Текст книги "Мучная война"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Собеседники замолчали, обдумывая сказанное и воздавая должное еде, и вскоре от жареного гуся осталась лишь кучка тщательно обглоданных костей. Вернувшись в гостиницу, они разошлись по комнатам, оставив Рабуина дежурить в коридоре. Николя долго не мог заснуть. Во-первых, он не умел думать, лежа в кровати, а во-вторых, обильный ужин изрядно тяготил желудок: за разговором, а затем за размышлениями он не заметил, как съел явно больше, чем следовало.

Воскресенье, 5 марта 1775 года

Дверь со скрипом отворилась и со стуком закрылась. Он высек искру, зажег свечу, и, в одной рубашке, осторожно приоткрыл тяжелую створку. Вместо привычного коридора он с изумлением обнаружил каменную лестницу, ведущую в парк. Спустившись в парк, он увидел садовников; они выкапывали из земли громадные кривые корневища и били их лопатами, словно хотели расплющить. В отдалении два человека пытались открыть гроб, колотя по крышке железными прутами. Глухие удары болезненно отдавались в голове. Обхватив голову, он заткнул уши, однако кровь по-прежнему бешено пульсировала в висках. Внезапно все рухнуло, и он очутился в своем удобном гостиничном номере: в дверь кто-то стучал. Пошатываясь и обещая себе отныне не доверять предательской легкости иностранных вин, он хриплым голосом спросил, кто там.

– Господин Николя! Это Рабуин. Лакей барона де Бретейля сообщил, что господин посол заедет за вами в одиннадцать часов. В полдень у вас аудиенция у императрицы Марии Терезии.

Николя открыл дверь.

– Который час?

– Четверть одиннадцатого.

Вот уж, действительно, повезло, усмехнувшись, подумал он. Ему оставалось менее трех четвертей часа на подготовку, и он попросил Рабуина помочь ему. Спустившись во двор, он встал ногами в сугроб и велел вылить на него несколько ведер ледяной воды, стараясь не намочить ему волосы. Если он выдержит ледяной душ, значит, аудиенция пройдет успешно. После обливания он поднялся наверх, быстро побрился и надел серый фрак. Около одиннадцати он при полном параде спустился вниз и под восхищенными взорами лакеев проследовал к двери. На случай, если Жоржель, пользуясь его отсутствием, выкинет какую-нибудь штучку, Рабуину дали четкие указания. В урочный час показалась карета посла. Ящик с бюстом королевы был прочно приторочен к кузову, два лакея следили, чтобы веревки не порвались. Заняв место рядом с министром, Николя подумал, что он, похоже, никогда не привыкнет к парику. Он вспомнил об ухмылках в приемной князя Кауница: своим пристрастием к старомодным парикам Бретейль давал здешним придворным повод для иронии. Для сегодняшней аудиенции барон выбрал светлый каштановый парик времен Регентства; его наверняка бы одобрил приверженный привычкам и модам своей молодости Ноблекур, равно как и страстный коллекционер Сартин. Лицо посла раскраснелось; казалось, у него начиналась лихорадка. Он резко спросил Николя о причинах отсутствия Ластира. Тот не успел открыть рот, как Бретейль негодующе стукнул об пол своей тростью.

– И каковы же причины этого вопиющего отсутствия? Каковы? – гневно повторял он. – Это дезертирство, сударь, самое настоящее дезертирство! Надо уметь управлять вверенными вам людьми. Извольте немедленно сообщить мне причины столь недопустимого поведения. Императрица будет более чем удивлена.

Посчитав, что сейчас не время ни для правдивого ответа, ни для объяснений, Николя хранил спокойствие, делая вид, что не замечает возмущенных наскоков посла. Он решил действовать по обстоятельствам и попусту не лезть на рожон.

– Я сам весьма этим опечален, сударь. Господин де Ластир еще молод. Без сомнения, искушения, коим он подвергся в Вене, заставили его потерять голову. Разумеется, можете быть уверены, я непременно извещу его о вашем неудовольствии. Но оставим его. Я здесь, вместе с бюстом, и у меня с собой письмо королевы к ее августейшей матушке.

