречи то с тем, то с другим: приходят крестьяне, желающие «покончить со всем этим»; рабочие, требующие оружия, мельник, нуждающийся в зерне, учитель Бертон. Этот Бертон, как ни в чем не бывало, проводит время за рыбной ловлей недалеко от мельницы. И еще называет себя социалистом…

Оказывается, Марсель Кулондр, чтобы протянуть время, поднялся вначале вверх по течению.

– Выжидал, пока стемнеет, – поясняет он. – Теперь нужно быть осторожным… Сегодня утром вернулся старый Борденав, и сынок его, наверно, тоже где-нибудь бродит неподалеку.

– Значит, старика отпустили?

– Как видно.

– Кто же это сделал? Неужели коммунисты?

– Нет, немцы. Они освободили всех коллаборационистов, отправленных в лагерь в Сен-Сиприене.

– Эх, надо было вовремя с ними разделаться!

– То же самое говорит и хозяин, но коммунисты не захотели взять на себя ответственность расстрелять их всех.

– В конце концов, возможно, они и правы, – говорит Лусто. – Мы не можем поступать, как немцы, и расстреливать заложников… Но все-таки этот Борденав может еще наделать нам пакостей.

– Господин Распиньяк говорит, что после того, что произошло, Борденав будет вести себя смирно. Возможно, старик не такой уж плохой человек.

– Нет у меня к нему доверия. Ведь когда-то я был его арендатором… Послушай-ка, мне надо бы заскочить к семье Беро.

– С Роже что-нибудь стряслось?

– Нет, просто я его вчера видел. Нужно передать письмо его жене. Он был в Мюссидане и взял в плен немца.

– Вот черт, ну и парень! Ты мне расскажешь подробно дома, за ужином.

– Думаешь, успеем перекусить чего-нибудь?

– Еще хватит времени и на шабро[16]16
  В Гаскони существует обычай пить вино из неостывшей еще тарелки, в которой только что ели суп. Стакан крепкого вина, вылитый в горячую тарелку, называют шабро. – Прим. авт.


[Закрыть]. Ведь к хозяину должен проводить тебя я. Завтра, если хочешь, могу сходить вместо тебя к Беро…

* * *

Войдя в сторожку лесника, Лусто на минуту растерялся. За столом, между Сирано и Чарли, сидел какой-то неизвестный.

– А вот и наш майор! – говорит Распиньяк, поднимаясь первым навстречу Лусто.

– Хэлло! – приветствует его неизвестный. – Рад с вами познакомиться, весьма рад. Приятно встретить активного участника Сопротивления…

– Этот господин – американский офицер, – поясняет Сирано.

– Очень приятно…

– Возглавляет парашютный десант, высадившийся для решительного удара по немцам.

– Прекрасно.

– Надо помочь им устроиться. В самом безопасном месте. У них с собой есть все необходимое.

Незнакомец и Чарли обмениваются несколькими фразами по-английски, а Распиньяк тем временем разливает в стаканы коньяк. На столе лежат пачки американских сигарет «Кэмел».

– Меня следует называть Франсуа, – предупреждает американец, высокий блондин с золотыми зубами.

– За здоровье наших освободителей! – провозглашает господин Распиньяк, поднимая стакан.

Распиньяк предлагал принять американца в замке, но Сирано предпочел организовать встречу в сторожке лесника, в конце парка. Совсем рядом лес и, кроме того, не нужно будет опасаться болтливости слуг. Всегда очень дотошный в вопросах безопасности, Чарли сам позаботился о том, чтобы обеспечить американцу спокойный отъезд до наступления рассвета. По части устройства всего остального он рассчитывал на Лусто.

– Сколько у вас людей в этом районе? – спрашивает американец.

– Ему можно говорить все, – подсказывает Сирано, подмигивая Лусто.

– Сто человек в маки и еще несколько групп в деревнях.

– А сколько тех?

– Кого тех?

– Коммунистов.

– Значительно больше, чем нас. Но там не одни только коммунисты.

Чарли наклоняется к американцу, чтобы дать ему, очевидно, кое-какие разъяснения.

