Текст книги "Пьесы. Том 2"

Автор книги: Жан Ануй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Жанна. Войска, мессир. Я встану во главе его воинства и освобожу Орлеан.

Бодрикур (совсем ее выпускает, подозрительным тоном). Если ты безумная, это уж другой разговор. Не желаю я впутываться в грязную историю... (Кричит в глубь сцены.) Эй, Будусс! (Подходит стражник.) Велика, братец, окатить ее водой и запри в темницу. А завтра вечером отправишь к отцу. Только не вздумай бить; не желаю я иметь неприятностей – она безумная.

Жанна (спокойно, хотя стражник держит её). Я охотно пойду в темницу, мессир, но когда меня завтра вечером выпустят, я снова явлюсь к вам. Поэтому лучше выслушайте меня сейчас.

Бодрикур (наступает на нее, вопит, колотит себя, как горилла, кулаками в грудь). Но, черт бы тебя побрал, неужели же ты меня не боишься?!

Жанна (смотрит ему прямо в глаза со своей обычной спокойной полуулыбкой). Нет, мессир, ничуть.

Бодрикур (озадаченный, останавливается и орет стражнику). Катись отсюда! Нечего тебе здесь слушать!

Стражник уходит.

(Немного встревоженно.) Почему же ты меня не боишься? А ведь я на всех страх нагоняю.

Жанна (тихо). Потому что, мессир, вы очень добрый...

Бодрикур (ворчливо). Ладно-ладно! Это смотря по обстоятельствам. Цену я тебе назвал.

Жанна (заканчивает фразу) ...а главное, очень умный. Мне еще придется убеждать множество людей, дабы выполнить то, что мне повелели мои голоса. И мне очень повезло: первый же человек, к которому я обратилась и от которого, в сущности, все и зависит, как раз оказался самым умным.

Бодрикур (поначалу слегка озадачен; потом небрежно, налив себе кубок вина). Ей-богу, странная ты девушка. Почему ты считаешь, что я очень умный?

Жанна. Потому что вы красавец.

Бодрикур (исподтишка взглянув на себя в маленькое металлическое зеркальце, висящее рядом). Ба! Двадцать лет назад, может, так оно и было: я женщинам нравился... Просто стараюсь не одряхлеть, вот и все. Но странно все-таки вести такие разговоры с простой пастушкой, которая свалилась вам как снег на голову. (Со вздохом.) В сущности, я здесь мохом зарос. Все мои подчиненные – мужичье, поговорить не с кем... Но раз уж мы с тобой разболтались, было бы любопытно услышать от тебя, какая, по-твоему, существует связь между умом и красотой. Обычно считается наоборот: чем, говорят, человек красивее, тем глупее.

Жанна. Считают так одни только горбуны да длинноносые. Значит, они не верят, что господь бог, если ему очень уж захочется, может создать нечто совершенное?

Бодрикур (хохочет. Он польщен). Ну, конечно, если смотреть с этой точки зрения... Но сама посуди: я, например, не урод какой-нибудь... а вот иной раз я думаю, так ли уж я умен на самом деле. Нет-нет, не возражай. Бывает, и взбредет в голову такая мысль... Тебе я могу в этом признаться, потому что ты кто? Ноль... А вот что до моих вояк, то, само собой, я гораздо их умнее. Ничего не поделаешь – ведь я командир. Если от этого принципа отказаться, то армии никакой не будет. Однако, видишь, с тобой-то я могу говорить открыто, так сказать, снизойти до тебя, тем более что вся необычность создавшегося положения, да и огромное социальное различие – ведь между нами пропасть – придают вполне безобидный характер нашей с тобой непринужденной болтовне... Однако подчас возникают проблемы выше моих возможностей... К примеру, просят меня решить какой-нибудь вопрос, ну, скажем тактический, что ли, или административный, и вдруг – хлоп! – в голове пусто, хоть шаром покати, а почему, и сам не знаю. Туман и туман. Ничего ровно не понимаю. Заметь, что авторитета я не теряю, держусь. Ну, конечно, приходится криком брать; а в конце концов, глядишь, и вынесешь какое-нибудь решение, Что для командира важнее всего – это вынести решение, любое, какое ни на есть. Поначалу вроде страшновато, потом, с годами, с опытом, замечаешь, что все равно одно на одно получается... что ни решай. Ясно, было бы приятно что-нибудь получше выдумать. Но Вокулер – глушь, дыра. Так бы мне хотелось хоть разок принять важное решение, ну, предположим, в масштабе края... не подати взимать с неплательщиков и не дезертиров ловить, а что-нибудь этакое необыкновенное, чтобы меня наверху заметили... (Прерывает свои мечты, глядит на Жанну.) Не пойму, почему это я с тобой, с козявкой, разболтался, и сделать-то ты ничего не можешь да еще, глядишь, сумасшедшая...