Такой компромисс успокоил барона, решившего, что собственноручное письмо ее величества заставит императрицу забыть о нарушениях этикета. Однако для проформы он еще некоторое время продолжал делать недовольный вид. Николя вспомнил совет Сартина: не вносить разлад в размеренную жизнь посольства. И сами посланники, и их подчиненные хотят и готовы слушать только хорошие новости. Поэтому, говорил начальник полиции, следует «обливать сиропом» любые сообщения и со всем соглашаться. Инцидент исчерпался, и посол принялся знакомить неофита с особенностями церемониала венского двора, несоблюдение которых могло иметь необратимые последствия. Он подробно поведал о том, как в 1725 году почести, оказанные здешним двором, столкнули лбами герцога де Ришелье и герцога де Рифферда, посла Филиппа V. Конфликт разгорелся вокруг первого по ранжиру места, доставшегося представителю наихристианнейшего короля.

– В результате, чтобы уладить недоразумение, пришлось отозвать испанского посла. Впрочем, Рифферда оказался предателем: он уехал в Марокко, там принял магометанство и имя Осман-паши. [7]7
  Герцог де Рифферда (1690–1737): голландец на службе Испании. Попал в немилость в 1726 году.


[Закрыть]Истории о конфликтах наших послов с послами иностранных держав заняли бы не один том. И все они завершились к вящей славе нашего короля, – назидательно изрек Бретейль.

Николя решил пока не сообщать о своем разговоре с Жоржелем и обеде у Кауница, иначе барон немедленно задаст свой вечный вопрос. Не желая омрачать настроение министра, а также из присущего ему любопытства, Николя стал расспрашивать министра о тонкостях этикета, принятого во время приемов императрицы в Шенбрунне. Проехав через городские ворота, карета, вырвавшись из старого города, покатила по ровной сельской дороге; по обеим сторонам ее тянулись бескрайние заснеженные поля. То тут, то там виднелись строящиеся дома, сооружение которых пришлось временно прекратить из-за сильных холодов. Свидетельствуя о ежедневной работе городских служб, на обочинах высились аккуратные кучи снега, а укатанная дорога ровным полотном стелилась под колесами экипажа. Размышляя о предстоящей аудиенции, Бретейль умолк; одна рука его сжимала воротник шубы, в другой он держал трость и время от времени постукивал ею по полу.

– Господин маркиз, – вновь обратился он к Николя, – постарайтесь не выпускать меня из виду и все делать так, как делаю я. Чтобы случайно не нарушить этикет, вам лучше копировать меня во всем. Во всяком случае, все заранее продумано и предусмотрено: число шагов, поклоны, выбор стула и продолжительность беседы. Представляя нашего повелителя короля, я, согласно обычаю, имею право сидеть в кресле с подлокотниками. Вы останетесь стоять, если только вам не предложат сесть. Императрица очень снисходительна, но от нее ничто не ускользает. Господин де Роган злоупотреблял ее снисходительностью. Да, а как там Жоржель?

– А кто нас будет встречать? – быстро спросил Николя, сделав вид, что не расслышал вопроса.

– Во дворце имеется свой управляющий, он именуется главным гофмейстером, Obersthofmeister, и руководит дворцовой жизнью. Его помощник, обер-камергер, именуемый Oberstkammerherr, организует аудиенции, и поэтому считается лицом более влиятельным. Мы же будем иметь дело с обер-маршалом; этот Oberstmarschalи будет нас встречать.

По мере приближения к дворцу волнение Бретейля возрастало, однако Николя заметил, что эти переживания доставляют послу удовольствие. Впав в тревожное ожидание, он даже забыл о Жоржеле, что не могло не обрадовать его спутника. За окном проплывали холмистые пейзажи. Когда миновали деревню, где виднелись несколько строящихся домов, впереди показались ворота и протянувшаяся в обе стороны решетка. Проехав кордегардию, вдоль которой, приветствуя карету посла, выстроились солдаты с королевскими лилиями, они выехали на просторную площадь с двумя фонтанами, украшенными статуями; площадь обрамляли два дворцовых флигеля. Высунувшись в окошко, Николя увидел дворец Шенбрунн; в холодном воздухе, пронизанном пробившимися сквозь облака солнечными лучами, его светлые стены отливали золотом; с первого взгляда дворец показался ему маленьким Версалем.

– Помните, что я вам сказал, – шепнул ему Бретейль, скидывая шубу.

Усмирив закапризничавших лошадей, кучер подкатил к портику главного здания. Выскочивший им навстречу офицер подвел их к субъекту в ярком мундире со множеством регалий, и тот церемонно их приветствовал. Поклонившись комиссару, он отвел посла в сторону и что-то тихо сообщил ему, а потом пригласил обоих следовать за собой. Обер-маршал вел гостей долгим и запутанным путем. Поднявшись по парадной лестнице, они прошли через бесконечную анфиладу комнат, в каждой из которых Николя с удивлением отметил наличие изразцовых печей. Эти печи давали ровное приятное тепло, отличное от удушающего жара, исходившего из огромных каминов Версаля. Когда они наконец добрались до кабинета императрицы, их, несмотря на многочисленные предупреждения посла, безо всяких церемоний провели внутрь. Размеры кабинета, действительно, требовали ограничить поклоны и предписанные этикетом шаги. Барона де Бретейля пригласили занять место в кресле. Николя остался стоять, и двое лакеев осторожно опустили к его ногам ящик, содержащий драгоценный бюст, доставка коего явилась целью его приезда в Вену.

– Господин посол, я искренне рада вас видеть, – произнесла императрица по-французски с легким немецким акцентом.

– Осмелюсь представить вашему величеству маркиза де Ранрея, коему мой повелитель поручил сопроводить сей ценный груз, ожидающий, когда его вручат вашему величеству.

Мария Терезия перевела свой требовательный взор на Николя, но тот, отвесив изящный полупоклон, взгляда не отвел. Готовый к подобному испытанию, он принял отстраненный вид человека, сызмальства привыкшего лицезреть коронованных особ. В свое время покойный король, память о котором не покидала его никогда, произвел на него неизгладимое впечатление. В дальнейшем, при встречах с его величеством, величайшее почтение и преданность помогли ему преодолеть страх и робость. А в исключительных обстоятельствах он начинал ощущать себя зрителем, взирающим на себя со стороны, и это чувство вытесняло у него все остальные эмоции.

Не дрогнув, он выдержал вопрошающий взор глубоко посаженных голубых глаз, являвший собой резкий контраст с добродушным, на первый взгляд, лицом. Черная кружевная косынка не скрывала редкие волосы. Огромное бесформенное тело, казалось, вот-вот утонет в глубоком кресле, и только пышные шелка не дают ему это сделать. Ее короткое свистящее дыхание, отчетливо звучавшее во всепоглощающей тишине кабинета, внушало сострадание. На покрасневшем лице выделялась улыбка, более похожая на гримасу. Несколько раз черты лица императрицы искажались, свидетельствуя о терзавших ее болях, а следом содрогалось и массивное обрюзгшее тело. Когда она с усилием попыталась усесться поудобнее, над полом мелькнули ее ноги, обмотанные бинтами и обутые в растоптанные туфли без задников. Николя вспомнил больные ноги Полетты, и охватившее его сочувствие поставило сводню и императрицу на одну доску. Соблюдая правила этикета, он почтительно ждал, когда к нему обратятся, а в ожидании любовался комнатой, украшенной резным декором в виде цветочных и фруктовых гирлянд, увенчанных китайскими зонтиками, раскрашенными под фарфор – в бело-голубых тонах. Сотни сценок из китайской жизни, выполненных синей тушью, и несколько портретов в рамах дополняли очаровательное убранство. Окна были тщательно законопачены, чтобы не уходило тепло, отчего в кабинете стоял смешанный запах духов и целебных бальзамов, многократно усиленный из-за духоты.

– Я очень рада, сударь, получить из ваших рук…

Она посмотрела на Бретейля.

– …и из рук министра его величества предмет, столь дорогой моему материнскому сердцу.

Сказано без излишней чувствительности.

– Перед тем как пуститься в путь, вас принимала королева?

Вопрос, заданный исключительно ради того, чтобы начать беседу. Австрийский посол Мерси-Аржанто, постоянно пребывающий в Версале, без сомнения, уже сообщил ей об этом.

– Королева не только соблаговолила дать мне аудиенцию и поручила мне сопровождать этот бюст, но и передала мне письмо для вашего величества.

Мария Терезия протянула отекшую руку, еще более красную, чем ее лицо, и Николя вложил в нее письмо, тотчас исчезнувшее в глубине рукава.

– Воспользуемся оказанной нам честью, – с усмешкой произнесла она, – дабы узнать из первых уст последние новости из Франции.

Бретейль заерзал в кресле, не решаясь вставить слово. Его движения, не ускользнувшие от внимания императрицы, явно позабавили ее.

– Но прежде, сударь, поставьте бюст вон на тот секретер.