– Я просил их начальника встретиться со мной, – вставляет Сирано. – Кстати, что он ответил?

– Он согласен.

– Где вы его видели?

– На его КП.

– А где находится его КП?

– На плато, примерно, в двадцати километрах от Мюссидана, – отвечает Лусто, вспоминая, что обещал Марсо не уточнять место их свидания.

– Мюссидан? – переспрашивает американец. – Это не там ли, где была стычка с немцами?

Лусто рассказывает все, что ему известно о подробностях боя.

– И вы говорите, что после этого немцы расстреляли свыше пятидесяти заложников? – спрашивает Чарли.

– Этого следовало ожидать, – замечает Распиньяк.

– Но если так рассуждать, то и действовать нельзя! – возражает Лусто.

– Во всяком случае, – говорит Сирано, – немцы, несмотря на их свирепость, не посмели повторить там Орадур.

– Вот такими действиями, как в Мюссидане, – заявляет Лусто, – и следует мстить за Орадур. Это особенно важно, если учесть, что в Нормандии сейчас идут ожесточенные бои, немцы контратакуют… Все, что мешает прибытию к ним подкреплений, приобретает исключительно большое значение.

Чарли усмехается.

– Надо при всех условиях уметь выжидать.

– Нельзя допустить, чтобы коммунисты извлекли для себя выгоду из движения Сопротивления, – добавляет американец. – Всеми вооруженными силами в департаменте должен руководить господин Сирано.

– Это как раз то, что я всегда говорил, – поддакивает ему Распиньяк. – Пора, давно уже пора стать хозяевами положения…

Лусто молчит. У этих людей, именующих себя его друзьями, есть замыслы, которых нет в его крестьянской голове. Не рано ли думать о власти, если в Дордони еще сидит враг, сеющий смерть? Прежде всего надо изгнать врага! В голове Лусто неотвязно звучит одна фраза Марсо: «…в этой новой Франции… богачи и маркизы лишатся всех своих преимуществ…» Распиньяк – маркиз; а Вильнуар, которого называют Сирано, – промышленник из Перигё, богач. Распиньяк сначала восхвалял Петэна, но Сирано, правда, всегда поддерживал де Голля. Кроме них, здесь присутствуют еще двое: один пересек Ламанш, другой преодолел океан. С тех пор как Лусто знает Чарли, тот не щадит своих сил и как будто не ведает страха. А этот американец с лицом невинного младенца невольно располагает к себе… Почему же в таком случае Лусто испытывает в их присутствии какое-то стеснение?

– Мы прибыли к вам, чтобы освободить Францию, – объясняет Чарли, – а не для того, чтобы играть на руку коммунистам.

В этом Лусто теперь убежден. Он вспоминает холодность Чарли в тот день, когда он, Лусто, предложил передать Бастиду оружие, хранившееся у Кулондра; гнев Сирано по поводу ухода Пораваля к франтирерам… Но тогда Лусто разделял еще отчасти их недоверие к Ф.Т.П. Он думал, что «Тайная армия» станет единственной силой, борющейся во имя Франции. А сегодня вечером он начинает сомневаться в этом… Насколько проще оказывать сопротивление врагу вместе с такими людьми, как Кулондр!…

XI

– Партизаны!!

– Мадам Булен! Идите скорее сюда!

– Что случилось, милочка?

В Палиссаке все сильно заинтригованы. В городке появилось трое неизвестно откуда взявшихся людей. С расстегнутыми воротами рубашек, в беретах, они спокойно шествуют по главной улице городка, словно не замечая возбуждаемого ими любопытства.

Появление партизан среди бела дня внушает жителям тревогу. Правда, в Палиссаке уже не впервые видят людей из маки. В прошлом году, 11 ноября, сюда на небольшом грузовичке приезжала даже целая группа партизан – возложить цветы на памятник погибшим. Но ведь тогда немцы не были так близко, как сегодня, – в каких-нибудь десяти километрах отсюда, да еще в полной боевой готовности. К тому же жители городка все еще находятся под впечатлением событий в Мюссидане, происшедших всего неделю назад.