Жанна (с кроткой улыбкой). Я-то знаю почему. Мне голос был. Послушай, Робер...

Бодрикур (взрывается). С какой стати ты меня по имени называешь?

Жанна. Потому что это имя дал тебе господь бог. Потому что оно твое. А вот фамилия – так это и твоего брата и твоего отца. Слушай, Робер, миленький, и не вздумай снова рычать, зря это. Я вот и есть оно, твое решение, благодаря которому тебя заметят...

Бодрикур. Чего это ты мелешь?

Жанна (подходя к нему). Слушай, Робер. И первым делом забудь, что я девушка. Это тебя и сбивает с толку... Конечно, господь меня создал не уродом, но ведь ты такой же, как и все мужчины, тебе просто не хочется упустить удобный случай... Боишься, что в собственных глазах будешь выглядеть дураком... Ничего, найдешь себе еще девочек, поросенок паршивый, если уж тебе так приспичило грешить... Девочек, которые тебе и удовольствия больше доставят и меньше с тебя потребуют... Да уж и не так я тебе нравлюсь.

Он колеблется, боясь оказаться в дураках.

(Внезапно кричит сердито.) Если ты, Робер, хочешь, чтобы я тебе помогла, помоги и ты мне! Всякий раз, когда я говорю тебе правду, соглашайся со мной и отвечай «да», иначе мы с тобой никогда не договоримся...

Бодрикур (отводит глаза, пристыженно ворчит). Ну, нет...

Жанна (строго). Как так – нет?

Бодрикур. То есть я хотел оказать: да... Что верно, то верно. Не так уж я тебя и хочу... (Любезно.)Хотя, заметь, ты все-таки милашка!

Жанна (добродушно). Ну и хорошо. Хорошо... Да не расстраивайся ты, мой толстячок Робер. Я на тебя за это не сержусь, напротив. А раз мы с тобой по этому пункту договорились, вообрази, что ты уже дал мне мужской костюм и мы болтаем с тобой, как два славных парня, спокойно и здраво.

Бодрикур (все еще недоверчиво). Ну и что?..

Жанна (усаживается на край стола, допивает вино из его кубка). Так вот, мой толстяк Робер, решение от тебя самого зависит. Что касается твоего блестящего хода, благодаря которому тебя заметят в высших сферах, здесь откладывать нельзя. Учти, где они – в Бурже. И не знают, какому святому молиться... Англичанин повсюду. Бретань и Анжу ждут, высматривают, где им заплатят подороже. Однако герцог Бургундский, который разыгрывает из себя доблестного рыцаря со своим новеньким орденом Золотого руна, ставит им палки в колеса и потихоньку вымарывает все стеснительные пункты из договоров. Думали, что можно будет рассчитывать хотя бы на его нейтралитет... Слишком дорого нам обошелся его нейтралитет. По последним сведениям, он похваляется, что женит своего сына на английской принцессе. Понимаешь, чем это пахнет? А что такое французская армия, тебе самому известно. Парни-то они славные, могут надавать тумаков и подраться, а вот духом пали. Вбили себе в голову, что уже ничего поделать нельзя, что англичанин всегда будет сильнее. Дюнуа – бастард, командир он хороший, умный, а это в армии большая редкость, но его не слушают, и самому ему все это начинает приедаться. Вечно пирует со своими распутниками у себя в лагере – но и здесь я тоже порядок наведу, дождется он у меня, – к тому же он, как и все бастарды, считает себя чересчур высокородным сеньором... В сущности, на дела Франции ему начхать; пускай, мол, этот хлюпик Карл сам как хочет выпутывается, в конце концов, это его вотчина... Лаир, Ксэнтрай просто быки бешеные какие-то, им бы только лезть на рожон, только бы разить мечом направо и налево, чтобы об их богатырских ударах писали в летописях, – они, так сказать, поборники личного подвига, а пользоваться пушками не умеют и дают себя перебить ни за что, ни про что, как было, скажем, при Азенкуре. Эх, все они горазды быть убитыми, это пожалуйста, с дорогой душой! Идти под нож – от этого толку чуть. Ты пойми, миленький Робер, война – это не партия игры в мяч, не турнир, тут мало играть в полную силу, соблюдая правила чести... Надо выиграть. Надо хитрить. (Касается пальцем его лба.) Надо, чтобы тут варило. Впрочем, ты у нас умница, лучше меня понимаешь.

Бодрикур. Я тоже всегда так говорил. В наши дни думают мало. Возьми хотя бы моих офицеров: грубияны, только бы им подраться, и все тут. А вот тех, кто думает, никто и не собирается употребить с пользой для дела.

Жанна. Никто. Вот потому-то об этом нет-нет да и следует им самим поразмыслить, вместо того чтобы о пустяках думать. А ведь именно тебя, который думает, в один прекрасный день осеняет идея. Гениальная идея, которая может все спасти.

Бодрикур (тревожно). У меня идея?

Жанна. Только не гони ее прочь. Вот-вот тебя осенит. Ведь твоя голова варит быстро, и сразу все мысли в порядок приходят, и как раз сейчас ты все рассчитал и взвесил. По виду никак не скажешь – это-то в тебе милее всего, – а взвешиваешь. Вот-вот все увидишь ясно. Страшно сказать, но во всей Франции есть сейчас только один человек, который все ясно видит, и это ты!

Бодрикур. Ты так полагаешь?..

Жанна. Я же тебе говорю.

Бодрикур. А что я вижу?

Жанна. Видишь, что пора вдохнуть душу в этих людей, дать им веру, что-нибудь совсем простое. А как раз в твоей вотчине оказалась девушка, которой, по ее словам, является Михаил-архангел, а также святая Маргарита и святая Екатерина. Не перебивай. Знаю, что ты скажешь: я, мол, не верю. Но ты пока что закрываешь на это глаза. Вот этим-то ты и велик. Ты про себя думаешь: пусть она пастушка, козявка, ну и ладно! Но допустим, что бог действительно с ней, тогда ничто ее не остановит. С ней ли бог или нет – это как бы орел или решка. Доказать нельзя, но и обратного не докажешь. А ведь сумела-таки она против моей воли пробраться ко мне, и вот уже полчаса, как я ее слушаю. Этого ты отрицать не можешь, это же факт. Ты просто признаешь его. И вот тут-то тебя вдруг осеняет идея, которая в тебе зрела, твоя идея. Ты говоришь себе: раз она сумела убедить меня, почему бы ей не убедить и дофина, и Дюнуа, и архиепископа? В конце концов, они такие же люди, как и я, даже, между нами, глупее, чем я. Почему бы ей не убедить наших солдат, что, по здравому размышлению, англичане созданы точно так же, как и мы, то есть из двух половинок – одна отважно рвется в бой, а другая мечтает, как бы спасти свою шкуру, – и если мы хорошенько и в подходящий момент по ним ударим, мы их вышибем из Орлеана! Что, в сущности, требуется нашим молодцам, говоришь ты в этот самый момент, – ведь голова у тебя светлая, не то что у всех прочих, – им требуется знамя, кто-то, чтобы их подстегнуть, доказать им, что с ними бог. И вот тут-то ты сразу становишься велик...

Бодрикур (жалобно). Ты так думаешь?

Жанна. Конечно, велик. Это я тебе говорю, Робер, а потом скажут и другие. Сам увидишь, в скором времени все будут считать тебя великим, да еще трезвым политиком, как всех прославленных политических мужей. Ты себе говоришь: лично я, Бодрикур, не так уж уверен, что она послана богом. Но я притворюсь, что верю, пошлю-ка ее им, послана ли она богом или не послана, и если они в это поверят, выйдет одно на одно. Как раз завтра поутру мой гонец должен отбыть в Бурж...

Бодрикур (как громом пораженный). А кто тебе сказал? Это же тайна.

Жанна. Я навела справки... (Продолжая.) Выберу-ка я полдюжины молодчиков покрепче для эскорта, дам-ка я ей лошадь и отправлю малютку вместе с гонцом. А в Шиноне, насколько я ее знаю, она как-нибудь уж выкрутится. (Восхищенно глядит на Бодрикура.) Ну, знаешь, и силен же ты, Робер!

Бодрикур. Чем?

Жанна. Раз ты все это продумал, значит, ты здорово умный.

Бодрикур (утирает лоб, в изнеможении). Да.

Жанна (вежливо). Только дай мне лошадь посмирнее, ведь я еще не умею ездить верхом.

Бодрикур (гогочет). Ты же, дочка, себе шею свернешь!..

Жанна. Как бы не так! Михаил-архангел не даст мне упасть, поддержит. Послушай, Робер, хочешь пари? Я спорю на костюм – мужской костюм, который ты мне еще не обещал, – а ты, если выиграешь, щелкнешь меня по носу. Вели-ка вывести во двор двух лошадей. Поскачем галопом, и если я упаду, можешь мне не верить. Справедливо, а? (Протягивая ему руку.) А ну, по рукам! Кто от своего слова откажется, свиньей будет.

Бодрикур (подымаясь с места). По рукам! Я не прочь немного подвигаться. Ты не поверишь, до чего же устаешь думавши. (Зовет.) Будусс!

Входит стражник.

Стражник (указывая на Жанну). В тюрьму ее тащить?

Бодрикур. Да нет, дурень! Вели-ка дать ей штаны и приведи нам двух лошадей. Мы немного разомнемся.

Стражник. А совет? Уже четыре часа.

Бодрикур (величественно). Завтра! Я и так уже достаточно много думал сегодня. (Удаляется.)

Жанна, проходя мимо оцепеневшего стражника, показывает ему язык, затем оба они теряются среди других персонажей в полумраке сцены.

Варвик (который с удовольствием следил за этой сценой, Кошону). В этой девушке определенно было что-то! Особенно мне понравилось, как ловко она вертела этим дураком, внушая ему, что он сам до всего додумался.

Кошон. На мой вкус сцена чуть грубовата. Будем надеяться, что с Карлом она найдет другой язык...

Варвик. В нашем с вами ремесле, монсеньер епископ, мы так же, как и она, дергаем за ниточку. Что такое править людьми – не важно, с помощью ли дубинки или пастушеского посоха, – править людьми – это значит заставить глупцов поверить, будто они сами додумались до того, что мы велим им думать. И без всякого божьего вмешательства. Поэтому-то сцена меня и позабавила. (Вежливо склоняется перед епископом.) Разве что это вмешательство необходимо вам для ваших профессиональных целей. Тогда другое дело. (Вдруг в упор.) А вы сами верите, монсеньер? Простите мою грубость, но мы здесь свои люди.

Кошон (просто). Верю, как малое дитя, ваша светлость. Поэтому-то я и задам вам хлопот во время этого процесса. Поэтому-то мои заседатели да и я сам будем до конца пытаться спасти Жанну. Мы от всей души готовы были сотрудничать с английским режимом, который представлялся нам единственно разумным выходом из существующего хаоса. Однако дело нашей чести, бедной нашей чести сделать даже невозможное против вас, хотя мы живем на ваши деньги, с вашими восемью сотнями солдат, которые стоят у дверей трибунала... Легко им было там, в Бурже, под защитой французских штыков, обозвать нас продажными! Мы-то были в оккупированном Руане!

Варвик (с раздражением). Не люблю я слово «оккупированный»! Вы забываете о Труанском договоре. Просто вы находились на землях его величества.

Кошон. Окруженные солдатами его величества и наблюдая казни заложников его величества, не нарушая полицейского часа и кормясь милостями его величества. Мы люди, по слабости своей, мы хотели остаться в живых и попытаться в то же время спасти Жанну. Незавидная роль, как ни посмотри.

Варвик (улыбается). От вас самих, дражайший епископ, зависело придать ей блеск, надеть мученический венец. Мои восемьсот солдат были наготове.