Она повелительно указала пальцем на небольшое бюро цилиндрической формы. Ему оставалось только убрать несколько деревянных штифтов, размещенных так, чтобы коробку можно было открыть незамедлительно и без труда. Приподняв крышку, он осторожно разгреб солому, развязал шнурок, стягивавший чехол, и, словно дароносицу, поднял бюст Марии Антуанетты и поставил его на крышку указанного бюро.

– Боже мой! – всплеснула руками императрица. – Как она изменилась и похорошела! Я не узнаю мою маленькую девочку! Я вам обязана за труд, затраченный вами для доставки сюда этого чуда. Впрочем, мы были вправе ожидать от вас подобного усердия, ибо о вашей преданности покойному королю ходят легенды. Говорят, он умер у вас на руках?

Еще один изящный и вместе с тем прямой способ сообщить ему, что здесь о нем известно все.

– Я присутствовал при его кончине, но скончался он на руках у господина де Лаборда.

Ответ явно не имел значения, ей важно было задать вопрос.

– Имеет ли бюст сходство с моделью?

– Никакое искусство и никакой, даже самый тонкий, бисквит не может передать красоту ее величества во всем ее блеске.

Испустив взволнованный вздох, господин де Бретейль с истинно придворной деликатностью подтвердил сказанное.

– Да, – произнесла императрица, – мы вас понимаем. Кстати, господин посол, когда у нас будут портрет короля и моей дочери?

– Ваше величество, – начал он, исполненный восторга, что, наконец, может вставить слово, – на сегодня нет ни одного оригинала, с которого можно было бы сделать копию. Несмотря на настойчивые просьбы, мы так и не смогли уговорить его величество позировать несколько сеансов подряд, так что художник Дюплесси, удостоенный чести выполнить эту работу, только завершает писать портрет короля; завершив его, он немедленно приступит к написанию портрета королевы.

– В самом деле, моя дорогая дочь пишет, что художники буквально убивают ее и приводят в отчаяние, ибо многие пытались написать ее портрет, но их попытки столь жалки, что она не решается мне их прислать. Кстати, сударь, до меня дошел слух, что она стала настоящим арбитром в вопросах элегантности и что именно благодаря ей распространилась мода на высокие прически, украшенные перьями?

– Чтобы подчеркнуть свою красоту, королеве не нужны никакие ухищрения. Ее величество следит за модой, дабы та не выходила за рамки разумного, и в частности, чтобы высокие прически с перьями не возбуждали общественного спокойствия. Заказы ее величества обеспечивают работой множество парижских ремесленников и швей. Впрочем, вашему величеству известно, что в эфемерном мире модных туалетов все меняется чрезвычайно быстро, и одна новинка стремительно сменяет другую.

– Разумеется, я вас прекрасно понимаю. Однако есть основания полагать, что мода на высокие парики является слишком вычурной, ибо, как говорят, в таком парике нельзя войти ни в одну дверь, не опустившись на колени, а если смотреть с балкона, то зрительный зал театра напоминают бурное море из перьев; вдобавок высокие прически заслоняют от зрителей сцену. А некоторые модницы сооружают на голове целые пейзажи: дома, горы, луга, серебристые ручейки, английские сады – словом, все, что сумеют придумать.

Он подумал, что она прекрасно обо всем осведомлена.

– Вашему величеству все известно. И все же позвольте заметить, что тревоги относительно высоких париков несколько преувеличены. Я видел в Опере парик, украшенный рогом изобилия, из которого сыпались фрукты, символизируя надежды, которые связывают с новым царством.

– Вы меня успокоили. Из-за большого расстояния я, увы, получаю весьма разноречивые сведения. Благодаря многочисленным подставам почтовые кареты беспрепятственно курсируют между Парижем и Веной, и мои подданные зачастую осведомлены лучше меня. Ах, мое материнское сердце сжимается при воспоминании о несчастном случае во время прогулки в санях…

Бретейль закашлялся.

– Ваше величество, – произнес Николя, – слух об этом незначительном происшествии изрядно раздули. Я могу рассказать все в точности, ибо я находился в санях, ехавших следом за санями королевы. Флаг, украшавший карету, испугал лошадь. Она понесла, и от толчка кучер свалился с козел. Проявив необычайное присутствие духа, королева схватила вожжи и направила санки на изгородь, остановившую обезумевшее животное. После этого случая его величество утверждает, что, так как во Франции не привыкли управлять санями, это средство передвижения представляет собой ощутимую опасность; и я заметил, что с тех пор королева отказалась от катания в санях.

Казалось, императрицу удовлетворил его рассказ, хотя, скорее всего, она обо всем уже знала.

– Вы прекрасный рассказчик, господин маркиз! Поэтому я позволю себе злоупотребить вашей снисходительностью. Совершает ли королева верховые прогулки?

– Она берет уроки верховой езды, и ей подают спокойных лошадей, не слишком молодых и приученных передвигаться шагом; также для нее готовят утоптанную площадку без каких-либо препятствий.

Ему показалось, что его осторожный ответ не удовлетворил императрицу; взор ее помрачнел.

– Период траура закончился, и, говорят, при дворе снова начались балы.

Он утвердительно кивнул.

– Ее величество пожелала, чтобы отныне, как и положено, двор собирался вокруг нее, а не вокруг мадам тетушек. [8]8
  Дочерей Людовика XV.


[Закрыть]Во время карнавала не обходится без балов и маскарадов; последний бал состоялся накануне моего отъезда из Парижа. Король появился на нем в костюме времен Генриха IV.

– И эти развлечения заканчиваются под утро…

– Глубокой ночью…

– И королю это нравится?

Вопрос был поставлен прямо, и на него следовало отвечать.

– Его величество не увлекается подобного рода празднествами. Он участвует в них только потому, что они нравятся королеве, и именно поэтому он сам придумывает новые развлечения, в коих не без удовольствия принимает участие.

Неутомимая Мария Терезия продолжала допрос, напоминавший странную игру, в которой удрученному Бретейлю отводилась роль зрителя. Вопросы становились все более определенными, но Николя отвечал быстро и почтительно, делая вид, что сообщает совершенно секретные сведения. Его не в чем было упрекнуть. Постепенно любопытство императрицы исчерпалось, и она начала делать паузы; иногда в замешательстве она принималась терзать свою мантилью, в то время как нога ее мелко дрожала. Сумев сохранить хладнокровие, Николя продолжал защищать королеву, избегая давать прямых ответов. Посол с интересом наблюдал за их словесной игрой, в которой маркиз де Ранрей, словно мячик, куртуазно отражал настойчивые нападки государыни на ее венценосную дочь.

– Хорошо, – заключила наконец Мария Терезия, – не стану больше злоупотреблять вашей снисходительностью. Очевидно, господин маркиз прошел хорошую школу…

Она не закончила фразу.

– Господин посол, как вас встретила Вена?

– Ваше величество, в Вене я нашел прием вполне соответствующий тесному союзу, существующему между нашими двумя странами.

Императрица обсудила несколько вопросов, пока, наконец, не перешла к делам в Польше.

– Я знаю, – произнесла она, – раздел этого несчастного королевства темным пятном лег на мое правление. Однако обстоятельства оказались сильнее моих принципов; чтобы противостоять неуемным аппетитам русских и пруссаков, я сама, уверенная в их неприемлемости, выдвинула завышенные требования, полагая, что они приведут к прекращению переговоров. К моему великому удивлению и огорчению, король Пруссии и царица со всем согласились. Опечаленный до чрезвычайности господин Кауниц, рискуя навлечь недовольство на свое министерство, изо всех сил пытался противостоять столь жестокому решению вопроса. Как было бы хорошо, если бы мы наконец смогли положить этому предел!

Вздохнув, она промокнула глаза носовым платочком. Затем, покопавшись в кармане, она извлекла коробочку с собственным портретом, обрамленным бриллиантами, и протянула ее Бретейлю; Николя она вручила кольцо с бриллиантом.

– Примите, господа, эти вещицы на память, как знак живейшего удовлетворения, доставленного мне подарком королевы.

Сев в карету, Бретейль принялся обдумывать депешу Вержену; он шевелил губами, словно оттачивая чеканные формулировки и выстраивая гармоничные периоды. Видимо, размышления побудили его снова спросить Николя, каким образом он намерен передать в Версаль доклад о смуте в Богемии, известие о которой поступило к нему из первых рук. Ответ был прежний. Несмотря на разочарование, Бретейль поздравил Николя и заявил, что, судя по его ловким ответам, ему не чужд талант придворного.

Часто относившийся к людям сурово и придирчиво, Николя видел все недостатки барона, но он уважал в его лице слугу короля, старательно исполнявшего государственную службу и заботившегося о престиже Франции при иностранных дворах. Его восхищала безоговорочная преданность Бретейля службе и готовность многим пожертвовать ради служения королю.

Он принял предложение барона проследовать вместе с ним в посольство, дабы ознакомиться с официальными конфиденциальными бумагами, предназначенными для отправки во Францию. Устроив его в крошечном помещении рядом с рабочим кабинетом, Бретейль принес ему целую кипу пронумерованных листов, подчеркнув, что все донесения переписаны им самим, отчего у него до сих пор болит рука; не уверенный в своем персонале, он не хотел рисковать. Оставляя Николя одного, он попросил вернуть документы сразу по окончании работы. Через три часа Николя принес ворох бумаг Бретейлю и заверил его, что содержание их будет подробно изложено господину де Вержену. Отказавшись что-либо объяснять, он возбудил любопытство посла и после долгих уговоров показал ему маленькую бумажку с несколькими рядами цифр. При виде загадочной бумажки Бретейль вспомнил о Жоржеле и немедленно спросил о нем Николя. Тот ответил уклончиво, намекнув, что великое делание началось и скоро все арканы раскроются. На этой алхимической ноте он откланялся и отправился в гостиницу.

Своих товарищей он нашел в боевой готовности: аббат Жоржель заказал карету на семь часов вечера, о чем Рабуину, успевшему перезнакомиться едва ли не со всеми слугами в гостинице, сообщил один из лакеев. Удалось заполучить и еще кое-какие интересные сведения, дополнявшие картину: аббат потребовал смазать ему сапоги салом, из чего следовало, что, добираясь до цели своей поездки, ему придется идти по снегу и грязи, а значит, встречается он не в гостиной, что тем более загадочно, ибо на улице давно стемнело. Следовало как можно скорее подготовиться к новому повороту событий, а из-за исчезновения Ластира приходилось в корне менять план. Новую версию выстроили быстро. Незадолго до семи Семакгюс возьмет карету путешественников, устроится в конце Зейлергассе и, завидев Жоржеля, последует за ним. Николя и Рабуин снова обменяются одеждой. Агент покинет гостиницу незадолго до условленного часа, причем со скандалом, что непременно привлечет внимание подозрительных австрийских полицейских. Тем временем Николя в одежде Рабуина и под руку с подкупленной субреткой выйдет из гостиницы через черный ход. Дойдя до другого конца улицы, где обычно стоят несколько экипажей, он, в случае необходимости, возьмет карету и последует за Жоржелем. У себя в комнате Николя сменил великолепный серый фрак на ливрею и грубый плащ Рабуина, в то время как славный малый, надвинув парик и треуголку, закутался в плащ с меховым воротником своего начальника. Взглянув в зеркало, они убедились, что в полумраке перепутать их ничего не стоит. Теперь для выполнения плана требовалось всего одно деликатное условие: солидная пригоршня талеров, дабы пробудить скромность возниц, с недоверием относившихся к иностранцам.

Начало операции, назначенной на семь часов, прошло беспрепятственно. Жоржель, явно нервничая, вышел на улицу и, окинув подозрительным взором улицу, сел в заказанную карету. Спустя несколько минут Николя, Рабуин и Семакгюс также покинули гостиницу. Случаю было угодно направить Жоржеля в сторону Николя. Потушив фонари, нанятый комиссаром экипаж покатил за каретой аббата.

Николя не слишком хорошо знал город, хотя отдельные уголки уже казались ему знакомыми. Начался снегопад, и он испугался, что потеряет след, так как в Вене, в отличие от Парижа, не было уличного освещения. Вскоре они выехали на просторные улицы, и он сообразил, что они приближаются к стенам старого города. Он разглядел засыпанные снегом массивные формы, без сомнения, те самые бастионы и куртины, встретившие их при въезде в австрийскую столицу. Экипаж остановился, и он выглянул из окошка. Кучер указал ему на аббата, вылезавшего из кареты в сотне туазов от них. [9]9
  В одном туазе шесть футов, или около двух метров.


[Закрыть]К счастью, карета аббата оказалась превосходно освещена. Николя покинул экипаж и, держась в темноте, пошел за Жоржелем. Отойдя достаточно далеко, он услышал резкий свист и по донесшемуся до него звуку понял, что его экипаж отбыл в неизвестном направлении. Никогда не следует расплачиваться с кучером заранее, подумал он, пытаясь утешить себя тем, что если бы он не заплатил сразу, кучер вряд ли согласился бы принять участие в загадочном и рискованном предприятии. Еще он подумал, что шум отъезжающего экипажа мог долететь до Жоржеля и спугнуть его. Продолжая слежку, он старался оставаться в тени, ориентируясь на огни кареты аббата. Неожиданно сердце его часто забилось, и он остановился: ему показалось, что за спиной он слышит шаги. Он обернулся, однако ничего не разглядел, ибо глаза его все еще не отошли от яркого света фонарей экипажа. Поднявшийся ветер швырнул ему в лицо солидную пригоршню снега, и он на миг полностью оглох и ослеп.

Неожиданно он услышал стук, словно где-то рядом высекали искру, и увидел, что стоит в окружении огней. Четверо или пятеро незнакомцев, поставив на землю фонари, взяли его в кольцо. А еще через минуту он очутился лицом к лицу с аббатом, показавшимся ему выше обыкновенного. Аббат смотрел на него и, видимо, не узнав, откинул плащ и выхватил шпагу. Николя мгновенно оценил свое положение: позади несколько неизвестных субъектов, впереди аббат, которого, скорее всего, тоже сопровождают наемные убийцы: он угодил в засаду. Теперь главное – сохранить хладнокровие и ясную голову. Медленно сняв плащ, он обмотал им левую руку и быстро выхватил шпагу из ножен. Понимая, что может отступить только к старым стенам, он прикинул в уме высоту старинных укреплений. Нет, прыгать с них нельзя: он переломает себе все кости. И, прислонившись к парапету, он приготовился к обороне. Численное превосходство противника оставляло ему мало шансов. Что ж, он заставит их дорого заплатить за свою жизнь. Испустив яростный вопль, он ринулся на ближайшего врага. Тот вздрогнул, уронил фонарь, и огонь потух. Отлично, подумал Николя, намереваясь таким же образом расправиться и со следующим. Он вспомнил Горация из пьесы старика Корнеля, и его знаменитое «умереть иль в дерзновении предсмертном одолеть». [10]10
  П. Корнель. «Гораций». Д. III, сц. 6. Пер. Н. Рыковой.


[Закрыть]Ему показалось забавным соединить театр с реальностью; впрочем, способность шутить никогда не покидала его. Теперь же речь шла о его жизни или смерти, и он играл ва-банк.

Из мрака донесся голос аббата Жоржеля: он резким, гортанным голосом отдавал приказы. Вторая атака Николя также увенчалась успехом: ему удалось опрокинуть еще один фонарь. Но тут раздался громкий хлопок, в ту же минуту вокруг его ног обвилась веревка, и он упал. Это кучер аббата явил свое умение владеть хлыстом, и теперь Николя со стянутыми лодыжками лежал на снегу. Не собираясь сдаваться, он принялся распутывать узел, а когда тот поддался, он увидел, как к нему приближаются четверо здоровенных громил с обнаженными шпагами в руках. От неожиданности он упал на колени и, схватив шпагу, попытался от них отбиться. Вскоре ему даже удалось встать, но в эту минуту клинок пронзил богато изукрашенный галуном эполет ливреи, а его собственная шпага, встретив препятствие, с усилием в него погрузилась. Раздался сдавленный крик и шум упавшего в грязь тела.

Ему казалось, что число нападавших постоянно возрастало; без сомнения, к ним подходили все новые и новые силы. Устав отбиваться, он почувствовал, что еще немного, и он потеряет сознание. Оставалось пойти на риск и совершить прыжок в пустоту. Он уже приготовился совершить сей самоубийственный поступок, как послышался грохот, повергший убийц в замешательство. Он увидел, как на них во весь опор мчится экипаж. Удар кнута откинул нападавших, перед Николя вскинулись на дыбы две лошади, и чей-то повелительный голос велел ему садиться в карету. Схватившись за ручку дверцы, он вскочил на подножку, но тут карета так резко развернулась, что два боковых колеса завертелись в воздухе, а он едва не сорвался вниз. К счастью, колеса вновь обрели под собой твердую почву, его прижало к дверце кареты, лошади понеслись галопом, а он, вцепившись в дверцу, кое-как ее открыл и, задыхаясь, без сил рухнул на скамью. Град пуль, ни одна из которых не достигла цели, стал салютом в честь его победоносного отступления.