Бакалейщица Булен, как и ее соседка, выбежала на порог лавки.

– Вы знаете их, мадам Булен?

– Нет. Они, должно быть, не здешние. Впрочем, позвольте, одного из них я где-то видела.

– Это Беро, – подсказывает шепотом третья кумушка, только что присоединившаяся к ним, – давнишний арендатор с холмов.

– А он тоже партизан?

– Говорят, да.

– Куда они направляются?

На единственной большой улице Палиссака только и разговоров, что о партизанах. Парикмахер Александр пристраивается у своего окна, аптекарь смотрит через стекло витрины, кузнец вышел во двор; на площади ребята бросили все игры.

– Только бы с нами ничего не случилось, – повторяет соседка бакалейщицы Булен…

Тем временем Роже Беро – а это действительно он – вместе со своими двумя товарищами – маленьким Портосом и юным Арамисом – уже подходит к церкви.

– Они, верно, идут к Пейролям, – говорит кто-то, заметив, что партизаны сворачивают в маленький переулок между булочной и кафе Тайфера.

– Зачем им понадобилось устраивать этот парад? – ворчит налоговый инспектор Костдуа, обращаясь к мяснику Мерло. – Вот такие-то выходки и навлекают на нас беду.

Мерло, хотя иногда и снабжает мясом отряды маки, не склонен компрометировать себя публично ни в ту, ни в другую сторону. Поэтому он только пожимает плечами.

Впрочем, вновь прибывшие, кажется, не собираются больше привлекать к себе внимания. Перекинувшись несколькими словами с Фернандой Пейроль, они входят в булочную. Ясно, они пришли за хлебом… Теперь никто больше не обращает на них внимания. Только ватага мальчишек слоняется поблизости в надежде получше рассмотреть партизан.

Но от этого Роже Беро не менее горд возложенной на него миссией. Вчера вечером Констан вызвал его в штаб сектора.

– Ты знаешь Пейроля, булочника в Палиссаке?

– Он мой старый товарищ по полку. Его брат в одной группе со мной.

– Тем лучше. Тебе придется навестить его.

– Ну, это проще простого.

– Ты должен добиться, чтобы он увеличил нам поставки хлеба.

– Это ему нелегко будет сделать. К тому же он на заметке у немцев.

– Надо убедить его во что бы то ни стало.

– Сделаю все, что смогу.

– Непременно добейся успеха. Сегодня вечером штаб сектора переезжает на новое место, по ту сторону Палиссака. Там прекрасные позиции, но мы удержимся на них только в том случае, если будет обеспечено снабжение. Это в данный момент для нас чрезвычайно важно…

* * *

В пекарне Жозеф Пейроль – наполовину голый и все же весь мокрый от пота – закладывает в печь большие круглые хлебы по десять фунтов каждый. По всей пекарне разложены соломенные маты с приготовленным к выпечке тестом. Подмастерье Пейроля, мальчик лет пятнадцати, накладывает хлебы один за другим на большую круглую лопату, а сам булочник, нагнувшись, ловко всаживает их на лопате в печь.

– Эй, поберегитесь там, сзади! – кричит Пейроль, ставя очередной хлеб в печь. Не оглядываясь, он рывком вытаскивает из печи лопату.

Беро, а за ним и два его приятеля подходят к нему.

– А, это ты, Роже, – говорит, все еще не оборачиваясь, булочник. – Станьте там, в углу. Прошу меня извинить. С такой мукой, какую поставляют теперь, нельзя задерживать сырое тесто, иначе оно опадет, а я не поставил в печь и половины хлеба.

– Делай свое дело, не торопись.

– Ну, как там мой братишка?

– Прекрасно. Уже три дня, как вернулся в группу. Рана оказалась не опасной. Простая царапина и уже зажила…

– Эй, Рауль, – кричит булочник, – пошевеливайся, черт побери!! Разве не видишь, что я жду?

Арамис и Портос отодвигаются в сторону, чтобы не мешать подмастерью булочника, который мечется, как чертенок.

– Хотелось бы с тобой поговорить, – начинает Беро.

– Слушаю тебя.

Роже вопросительно кивает головой в сторону юного подмастерья, наклонившегося поднять хлеб.

– Нет, вы только поглядите на это добро! Посмотрите на эту дрянь! Просто мерзость какая-то! – вдруг расходится Пейроль при взгляде на потекшее с лопаты тесто.

Он сажает хлеб в печь и, продолжая ругаться, с остервенением скоблит лопату. Потом, как ни в чем не бывало, поворачивается к трем приятелям.

– Можешь смело говорить все что хочешь, – заявляет он, – это мой племянник.

– Ты, верно, догадываешься, зачем я пришел?

Булочник с преувеличенным вниманием засовывает в печь лопату и говорит равнодушным тоном:

– Я могу поставлять вам еще от восьми до десяти буханок в день.

– Но этого мало, старина! Нужно еще столько же.

– Слушай, Роже, ты ведь меня знаешь; при всем желании я не могу дать больше…

И вдруг он снова начинает кричать и жаловаться:

– Найдите мне зерна или заставьте мельника давать мне больше муки! Сам я не могу больше достать! Уверяю тебя… Я предпочел бы быть на вашем месте, в маки! В самые ближайшие дни меня здесь так хватят по затылку, что дух вон. Боши уже сожгли одного моего приятеля возле Нонтрона…

– Не горячись, дай я тебе все объясню…

– Я ведь поставляю вам ежедневно целую печь!…

– Кому нам?

– Вам всем. Считай сам: двадцать буханок по десять фунтов для Констана, десять для парней Лусто, четыре-пять здесь, четыре-пять там…

– Очень может быть. Но из всего этого для нас идет только двадцать. А Констан послал меня сказать тебе, что ему нужно сорок.

– Невозможно. Другим тоже ведь есть надо.

– А если тебе дадут зерна?

– Как в прошлый раз, так, что ли?

– Ты ведь тогда получил!

– Да, получил один грузовик зерна. А ты знаешь, надолго ли мне хватает грузовика? На неделю. Если бы мельник и я не изворачивались, вы бы эти два месяца не очень-то много хлеба видели.

– Бастид нам всегда говорил, что на тебя можно положиться.

– Бедняга! Как мне его жаль…

– Ты бы и ему отказал? Ему?

Булочник делает отчаянный жест, словно готов рассердиться на самого себя.

– Ладно. Передай товарищам, что попытаюсь сделать.

– Сколько? Сорок?

– Сколько смогу.

– Я так и знал, что мы в конце концов поладим.

– Да, только помни, ты у меня не единственный. Я ведь теперь всех кормлю… Куда доставлять?

– В замок Кантамерль, на наш новый КП, недалеко от твоего виноградника.

– Черт! Вы, я вижу, умеете устраиваться. И хозяева согласились?

– Они в Ницце.

– Мне-то наплевать – реквизиция пойдет им только на пользу… Я буду складывать хлеб в хижине около виноградника. Мы с мельником будем приезжать туда два-три раза в неделю. Позаботьтесь об охране.

– Договорились. Как только машина свернет на узенькую тропку, ты даешь три гудка сирены, наши ответят тремя свистками. Если ночью – три сигнала фарами, когда доедешь до перекрестка…

– Ясно. Но не вздумайте разыгрывать из себя вояк и, смотрите, не всадите мне в брюхо очередь из автомата.

– Не беспокойся. Слушай, я заплачу тебе за неделю вперед. Сколько с нас возьмешь?

– Разумеется, по твердой цене. Надеюсь, ты не думаешь, что я жирею на вас? Нет? А вот если вы найдете для меня немного бензину, не откажусь.

– Постараемся раздобыть.

Во время этого разговора булочник кончил сажать хлеб в печь. Прикрыв дверцу, он кладет на место лопату и подходит пощупать тесто в квашне.

– Все в порядке, – говорит он, – у нас, ребята, есть еще время пропустить по стаканчику…

– Только что собирался тебе предложить, – отвечает Роже Беро.

Булочник вытирает пот, льющийся с него ручьями, и натягивает майку. Уходя, он поручает подмастерью:

– Клади по две буханки на просушку. А когда кончишь, приходи выпить с нами аперитива. Да смотри пошевеливайся!

* * *

Достаточно только перейти переулочек – и четверо мужчин уже в кухне Тайферов.

– Проходите в салон, – говорит хозяйка, – а я посмотрю, что у меня для вас найдется.

Салон, в противоположность большому залу кафе, – место сбора завсегдатаев Тайфера. Это попросту четыре стены с выцветшими обоями и двумя дверями, одна против другой. С одной стороны вплотную к стене стоит скамейка, обитая черной кожей, три мраморных столика и несколько стульев, с другой – большой стол, а у окна – запыленный бильярд. Здесь вечером в субботу и днем в воскресенье собираются постоянные посетители кафе, чтобы сыграть партию в белотт или манилью. В остальные дни тут обслуживают только проезжих гостей или близких друзей дома. Беро, которому присутствие булочника позволяет отнести себя к категории близких друзей хозяина, фамильярно обращается к Тайферу:

– Эй, папаша Антуан, идите-ка выпить с нами!

– Не откажусь, – откликается толстый Тайфер, посматривая в сторону большого зала. Он выглядит явно смущенным, может быть, потому, что вот-вот должны подойти к обеду постоянные клиенты.

– Аперитив неплохой, – говорит Беро, – но мы не прочь были бы и подзаправиться перед уходом.

– Беда в том, – отвечает Тайфер, – что у нас нет ничего приличного…

– У меня осталось рагу из зайца, и можно еще приготовить им суп из гусиных потрохов! – кричит из кухни хозяйка.

– Запишите это на мой счет, – говорит Пейроль. – Прошу извинить меня, ребятки, но я должен вернуться к своей печи. Перед тем как уходить, обязательно загляните к нам. Жена передаст вам посылку для братишки…

Беро, следуя примеру товарищей, снимает с себя куртку и вешает на спинку стула. Служанка хочет убрать куртку на вешалку, но он останавливает ее:

– Не надо! Не трогайте!

Дело в том, что в карманах у него – две гранаты и револьвер.

– Малютка недурна! – говорит Арамис, глядя на молоденькую девушку, накрывающую на стол.

– Значит, вы пожаловали оттуда, сверху? – спрашивает Тайфер, который уже позаботился закрыть дверь в большой зал, не желая привлекать излишнего внимания к своим новым посетителям. – Вы все из маки?

– А вас это смущает? – вопросом на вопрос отвечает Арамис, которого начинает раздражать трусость трактирщика.

Его тон заставляет Тайфера снова принять благодушный вид.

– Будь я помоложе, я тоже был бы с вами. Мой сын уже собирается в «Тайную армию»… Минуточку!… Что там такое?…

Слышится дребезжанье машины, проехавшей по улице.

– Немцы! – шепчет служанка, стремительно опуская на стол дымящуюся миску с супом, которую она держала в руках.

Тайфер сразу бледнеет.

– Уходите скорее! Боже мой, уходите скорее! – умоляет его жена, прибежавшая из кухни.

– Немцы увидят, как мы будем уходить от вас, – говорит Портос. Он уже начал крошить в тарелку большие куски хлеба.

Снаружи доносится шум машин, подъезжающих к площади.

– Следуйте за мной! – командует Тайфер, у которого вдруг мелькнула спасительная мысль.

Три друга быстро проходят в кухню и оттуда – в сарай.

– Сюда, – шепчет хозяин.

В глубине сарая, рядом с кучей хвороста, стоит старая деревенская печь с задвижной чугунной дверцей. Тайфер отодвигает дверцу.

– Залезайте туда!

– Но мы там не поместимся, – протестует Роже.

– Это идиотство, – заявляет Портос, поворачивая обратно. – Я предпочитаю попытать счастья при дневном свете.

Хозяин вцепляется в него, умоляя:

– Сынок, прошу тебя! Они тебя узнают… вас арестуют… нас всех расстреляют…

Три друга с помощью Тайфера скользят в темноту, ногами вперед. Это не так-то легко. Роже Беро втискивается последним.

– Я вас запираю, – говорит хозяин. – Не шумите…

Дверца становится на свое место. Тайфер для маскировки наспех приваливает к ней кучу хвороста. На висках у него выступил пот. Дыша, как тюлень, он возвращается в кухню. Его жена вместе со служанкой стоят за занавеской у входной двери в большом зале, наблюдая, что делается снаружи… На улице пусто. С гулом прокатывает броневик. На площади толпятся солдаты в зеленых мундирах. Они о чем-то совещаются…

– Приборы!… – внезапно вспоминает Тайфер.

– Боже мой, мы погибли! – стонет в отчаянии его жена. Испуганная служанка стоит позади них, не зная, что делать.

– Не стойте здесь, – распоряжается Тайфер. – Все за стол, займите их места, как будто бы ничего не случилось… Шевелитесь, черт вас побери!

Надвигающаяся опасность словно преображает его. Едва они садятся за стол и начинают разливать суп, как наружная дверь с грохотом распахивается.

– Не ходи туда, не двигайся! – упрашивает Тайфера жена. Она с трудом поднимается с места и выходит в соседний зал.

Молоденькая служанка, лишившаяся от страха языка, уставилась на хозяина; тот дрожащей рукой наливает себе стакан вина.

В это время в доме напротив взволнованная Фернанда Пейроль предстает перед немецким офицером, вошедшим в булочную. Офицер молод и изъясняется на безукоризненном французском языке.

– У вас есть хлеб, мадам?

– Да, сударь.

– Дайте мне вот те два…

Офицер выбирает два свежих круглых хлеба и вынимает элегантный бумажник. К изумлению булочницы, он протягивает ей карточку с талонами и бумажку в двадцать франков.

Фернанда отрывает талоны и собирается дать ему сдачу. Офицер отодвигает деньги и холодно заявляет:

– Оставьте все, нам потребуется еще хлеб.

Булочница чуть было не выпаливает ему: «У нас нет лишнего хлеба!», – но вовремя спохватывается. Она думает о муже, который сейчас, должно быть, пробирается садами, спасаясь от немцев.

* * *

Забравшись в печь, Беро протискивается между своими двумя товарищами. Теперь они втроем лежат плашмя в темной печи, вплотную друг к другу, головами к закрытой наглухо дверце.

Печью, надо полагать, уже давно не пользовались. К рукам и лицу липнет паутина, в нос набивается пыль. В тело врезаются куски кирпичей и щебень. Портос, пошевелив ногами, задел, должно быть, за свод печи, потому что откуда-то сверху падает с оглушительным стуком кирпич.

– Поосторожнее! – просит Арамис. Ему отвечает приглушенное чихание.

– Бредовая мысль – запихнуть нас сюда!

– Вытягивайтесь и не шевелитесь, – приказывает Беро. Проходят минуты, долгие, как часы.

Вдруг Беро вспоминает о куртках, забытых в салоне на стульях. А ведь в карманах лежит оружие! Сердце его замирает. Немцы обнаружат их вещи и обыщут весь дом. Они, конечно, найдут в конце концов печь. Откроют дверцу и увидят всех их троих, попавших, как крысы, в западню. И действительно, снаружи уже слышится говор. Это несомненно немцы. Да, наверняка они.

– Роже! – шепчет Портос. – Они бросят в печь гранаты… Дурацкая затея…

– Молчи ты, им нас не найти, – отвечает Беро, чувствуя, как по спине у него струится холодный пот.

«При взрыве гранаты нас разорвет на куски, мы не успеем даже испытать боли, – размышляет он. – А если мы будем только ранены? И если нам придется медленно умирать под обвалившимся сводом печи?…»

Он вспоминает жену, сына, старого дядюшку… Они, вероятно, садятся сейчас за стол там, на его маленькой уединенной ферме, затерявшейся, словно оазис, среди виноградников. Умереть, не повидав их! Не увидев больше сияния солнца!