Текст книги "Пьесы. Том 2"

Автор книги: Жан Ануй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Фискал (задет). Но у нас, слава богу, есть святые, и этого хватит!

Кошон (примирительным тоном). Во взрослом возрасте, безусловно. Но когда они еще совсем дети... Жанне ведь не было и пятнадцати.

Фискал. В пятнадцать лет девушка вполне взрослая. Эти девки уже все знают!

Кошон. Жанна была наивным и чистым созданием. Вы же сами знаете, на процессе я припомню ей голоса, но я не прочь закрыть глаза на фей, пусть девочки верят в них... (Твердо.) И, в конце концов, я веду разбирательство.

Фискал кланяется, не скрывая своей ненависти, и замолкает.

Отец (снова взрывается). А что она там делает у Древа Фей?

Брат. Да разве у нее поймешь? Уставилась и глядит в одну точку. Мечтает, будто чего ждет, я уже не первый раз ее такой вижу.

Отец (трясет его за плечо). Что ж ты, мерзавец, молчал? Неужто ты, дурень, в твои-то годы веришь девкам, которые мечтают? Просто ждет кого-то, да-да, кого-то, а не чего-то! А я вам говорю, что у нее, у Жанны, есть любовник. Подайте-ка мне мою дубинку!

Мать (не переставая вязать, кротко). Да нет, папочка, ты же сам знаешь, наша Жанна чиста как младенец!

Отец. Девки, они все чисты как младенцы; вечером, прощаясь, подставляют тебе лоб для поцелуя и смотрят на тебя ясными глазами, так и кажется, все до дна в них видно, это вечером-то. А потом – хлоп. На следующее утро – а заметьте, все двери на запоре были – что произошло, неизвестно, только ни шиша ты в их глазах не прочтешь, так они и шныряют по сторонам, так и врут! Видно, нечистый попутал!

Фискал (подымая палец). Слово произнесено, мессиры! И кем же – родным отцом!

Мать. Откуда ты-то знаешь? Нынче утром Жанна, когда уходила в поле, была чиста, да и я, когда ты взял меня у родителей, тоже была чиста... А какие у меня глаза стали на следующий день, а, скажи?

Отец (ворчливо). Такие же. Да не о тебе речь.

Мать. Значит, ты еще и других девушек знал, отец, а? А прежде ты мне об этом не рассказывал!

Отец (орет, желая скрыть свое смущение). Я же тебе говорю, речь идет не о тебе и не о других девках, а о Жанне! Подай мне дубинку! Сам пойду за ней. И если у нее свидание, обоих на месте уложу.

Жанна (с кроткой улыбкой). Да, у меня состоялось свидание, но у моего возлюбленного было два белых больших крыла, прекрасно отутюженное одеяние, и голос у него такой важный, и он все твердил: «Жанна! Жанна! Чего же ты ждешь? Великая беда грозит французской державе!» – «Мне страшно, мессир, я только простая бедная девушка, вы, должно быть, ошибаетесь». – «Разве бог ошибается, Жанна?» (Поворачивается к судьям.) Не могла же я ответить: да, мол, ошибается.

Фискал (пожимая плечами). Тебе следовало бы осенить себя крестным знамением.

Жанна. Я и перекрестилась, и архангел тоже перекрестился и смотрел мне прямо в глаза, пока звонил колокол.

Фискал. Следовало бы крикнуть ему: «Vade retro Satanas!»¹

Жанна. Я не знаю по-латыни, мессир!

Фискал. Не строй дурочку! Дьявол и по-французски понимает. Крикнула бы ему: «Убирайся, грязный вонючий дьявол, не смей меня искушать!»

Жанна (кричит). Но это же был Михаил-архангел, мессир!

Фискал (хихикая). Да это же он тебе так сказал, дуреха! А ты и поверила?

Жанна. Конечно. Не мог он быть дьяволом, ведь он такой красавец.

Фискал (в негодовании вскакивает). Вот именно! Дьявол как раз и есть красавец!

Жанна (возмущенно). Ой, мессир!

Кошон (жестом призывает Фискала к спокойствию). Боюсь, мессир Фискал, что все эти теологические тонкости, которые могут быть предметом диспутов между лицами духовного звания, превосходят понимание этой бедной девушки. Вы только зря ее смущаете.

Жанна (тоже встает и кричит Фискалу). Врешь, каноник! Я не такая ученая, как ты, но я знаю, что дьявол безобразный, а все, что красиво, – творение божье.

Фискал (хихикая). Слишком легкое разрешение вопроса!.. И слишком глупое! Неужели ты считаешь, что дьявол дурак? Да он в тысячу раз умнее тебя и меня, вместе взятых. Если он задумал ввести во искушение душу человеческую, неужели, по-твоему, он явится к тебе в виде кошки с загаженным хвостом, или в виде арабского верблюда, или в виде страшного единорога? Может, в детских сказках так оно и бывает!.. А в действительности дьявол выбирает для своих деяний самую прелестную ночь, самую светозарную, самую благоуханную, самую обманчивую в году... И является в образе молодой обнаженной девушки с упругой грудью, в образе непереносимо прекрасном...

Кошон (сурово прерывает его). Каноник! Вы впадаете в заблуждение. Если Жанна видела дьявола, то ваш дьявол совсем на него не похож. Прошу вас, давайте не будем валить в одну кучу всех дьяволов, у каждого свой дьявол.

Фискал (спохватывается, конфузится, заметив вокруг улыбки). Простите меня, монсеньер, но существует лишь один дьявол.

Кошон. К тому же мы не на процессе. Допрос будет позже. Продолжай, Жанна.

Жанна (в недоумении). Но раз дьявол прекрасен, как же можно узнать, что это дьявол?

Фискал. Спроси об этом у своего кюре.

Жанна. Значит, самому нельзя узнать?

Фискал. Нет. И поэтому-то нет спасения вне церкви.

Жанна. Не всегда же у тебя под рукой кюре, это только у богатых так. А бедным людям трудно.

Фискал. Всем трудно избежать вечного проклятия.

Кошон. Оставьте ее в покое, мессир Фискал, дайте ей спокойно поговорить с ее голосами. Это же самое начало истории. Пока еще рано ее за них упрекать.

Жанна (продолжает). А потом, в другой раз, приходили святая Маргарита и святая Екатерина...(Поворачивается к Фискалу и бросает ему лукаво, с вызовом.) И они тоже были красивые, и они тоже!

Фискал (не может сдержаться; весь залившись краской). Они были голые?

Жанна (с улыбкой). О мессир! Неужели вы думаете, что господу богу не хватит денег одеть своих святых?

Раздаются смешки, и Фискал сконфуженно садится на место.

Кошон. Вы же видите, мессир Фискал, ваши вопросы вызывают только смех. Потрудитесь пока не вмешиваться. Иначе мы никогда не перейдем к сути дела. А главное, не забывайте, что в этой истории, даже если мы судим Жанну – особенно если мы ее судим, – мы ответственны за душу, живущую в этом хрупком дерзком теле... Подумайте же, какое смятение можете вы внести в эту юную головку, внушив ей, что добро и зло – всего лишь вопрос одежды. Наших святых обычно принято изображать в одеждах, тут я с вами согласен. Но...

Жанна (бросает Фискалу). А наш спаситель на кресте совсем голый!

Кошон (поворачивается к ней). Я только что хотел сказать то же самое, что сказала ты, Жанна, прервав меня. Но не тебе поправлять нашего высокочтимого каноника. Не забывай, кто ты и кто мы. Мы твои пастыри, твои учителя и твои судьи. Остерегись же своей гордыни, Жанна; если в один прекрасный день демон попытается завладеть тобой, он как раз гордыней и воспользуется.

Жанна (тихо). Я знаю, что я гордая... Но я ведь Дева господня. И если бы ему не нравилось, что я гордая, разве он посылал бы мне своего архангела в сверкающих одеждах и своих святых угодниц, облаченных светом? Почему же тогда он обещал, что я сумею убедить всех людей, и ведь я их убедила, таких же ученых, таких же умных, как вы. Почему я получила в дар от моего короля белые доспехи, верный меч, почему вела этих отважных воинов на поле брани среди картечи и скакала, не дрогнув, на своем коне? Пусть он оставил бы меня пасти овечек и сидеть за прялкой рядом с матерью, тогда я не стала бы гордой...

Кошон. Взвешивай свои слова, Жанна, взвешивай каждую свою мысль! Теперь ты уже обвиняешь своего господа!

Жанна (осеняет себя крестным знамением). Упаси боже! Я только говорю, что воля его свершилась, пусть даже он пожелал послать мне гордыню и осудить меня на вечные муки. Ведь это тоже его право.

Фискал (не в силах сдержаться). Чудовищно! Все, что она говорит, чудовищно! Как может господь пожелать, чтобы душа была осуждена на вечные муки? И как вы можете без дрожи слушать ее слова, мессир? В этих словах я прозреваю зародыш страшной ереси, которая рано или поздно станет раздирать нашу церковь.

С места подымается инквизитор. Худой, суровый, умное лицо; каждое произнесенное им слово проникнуто глубочайшей кротостью.

Инквизитор. Вникни хорошенько в мой вопрос, Жанна. Значит, ты веришь, что находишься сейчас в состоянии благодати?

Жанна (лицо ее светлеет). Когда сейчас, мессир? Я уже ничего не знаю. Все спуталось. В самом начале, когда я слышала голоса, или в конце процесса, когда я поняла, что мой король да и мои соратники отступились от меня, когда я усомнилась, когда отреклась и когда спохватилась?

Инквизитор. Не увиливай от ответа. Веришь, что находишься в состоянии благодати?

Все священники замолкают и жадно глядят на Жанну; очевидно, это весьма опасный вопрос.

Ладвеню (встает). Мессир инквизитор, это роковой вопрос для простой девушки, которая искренне верит, что бог избрал ее. Я прошу, чтобы ее ответные слова не были обращены ей во вред, она ведь рискует, сама того не сознавая...

Инквизитор. Замолчите, брат Ладвеню! Я спрашиваю то, что считаю нужным спрашивать. Пусть ответит на мой вопрос. Ты веришь, что находишься в состоянии благодати, Жанна?

Жанна. Если не в состоянии благодати, то пусть господь бог пожелает ниспослать её мне; если в состоянии благодати, то пусть господь бог пожелает сохранить его.

Священники перешептываются. Инквизитор садится на место; на лице его ничего нельзя прочесть.

Ладвеню (ласково бросает). Хороший ответ, Жанна!

Фискал (ворчливо, его бесит победа Жанны). Ну и что? Дьявол ловок, иначе он не был бы дьяволом. Вы сами понимаете, что ему уже ставились такие вопросы. Я его знаю, у него на все готов ответ.

Варвик (заскучал; вдруг Кошону). Все это, разумеется, весьма интересно, монсеньер, хотя я тоже немножко запутался, как и эта девушка. Но ежели мы будем плестись, мы никогда до процесса не доберемся. Никогда ее не сожжем. Пускай она разыгрывает свою жалкую историю, раз уж это, по вашим словам, так необходимо, но пусть поторопится. И давайте побыстрее перейдем к самому главному. Правительству его величества необходимо безотлагательно развенчать этого жалкого ублюдка – короля Карла, объявить перед лицом всего христианского мира, что его коронование было просто маскарадом, коль скоро на царство его помазала колдунья, еретичка, авантюристка, полковая шлюха...

Кошон. Ваша светлость, мы ведь судим ее только как еретичку...

Варвик. Знаю, знаю. Но, сообщая о процессе армии, я обязан несколько сгустить краски. Боюсь, что мотивировочная часть решения суда слишком мудрена для моих солдат. Запомните, мессир епископ, пропаганда требует упрощений. Важно сказать нечто очень грубое и многократно повторять сказанное – так создается истина. Заметьте, я высказываю вам новую идею, по уверен – будущее за ней... Для меня важно одно: превратить вашу деву в нуль, в ничто... Кем бы ни была она на самом деле. А кто она есть в действительности – это в глазах правительства его величества но имеет ровно никакого значения. Не скрою, лично мне она скорее внушает симпатию хотя бы тем, что ставит вас в тупик, кроме того, она прекрасно ездит верхом, что среди женщин редкость... В других обстоятельствах, будь эта девушка моего круга, я бы с удовольствием поохотился с ней на лисицу. К сожалению, имело место возмутительное коронование, и она первая это придумала... В конце концов, какое бесстыдство, монсеньер! Дойти до того, чтобы короноваться, и кому? Одному из Валуа, да еще под самым носом у нас! И осмелиться устроить это у нас же, в нашем Реймсе! Посметь вытащить у нас изо рта Францию, безнаказанно грабить английскую вотчину? К великому нашему счастью, господь бог на стороне англичан. Что он и доказал в Азенкуре. Бог и наше право. Отныне два эти понятия слились в одно. Впрочем, это уже начертано на наших гербах. Итак, поторопитесь, пускай доскажет свои жалкие похождения! И сожгите ее, чтобы о ней речи больше не было. Я тогда пошутил: через десять лет все уже забудут эту историю.

Кошон (со вздохом). Если будет на то воля божья, ваша светлость.

Варвик. На чем мы остановились?

Отец (выступает вперед с дубинкой в руках). Остановились на том, что я ее нашел, сидела она, девка проклятая, под своим Древом Фей и мечтала бог ее знает о ком. Уж поверьте на слово, ей не поздоровится. (Бросается к Жанне и грубо тянет ее за руку.) Что это ты здесь делаешь? А? Говори! Отвечай, почему торчишь здесь, когда ужин на столе, когда мать совсем от беспокойства извелась?

Жанна (бормочет, ей стыдно, что ее застали врасплох; жестом маленькой девочки заслоняет ладонями лицо от ударов). Я не знала, что так поздно. Я потеряла представление о времени.

Отец (трясет ее за плечи, орёт). Ага, не знала, дрянь, что так поздно?! Теперь уже представление о времени теряешь? Дай-то бог, чтобы кое-чего другого не потеряла, о чем и сказать-то стыдно. (Свирепо трясет ее.) А ну, говори, с кем потеряла, из-за кого потеряла понятие о времени, распутница? Когда я сюда подходил, ты с кем-то болтала, кому-то «до свидания» крикнула. Жаль, что на этот раз я его упустил, не знаю, куда это он скрылся, скотина. Ладно, дождется еще своего, бродяга проклятый! С кем говорила? Отвечай, а не то изобью, как собаку...

Жанна. С Михаилом-архангелом.

Отец (закатывая ей увесистую пощечину). Получай! Будешь знать, как над отцом смеяться! Значит, ты, шлюха, к Михаилу-архангелу на свидания бегаешь? Значит, вечерами под деревом сидишь, чтобы с ним говорить, пока вся семья тебя ждет и беспокоится, отвечай, недостойная дочь! Скоро, как другие, и на шабаши еще летать будешь!.. Нет того, чтобы отца с матерью порадовать и пойти под венец с хорошим парнем, которого мы тебе подберем? Ну ничего, воткну я твоему Михаилу-архангелу вилы в брюхо, а тебя собственными руками утоплю, как похотливую кошку!

Жанна (спокойно переносит град отцовских оскорблений). Я ничего дурного не сделала, отец, и это правда – со мной говорил монсеньер Михаил-архангел.

Отец. А когда ты себе пузо нагуляешь, опозоришь имя отца, родную мать с горя уморишь, и по твоей милости братья вынуждены будут наняться в солдаты, потому что их вся деревня засмеет, – так ты все тогда на святого духа свалишь! Вот пойду и скажу кюре, что ты не только шлюха, но и богохульница. Пускай-ка тебя в монастырскую темницу заточат, сгниешь там заживо на хлебе и воде!

Жанна (опускаясь перед ним на колени). Отец, не надо кричать, вы не слышите, что я толкую вам. Клянусь господом богом, что я говорю правду. Вот уже давно они посещают меня, беседуют со мной. И всегда, когда звонят к мессе или к вечерне; в эти часы я молюсь, становлюсь чище душой, ближе к богу. И это не может не быть правдой. Мне является Михаил-архангел, и святая Маргарита и святая Екатерина тоже являются. Они со мной говорят, отвечают, когда я спрашиваю, и все трое твердят одно и то же.

Отец (дергая ее за рукав). С чего это Михаил-архангел станет с тобой разговаривать, дуреха? Разве он со мной, с твоим отцом, говорит? Если бы ему надо было что-то нам сказать, ясно, он бы ко мне, к отцу семейства, обратился. А ведь он даже с нашим кюре не говорит!

Жанна. Отец, отец, не кричите, не бейте меня, а попытайтесь понять. Я ведь совсем одна, и разве такое бремя по моим силам! Вот уже три года, как я борюсь, три года, как они твердят мне все одно и то же. Духу уже не хватает одной бороться против этих голосов. И теперь придется им повиноваться.

Отец (взрывается). Ты теперь и голоса еще слышишь? Дальше ехать некуда! Моя дочь голоса слышит! Неужто для того, чтобы моя дочь голоса слышала, я сорок лет спину гнул, ночей недосыпал, лишь бы вырастить из вас добрых христиан!

Жанна. Придется теперь сказать им «да», они говорят, что больше ждать нельзя.

Отец. Да кто не может больше ждать, дуреха? Чего они тебе делать велят, твои голоса? Её голоса, видите ли! Но пожалуй, лучше хоть что-нибудь слышать, чем совсем глухой быть!

Жанна. Они велят мне идти спасать французскую державу от великой опасности. Правда, что ей грозит опасность?

Отец. Э, черт! Ясно, что наша великая французская держава в большой опасности, того и гляди погибнет. Нам ли, жителям восточных рубежей, не знать этого, особенно в нашем краю, где полно солдатни. Но ведь не в первый раз грозит гибель французскому королевству, да и не в последний. Ничего, и на этот раз обойдется. Не суйся ты не в свои дела, пускай господь бог о королевстве печется. Ты бедная девушка, ты-то что можешь сделать? Даже мужчины – кроме тех, у кого ремесло такое – драться, – и те ничего не могут.

Жанна. А я могу. Мои голоса так говорят.

Отец (насмешливо). Это ты-то можешь? Стало быть, выходит, мы поискуснее наших знаменитых военачальников, а ведь их то и дело бьют.

Жанна. Да, отец!

Отец (передразнивая ее). «Да, отец!» Может, и впрямь ты не шлюха, так ты еще хуже. Сумасшедшая ты, вот кто. Да что ты сможешь сделать, дурья твоя башка?

Жанна. То, что велят мне мои голоса. Попросить вооруженный отряд у сира де Бодрикура...(Услышав свое имя, Бодрикур удовлетворенно вскрикивает: «Ага!» – и хочет выйти на авансцену. Ему шепчут: «Да нет, да нет же, еще не время» – и оттаскивают на место.) ...и когда у меня будет свой отряд, отправиться в Шинон к дофину, сказать ему, что он и есть настоящий король, поставить его во главе войска, освободить Орлеан, – а потом в Реймсе монсеньер архиепископ помажет дофина на царство, – и сбросить англичан в море.

Отец (все понял). Ага, наконец-то ты правду сказала, мерзкая девка! Вот чего тебе хочется, стать солдатской подстилкой, стать самой последней...

Жанна (таинственно улыбаясь). Нет, отец. Не последней. Самой первой, идти впереди под градом стрел и никогда не оглядываться назад, пока я не спасу Францию, – так сказали мне мои голоса. (Вдруг, погрустнев.) А потом, да свершится воля божья!

Отец (планы Жанны приводят его в бешенство). Спасать Францию? Францию спасать? А кто тем временем будет наших коров пасти? Значит, я тебя растил, ничего не жалея, на всякие жертвы шел для того, чтобы ты с солдатами гуляла, потому что тебе нужно, мол, Францию спасать, да еще когда? Когда ты выросла и можешь на ферме помогать? А ну, держись! Я тебя научу Францию спасать!(Подскакивает к ней и изо всех сил бьет ее по щекам, пинает ногой.)

Жанна (кричит под его ударами). Перестаньте, отец! Перестаньте!

Отец отстегивает пояс и начинает ее хлестать, ухая при каждом ударе.

Ладвеню (побледнев, вскакивает с места). Остановите же его! Ей больно!

Кошон (тихо). Тут мы бессильны, брат Ладвеню. Ведь узнаем мы Жанну только на процессе. Каждому из нас дано играть лишь свою роль – хорошую или плохую – так, как они написаны, каждому в свой черед... И вы же знаете, что по нашей милости ей скоро будет еще больнее. (Оборачивается к Варвику.) Не правда ли, эта семейная сцена не слишком приятна?

Варвик (машет рукой). Но почему же? Мы, англичане, определенно сторонники телесных наказаний для детей, они формируют характер. Меня самого чуть не засекли в детстве до смерти, и, как видите, это только закалило меня.

Отец (в изнеможении бросает пояс и, вытирая с лица пот, орет на Жанну, которая без чувств лежит у его ног). Эй, дохлятина! Ну что, будешь теперь Францию спасать? (Чуть сконфуженно поворачивается к другим действующим лицам.) А вы, мессиры, что сделали бы на моем месте, если бы ваша дочь такое плела?

Варвик (отводит взгляд от этого мужлана, флегматично). Одно только меня удивляет, более того – огорчает: полная несостоятельность нашей разведки в данном деле. Мы должны были с самого начала столковаться с этим типом.

Кошон (улыбается). Верно, но нельзя же все предвидеть.

Варвик. Хорошая разведка обязана все предвидеть. Какая-то девчонка ясновидящая, где-то в захолустье, твердит, что спасет Францию. Следовало об этом своевременно узнать и столковаться с отцом, чтобы он заставил ее держать язык за зубами, и мы задушили бы всю интригу в зародыше. Не дожидаясь, что она там натворит... А так это обошлось нам слишком дорого... (Снова нюхает розу.)

Мать (выступает влеред). Неужто убил?

Отец. Пока еще нет. Но если она в следующий раз посмеет заикнуться, что уйдет с солдатами, я ее, твою родную дочку, в Маасе утоплю, слышишь, утоплю собственными руками. А если меня уже в живых не будет, сыновьям накажу утопить... (Уходит, крупно шагая.)

Мать (наклоняется над Жанной, вытирает ей лицо). Жанна, доченька... Жаннета... Больно он тебя, а?

Жанна (испуганно отшатывается, потом узнает мать и жалко улыбается). Да. Бил сплеча.

Мать. Ничего не поделаешь, терпи. Отец ведь.

Жанна (слабым голосом). Я и терплю. И пока он меня бил, я молилась за него, чтобы господь его простил...

Мать (все же с некоторым возмущением). Господу богу нечего прощать отцам, когда они своих дочек колотят. Они в своем праве.

Жанна (кончает фразу), ...и чтобы он понял.

Мать (ласкает ее). Да что понял-то, козочка? К чему ты все эти небылицы ему рассказываешь?

Жанна (кричит в тоске). Надо же, чтобы хоть кто-то меня понял, матушка, ведь одна я ничего не смогу!

Мать (баюкает ее). Ну-ну, да не расстраивайся ты так. Прижмись ко мне, помнишь, как маленькая ко мне прижималась... До чего же ты, дочурка, выросла! И обнять-то ее не обнимешь... И все-таки ты моя маленькая, ты в меня пошла. Помнишь, сколько времени ты за мою юбку цеплялась, в кухню за мной ходила. А я тебе то морковку дам почистить, то тарелку вытереть, чтобы ты вроде меня стала... Братья твои – это другое дело – они мужчины, все в отца... Разве им, мужикам, что втолкуешь, не стоит и стараться... Говори просто «да», мол, все равно они целый день в поле торчат, а когда за дверь, дома ты полная хозяйка. Может, и зря я все это тебе говорю, но ты уже женщина, взрослая стала... Наш отец человек хороший, справедливый, но если бы я не хитрила с ним, так, чуток, – для его же добра, – думаешь, я выкрутилась бы? (Шепчет Жанне на ухо.) Наскребла я немножко денег, на всем экономила. Там грош, тут другой. Давай-ка купим тебе на ярмарке хорошенькую вышитую косынку. Будешь у нас красавица.

Жанна. Не красавицей я хочу быть, мама.

Мать. Я тоже в свое время с ума сходила, тоже, прежде чем встретилась с твоим отцом, одного парня любила, красавец был, да ничего не вышло, ушел он в солдаты, а я, как видишь, все-таки живу счастливо. Ну, скажи, кто же он? Нехорошо от матери секреты иметь. Значит, не можешь даже его имя назвать? Хоть из нашей деревни-то? Может, отец и даст согласие, против хорошей партии он возражать не будет. И уговорим его, дурачка, что это он, мол, сам тебе его выбрал... Знаешь ведь, какие они, мужчины, – орут, командуют, дерутся, а мы их за нос водим.

Жанна. Я не хочу выходить замуж, матушка. Святой архангел Михаил сказал, что я должна уйти из дому, надеть мужское платье, отправиться к нашему сиру дофину, чтобы спасти французское королевство.

Мать (строго). Смотри, Жанна, я к тебе по-доброму, ты мне глупости молоть не смей! И никогда я тебе не позволю одеться мужчиной, слышишь! Моя дочь да в мужском платье! Хотела бы я это видеть!

Жанна. