Текст книги "Мучная война"
Автор книги: Жан-Франсуа Паро
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Глава III
ГРОМОВЫЕ РАСКАТЫ
Я люблю крестьян; они не настолько учены, чтобы делать неправильные заключения.
Монтескье
Переведя дух, Николя, ощупал плечо; позолоченный галун оторвался и болтался жалкой тряпкой. Еще несколько дюймов ниже, и лезвие задело бы кость. В голове теснились тысячи вопросов. Сколько событий сразу! Как разобраться в переплетении неведомых интриг? Преследовал он Жоржеля или его двойника? Какая песчинка застопорила прекрасно смазанные шестеренки разработанного им плана? Совершенно очевидно, их уловки обернулись против них самих. Значит, противник узнал об их замысле. Но от кого? Что могло послужить причиной столь откровенной попытки убийства? Кто, наконец, тот таинственный кучер, возникший ниоткуда, словно призрак? Почему он решил спасти его? Запрыгивая в карету, он выронил шпагу; к счастью, это оказалась не шпага отца, и он вздохнул с облегчением: потери фамильного клинка он бы себе не простил. Ритмичное покачивание кузова успокоило его; неожиданно карету тряхнуло, и она остановилась. Готовый ко всему, Николя весь подобрался. Дверца отворилась, и, сбросив кучерской плащ, перед ним предстал Ластир; лукаво подмигнув Николя, он приложил палец к губам.
– Маркиз, ни слова. Выходите и без промедления возвращайтесь в гостиницу: мы находимся в нескольких шагах от нее. Через четверть часа я доставлю свой багаж и присоединюсь к вам.
Николя открыл было рот, чтобы задать Ластиру вопрос, но тот уже прыгнул на козлы и стегнул коней. Быстро определившись, Николя отыскал Зейлергассе и вскоре уже открывал дверь своего номера. Переодевшись, он стал ждать возвращения Семакгюса и Рабуина. Впрочем, больше всего ему хотелось выслушать объяснения шевалье. Его желания были услышаны: в дверь раздался стук, и на пороге появился Ластир собственной персоной, в своем обычном костюме. Войдя в комнату, он, облегченно вздохнув, развалился в кресле и с самодовольной улыбкой уставился на Николя.
– Сударь, – произнес комиссар, – не сомневайтесь, я ваш должник, я обязан вам своим спасением, и признательность моя, поистине, не имеет границ. Но, черт побери, расскажите, куда вы исчезаете и откуда появляетесь, словно боги в операх господина Рамо! Мы беспокоились за вас и терялись в догадках, что могло с вами случиться.
Ластир так расхохотался, что даже заколотил сапогами по полу.
– Вы правы, мне следует все объяснить. Но прежде всего хочу вам сказать: не думайте, что господин де Сартин с легким сердцем позволил вам уехать. Господь с вами, нет, конечно! Он слишком дорожит вами. В нем по-прежнему живет начальник полиции, особенно теперь, когда он временно замещает Ленуара. Неведомая и далекая заграница всегда вызывала у него подозрения. Моей главной задачей являлась отнюдь не охрана фарфорового бюста и сочинение смешных историй. Меня отправили в качестве вашего телохранителя, и во всем, что касается способов, как лучше оберегать вас, я получил полный карт-бланш.
Пришел черед улыбаться Николя.
– Хорошо, – внезапно посерьезнев, промолвил он. – Но понимаете, у нас с вами разная логика, и я при всем моем старании не могу понять вас. Что, если бы я отстранил вас от выработки плана действий, не посвятил бы вас в него? Я нисколько не желаю ущемлять ваши чувства, но, поверьте, мне было бы гораздо приятнее, если бы вы были со мной более откровенны относительно вида вашей деятельности и сами поведали бы мне о ней.
– Если бы все зависело только от меня, я бы с удовольствием все рассказал вам; но у меня был приказ. Однако как бы там ни было, господин маркиз, смею надеяться, наши отношения и далее будут складываться столь же прекрасно, как начались. И я с радостью замечаю, что дуэль с курносой не только не оставила на вас следа, но, напротив, привела в необычайно бодрое расположение духа.
Николя протянул ему руку.
– Простите, шевалье, мою запальчивость. Причиной тому щепетильность, возникшая, когда я неожиданно усомнился в вашей дружбе. Эта же щепетильность явилась причиной моих страхов по поводу вашей участи. Однако если бы вы сумели пролить свет…
– Что ж, придется постараться оправдать свое поведение. Впрочем, я и сам считаю, что оно могло показаться вам странным. Я принадлежу к службе, недавно созданной господином де Сартином… э-э… для обезвреживания интриг иностранных дворов, как в самом королевстве, так и за его пределами.
– Несколько месяцев назад министр намекнул мне на создание подобного рода организации. [11]11
См. «Убийство в особняке Сен-Флорантен», гл. 8.
[Закрыть]
– Используя полицейские методы, эта служба, не являющаяся подразделением полиции, призвана также выявлять заговорщиков среди придворных, которые, как вам известно, иногда действуют на руку нашим врагам. Наша работа ведется в строжайшем секрете, дабы не нарушать ни согласия, ни дружбы, установившейся между нашим двором и рядом дворов иностранных. Особенно осторожно следует вести работу в Австрии, слывущей с некоторых пор нашей доброй союзницей. Поэтому, чтобы не скомпрометировать вас, мне пришлось исчезнуть. На карту были поставлены интересы крайне деликатного дела, а камень, брошенный в паутину, мог слишком сильно раскачать ее.
– Дозвольте задать вам один вопрос.
– С радостью на него отвечу – в пределах возможного.
– Оставив в стороне ваше неожиданное появление, словно призрака оперы, скажите, пытались ли вы, подобно призраку оперы, предупредить меня о грозящей мне опасности?
– Чувствую, чаровница в маске покорила ваше сердце.
– Так это были вы?
– Ваш покорный слуга! Простите меня за такую уловку, но чтобы, не привлекая внимания, приблизиться к кавалеру, проще всего надеть дамское платье.
– Но почему вы написали по-латыни?
– Мне известно, что вы учились у иезуитов… заметьте, это была не какая-нибудь там кухонная латынь, а сам Цицерон!
Семакгюс оказался прав, подумал Николя.
– Что вы хотели сказать этим посланием? Во всех смыслах…
– Всего лишь заставить вас вспомнить об осторожности. Я надеялся, что слывущий бесстрашным комиссар не станет пренебрегать элементарными мерами безопасности. Увы, я оказался неправ!
– Ваше послание нелегко понять. К чему столько загадок?
– Довольно придираться, сударь, хотя, разумеется, события сегодняшнего вечера оправдывают ваши придирки… Представьте себе, что записочка попадает в лапы одного из светских любезников, кои в этой стране с удовольствием подрабатывают шпионажем. Вражеский агент разворачивает послание, и – скажите мне – где бы мы сейчас находились с вашей ясностью?
Сапоги дробно застучали по полу.
– И все же любопытство мое не удовлетворено, а посему, рискуя истощить ваше терпение, я стану терзать вас до тех пор, пока оно не успокоится. Я прекрасно понял первое послание, но вот второе? Моя латынь с ним не справилась. О каких раздорах идет речь? И на какой замок вы намекали?
– На предполагаемую связь нашего аббата с теми, кто при дворе и в королевстве плетут интриги против тех, кого направили сюда. Сартину об этом известно, и он принимает меры.
Николя нисколько не удивился, ибо знал, что министр морского флота, скрывая более или менее успешно ностальгию по временам Шуазеля, пребывал в курсе всего, что затевалось против Тюрго и предложенных им реформ. Более того, строя далеко идущие планы для своей новой службы, необходимой, по его мнению, для спасения страны, он плохо переносил препятствия, возведенные генеральным контролером финансов на пути его постоянных просьб о кредитах. К тому же противодействие Тюрго являлось весьма ходовым товаром. Желая смирить быстро нараставшее раздражение шевалье, Николя рассказал ему о результатах обыска комнаты Жоржеля.
– Вот, что я вам говорил! – немного поразмыслив, воскликнул Ластир. – Заяц испугался. Он понял, что, играя с нами в прятки, он выдал свои истинные намерения! Все проясняется.
Николя же, напротив, казалось, что все запуталось еще больше. Неожиданно он сообразил, что Ластир по-прежнему принимает фальшивого Жоржеля за настоящего.
– Дичь замела следы, – с улыбкой заявил он. – Это не аббат скрестил со мной шпагу. Вы, как поначалу и я, изначально перепутали лошадей.
Ластир не сумел скрыть своего удивления.
– Вы в этом уверены? Значит, вы потеряли след, а так как он только что покинул Вену… Однако… Но он же точно вышел из гостиницы! Я следовал за ним как тень, ни на минуту не упуская его из виду.
– Значит, это был его брат! Уверяю вас, нападавший на меня не имел ничего общего с нашим аббатом из дипломатической канцелярии. Что ж, будем надеяться, что Семакгюс узнал настоящего аббата и проследил за ним. Это наш последний шанс.
– О чем это вы, маркиз?
Сообразив – не без некоторого злорадства, – что шевалье по-прежнему считал, что они действовали по плану, принятому до его исчезновения, Николя счел нужным поведать ему о вновь выработанной стратегии. Выслушав его, шевалье умолк и надолго задумался.
– Что ж, – наконец произнес он, – тогда, действительно, ничего не остается, как ожидать возвращения наших друзей.
Воцарилась тишина; каждый думал о том, какими еще соображениями не поделился с ним его собеседник. Вытащив трубку, Ластир протянул ноги, положил их на скамеечку и, запрокинув голову, с видимым наслаждением стал пускать колечки дыма. Николя чувствовал себя отвратительно: дурному настроению у него всегда сопутствовали недомогания. Чувствуя, что нервы его напряжены до крайности, он попытался выстроить логическую цепочку событий, однако каждый новый вопрос порождал целый ряд гипотез, неуклонно возвращавших его к отправной точке его размышлений. От бессилия вопросы множились, а мыслительный процесс становился крайне мучительным; вдобавок усталость от пережитых событий с каждой минутой давила на него со все большей силой.
Разумеется, если шевалье действительно принадлежит к тайной службе Сартина, значит, его первейшим долгом является сохранение тайны. Однако комиссар и сам принадлежал к числу посвященных… и все же… Тут он кстати вспомнил, что Сартин всегда скупо делился сведениями. Даже от близких к нему людей, среди которых числился и Николя, он с очевидным удовольствием скрывал то, что известно ему одному. Он всегда приберегал часть секретных сведений для себя лично, чтобы в нужную для него минуту воспользоваться ими к своей выгоде или для пользы дела.
Также его немало удивила дискуссия с Ластиром, превратившаяся в своеобразный поединок, разумеется, словесный, но от этого не менее острый, ибо из-под маски вежливости то и дело выглядывало лицо человека, обуреваемого яростными страстями. Теперь вместо легкомысленного вояки Николя видел в шевалье человека действия, исполненного решимости и холодного расчета. Он судил об этом по тому способу, каким он спас ему жизнь, умчав от возможных преследователей. Подумав еще немного, он решил, что его сомнения относительно шевалье проистекают оттого, что он, к собственному стыду, с самого начала не разглядел его истинного характера, совершив тем самым огромную ошибку; привыкший во всем доверять своей интуиции, он сделал выводы на основании внешности… Тем не менее он решил, что так как первое впечатление чаще всего бывает самым правильным, надо бы поразмыслить над ним как следует. А пока придется согласиться с тем, что с самого начала Ластир настолько успешно изображал человека недалекого, едва ли не дурака, приспособив и внешность, и манеры к этому образу, что никому в голову не пришло усомниться в его фальши.
Около полуночи появился Рабуин. Полагая, что его шпионская миссия завершена, он направил свои стопы в гостиницу. С умением, приобретенным за долгие годы работы полицейским агентом, он поводил полицейских ищеек по городу, а затем вернулся в «Золотого тельца». Полагая, что Николя отсутствует, он торопился отбыть к себе, дабы поскорее встретиться с хорошенькой субреткой с последнего этажа. Но надеждам его не суждено было сбыться: комиссар оказался на месте и приказал ему остаться в номере и дожидаться Семакгюса, дабы затем всем вместе оценить уроки, полученные этой бурной ночью. Пока же Николя поведал изумленному Рабуину о своих похождениях.
Время шло; Николя начал волноваться об участи корабельного хирурга и ругал себя за то, что вовлек его в это дело. Ночные часы тянулись медленно; наконец в половине третьего дверь с грохотом распахнулась. Пошатываясь, в комнату с ехидной улыбкой на лице ввалился Семакгюс и немедленно рухнул в кресло, издавшее громкий жалобный скрип. Николя испугался, как бы его друг вновь не вернулся к прежним вредным привычкам. Когда он четырнадцать лет назад впервые встретил Семакгюса, тот вел крайне распутный образ жизни; постепенно возраст и благотворное влияние Авы, его чернокожей кухарки, сумели обуздать его неистовый темперамент, но сейчас Николя пришлось констатировать, что сегодня вечером его хваленая интуиция вновь его подвела.
– Ах ты, черт! – выругался Семакгюс, насмешливо глядя на приятелей. – Главное, не старайтесь скрыть свою радость по поводу моего возвращения. Черт возьми, да у вас рожи кающихся грешников!
– Что поделаешь! – не скрывая досады, произнес Николя. – Однако зачем вы сюда пришли, если не собираетесь каяться?
– О-о! Должен сказать, мое первое впечатление подтвердилось: здесь шутить не расположены. И никаких каламбуров. И все же, рискуя вогнать вас в еще большее уныние, я, как говаривал мой учитель Рабле, сейчас расскажу вам про кающихся…
Почувствовав, что ничто не в силах остановить Семакгюса, Николя смирился и приготовился слушать.
– …Когда-то давно, во время остановки в Марселе, я почувствовал желание испытать свой скальпель и оправился на поиски трупа, пригодного для анатомических исследований. Во время этих поисков я наткнулся на братство милосердных людей, чья миссия заключалась в том, чтобы даровать утешение христианским душам осужденных, а после казни хоронить сих осужденных в освященной земле. Народ называл их монахами смерти. Излишне говорить, как они встретили мою просьбу. Вот уж истинно весельчаки! Так вот, сейчас вы мне их напоминаете. И нечего смотреть на меня такими большими глазами. Да, я злоупотребил огненной водой, но ради доброго дела!
– Всего лишь! – с облегчением вздохнул Николя. – Тогда давайте выслушаем новости сегодняшней ночи…
– Да я только об этом и мечтаю, – прервал его Семакгюс, – тем более что нас опять четверо.
Встав с кресла, он, пошатываясь, поклонился шевалье, попытавшись при этом исполнить еще и некий замысловатый реверанс.
– Сударь, тысяча извинений. Алкогольные пары помешали мне сразу обнаружить ваше присутствие, то есть я хочу сказать…
– …точнее, объяснить, – подхватил Николя, – где вы были.
– Но сначала Рабуин принесет мне кувшин свежего пива; когда надо вернуть мысли и мозги на место, лучше пива нет ничего.
Не дожидаясь возвращения Рабуина, Николя второй раз за вечер принялся излагать свои приключения.
– Ч’орт, – икнул Семакгюс, – провал по всем статьям. И я тоже хорош: ведь настоящий Жоржель валялся у моих ног!
– Откуда вы знаете, что он был настоящий?
– Да оттуда же, откуда вы узнали, что гонитесь за поддельным! – воскликнул Семакгюс и залпом осушил содержимое кувшина с гербом, поднесенного ему Рабуином.
Однако у этого малого поистине не счесть талантов, подумал Николя. Где, черт побери, он сумел отыскать кувшин с пивом в три часа ночи?
– Смейтесь! Хохочите! Я заслужил! Да, я пошел за настоящим Жоржелем, и он несколько часов таскал меня за собой по всей Вене, в кромешной тьме.
Корабельный хирург встал и, выбросив вперед руку, продекламировал:
– Ого! – не сумев сдержаться, расхохотался Николя, слушая басовитый голос друга, исполнявшего весьма уместные строки. – Жоржель встретился с Юаскаром, Заирой или с самим Адарио?
– Если бы! С самым что ни на есть невзрачным типом. Крупные черты лица, широкая спина, большие ноги и такой отвратительный парик, что даже мой приятель-моряк Габриэль не рискнул бы его надеть. Они долго разговаривали в тени церковного портала. Потом произошел обмен. Разумеется, бумаг на золото. Затем Жоржель распрощался с типом, и я больше не стал за ним следить.
– Но почему? – спросил молчавший до сих пор Ластир.
– А что бы мне это дало? Конь всегда возвращается в конюшню.
– Вы не могли этого знать. Вдруг он отправился на следующее свидание?
– Господин шевалье, похоже, комиссар Ле Флок еще не сообщил вам, что самое главное часто заключается в том, чтобы сделать выбор между двумя неприятностями. Мне показалось более важным проследить за конфидентом аббата.
– Не сомневаюсь, сударь что вам это удалось.
– Разумеется, сударь, но с какими трудностями! Он сел к себе в карету, я – к себе и велел кучеру потихоньку двигаться за ним. Блажен будь снег, что делает нас глухими и слепыми… В Грабене он вышел из кареты и направился в кабак, а я за ним. Черт побери! Он же не Жоржель и не знал меня в лицо. Там он просто встретился с человеком в черном. Я очень много выпил.
– Но зачем?
– Я притворился, что пью много, а на самом деле я почти не пил… Ведь пьяниц бояться нечего. Я, знаете ли, обладаю некой способностью, кою как-нибудь вам продемонстрирую… В общем, там были отдельные кабинеты с деревянными перегородками. Я сидел с этими типами буквально спина к спине. Сами знаете, как дерево прекрасно проводит звук. Я отчетливо слышал их разговор, словно присутствовал при нем лично. Вот о чем они говорили, и вот какой вывод я сделал, их послушав.
Все повернулись к Семакгюсу, и тот с таинственным видом понизил голос.
– Знаете, о чем они говорили? Они сожалели об отъезде маленького аббата, такого безобидного и такого щедрого. Ибо эти типы продавали за большие деньги протухшие секреты. Своими регулярными и своевременными поставками пустых бумажек им удалось убедить аббата, что благодаря ему французская секретная служба работает бесперебойно, ибо они приносят ему подлинные документы австрийской канцелярии.
– Понимаю, – проговорил Николя. – Результат мы уже видели.
– Результат? Да дело в том, что секретная служба давно уже развалилась. Возможно, ее следовало бы организовать заново, но чтобы она заработала, понадобился бы не один месяц, а решения по таким вопросам имеет право принимать только сам король. Но король умер, а его преемник, похоже, не слишком интересуется австрийскими делами. В общем, приложив не слишком много усилий, Австрия сумела расстроить один из налаженных механизмов нашей дипломатии.
– Но при чем тут Жоржель?
– Аббата облапошили, а может, он просто делает вид, что ничего не понимает; не исключено, что он что-то заподозрил и потому упорно отказывается раскрыть своего осведомителя. Но на честь оказаться жертвой надувательства он точно не претендовал. И еще одно предположение, не исключающее предыдущие: документы, которые он доставал, являлись для него своеобразным способом подчеркнуть собственную значимость в глазах начальников. Короче говоря, сознательно или нет, но этот тип стал одной из причин развала созданной властью секретной службы. Подлинных причин мы, похоже, никогда не узнаем… В общем, в довершение скажу, что когда человечек аббата расстался со своим собеседником в черном, я, словно тень, приклеился к черному человеку и проследил за ним до самого его пристанища.
– И куда же он отправился? – спросил Ластир.
– Я видел, как он, достав из кармана ключ, отпер дверь дома, где располагается канцелярия Statthalter bei der Regierung für Niederösterreich.
– А если по-французски?
– Кабинет его высокопревосходительства господина губернатора Нижней Австрии, который в Вене исполняет обязанности начальника полиции. Это своего рода местный Сартин. Таким образом, Жоржель, претендовавший на особое знание политики венского кабинета, служил ширмой для прикрытия здешних шпионских служб. Они читают наши секреты и сплавляют нам свои заплесневелые тайны. И все это, чтобы окончательно парализовать работу наших дипломатов. Поистине мастерский ход! Засим, господа, я иду спать!
И, с трудом встав на ноги, он вышел из комнаты, оставив пребывавшее в полнейшей растерянности общество обдумывать услышанное.
– Немедленно отправляюсь в посольство, – вздохнул, поднимаясь, Николя, – отчитаюсь послу о невеселом исходе нашего расследования. Сомневаюсь, что эти новости его обрадуют.
– В самом деле, – заметил Ластир, – они вряд ли помогут ему вытащить засевшую глубоко занозу. Впрочем, когда все прояснилось, он знает, чего следует опасаться. А главное, он избавился от Жоржеля. Теперь, если сумеет, ему надобно заставить всех забыть о Рогане!
На этом они расстались.
Понедельник, 6 марта 1775 года
Если не считать изменившегося лица, господин де Бретейль встретил новость с достоинством, подобающим посланнику его величества. Не моргнув глазом, он выслушал отчет Николя, прозвучавший, вопреки обычаю, сухо и кратко. Высказав сожаление об оскорблении, нанесенном Франции, он принялся оценивать его возможные последствия. Затем, словно стремясь убедить самого себя в реальности того, о чем он только что узнал, Бретейль стал задавать себе вопросы об удручивших его известиях. Попытка убить посланца двора в расчет не принималась; подобные покушения являлись частью дипломатической игры.
– Итак, австрийский кабинет в курсе нашей секретной переписки? А через этого мошенника-аббата нам всучивали заведомо устаревшие сведения? Более того, для вящей достоверности и чтобы мы как следует заглотили наживку, нам наряду с фальшивыми бумажками подсовывали незначительное количество подлинных документов, утечка содержания которых для нынешней политики никаких последствий иметь не будет. Не так ли? А?
И, нехорошо усмехаясь, он принялся терзать кружевной галстук.
– Верхом безобразия в этом деле является поведение Жоржеля, намеревавшегося затруднить мою работу, скрыв от меня свои источники получения сведений. Но на самом деле он оказал мне неоценимую услугу. А вы, господин маркиз, заслужили мое расположение, оказавшись столь действенным инструментом моей разведки. В своем докладе Версалю вы, полагаю, укажете и на измену, и на непроходимую глупость этого посредственного субъекта в рясе.
Далее господин де Бретейль стал изливать свою ненависть к Рогану, обвиняя принца в том, что тот легкомысленно позволил австрийцам заманить себя в ловушку. Подождав, пока гроза пройдет, Николя поведал послу содержание наполовину обгоревшей бумаги, найденной им в камине аббата, после чего ураган забушевал с новой силой. Последовала резкая критика, завершившаяся саркастическим смехом, а затем громы и молнии вновь обрушились на Рогана. Императрица не переносила развращенного прелата, и королева унаследовала от нее неприязнь к признанному ухажеру госпожи Дюбарри. Так что рано или поздно настанет день, когда он, Бретейль, все ему припомнит.
– Итак, – подвел итог Николя, – дело, к сожалению, улажено. И у нас нет более оснований продолжать свое пребывание в Вене. Теперь вы знаете все, а ваши депеши требуют, чтобы мы попрощались с вами и как можно скорее сопроводили их к месту назначения.
– Ваши товарищи вполне могут отбыть и без вас. А что вы имеете в виду, говоря о сопровождении моих депеш? Вы же меня уверили…
– Вопрос в наименовании. Речь идет о безопасной переправке их содержания.
– Вы что же, можете убедить меня прямо сейчас, что доставите их в целости и сохранности?
– Попробую…
Закрыв глаза, Николя сосредоточился и принялся монотонно, нараспев, произносить текст:
«В Богемии начались волнения. Жители нескольких деревень недовольны принудительными работами, которые их заставляют выполнять их господа, и они, собравшись вместе, заявили о своем отказе от работ. Прибыв в город Кенигсгретц, они подали прошение, чтобы их освободили от принудительных работ. Однако в город их не пустили. Гуситы, чья секта по-прежнему многочисленна в Богемии, настроены наиболее решительно…» Хотите услышать начало второй депеши?
Ошеломленный Бретейль молча кивнул.
«Крестьянские волнения приняли широкий размах, а вытекающие из них последствия гораздо более серьезны, нежели я сообщал вам в предыдущем донесении. Так как здесь всеми силами стараются скрыть сии беспорядки, мне показалось разумным не выдавать свою осведомленность, ибо так желательно министру, и не распространяться о причинах несчастья, постигшего Богемию и землевладельцев, коим причинили невосполнимый ущерб…»
В растерянности Бретейль прижал палец к губам.
– Господин маркиз, это превосходит мое понимание. Каким чудом? Вы должны немедленно успокоить мое любопытство.
– Объяснение очень простое. В детстве я много заучивал наизусть. Мои наставники иезуиты довершили мое образование в этой области. Мне достаточно вызубрить начало и конец абзаца. Я их шифрую по одной лишь мне известной системе. А затем все запоминается само собой.
– Сударь, вам следует создать собственную школу! Так можно решить проблему секретности!
– При условии, что вас не станут допрашивать с пристрастием, – с улыбкой заметил Николя.
– Но я, увы, все равно не могу разрешить вам покинуть Вену, ибо императрица желает передать вам пакет и послание для королевы. Мы зависим от ее доброй воли, а она может проявить ее совсем не скоро… Я понял, что по ее приказу спешно изготовляют некий медальон. Так что я вынужден задержать вас, ибо медальон еще не прибыл. Советую вам пока насладиться теми удовольствиями, кои может предоставить вам Вена.
Вернувшись в гостиницу, Николя собрал друзей и изложил им нерадужные перспективы. Оказалось, у каждого уже имелись свои предпочтения. Семакгюс обрадовался, получив возможность продолжить ботанические штудии. Рекомендации господина Жюсье открыли ему множество дверей, и за несколько дней багаж его знаний о тропических растениях изрядно пополнился. Рабуин был готов следовать за Николя, куда бы тот ни приказал. Шевалье де Ластир, полагая, что дело Жоржеля окончательно прояснилось, решил, что нападения на комиссара вряд ли возобновятся, а потому вознамерился покинуть Вену. Он оставит им свой багаж, а сам верхом отправится во Францию, дабы известить Вержена и Сартина об их открытиях. С собой он захватит только личные письма, ибо любые иные, будучи перехваченными на землях империи или подвластных ей территориях, грозят ему опасностью. С таким разумным решением согласились все. Шевалье намеревался отбыть в тот же день. Николя отправился писать письма сыну и Эме, а также дружеское послание инспектору Бурдо, который, как он и предчувствовал, несмотря на уловку Сартина, явно досадовал, что не смог принять участие в поездке. В два часа дня шевалье со всеми попрощался, предоставив Николя возможность еще раз выразить ему свою признательность за помощь. Всем было немного грустно расставаться с шевалье; он показал себя хорошим товарищем, а его выдумки и забавы скрасили монотонность путешествия. Правда, имея возможность оценить различные стороны его личности, они пришли к выводу, что, несмотря на решительность, необходимую в борьбе с происками иностранных государств, характер шевалье отличается излишней суетливостью. Ужин прошел в мрачном молчании. После наполненных тревогой и опасностями дней напряжение спало, и каждый забился к себе в угол.
Со вторника 7 марта до понедельника 10 апреля 1775 года
Время, которым они располагали, проходило не без удовольствий, но в конце концов оно стало их тяготить. В первые дни Николя усердно осматривал столицу империи; город оказался невелик, и вскоре он уже ходил по нему с закрытыми глазами. Озаботившись подарками для друзей и близких, он отыскал тонкую придворную шпагу с богато инкрустированным эфесом для Луи, зная, что такой подарок доставит мальчику огромное удовольствие. Для Эме он выбрал коралловое ожерелье, привезенное с острова Корфу. Не забыл он и об очередной игрушке для Сартина. Вспомнив, что аббат Жоржель, будучи в курсе увлечения министра, в прошлом году прислал ему великолепный парик, он обратился к местному постижеру. Результатом стала покупка чудесного парика с длинными, туго закрученными мягкими буклями, единственная модель, выполненная по заказу внезапно скончавшегося Magistrato Camerale [13]13
Председатель финансовой палаты Ломбардии, находившейся в то время под властью Австрии.
[Закрыть]города Падуи. Любуясь серебристым блеском парика, Николя подумал, что сей экземпляр, без сомнения, имеет шанс стать лучшим экспонатом в коллекции министра морского флота, размещенной в специальном шкафу с музыкой.
Подарок для Ноблекура он искал долго, и наконец остановил свой выбор на «Жизни двенадцати цезарей» Светония, изданной поэтом Францискусом Ван Гудендорпом. Он был уверен, что великолепный экземпляр в переплете из телячьей кожи с двойной золотой окантовкой понравится старому магистрату, библиофилу и великолепному знатоку латыни. Николя вспомнил, что перед отъездом Луи в коллеж в Жюйи Ноблекур, желая сделать мальчику подарок, скрепя сердце, расстался с одним из коллекционных экземпляров Овидия. Для Бурдо были куплены бутылка сливовицы и табакерка, для Катрины и Марион – кружевные головные платки, а для добрейшего Пуатвена, всегда державшего голову в тепле, – меховая шапка. Завершив покупки, он облегченно вздохнул: кажется, никого не забыл.
Однообразие дней изредка нарушалось неожиданными событиями. Эрцгерцог Максимилиан, которого Николя в свое время сопровождал от границы с Фландрией до Парижа, узнал о его присутствии в Вене и, вспомнив, сколько удовольствия ему доставило общество комиссара, пригласил его на дружеский ужин. Трапеза завершилась за полночь, но эрцгерцог никак не отпускал гостя, засыпая его тысячью вопросов о дворе, о нынешних министрах, об отправлении правосудия и о применении пытки при уголовном расследовании. Мария Терезия намеревалась запретить пытку в подвластных ей государствах. Принц полагал, что пытка нисколько не способствует выявлению истины; скорее она являет собой слепой инструмент, заставляющий признать вину не только преступника, но и невиновного. Принца нельзя было назвать красавцем, ибо, несмотря на привлекательные черты, лицо его было лишено живости, придавая ему сходство с не слишком любезным и общительным императором.
Николя посетил представление, данное труппой Итальянской оперы в Бургтеатре на Михаэль-платц, непосредственно перед дворцом Хофбург. Здание поразило его своими большими окнами и просторным длинным балконом. Многочисленные светильники, от которых было светло как днем, совершенно ослепили Рабуина. Вместе с ним и Семакгюсом он побывал в театре у ворот Каринтии на премьере оперы «Возвращения Товия», которой дирижировал сам Гайдн. Вся Вена съехалась послушать творение капельмейстера герцогов Эстергази. Роскошная постановка в превосходном исполнении снискала восторженные аплодисменты зрителей, пораженных гармоничным сочетанием экспрессии и естественности. Пылкий темпераментный хор, прежде считавшийся уделом одного лишь Генделя, превзошел себя. Николя насладился великолепным сопрано Магдалены Фриберт.
