Текст книги "Мучная война"
Автор книги: Жан-Франсуа Паро
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
– Не забывайте меня! А теперь идите.
Необычайно взволнованный, Николя вышел, не оборачиваясь. На улице его окликнул знакомый голос. Это оказался шевалье де Ластир.
– Я отправился за новостями на улицу Монмартр, – сообщил он, – где мне сказали, что вы, вероятнее всего, в Шатле, откуда я сейчас и возвращаюсь. Прогулялся попусту. Утром я тоже попал впросак: пытался разогнать мрачное настроение Ленуара. Слава Богу, хотя бы вас я нашел.
– Как ваша рана? – спросил Николя, ибо голову шевалье по-прежнему украшал тюрбан.
– Она оказалась весьма прочной. Голова, разумеется! Поверьте, я в отчаянии, что мне не удается принять участие в вашем расследовании. Но пока я курсирую по городу, мотаюсь в Версаль и обратно… Ах, да что там говорить! Это дело явно связано с растущим недовольством народа, попавшего в безвыходное положение. Ну, об оплошностях городских властей говорить не будем, хотя они, надо признать, не без последствий: ходит слух, что Сартин, а значит, и Ленуар приложили руку к разжиганию волнений из ненависти к Тюрго. Теперь пора начинать вешать, и без лишних проволочек, для наглядного примера, и порядок воцарится сам собой. Да вы и сами видите. В городе стало гораздо спокойнее. А я продолжу свои изыскания, дабы снять с министра морского флота обвинения, которые, без сомнения, будут ему предъявлены. Тем более что я совершенно уверен, что не могу быть вам ничем полезен в деле об убийстве на улице Монмартр. И все же, что вам удалось узнать?
Николя не намеревался раскрывать секрет, доверенный ему Ленуаром, никому, а тем более новому приятелю, и пустился в туманные рассуждения о благоприятных стечениях обстоятельств. Он не забыл, с какой настороженностью отнесся к Ластиру Бурдо. Нежелание шевалье непосредственно участвовать в расследовании вполне удовлетворяло Николя, ибо гарантировало спокойствие Бурдо, значившего для него гораздо больше, нежели Ластир.
– Косвенные доказательства указывают, что искать надобно в кругу близких людей: супруги и учеников. Полагаю, мы скоро закроем это дело.
Ластир предложил воспользоваться его экипажем, но Николя отклонил предложение, сказав, что хочет пройтись пешком до Шатле, чтобы лучше почувствовать настроения города. Прощаясь, жизнерадостный шевалье пригласил его на ужин, когда он «вернется из Версаля». Пройдя площадь Виктуар, комиссар направился по улице Пти-Шан, а затем по Сент-Оноре, держа курс на Шатле. От разговора с Ленуаром в душе остался мутный осадок. Грустная ирония – теперь уже бывшего – начальника плохо скрывала страдание и крайнюю усталость. Он тотчас вспомнил мрачные периоды собственной жизни, когда казалось, что все рушится и нет надежды на спасение. Итак, размышлял он, магистрата, исполненного заботой об общественном благе, сухо поблагодарили и отправили в отставку, не предоставив возможности и дальше употреблять свое усердие во благо королю.
Надо было справляться со своим несчастьем, убеждать себя в неизбежности случившегося. В этой борьбе он черпал силы для противостояния тем трудностям, которые жизнь, словно река, выбрасывающая на берега обломки, подобранные течением на всем своем протяжении, неустанно преподносила ему. Он шел, словно сомнамбула, и думал о том, что самое трудное – это найти срединный путь, путь равновесия. Не скатиться в самоуничижение и не замкнуться в гордыне. Способность сопротивляться последствиям крушения ярче всего высвечивала суть человека. Маркиз де Ранрей не раз говорил, что легче подняться во весь рост в траншее, нежели противостоять невидимой опасности, когда только душа и сердце знают, каково тебе приходится. В свое время на Семакгюса пало подозрение в убийстве, Сартин пребывал под угрозой опалы, маркизу де Помпадур неотступно преследовали интриги соперниц, покойный король на пороге смерти исполнился истинного величия… каждый из этих людей, на свой манер, научили его великодушию и спокойному достоинству. Лишенный должности Ленуар, уязвленный значительно сильнее, нежели он об этом говорил, тоже сопротивлялся на свой лад. Все эти люди на собственных примерах убеждали его в том, что лучше страдать от несправедливости, нежели от угрызений совести. В нем вновь проснулся юный казуист из иезуитского коллежа в Ванне, и он вспомнил, как ему удавалось доказать, что добродетели сродни самолюбию, а от самоуничижения до греховной сатанинской гордыни всего один шаг.