Кошон. Мы об этом не забывали ни на минуту. Но зря они выкрикивали оскорбления по нашему адресу и стучали в двери прикладами, чтобы напомнить о своем присутствии; мы все равно спорили целых девять месяцев, прежде чем выдать вам Жанну. Целых девять месяцев, чтобы вынудить сказать «да» брошенную всеми несчастную девочку. И зря потом будут величать нас варварами, уверен, что при всех своих высоких принципах людям из любого лагеря придется изучать науку изворотливости.

Варвик. Верно, целых девять месяцев. Этот процесс – настоящие роды! Наша пресветлая матерь церковь не склонна спешить, когда ее просят разродиться хотя бы маленькой политической акцией. Слава богу, кошмар уже позади! И мать и дитя чувствуют себя превосходно!

Кошон. Я много размышлял обо всем этом, ваша светлость. Нас заботит исключительно здоровье матери, как вы изволили выразиться, и мы с чистым сердцем пожертвовали ребенком, когда, как нам казалось, уразумели, что иного выхода нет. Со дня ареста Жанны бог замолк. Ни она, что бы она ни говорила, ни тем паче мы не слышали его голоса. И мы, мы продолжали действовать по давно установленной рутине; и первым делом надо было защитить старое здание, это великое и разумное творение рук человеческих, ибо, в сущности, ничего другого и не остается в пустыне в те дни, когда бог отвращает от нас свой лик... В наших семинариях нас с пятнадцати лет учили, как защищать это здание. И у Жанны, не имевшей нашей солидной подготовки, уверен, тоже были сомнения, но она, покинутая людьми и богом, стряхивала с себя мгновенную слабость и, стряхнув, продолжала свое дело вплоть до костра; в ней странным образом сочетались уничижение и дерзость, величие и благоразумие. Мы не могли понять этого тогда, мы жались к материнской юбке, закрывая ладонями глаза, мы, старики, вели себя, как малые дети; но именно человек, который продолжает высоко держать голову, вопреки своему одиночеству, когда умолкает глас божий – пусть он в крайности, пусть сведен до положения жалкой твари, – только тот человек, только он велик по-настоящему. Велик и одинок.

Варвик. Да, безусловно. Но мы – политики, мы обязаны подавлять в себе желание слишком много размышлять об этом величии одинокого человека. И, как нарочно, именно такие чаще всего попадаются среди тех, кого мы посылаем на расстрел.

Кошон (отвечает не сразу, голос его звучит глухо). Иной раз, желая себя утешить, я думаю: как все-таки прекрасны эти старики священники, которых оскорблял каждый ее дерзкий ответ и которые все же в течение девяти месяцев пытались под дамокловым мечом не совершить непоправимого...

Варвик. Только без громких слов!.. В политике нет ничего непоправимого. Я же вам говорю, в свое время мы воздвигнем ей в Лондоне превосходную статую... (Продолжая разговаривать, оборачивается к шинонцам, которые, заняв всю сценическую площадку, создают с помощью имеющихся под рукой средств декорацию одного из покоев дворца.) Но давайте, монсеньер, послушаем лучше Шинон. Я лично глубоко презираю трусишку Карла, однако этот персонаж меня всегда забавлял.

Карл в сопровождении обеих королев и Агнессы, Сорель. Вокруг него реют три вуали, спускающиеся с шапочек.

Агнесса. Но, Карл, это же немыслимо! Неужели же ты допустишь, чтобы на балу я появилась одетая бог знает как! Твоя любовница – и в головном уборе по прошлогодней моде. Ведь это же просто скандал!

Молодая королева (подступает к нему с другой стороны). А твоя королева, Карл! Королева Франции! Подумай, что скажут люди!

Карл (опускается на трон, продолжая играть в бильбоке). Скажут, что у короля Франции нет ни гроша. И правильно скажут.

Молодая королева. Я так и слышу, что будут болтать при английском дворе! Супруга Бедфорда, супруга Глостера, я не говорю уж о любовнице кардинала Винчестерского! Вот кто действительно прекрасно одевается!

Агнесса. А знаешь ли ты, Карл, что наши головные уборы попадают к ним раньше, чем к нам? Ведь умеют одеваться только в Бурже, это всем известно. Посмотрела бы я, в каких туалетах они щеголяли бы, если б не посылали своих людей скупать наши последние модели, чтобы их скопировать. В конце концов, ты все-таки король Франции! Как же ты можешь это терпеть?

Карл. Во-первых, я не король Франции. Я сам пустил такой слух, а это разница... Во-вторых, единственное, что мне удается продавать англичанам, – это предметы роскоши. Буржские моды да наша кухня – вот что хоть как-то еще поддерживает наш престиж за рубежом.

Королева Иоланта. И впрямь этот престиж единственное, что нам осталось, и его надо всячески защищать; тут наши крошки правы, Карл. Совершенно необходимо, чтобы на этом балу присутствующие признали, что дамы французского двора одеваются лучше всех на свете. Не забывайте, никто еще точно не сумел определить – что пустяк, а что нет... Агнесса отчасти права: если у тех на балу не будет новых головных уборов, это равносильно нашей победе...

Карл (насмешливо). Победе, которая не помешает им оттяпать у нас Орлеан, милейшая маменька!.. Заметьте кстати, Орлеан не мой, он входит в ленные владения моего кузена; лично я спокоен, у меня нечего больше отбирать; кроме Буржа, который никого не интересует, у меня нет ровно ничего, и все-таки, что ни говори, это королевство!.. А по последним сведениям, Орлеан взят!.. И сколько бы я ни контратаковал англичан с помощью дамских головных уборов...

Агнесса. Ты просто не отдаешь себе отчета, Карл, как может быть опасен новый головной убор в глазах женщины – это же смертельный удар... Я, я тебе говорю, и Бедфордиха и Глостерша, а особенно любовница кардинала, которой по ее положению необходимо быть особенно элегантной, просто умрут от зависти! Ты только подумай, мы бросаем в бой новые шапочки в двенадцать вершков высоты... и с рожками! Другими словами, нечто совсем-совсем противоположное современной линии головных уборов... Ты просто не отдаешь себе отчета, Карл, миленький, какого шума наделают по всем европейским дворам эти два рожка... Это же настоящая революция!

Молодая королева (восклицает). А маленькие складочки сзади!..

Агнесса. Маленькие складочки – это шедевр!.. Да что говорить, поверь, дорогой, они сна лишатся... И я утверждаю, это отзовется рикошетом и на кардинале, и на Бедфорде, и на Глостере, они не будут иметь свободной минутки, чтобы подумать об Орлеане. (Торжественным тоном, звучащим будто глас самой мудрости.) Если хочешь победы, Карл, – вот она у тебя под рукой и, главное, даром.

Карл (ворчливо). Даром, даром... Не смеши ты меня! Скажи-ка лучше, во сколько мне обойдутся ваши шапочки?

Агнесса. Шесть тысяч франков каждая, любимый мой. Это просто даром, если учесть, что они сплошь вышиты жемчугом... А жемчуг – прекрасное помещение капитала... Когда шапочки выйдут из моды, ты всегда можешь перепродать их какому-нибудь еврею, и у тебя будет немножко денег для твоих солдат.

Карл (взрывается). Шесть тысяч франков! Но где же я, скажи на милость, возьму шесть тысяч франков, дуреха?..

Молодая королева (кротко). Двенадцать тысяч, Карл, потому что нас двое, не забывайте, пожалуйста. Надеюсь, вы не хотите, чтобы ваша жена была одета хуже, чем ваша любовница.

Карл (воздевает к небу руки). Двенадцать тысяч франков! Да они окончательно рехнулись!

Агнесса. Заметь, есть модель попроще, но не советую ее брать. А то твоя психическая атака на этих идиоток англичанок провалится. Ведь, в конце концов, ты же этого добиваешься!

Карл. Двенадцать тысяч франков! Вы бредите, мои кисоньки. Да ведь этой суммы хватит, чтобы выплатить содержание половине солдат Дюнуа, которым я задолжал за полгода. Я никак не пойму, маменька, как вы, женщина в высшей степени здравомыслящая, можете их поощрять?

Королева Иоланта. Потому-то, Карл, я и поддерживаю их, что я женщина здравомыслящая. Разве хоть раз в жизни действовала я против ваших интересов, когда речь шла о вашем благе и вашем величье? Разве вы можете упрекнуть меня в узости суждений? Я мать вашей супруги королевы, и я лично представила вам Агнессу, когда поняла, что это к вашему же благу.

Молодая королева (обиженная словами матери). Пожалуйста, маменька, не хвастайтесь этим!

Королева Иоланта. Агнесса очаровательная девушка, дочь моя, и превосходно справляется со своим делом! А нам обеим в высшей степени было необходимо, чтобы Карл наконец стал мужчиной. А государству это было еще нужнее, чем нам с вами. Где ваше величие, дочь моя, вы рассуждаете сейчас, как мещаночка!.. Для того чтобы Карл стал мужчиной, ему требовалась женщина...

Молодая королева (колко). Но, по-моему, я тоже женщина и к тому же его жена!

Королева Иоланта. Я не хочу вас обидеть, моя козочка... но, увы, лишь самую малость! И говорю я вам это лишь потому, что сама была такая же. Прямолинейная, здравомыслящая, еще в большей мере, чем вы, и только. Поэтому-то я терпела, что король – ваш отец – имел любовниц. Будьте же для него королевой, поддерживайте королевский дом, подарите ему наследника, а что касается всего прочего, переложите свои обязанности на кого-нибудь другого. Нельзя поспеть всюду. И потом, любовь – это занятие не для порядочных женщин. Мы плохо ею занимаемся... Впрочем, со временем вы сами будете мне благодарны, ведь так прекрасно спится одной... Посмотрите же на Карла, с тех пор как он познал Агнессу, он стал гораздо мужественнее! Ведь верно, Карл, вы стали гораздо мужественнее?

Карл. Вчера я сказал архиепископу «нет». Он попытался было меня запугать, прислал Латремуя, чтобы тот наорал на меня, потом грозил отлучить меня от церкви. Словом, шел ва-банк! Но я держался стойко.

Агнесса. А благодаря кому?

Карл (нежно гладит ее по бедру). Благодаря Агнессе! Мы же прорепетировали всю сцену в постели.

Королева Иоланта (подходит). А что хотел от вас архиепископ? Вы мне об этом не рассказывали.

Карл (по-прежнему рассеянно гладит бедро стоящей возле него Агнессы). Не помню. Кажется, отдать герцогу Бургундскому Париж или что-то в этом роде, чтобы добиться перемирия на год. Прошу заметить, что практически это никакой роли не играет. Герцог и без того уже в Париже. Но нельзя же поступаться принципами: Париж – это Франция, а Франция – это я. Короче, я пытаюсь в это поверить. Я сказал «нет». Посмотрели бы вы, какую физиономию скорчил архиепископ, очевидно, герцог наобещал ему с три короба.

Агнесса. А что, Карл, миленький, произошло бы, если бы ты, вопреки мне, сказал «да»?

Карл. Целую неделю тебя бы мучила мигрень или боли в животе, паршивая девчонка! Если, на худой конец, я еще могу обойтись без Парижа, то без тебя...

Агнесса. Значит, дорогой, коль скоро это я помогла тебе спасти Париж, ты вполне можешь купить мне шапочку и вторую для твоей королевы, которой ты только что, по своему обыкновению, наговорил кучу неприятных вещей, сам того не понимая, дрянной мальчишка... Надеюсь, ты все-таки не хочешь, чтобы я болела целую неделю? Ты будешь слишком скучать...

Карл (сдается). Ладно, заказывайте ваши шапочки... Архиепископу, вам ли – все равно приходится говорить «да», вечно одна и та же комедия... Но, предупреждаю, я представления не имею, из каких сумм их оплачу.

Агнесса. Подпишешь чек на казначейство, миленький, а там увидим. Пойдемте, ваше величество, примерим их вместе. Какая вам больше по душе – розовая или зеленая? По-моему с вашим цветом лица вам больше подойдет розовая...

Карл (привскочив от удивления на троне). Как? Их уже принесли?

Агнесса. Ты ровно ничего в этом не смыслишь, мой любимый! Подумай хорошенько: для того чтобы они были готовы к празднеству, надо было заказать их по крайней мере за месяц. Но мы были уверены, что ты согласишься, не правда ли, ваше величество? Вот ты увидишь, какие они в Лондоне скорчат физиономии! А знаешь. Карл, это великая победа для Франции!

Чмокнув его, обе убегают.

Карл (насвистывая, снова взбирается на трон). Хоть бы не смешили меня своими победами! Латремуй, Дюнуа – все одно и то же! И то будет великой победой и это, но в наши дни все покупается, и великие победы в том числе. А что если у меня не хватает денег, чтобы позволить себе роскошь купить великую победу? А что если Франция мне не по карману? (Ворча, берется за чернильницу.) Ну ладно, увидим! Я вечно буду подписывать чеки на казначейство! Будем надеяться, что торговец этим удовлетворится. Казна пуста, но на бумаге-то этого не видно. (Поворачивается к королеве Иоланте.)Может, и вам тоже нужна новая шапочка, что ж, требуйте, пока я здесь. Не стесняйтесь. Все равно моя подпись ничего не стоит.

Королева Иоланта (подходит к нему). В мои годы, Карл, модные шапочки ни к чему. Я хочу от вас другого.

Карл (устало). Знаю-знаю, сделать из меня великого государя! Все почему-то хотят сделать из меня великого государя, а это со временем приедается. Даже Агнесса! Даже в постели! Думаете, весело?.. Здорово вы ее натаскали! Когда же вы все наконец поймете, что я просто-напросто ничтожный отпрыск Валуа, и потребуется по меньшей мере чудо, чтобы ваши желания сбились? Разумеется, мой дед Карл был великий король; но жил-то он до войны, тогда еще не было такой дороговизны. Впрочем, он был богатый... Мои отец и мать проели все; во Франции произошло уже не помню сколько девальваций, и у меня лично нет средств, чтобы стать великим государем, вот и все! Я делаю что могу, лишь бы доставить удовольствие этой шлюшке Агнессе, без которой я уже не могу обходиться. Но, между нами говоря, мне не хватает не только средств, но и смелости. Смелость – вещь слишком утомительная и слишком опасная в том мире скотов, где мы живем. Знаете, что этот жирный боров Латремуй как-то в гневе посмел обнажить шпагу? Мы были наедине, защитить меня было некому... Эта мерзкая скотина чуть не заколол меня! Хорошо, что я успел вовремя отскочить и спрятаться за трон, а то бы... Понимаете, до чего мы дожили... обнажить шпагу против короля! Я, конечно, должен был бы позвать коннетабля, чтобы взять его под стражу, но – увы! – он сам коннетабль, а я не так-то уж уверен, что я король... Поэтому они все так со мной и обращаются: знают, что я, может, незаконнорожденный.

Королева Иоланта (мягко). Но ведь вы сами, и только вы, твердите об этом с утра до вечера, Карл...

Карл. Вы правы. Стоит мне увидеть их рожи, все эти рожи законных сыновей, и я сразу начинаю чувствовать себя ублюдком! Ну и времена нынче пошли: чтобы стать кем-то, надо или получить первый приз за гимнастику, или потрясать шпагой, в которой восемь фунтов веса, или щеголять в доспехах, а они такие тяжелые, что того и гляди вам хребет сломают!.. Когда на меня надевают доспехи, я пошевелиться не могу. Куда уж мне! Лично я не люблю удары. Ни давать, ни получать. (Вдруг совсем по-детски топает ногой.) А потом, я боюсь! (Поворачивается к королеве, с досадой.) Что еще вы хотели попросить у меня, что превышало бы мои силы?

Королева Иоланта. Принять эту деву, Карл, которая прибыла из Вокулера. Она уверяет, что послана богом. Уверяет, что пришла сюда затем, чтобы освободить Орлеан. В народе сейчас только о ней и говорят, ждут с величайшей надеждой, что вы соблаговолите ее принять.

Карл. Значит, по-вашему, я еще недостаточно смешон? Давать аудиенцию какой-то деревенской ясновидящей? Нет, право, маменька, вы меня просто разочаровываете, такая здравомыслящая женщина и вдруг...

Королева Иоланта. Я уже дала вам Агнессу, Карл, ради вашего блага, вопреки моим материнским интересам. А теперь я прошу вас: примите эту деву... В ней действительно есть что-то необычное, или по крайней мере все считают, что есть, а это главное.

Карл (ему наскучил весь этот разговор). Не люблю я девственниц... Сейчас вы снова мне скажете, что я не настоящий мужчина, но они внушают мне страх... К тому же у меня есть Агнесса, и она мне еще нравится... Не в обиду вам будь сказано, матушка, но у вас весьма странные для королевы наклонности.