Текст книги "Пьесы. Том 2"

Автор книги: Жан Ануй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Лаир (с радостным ревом, потрясая своей шпагой). Еще бы нет, в бога... в душу!.. (Бросается в атаку и кричит небесам.) Я ничего но говорил, слышишь, милостивый боже, я ничего не говорил! Не обращай внимания... (Врезавшись в гущу трибунала, гарцует, атакует, раздает шпагой удары направо и налево. Продолжая драться, исчезает в глубине сцены.)

Жанна (стоя на коленях). Он ничего такого не сказал, господи! Ничего плохого не сказал! Он добрый-предобрый... Добрый, как Ксентрай... Такой же добрый, как любой из моих солдат, которые убивают, насилуют, грабят, богохульствуют... Он такой же добрый, как твои волки, господи, те волки, которых ты сделал невинными... Я за всех них в ответе! (Погружается в молитву.)

Вокруг нее снова собираются судьи, сцена освещается.

(Подымает голову, видит их и, как бы вырванная из своих грез, восклицает.) Мой Лаир! Мой Ксентрай! О, последнее слово еще не сказано. Вот увидите, они оба придут и освободят меня и приведут с собой три, а то и четыре сотни верных копий...

Кошон (тихо). Они подошли, Жанна, к воротам Руана, хотели узнать, сколько англичан в городе, а потом ушли...

Жанна (в замешательстве). Ох, ушли?.. И не дали боя? (Молчание.) Ну, конечно же, пошли за подкреплением! Ведь это я сама втолковывала им, что не следует бросаться в атаку очертя голову, как при Азенкуре.

Кошон. Они ушли на юг к Луаре, где Карл, уставший от войны, распускает свои войска и намерен заключить любой договор, лишь бы сохранить хоть огрызочек Франции. Они никогда не придут, Жанна!

Жанна. Неправда! Лаир придет, пусть даже не будет ни одного шанса на победу!

Кошон. Твой Лаир теперь просто главарь банды, и он продался вместе со своим отрядом другому государю, прослышав, что твой собирается заключить мир. Как раз в эту самую минуту он шагает к Германии в расчете пограбить еще одну страну, – видишь, как все это несложно.

Жанна. Неправда!

Кошон (встает). Разве я хоть раз солгал тебе, Жанна? Это правда. Зачем же тогда ты хочешь жертвовать собой ради тех, кто тебя бросил? Как это ни парадоксально звучит, единственно, кто еще пытается спасти тебя, – это мы, твои давние враги и твои судьи. Отрекись, Жанна, ты упорствуешь ради тех, кто тебя предал. Вернись в лоно нашей матери церкви. Смирись перед ней, она возьмет тебя за руку и подымет. Убежден, что в глубине сердца ты по-прежнему остаешься ее дочерью.

Жанна. Да, я дочь церкви!

Кошон. Доверься же безоговорочно своей матери, Жанна! Она взвесит тяжесть твоих заблуждений и тем освободит тебя от мучительного долга взвешивать их самой, тебе больше не надо будет ни о чем думать, ты отбудешь свое наказание – тяжелое ли, легкое ли – и пойдешь себе с миром! А ведь ты, должно быть, очень нуждаешься в покое и мире?

Жанна (после молчания). Во всем, что касается веры, я доверяюсь церкви. Но ни за что я не отрекусь от содеянного мною.

Движение среди священнослужителей.

Инквизитор (взрывается). Теперь вы сами видите, святые отцы, человека, поднявшего голову! Понимаете теперь, кого вы судите? Неужели эти небесные голоса оглушили и вас также? Вы упорно пытались обнаружить уж не знаю какого дьявола, спрятавшегося там, за ними... Как бы мне хотелось, чтобы там и впрямь оказался только дьявол! Суд над ним был бы недолог. Дьявол – наш союзник. В конце концов, он бывший ангел, он из наших. Как бы он ни богохульствовал, ни оскорблял, пусть бы даже ненавидел бога, он и этим лишний раз доказал бы свою веру. Зато человек, человек, казалось бы, такой мирный, которого насквозь видно, пугает меня в тысячу раз сильнее. Смотрите на него, скованного, обезоруженного, покинутого своими и уже не слишком уверенного, что эти замолкшие голоса действительно вещали ему, ведь так, Жанна? Рухнул ли он наземь, моля господа вновь взять его в руци свои? Молит ли он хотя бы, чтобы голоса зазвучали вновь, указуя ему путь? Нет. Он отворачивается, он противостоит пыткам, унижениям, ударам, он, низринутый до положения жалкой твари, валяющейся на сырой подстилке своего узилища, он подымает глаза к этому непобежденному образу самого себя... (громовым голосом) ибо это и есть его единственно истинный бог! Вот чего я боюсь! И он отвечает, – повтори, Жанна, тебе же до смерти хочется повторить: «От содеянного мною...»

Жанна (тихо) ...никогда не отрекусь.

Инквизитор (повторяет, содрогаясь от гнева). «От содеянного мною никогда не отрекусь»! Слышите эти слова, которые все они твердят на кострах, на эшафотах, в камерах пыток, всякий раз, когда нам удастся схватить одного из них? Слова, которые они будут повторять еще века и века с тем же бесстыдством, ибо никогда не кончится охота за человеком... Как бы могущественны ни стали мы со временем и в какой бы форме это могущество ни проявлялось, как бы ни давила Идея всей своей тяжестью на людей, какой бы жестокой, четкой и изощренной ни была ее организация и ее полиция, всегда пребудет охота за человеком, за человеком, который ускользает от наших сетей, которого мы наконец изловим, которого убьем и который еще раз унизит Идею, достигшую высоты могущества, унизит просто тем, что скажет «нет» и не потупит глаз. (Цедит сквозь зубы, с ненавистью глядя на Жанну.) Дерзкое отродье! (Поворачивается к трибуналу.) Есть ли необходимость продолжать допрос? Спрашивать ее, почему она бросилась с башни, где была заточена: хотела ли бежать или надеялась разбиться до смерти, вопреки заповедям божьим? Почему покинула отца и мать, надела мужское платье и не хочет его снять вопреки канонам церкви? Она ответит вам, как обычно отвечает человек: «То, что я сделала, я сделала. Это мое. Никому не дано отобрать этого от меня, и я не отрекусь от него. Все, что вы можете, – это убить меня, заставить кричать что угодно под пытками, но заставить меня сказать „да“ – вот этого вы не можете». (Кричит.) Так вот, святые отцы, мы обязаны научиться тем или иным способом – чего бы это ни стоило человечеству – заставить человека сказать «да»! Пока останется хоть один несломленный человек, Идее, если даже она господствует надо всем и уже перемолола всех остальных, – все равно Идее угрожает гибель. Вот почему я требую, чтобы Жанну отлучили от церкви, извергли ее из лона церкви и передали в руки светским властям, дабы они покарали ее... (бесцветным голосом добавляет обычную формулировку) обратившись к ним с просьбой ограничить свой приговор смертью с отсечением членов. (Поворачивается к Жанне.) Это, конечно, будет ничтожная победа над тобой, Жанна, но наконец-то ты замолчишь. Пока что мы не нашли более верного способа. (Садится среди общего молчания.)

Кошон (мягко). Мессир инквизитор первым потребовал твоего отлучения от церкви и применения пытки, Жанна. Признаться, я боюсь, что того потребует и мессир Фискал. Каждый из нас вынесет свое суждение, а решать буду я. И прежде чем отсечь и отбросить прочь загнивший член, другими словами, тебя, – твоя матерь святая церковь, для коей заблудшая овечка дороже всех прочих – не забывай этого, – в последний раз заклинает тебя. (Подает знак рукой. Какой-то человек выступает вперед.) Знаешь этого человека, Жанна? (Жанна оборачивается, она вздрагивает от ужаса.) Это главный палач Руана. И если ты не хочешь вручить нам свою душу, дабы мы спасли ее, ты попадешь сейчас в его руки. Готов ли костер, мэтр?

Палач. Готов, монсеньер. Костер приказали сложить выше обычного, чтобы девушку было отовсюду хорошо видать. Одно для нее будет мучительно: я не смогу ей помочь – слишком уж высоко, не дотянешься.

Кошон. А что ты называешь помощью, мэтр?

Палач. Наш профессиональный прием, монсеньер, к которому мы обычно прибегаем, если, конечно, нет специальных указаний. Сначала дают первым языкам пламени взвиться вверх, а потом, когда все уже заволочет дымом, я взбираюсь сзади но хворосту, словно бы затем, чтобы поправить дрова, а сам убиваю, душу. Так что горит труп, это не так мучительно. Но, сообразно полученным мною указаниям, костер сложили выше обычного, так что вскарабкаться туда мне не удастся. (Просто.) Значит, хочешь не хочешь, а дело затянется.

Кошон. Слышишь, Жанна?

Жанна (тихо). Да.

Кошон. В последний раз я протягиваю тебе руку помощи, милосердную длань твоей матери, которая хочет вновь приблизить тебя к себе и спасти. Но времени у тебя немного. Слышишь рев? Это ревет толпа, она с утра тебя ждет... Они пришли спозаранку, чтобы захватить лучшие места. Как раз в эту минуту они закусывают принесенной из дома провизией, бранят своих ребятишек, шутят и допытываются у солдат, скоро ли начало. Они не злые. Это те же самые люди, которые приветствовали бы тебя радостными криками, если бы ты взяла Руан. Просто все повернулось иначе; и теперь они пришли посмотреть, как тебя будут жечь. Для них триумф или смерть великих мира сего – просто зрелище, ведь с ними самими ничего никогда не случается. Их следует простить, Жанна. Всю свою жизнь они достаточно дорого расплачиваются за то, что они народ, и имеют поэтому право на свои скромные развлечения.

Жанна (тихо). Я их прощаю. И вас также, мессир.

Фискал (вскакивает, вопит). Гордячка! Гнусная гордячка! Монсеньер беседует с тобой, как родной отец, желая спасти твою несчастную заблудшую душу, а ты имеешь наглость говорить, что прощаешь его?!

Жанна. Монсеньер говорит со мной ласково, но я знаю – для того, чтобы спасти меня или меня одолеть. И так как он все равно вынужден послать меня сейчас на костер, я его прощаю.

Кошон. Жанна, постарайся понять, что в твоем отказе есть что-то бессмысленное. Ты же не язычница? Бог, которого ты признаешь, он так же и наш бог. Именно он повелел нам устами своего апостола Петра, основавшего его церковь, указывать тебе путь. Бог не говорил своим созданиям: «Обращайтесь прямо ко мне». Он сказал: «Ты, Петр, и на сем камне я создам церковь мою... и ее священники будут вашими пастырями...» Ты ведь не считаешь нас недостойными пастырями, Жанна?

Жанна (тихо). Нет.

Кошон. Тогда почему же ты не делаешь того, что повелел господь? Почему не хочешь, как в детстве, признать свою вину перед лицом его церкви? Ты ведь не переменила веры?

Жанна (вдруг кричит в тоске). Я хочу вверить себя церкви! Хочу причаститься, но мне отказывают!

Кошон. Мы дадим тебе причастие после исповеди и когда ты уже начнешь отбывать наложенное на тебя покаянно; надо только, чтобы ты сказала нам «да». Ты отважная девушка, это мы все знаем, но твоя плоть еще не огрубела, и ты, должно быть, боишься смерти.

Жанна (тихо). Да. Боюсь. Ну и что с того?

Кошон. Я уважаю тебя, Жанна, и верю, что этого недостаточно, дабы заставить тебя отречься. Но есть то другое, чего ты должна страшиться более: страшно обмануться и из гордости, из упрямства обречь себя на вечные муки. Если даже твои голоса идут от бога, чем ты, в сущности, рискуешь, подчинившись священнослужителям его церкви? Если мы не верим твоим голосам и их приказаниям и налагаем на тебя должную кару – допустим даже, что бог действительно говорил с тобой через своего архангела и своих святых, – ну что ж, значит, тогда именно мы совершим чудовищный грех неведения, тщеславия и гордыни и будем расплачиваться за него в нашей вечной жизни. Ради тебя, Жанна, идем мы на этот риск, а ты, ты ничем не рискуешь. Скажи нам только: «Я вверяю себя вам», скажи просто «да», и тебя оставят в покое, ты будешь беспорочно чиста, и ты уже ничем не рискуешь.

Жанна (вдруг обессилев). Зачем вы меня мучаете, да еще так мягко, мессир? Уж лучше бы вы меня били.

Кошон (с улыбкой). Если бы я тебя бил, тем самым я дал бы тебе повод оправдать свою гордыню, а ей только и надо послать тебя на смерть. Я убеждаю тебя потому, что бог создал тебя разумной и здравомыслящей. Даже не прошу, а умоляю, потому что мне известно, какое у тебя нежное сердце. Я старый человек, Жанна, я уже ничего не жду на этой земле, и я, как все присутствующие здесь, немало убивал, защищая церковь. С меня хватит. Я устал. Мне не хотелось бы перед смертью убить еще и маленькую девочку. Помоги же мне и ты.

Жанна (растерянно глядит на него, потом, помолчав). Что я должна отвечать?

Кошон (подходит к ней). Сначала ты обязана понять, что, уверяя, будто ты послана богом, ты не можешь принести пользы никому и ничему. Утверждать это – значит играть на руку англичанам и палачу. Даже твой король – дальновидный политик – объявил в письмах, которые мы тебе прочли, что никоим образом не желает быть обязанным своей короной божественному вмешательству, орудием коего была ты.

Жанна испуганно оборачивается к Карлу.

Карл (просто). Поставь себя на мое место, Жанна. Если для того, чтобы я короновался, потребовалось чудо, значит, я стал королем не совсем естественным путем. Значит, я действительно не сын своего отца, иначе коронование состоялось бы без всяких чудес. Небесная помощь – это, конечно, хорошо, однако внушает подозрение, особенно к человеку, единственная сила которого – это право. И еще более подозрительно, когда небеса вдруг перестают вам помогать... После злополучного парижского поражения нас бьют со всех сторон, и тебя самою взяли в Компьене. Они состряпают вердикт и, конечно, объявят тебя ведьмой, еретичкой, подосланной дьяволом. Я предпочитаю, чтобы тебя вообще никто не посылал. Пусть хотя бы так думают. Таким образом, бог и не помогал мне. Но и не оставил меня. Я выиграл потому, что в тот момент был сильнее, а сейчас меня топчут, потому что в данный момент я слабее. Это политика, здравая политика! Понимаешь?

Жанна (тихо). Да. Понимаю.

Кошон. Я от души рад, что наконец-то ты становишься благоразумной. Тебе задавали десятки вопросов, и, естественно, ты растерялась. Я сейчас поставлю тебе только три вопроса, самых существенных. Ответь трижды «да», и все мы здесь присутствующие будем спасены – ты, которая должна умереть, и мы, которые посылаем тебя на смерть.

Жанна (после короткого молчания, тихо). Спрашивайте... Посмотрим, могу ли я ответить.

Кошон. Первый вопрос главный. Если ты ответишь на него «да», остальные отпадут сами собой. Слушай же внимательно, взвешивай каждое свое слово. «Вверяете ли вы себя смиренно-апостольской римской святой церкви и нашему святому отцу папе и его епископам, дабы они оценили ваши деяния и судили вас? Соглашаетесь ли вы на безоговорочное и полное покаяние и просите ли вернуть вас в лоно церкви?» Ответь «да» – этого хватит.

Жанна (молчит, растерянно оглядывается). Да, но...

Инквизитор (со своего места, глухо). Никаких «но», Жанна!

Жанна (вновь замыкается). Я не хочу, чтобы меня вынуждали говорить противное тому, что говорили мне мои голоса. Не хочу свидетельствовать против моего короля, не скажу ничего, что могло бы омрачить славу его коронования, славу, которая отныне принадлежит ему навсегда.

Инквизитор (пожимает плечами). Слушайте, что говорит человек! Не существует двух способов заставить его замолчать.

Кошон (тоже разгневан). Ты что, Жанна, с ума сошла? Разве ты не видишь этого человека в красном, он ведь ждет тебя! И ты должна понять, это последнее, что я могу для тебя сделать, больше я ничего не смогу. Церковь еще верит, что ты ее дочь. Она тщательно взвесила свой вопрос, каждое слово взвесила, желая облегчить тебе путь, а ты споришь по мелочам, торгуешься. Нельзя торговаться с матерью-церковью, бесстыдная дочь! Ты на коленях должна молить ее укрыть тебя своим покровом и защитить. Покаяние, которое она на тебя наложит, ты примешь во имя божье равно как и несправедливость, ежели ты усматриваешь, что есть тут несправедливость! Иисус Христос страдал больше тебя, за тебя, и были в страстях господних унижение и несправедливость. И разве он торговался, разве затевал тяжбы, когда ему предстояло погибнуть за тебя? Он далеко опередил тебя: пощечины, плевки в лицо, терновый венец и бесконечно медленная агония на кресте между двумя разбойниками – тебе никогда его не догнать. Все, что он просит у тебя через нас, – это покориться суду святой церкви, а ты еще колеблешься!..

Жанна (помолчав, кротко, со слезами на глазах). Простите, мессир. Я не подумала, что этого желает от меня Иисус Христос. Это верно – он страдал больше меня. (Снова молчит.) Я покорюсь.

Кошон. Молишь ли ты смиренно и без всяких условий святую католическую церковь вернуть тебя в лоно ее и покоришься ли ты ее суду?

Жанна. Молю смиренно мать мою церковь вернуть меня в лоно ее, покоряюсь ее суду.

Кошон (со вздохом облегчения). Хорошо, Жанна. Все прочее уже пойдет легче. Обещаешь ли ты никогда не браться за оружие?

Жанна. А ведь работа-то недоделана?

Кошон. Работу, как ты выражаешься, будут делать другие! Не делай глупостей, Жанна! Ты закована в цепи, ты узница, и тебе грозит костер. Во всяком случае, ты сама понимаешь, все равно работа эта уже не для тебя. Скажешь ли ты «да» или «нет». Твоя роль сыграна. Англичане, которые держат тебя в плену, не позволят тебе сражаться. Ты сама только что нам сказала, что если у девушки есть хоть на два гроша благоразумия, значит, бог сотворил чудо. Если бог тебя защищает, хранит, то именно сейчас ему и надо бы даровать тебе на два гроша благоразумия. Обещаешь никогда не браться за оружие?

Жанна (со стоном). А если мой король вновь будет во мне нуждаться?

Карл (живо). О-ля-ля! Если это ради меня, то можете немедля сказать «да». Я в вас больше не нуждаюсь.

Жанна (глухо). Тогда – да.

Кошон. Обещаешь ли ты отказаться навсегда от непристойного мужского платья, в которое ты нарядилась, что противно всем законам христианской скромности и приличия?

Жанна (ей надоел этот вопрос). Но вы же десятки раз меня об этом спрашивали. Одежда – пустяки. Это мои голоса велели мне одеться мужчиной.

Фискал (визжит). Нет, дьявол! Кто, кроме дьявола, мог внушить девушке желание так оскорблять целомудрие?

Жанна (тихо). Здравый смысл, мессир.

Фискал (хихикнув). Здравый смысл? Все на него валишь, как на мертвого! Значит, это здравый смысл велит девушке щеголять в штанах?

Жанна. Конечно, мессир. Мне приходилось скакать на коне вместе с солдатами; для того чтобы они забыли, что я девушка, чтобы видели во мне такого же солдата, как они сами, пришлось, хочешь не хочешь, и одеваться, как они.

Фискал. Лукавый ответ! Разве станет бегать с солдатней обыкновенная девушка, если на ней не лежит печать проклятия?

Кошон. Допустим даже, что это платье было тебе полезно в военное время, но почему и теперь, когда ты сидишь у нас в тюрьме, когда уже не сражаешься, почему ты по-прежнему отказываешься надеть одежду, приличную твоему полу?

Жанна. Я не могу.

Кошон. Почему?

Жанна (колеблется, потом, покраснев). Если бы я была в церковной тюрьме, тогда бы я согласилась.

Фискал. Видите, видите, монсеньер, как эта девка виляет, она насмехается над нами. Почему в церковной тюрьме ты бы согласилась, а в этой отказываешься? Лично я не понимаю, а хотел бы понять!

Жанна (грустно улыбаясь). А, однако, понять это легко, мессир. Вовсе не обязательно иметь для этого высокий духовный сан..

Фискал (вне себя). Легко понять, а я вот не понимаю, значит я, по-твоему, дурак, что ли? Заметьте, мессиры, заметьте, она оскорбляет меня при исполнении служебных обязанностей! Она кичится своим бесстыдством, она считает, что в этом ее слава, находит в этом какое-то гнусное наслаждение! Если она покорится церкви, как она, видимо, собирается поступить после всех уговоров монсеньера епископа, мне придется, пожалуй, снять главное обвинение в ереси, но коль скоро она будет отказываться скинуть это одеяние сатаны, будет щеголять в этой ливрее порока и бесстыдства, я откажусь снять свое обвинение в колдовстве, какое бы давление ни оказывали на меня, стараясь смягчить ее участь, что явно чувствовалось в ходе этих прений. Если понадобится, я обращусь к Базельскому церковному собору. Дьявол среди нас, мессиры, дьявол здесь! Я ощущаю его страшное присутствие. Это он велит ей отказаться снять мужскую одежду, в том не может быть сомнения.

Жанна. Переведите меня в церковную тюрьму, и я сниму мужской наряд.

Фискал. Не смей торговаться с церковью, Жанна! Монсеньер епископ объяснил тебе это. Так или иначе, ты скинешь мужскую одежду, или тебя объявят ведьмой и сожгут.

Кошон. Скажи, если ты в принципе согласна, почему же ты не хочешь снять мужской костюм в той тюрьме, где заключена сейчас?

Жанна (бормочет, покраснев). Я там не одна.

Фискал (визжит). Ну и что же из этого?

Жанна. День и ночь со мной в камере находятся два английских солдата.

Фискал. Ну и что? (Молчание. Жанна краснеет еще сильнее и не отвечает.) Будешь ли ты отвечать? Ничего поумнее не сумела придумать? А я-то считал, дьявол хитрее! Не могу его похвалить! Чувствуешь, что попалась, милочка, раз ты вся красная.

Кошон (мягко). Придется все же тебе ответить, Жанна. Я, кажется, начинаю догадываться, но надо, чтобы ты сама это сказала.

Жанна (после мгновенного колебания). Ночи длинные. Я закована в цепи. Я всячески стараюсь не заснуть, но иной раз усталость одолевает... (Замолкает, залившись краской стыда.)

Фискал (тупо настаивает). Ну и что? Ночи длинные, ты закована, ты хочешь спать... Ну и что из этого?

Жанна (тихо). В этой одежде мне легче защищаться.

Кошон (глухо). Так тебе пришлось защищаться все время, с самого начала процесса?

Жанна. С тех пор как меня бросили в тюрьму, мессир, все ночи напролет. Когда вечером вы отсылаете меня в темницу, все начинается сызнова. Я уже привыкла не спать. Поэтому-то на следующее утро, когда меня сюда приводят, я отвечаю иногда невпопад. Но это потому, что ночи длинные, а они сильные и хитрые. Приходится изо всех сил защищаться. А если бы на мне была юбка... (Замолкает.)

Кошон. А почему же ты в таком случае не кликнула офицера, он бы тебя защитил.

Жанна (помолчав, глухим голосом). Они сказали, что если я позову офицера, их повесят...

Варвик (Кошону). Гнусность! Какая гнусность! Во французской армии еще куда ни шло. Но в английской – это уже слишком. Я сам прослежу за этим.

Кошон (мягко). Вернись в лоно твоей матери-церкви, Жанна, согласись надеть женскую одежду, и отныне тебя будет охранять церковь. Тебе не придется больше самой защищаться, обещаю тебе.

Жанна. Тогда я согласна.

Кошон (со вздохом облегчения). Прекрасно. Спасибо, Жанна, что помогла мне. А я было испугался, что не смогу тебя спасти. Сейчас тебе прочтут твой акт отречения. Он уже готов, тебе только придется его подписать.

Жанна. Я не умею писать.

Кошон. Поставишь внизу крестик. Разрешите, мессир инквизитор, позвать брата Ладвеню, чтобы он зачитал текст. Я просил его составить акт отречения. К тому же мы при вынесении приговора должны быть в полном составе, коль скоро Жанна возвращается к нам. (Наклоняется к инквизитору.) Вы должны быть удовлетворены: человек сказал «да».

Инквизитор (с бледной улыбкой на тонких губах). Я жду, чем кончится дело.

Кошон (отходит и кричит страже). Позовите брата Ладвеню!

Фискал (подходит к инквизитору; шепотом ему на ухо). Мессир инквизитор, вы же не допустите, чтобы подобное свершилось?

Инквизитор (неопределенно машет рукой). Если она сказала «да»...

Фискал. Монсеньер епископ вел прения с непонятной для меня снисходительностью в отношении этой девки! Между тем из достоверных источников мне известно, что он ест из английской кормушки. Но, может быть, французы задают больше корма? Вот о чем я думаю.

Инквизитор (улыбается). А я об этом не думаю, мессир Фискал. Тут не в кормушках дело. А в другом – куда более важном. (Вдруг забыв об окружающих, падает на колени.) О господи! С твоего дозволения в последнюю минуту человек в этой юной деве смирился и склонил главу. С твоего соизволения на сей раз человек сказал «да». Но почему попустил ты, что в сердце ее судьи, этого старца, приученного долгой жизнью к компромиссам, почему попустил ты, чтобы в сердце его родилась постыдная жалость? Неужели ты никогда, о всевышний, не очистишь мир сей от любого проявления человечности, дабы могли мы спокойно посвятить землю вящей славе твоей?

Появляется брат Ладвеню.

Кошон. Брат Ладвеню, Жанна спасена. Она согласилась вернуться в лоно нашей матери-церкви. Прочтите ей акт отречения. Она его подпишет.

Ладвеню. Спасибо, Жанна. Я все время молился за тебя. (Читает.) «Я, Жанна, именуемая обычно Девой, признаю себя повинной в грехе гордыни, упорства и лукавства, когда утверждала, что мне было откровение от нашего господа бога через посредство его ангелов и его присноблаженных святых. Признаю также, что совершила богохульственный акт, нося нескромную одежду, противоречащую благопристойности моего пола и канонам нашей святой матери-церкви, и подстрекала с помощью лукавых козней людей на взаимное истребление. Признаю все эти грехи и отрекаюсь от них, клянусь на святом Евангелии отказаться отныне от ношения еретической одежды и никогда более не браться за оружие. Заявляю, что смиренно вверяюсь нашей святой матери-церкви и нашему святому отцу папе римскому и его епископам, дабы они взвесили все мои грехи и заблуждения. Молю принять меня в лоно церкви и заявляю, что безропотно понесу любую кару, какую ей угодно будет наложить на меня. В знак чего ставлю свое имя под этим актом, с которым меня ознакомили».

Жанна (теперь она стала совсем маленькой, растерянной девочкой). Кружок поставить или крестик? Подписываться я не умею.

Ладвеню. Я подержу твою руку. (Помогает ей поставить крестик.)

Кошон. Ну вот, Жанна. Твоя матерь-церковь ликует, видя, что ты возвратилась к ней. И ты, ты знаешь, что она сильнее радуется одной заблудшей овечке, нежели девяносто девяти прочим... Твоя душа спасена, и тело твое не будет предано в руки палача. По милосердию и мягкости нашей мы присуждаем тебя провести остаток дней твоих в узилище, дабы ты понесла кару за свои заблуждения; дабы вкусила хлеб страданий и воду печали, дабы могла ты полностью покаяться в часы одинокого созерцания, и взамен объявляем, что тебе не грозит отлучение от церкви. Можешь идти с миром. (Осеняет ее крестным знамением.) Уведите ее.

Солдаты уводят Жанну. Все встают и, разбившись на группы, разговаривают. Обычная атмосфера окончания судебных заседаний.

Варвик (подходит к Кошону, нюхая розу). Чудесно, монсеньер, чудесно. Временами я вот о чем думал: в силу какой странной прихоти вы старались во что бы то ни стало спасти эту девушку... И не было ли тут намерения изменить хотя бы самую малость вашему королю.

Кошон. Какому королю, ваша светлость?

Варвик (голос его звучит чуть жестче обычного). Я же сказал, вашему королю. Полагаю, у вас только один король. Да, я испугался было, что расходы его величества не окупятся. А потом я передумал! Отречения нам с лихвой хватит, чтобы обесчестить это ничтожество – Карла. В этом есть даже то преимущество, что мы лишили ее ореола мученицы, последствия чего всегда трудно предугадать, зная чувствительность современных людей. Костер, эта упрямая девочка среди пламени – все это отчасти смахивает на торжество французского дела. А в отречении есть что-то жалкое. Превосходно, превосходно...

Все персонажи уходят. Освещение меняется. Видно как в глубине сцены стражник ведет Жанну в тюрьму, шинонцы потихоньку проскальзывают вперед, чтобы поговорить с ней по дороге.

Агнесса (выступая вперед). Жанна, Жанна, душенька, вы не можете представить себе, как мы рады такому счастливому обороту дела! Примите наши поздравления!

Королева Иоланта. Совершенно бессмысленно умирать, миленькая Жанна. И вообще в жизни надо делать лишь то, что приносит пользу. Вот я, к примеру. Конечно, мои поступки будут впоследствии оценивать по-разному, но тем не менее я верю в одно – что бы я ни делала, все шло на пользу...

Агнесса. Как все это глупо! Я обожаю политические процессы, я вечно прошу Карла оставить для меня местечко, человек, спасающий свою голову, – увлекательнейшее зрелище. Но вот на этом процессе я, поверьте, не радовалась... Все время думала: как это глупо! Эта крошка дает себя убить ни за что ни про что. (Виснет на локте у Карла.) А знаете, Жанна, жить все-таки прекрасно...

Карл. Да, действительно, вы чуть все не загубили из-за меня. Я, конечно, был тронут, но, главное, я не знал, как вам дать понять, что вы идете по ложному пути... Сначала я, натурально, принял свои меры предосторожности по совету этого старого лиса архиепископа, разослал письмо по моим славным городам, в котором развенчал вас. Вообще-то я не терплю, когда мне слишком преданы. Не люблю, когда меня любят. Это накладывает на человека обязательства. А я как чумы боюсь обязательств.

Жанна (глядит в сторону, она слушает их стрекотню, видимо, не замечая их, и вдруг тихо). Присматривайте за Карлом. Чтобы он не терял мужества.

Агнесса. Ну, конечно, конечно, глупышка. Я тружусь в том же направлении, что и вы. Неужели вы думаете, что мне приятно быть любовницей короля, которого все бьют? Вот увидите, рано или поздно я сделаю из нашего маленького Карла великого государя и обойдусь при этом без костра... (Вполголоса.)Как это ни печально, Жанна, но, в конце концов, так возжелал сам господь; ведь это он создал мужчин и женщин, так вот – с помощью сцен, которые я устраивала ему в постели, я всегда умела добиваться того же, что и вы.

Жанна (шепчет). Бедный Карл...

Агнесса. Почему бедный? Напротив, как все эгоисты, он очень счастлив и рано или поздно непременно станет великим государем.

Королева Иоланта. Мы сами проследим за этим, Жанна, правда, у нас иные методы, чем у вас, но и они тоже приносят пользу.

Агнесса (указывая на молодую королеву). А ее величество королева, она подарила ему второго сына. Это все, что она умеет делать, зато делает безукоризненно. И теперь – даже если старший умрет – мы спокойны. Наследник так или иначе у нас будет... Вот видите, Жанна, вы оставляете дела французского двора в полном порядке.

Карл (чихает). Пойдем, душенька. Ненавижу тюремный воздух, ужасно сыро. До свидания, Жанна. Время от времени мы будем на минуточку заглядывать к вам с визитом.

Жанна. До свидания, Карл.

Карл (раздраженно). До свидания, до свидания... Во всяком случае, если вы появитесь при дворе, потрудитесь называть меня сиром, как и все прочие. С тех пор как я короновался, я строго за этим слежу. Даже Латремуй и тот говорит «сир». А это большая победа! (Уходит, сопровождаемый шелестом юбок.)

Жанна (бормочет). Прощайте, сир... Я рада, что добилась для вас хотя бы этого. (Следует за стражником. Стражник подводит ее к табуретке. Освещение опять меняется. Теперь Жанна одна в своей темнице.) Монсеньер Михаил-архангел, мадам Екатерина, мадам Маргарита, значит, вы больше не будете говорить со мной? Почему вы оставили меня одну с тех пор, как англичане захватили меня в плен? Когда вы вели меня к победе, вы были со мной, а ведь вы еще больше нужны мне сейчас, когда я в беде. Я отлично знаю, что если бог все время ведет тебя за ручку, это слишком легко, да и в чем бы тогда была наша заслуга? Сначала он вел меня за руку, потому что я была еще маленькая, а потом он решил, что я уже достаточно большая. А я еще недостаточно большая, господи, и во всем, что говорил епископ, трудно было разобраться... Вот с тем противным каноником было легко: мне хотелось ему нагрубить, просто чтобы он разозлился, а епископ говорил так кротко, и столько раз мне казалось, что он прав. Значит, ты, господи, возжелал этого, а также того, чтобы я испугалась мучений, когда тот человек сказал, что не сможет даже задушить меня. Значит, это ты захотел, чтобы я осталась жива? (Молчание. Видимо, ждет ответа, устремив глаза к небу.) Что ж, хорошо. Придется и на этот вопрос ответить самой.(Пауза.) В конце концов, может, я просто была гордячкой? В конце концов, может, я сама всё это выдумала? Как, должно быть, хорошо жить, спокойно и мирно исполнять свой долг и не иметь иных забот, а только день за днем скромно влачить свое бренное существование. (Снова пауза. Бормочет.)Должно быть, такие великие дела и впрямь мне не по плечу... (Внезапно разражаясь рыданиями, падает на табурет.)