Вернувшись в день сегодняшний, он решил спросить у Бурдо, не знает ли он, где находится кабачок Гранд-Ивер, и продолжить поиски, связанные с Камине, чье тело до сих пор не обнаружили. Почему оно исчезло? Неужели его обобрали и раздели какие-нибудь бродяги-старьевщики? Такое часто случалось, но тогда тело, без сомнения, спрятали. Надо бы направить расследование в эту сторону. Ох, когда же они, наконец, поймут modus operandi, а проще говоря, способ, которым мэтра Мурю лишили жизни. Потом он нашел предлог не посвящать Бурдо в свои планы. Он скажет, что отправляется к Анн Фриоп, умолчав о том, что далее он поедет в Венсенн.
Довольный удачно придуманной уловкой, остаток пути он прошел бодрым шагом, уворачиваясь от грязных брызг, летевших из-под колес экипажей, и перепрыгивая через оставшиеся после вчерашнего дождя лужи. Добравшись до Шатле, он столкнулся с Рабуином; при виде своего начальника лицо агента немедленно расплылось в улыбке.
– Каким добрым ветром тебя сюда занесло?
– На улице Пуарье происходит некое движение. Какая-то женщина вошла в заброшенный особняк напротив дома Энефьянса. Со мной был Сортирнос, и я оставил его караулить.
– А дальше?
– А дальше из трубы дома Энефьянса повалил дым.
– Дым? Вот это да! Продолжайте наблюдение. Это очень важно.
Бурдо, очевидно раздраженный, проявлял все признаки нетерпения. Хорошо его зная, Николя предположил, что причиной тому был Ластир, заходивший в дежурную часть и ожививший подозрения инспектора о наличии некоего союза, из которого он, Бурдо, чувствовал себя исключенным. Услышав, что шевалье занят совершенно иными делами, инспектор вновь расцвел и принялся живо обсуждать новости, доставленные Рабуином. Николя поручил ему найти кабачок под вывеской Гранд-Ивер, обнаруженный благодаря находчивости Луи. Для начала следовало пойти в охранное отделение, где хранились списки питейных заведений, и в случае обнаружения искомой таверны пойти и взглянуть на нее, причем как можно скорее. Сам же он займется Анн Фриоп и, если ее состояние позволит, допросит ее. Неожиданно в дежурную часть влетела запыхавшаяся Катрина. Она прибежала предупредить Бурдо, что на улицу Монмартр в тележке, запряженной сторожевым псом, явился безногий калека, бывший солдат, и сослался на комиссара. После обильного угощения, состоявшего из миски супа с салом и доброго стакана вина, он сообщил, что в известный комиссару дом проникла какая-то женщина. Ну и все такое.
– Зтоило пежать, чтопы зоопщить то, что все уже знают! – обиженно произнесла она.
Сообщение Рабуина подтвердилось, немедленно породив несколько новых версий, позволивших Николя с чистой совестью скрыть свое намерение отправиться в Венсенн. После визита к Анн Фриоп он поедет на улицу Пуарье, чтобы на месте понять, что же там происходит. Только отправится он туда не сразу, а после посещения Венсенна.
У изголовья заключенной сидел доктор Жевиглан. Проспав остаток ночи, девица чувствовала себя значительно лучше, и врач попросил дозволения отправиться к себе, пообещав вечером зайти проведать пациентку. Девицу облачили в платье, больше смахивавшее на монашеское одеяние, под голову положили подушку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся свернутой мужской одеждой, которая была на ней прежде. При виде Николя Анн Фриоп испугалась.
– Мадемуазель, – произнес комиссар, – я с удовлетворением отмечаю, что вы чувствуете себя значительно лучше. Мне надо задать вам несколько вопросов. Ваш друг признался, что вечером в воскресенье он следил за Камине, который, как мне известно, шантажировал вас самым отвратительным образом.
Она, похоже, вздохнула с облегчением.
– Тем не менее вы и ваш друг по-прежнему числитесь среди подозреваемых в убийстве мэтра Мурю, а ваш друг, похоже, еще и среди возможных убийц Камине. Этот субъект угрожал вам, и есть свидетели, видевшие, как Парно склонился над его телом.
Двигаясь на ощупь, Николя позволил себе несколько изменить истину. Ответ последовал незамедлительно.
– Это все ложь, он к нему не приближался.
Он решил не прерывать ее взволнованную речь.
– Нет, он к нему не приближался, – повторила она тише, – и я могу это подтвердить.
– Он сам вам об этом сказал?
Ее бледное лицо залилось краской, и она расплакалась. Ему стало жаль бедную девушку, не видевшую конца своим несчастьям.
– Да.
– В таком случае это всего лишь слова, не подтвержденные доказательствами, а потому не имеющие силы. Так что Парно по-прежнему остается одним из подозреваемых.
Она закашлялась.
– Я была там… я там… была… шла следом за Парно, когда он пошел по улице… Опасаясь худшего, я притворилась спящей, а сама выскочила следом за ним!
– И он вас не заметил?
– Нет. По возвращении мне не удалось ни догнать его, ни перегнать. Шел дождь. Так что я вернулась после него. Он с ума сходил от беспокойства. Мне пришлось ему во всем признаться.
– Потом вы пошли к Мурю?
Она со страхом глядела на него.
– Нет, господин Николя. Мы легли спать. Чтобы как обычно, в назначенный час прийти в пекарню.
– Помните, мадемуазель, все ваши слова мы тщательно проверим. Мне очень хочется вам верить, и я надеюсь получить доказательства вашей правдивости.
– Что с моим другом?
– Он тревожится за вас; успокойтесь, я сообщил ему о вашем состоянии.
Он вышел из камеры. Каждое новое показание, словно лист карточного домика, опиралось на предыдущее. Достаточно одного ложного признания, и все сооружение рушилось, ставя под сомнение с трудом выстроенную версию. Взяв фиакр, он, чтобы обмануть слежку, если таковая имелась, велел везти его на площадь Руаяль. Там он попросил высадить его и, велев кучеру ждать на углу улиц Эгу и Сент-Антуан, прогулочным шагом дважды обошел площадь, дошел до улицы Эшарп, вошел в церковь Сент-Катрин, прошел ее насквозь и вышел через боковой придел; оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, он отправился к ожидавшему его фиакру. Прибыв в Венсенн, он попросил кучера подождать его неподалеку от крепости, а сам, избрав сложный и извилистый путь, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, пешком отправился в крепостной замок.
Вход в крепость преграждали два подъемных моста: мост поуже предназначался для пеших посетителей, мост пошире – для экипажей. Далее ему пришлось пройти через трое хитроумных ворот. Предъявив удостоверяющую его полномочия бумагу подозрительному привратнику и приданному ему в помощь часовому, он очутился во дворе перед высоким донжоном, напомнившим ему башню Элвен, старинную бретонскую крепость. В свое время он вместе с отцом, маркизом де Ранреем, часто охотились на волка неподалеку от ее мощных стен. Глубокий сорокафутовый ров, окружавший тюремный замок, делал его неприступным. Донжон насчитывал шесть этажей и четыре угловые башни. Доступ в крепость преграждали три расположенные друг за другом двери. Привратник провел его в большой зал первого этажа, где ему пришлось довольно долго ждать. Наконец появился разъяренный комендант, громко выражавший свое неудовольствие дерзким посетителем, побеспокоившим его в начале обеда. Ознакомившись с распоряжением Ленуара и придирчиво оглядев печать, он уставился на подателя бумаги. Наконец, решив исполнить приказ, он тем не менее заявил, что, согласно инструкции, намерен присутствовать при свидании, ибо речь идет о государственном преступнике. Комендант вел себя столь настырно, что Николя пришлось пригрозить ему карами высшего начальства, если тот немедленно не прекратит препятствовать комиссару исполнить поручение начальника полиции. Ружмон недовольно отступил.
По темным лестницам и узким проходам его провели до самой камеры. Подступавший к горлу запах плесени и каменной соли напомнил ему, как кто-то сравнил воздух в тюремных застенках с мышьяком. В камеру также вели три двери, все три с тяжелыми железными засовами и двумя замками, запиравшимися на три поворота ключа. Решительно, подумал Николя, в Венсенне с узниками обходятся гораздо более сурово, чем в Бастилии. Двери открывались в противоположные стороны. Первая преграждала проход во вторую, а вторая – в третью. Процедура отпирания дверей сопровождалась скрежетом, скрипом и жалобными воплями дверных петель.
Войдя в камеру, он сначала ничего не увидел. После кромешного мрака коридора слабый свет, падавший в окошко, забранное тройной решеткой, ослепил его. Когда глаза его привыкли к скудному освещению, он увидел, что находится в комнате с высоким сводчатым потолком; высота помещения была раза в три больше его ширины. В глубине, возле стены, на деревянном лежаке, напоминавшем ящик, сидел узник; зябко кутаясь в обтрепанный плащ, сквозь дыры которого виднелись болтавшиеся на шее остатки галстука, он пристально и испытующе взирал на визитера. Из-за длинных волос и бороды, скрывавших бледное исхудавшее лицо, возраст узника не поддавался определению. От ручных кандалов к вделанным в стену кольцам тянулись цепи. Цепь на правой ноге крепилась к массивному железному кольцу, торчавшему прямо из пола. Перемещался узник явно с большим трудом и в ограниченном пространстве.
Пока надзиратель закрывал скрипучие двери камеры, мужчины рассматривали друг друга. Николя торопливо соображал, как ему лучше приступить к разговору, одновременно ругая себя за то, что не поразмыслил над этим по дороге. В конце концов он решил не лгать, не давать ложных надежд и объяснить свой визит служебной необходимостью.
– Сударь, – начал Николя, – мое имя барон д’Эрбиньяк…
Он не лгал, такое имя действительно носили земли, принадлежавшие сеньорам де Ранрей.
– …король поручил мне осмотреть тюрьмы и посетить заключенных, содержащихся там без суда и следствия.
Узник окинул его скептическим взором.
– Интересно, с чего это король после шестидесяти лет правления вдруг заинтересовался своими тюрьмами! Сударь, я ничего ни от кого не жду, а потому могу всего лишь выслушать вас.
Николя сообразил, что узник не знает о смерти Людовика XV и о восшествии на престол Людовика XVI.
– Как долго вы сидите в этой тюрьме?
– Вот уж, действительно, верно сказано: сижу! Семь лет, сударь, не считая одиннадцати месяцев в Бастилии! И ни там, ни тут никто не удосужился мне сообщить, почему я здесь, что, полагаю, вам прекрасно известно, равно как и известна истинная причина моего заточения, коя не только не оправдывает меня, но и делает мне честь.
– И что это за причина? Я буду вам весьма признателен, если вы мне ее изложите.
– В 1768 году я совершенно случайно раскрыл отвратительный заговор, составленный – если судить по ее целям – поистине дьявольской лигой. Иными словами, я обнаружил заговор против короля и всей Франции.
Постепенно возбуждаясь, он попытался воздеть руки к небу, но цепи со звоном воспрепятствовали этому движению.
– О какой лиге идет речь? И о каком заговоре? Что вы имеете в виду? Вы уверены в своих словах?
– Слава Богу, если эта лига более не существует! Собственно, чтобы помешать ее разоблачению, меня и упрятали в темницу.
– И кто же был подстрекателем?
Многозначительно взглянув на Николя, Лепрево де Бомон [39]39
История заточения Лепрево де Бомона подлинная. Освобожденный после падения Бастилии, а именно 5 сентября 1789 года, он провел в заточении двадцать один год, о чем впоследствии рассказал в своих воспоминаниях, озаглавленных «Государственный преступник».
[Закрыть]похлопал рукой по деревянному лежаку, приглашая его присесть рядом. Комиссар принял приглашение. В нос ему немедленно ударила вонь, подобная той, что исходит от запертых в клетках животных.
– Надо быть осторожным, меня подслушивают, – прошептал узник, беспокойно озираясь по сторонам. – Давайте говорить как можно тише. Хотя я вас совсем не знаю, но почему-то готов вам все рассказать. Наверное, вы внушили мне доверие. Зачинщиками заговора выступили господа Лаверди, Сартин, Бутен, Ланглоэ, Шуазель, Ленуар, Крана дю Бур, Трюден де Мартиньи и многие другие высокопоставленные лица. Ну скажите, почему меня держат в тюрьме, меня, разоблачившего сговор против народа? А если они утверждают, что никакого сговора не было, тогда тем более, зачем держать меня в тюрьме, если меня не в чем больше обвинить?
Николя подумал, что аргументация человека, числившегося сумасшедшим, была не лишена логики.
– Вы сами видите, сударь, сколь чудовищен произвол власти, допускающей арест без всякой на то причины. Я лишился места, имущество мое описано, дела пришли в упадок, все существование мое порушено. О, я несчастный! Прибавьте сюда ночное похищение, диктатуру деспотов, именующих себя судьями, инквизиторов, заставивших меня на собственной шкуре испытать их отвратительную тиранию. Ах, сударь, сколько злоупотреблений, с коими мне довелось столкнуться, дают мне право законным образом подать жалобу его величеству! Наш король не может остаться нечувствительным к творящимся у него под носом беззакониям!
Привыкнув к полумраку тюремной камеры, на высоте человеческого роста Николя заметил надписи: словно кто-то напечатал на стене слова. Лепрево заметил направление его взгляда.
– Вопреки постоянным терзаниям, причиняемым мне моим тюремщиком, я работаю, пишу, делаю выписки из прочитанных мною книг. Господин граф де Лале, проживающий в замке и располагающий библиотекой в четыре тысячи томов, любезно одалживает мне книги без ведома коменданта, передавая их мне через привратника. Господи, я совсем забыл об осторожности. Безумец, что ты творишь? Я неосмотрительно доверился вам, и теперь вы расскажете об этом всем!
– Сударь, клянусь честью, что господин де Ружмон не узнает ни слова из того, что вы соблаговолите поведать мне во время нашей беседы. А вы, в свою очередь, также не говорите никому о содержании нашей беседы. Оно интересует только короля.
– Как вам будет угодно, обещаю вам. Вижу, вы пытаетесь прочесть надписи на моих стенах. Мне ничего не остается, как записывать свои разоблачения, хотя комендант время от времени закрашивает их известкой. Я пишу большими печатными буквами.
– Но где вы берете чернила?
– Это, сударь, сажа, образованная при обжигании березовых веточек в пламени свечи. Из них я делаю себе перья. Поверьте, письмо – очень долгое занятие; за час мне удается вывести не более пяти десятков букв. Однако вернемся к интересующему нас вопросу.
– К сговору, который обычно называют «пактом голода»?
– Да, сударь. Речь шла о том, – и я буду повторять это до самой смерти, – чтобы на двенадцать лет отдать снабжение зерном на откуп четырем миллионерам. Эти четверо хотели накопить огромные запасы зерна и муки, дабы стать единственными монополистами и устроить в стране голод. Придумал этот план некий Матиссе, бывший руанский булочник, чья булочная находилась возле церкви Сен-Поль. Сумев подкупить полицию, он развязал себе руки и нанял целую армию поджигателей, комиссаров, покупателей, посредников, сторожей на складах, инспекторов, бродяг, изготовителей вьючных седел, молотильщиков, веяльщиков, сеятелей, контролеров, проверяльщиков, сборщиков, налоговых инспекторов, приказчиков, булочников… Словом, целую шайку, из тех, кто имеет дело с зерном! Когда я разоблачил их в парламенте Руана, меня немедленно убрали из мира живых.
– И с тех пор вы пребываете в неведении?
– В забвении, в молчании! Даже святых мучеников не лишали права голоса! Молчание несовместимо с человеческой природой! Шесть лет я пребываю в этом адском донжоне. Вы видите, сколь я несчастлив, видите мое жалкое ложе, напоминающее эшафот, видите мои оковы, мои лохмотья. А голод, который меня постоянно мучит! А ведь, как мне недавно стало известно, на содержание мое государственная казна отводит три тысячи ливров. Но, видимо, эти деньги поступают в карман Ружмону, который только и делает, что преумножает мои страдания, не исполняет приказы и клевещет на меня в своих доносах. А жестокосердый Сартин, похитивший меня во мраке ночи, возненавидел меня еще больше и, похоже, вознамерился погубить.
Внезапно Николя, посмотрев в глаза узнику, прошептал:
– Три точки и тридцать один.
Узник с криком отшатнулся.
– Предатель, так ты, значит, принадлежишь к этому адскому отродью?
– Сударь, уверяю вас, вы заблуждаетесь. Слова эти долетели до меня из толпы, их произнес какой-то подозрительный субъект, зачинщик беспорядков. Если вам, как вы сами утверждаете, дороги интересы короля, государства и народа, объясните, что значит эта формула.
Заколебавшись, Лепрево де Бомон вперил взор в Николя, словно пытаясь понять, что скрывает открытое лицо посетителя.
– Сударь, не знаю, почему, но верю вам на слово. Невидимыми путями, указать которые я не могу, ибо узнал их совершенно случайно, став слепым орудием судьбы, ко мне попали эти слова, служащие сигналом для общего сбора. Значит, все по-прежнему… В свое время, когда существовали тайные договоренности, слово это являлось своего рода магическим ключом. Однако формула nihil obstat [40]40
Ничто не препятствует (лат.).
[Закрыть]должна была измениться и, возможно, послужить иным целям.
– Но что все это значит? Что за тайная формула?
– Устраивались собрания. Полагаю, на этих собраниях встречались сообщники. Совет обычно проходил в Париже, в одном из трех мест, откуда и три точки, и состоял из тридцати трех человек. Это первый ключ, второй, мне неизвестный, позволял уточнить место, одно из трех… Во всяком случае, мне так кажется.
– Благодарю вас, сударь. Не угодно ли? – и он протянул узнику открытую табакерку.
Некоторое время они усиленно чихали, что, как неоднократно убеждался Николя, укрепляло чувство доверия.
– Сударь, – продолжил Николя, – мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов. Вам знакомо имя Энефьянс?
И снова узник дернулся, подтверждая тем самым подозрения Николя.
– Сударь, – ответил Лепрево, – могу лишь повторить, что вы проникли в их тайны гораздо глубже, нежели сами можете предположить. Впрочем, я уже ничем не рискую, если попробую расширить ваши знания. Хотя едва ли я знаю больше вашего. Но, видимо, вам неизвестно, что булочник с улицы Монмартр, имя которого я не знаю, разгадал попытки Энефьянса-сына обмануть лигу и сообщил об этом совету. Нечестивца сразила молния, иначе говоря, Энефьянс был уничтожен, не узнав, кто и откуда нанес ему удар.
– Еще одна подробность. Когда именно вы узнали о доносе?
– Незадолго до моего похищения людьми Сартина.
– Сударь, – подвел итог Николя, – надеюсь, вы были со мной искренни.
Так что сами видите, сударь, несчастный узник не напрасно пользуется библиотекой господина де Лале. Надеюсь, я могу рассчитывать на ваше благорасположение.
Николя всегда мучили призраки прошлого; вот и теперь перед ним предстала камера, где отчаявшийся узник, назавтра ожидавший приведения приговора в исполнение, тоже просил у него заступничества. [42]42
См. «Человек со свинцовым чревом».
[Закрыть]А он не мог ему ничего ответить.
– Сударь, будьте уверены, если представится случай, я не премину походатайствовать за вас.
– Благодарю вас, вы кажетесь мне человеком чести.
Николя толкнул тяжелую дверь и вышел из камеры. На первом этаже он нашел коменданта, и тот с недовольным видом подписал записку Ленуара. Напомнив Ружмону о необходимости держать его визит в полнейшей тайне, Николя покинул крепость и ее неприятного управляющего.
Сев в фиакр, Николя предался размышлениям. Несмотря на возбуждение, речи узника звучали вполне осмысленно. Собственно, в чем его обвиняли? Не похоже, чтобы он злоумышлял против короля. Значит, из его речей можно было сделать вывод о существовании заговора государственных мужей. Столкнувшись со злоупотреблениями, честный и простодушный Лепрево стал громко возмущаться… Но горе тому, кто поднимает шум с благими намерениями! Видимо, подозрения поборника истины завели его слишком далеко и высоко. Служители короля, министры, интенданты, откупщики, оптовые торговцы и армейские поставщики постепенно, незаметно для посторонних глаз, захватывали торговлю зерном в свои руки. Тайна скрывала продажность и служебные злоупотребления, а донос пресекал любые поползновения сделать махинации достоянием гласности. Честный и упорный Лепрево де Бомон, не обладая достаточными доказательствами, попытался выступить в роли разоблачителя, но те, кто стоял у руля государства, не могли этого допустить.
Служа королю, Николя вполне мог представить себе мотивы, по которым Лепрево удерживали в одиночном заключении. Множество подданных его величества были уверены в существовании заговора, «пакта голода», а потому выход на свободу человека, готового во всеуслышание доказывать существование сговора, мог породить ненужные волнения. В 1774 году портной, мэтр Вашон [43]43
См. «Дело Николя Ле Флока».
[Закрыть], сообщил комиссару королевской полиции, что, судя по слухам, короля обвиняли в создании ажиотажа вокруг запасов зерна. В то время даже Бурдо верил этим слухам, а когда Николя стал их опровергать, посчитал своего начальника излишне прекраснодушным и не знающим жизни.
Убеждения Николя помещали истину где-то посредине. Прежняя система регулирования торговли зерном, несомненно, открывала простор для махинаторов, извлекавших выгоду из ее несовершенства. Возможности множились, пользовались ими бесконтрольно, и дряхлый механизм монархии стал давать сбои. Зло зарождалось, росло и расползалось по всему королевству; откупщики и прочая сомнительная публика, кишевшая вокруг главного продукта питания, показала зубы, беспорядки привели к несправедливостям. Бывший секретарь управляющего церковной собственностью, радея за государство, принялся кричать о злоупотреблениях на всех углах.
Николя окончательно заблудился в собственных мыслях, уводивших его далеко от срочных нужд дня сегодняшнего. Но постепенно его охватила хорошо известная ему лихорадка охотника, почуявшего дичь. Связь между семьей Энефьянс и убитым булочником с улицы Монмартр открывала простор для новых версий… Следовало уточнить обстоятельства исчезновения сына Энефьянса. Поглощенный обдумыванием новой версии и связанных с ней новых задач, Николя велел кучеру высадить его у начала тихой улочки Пуарье.
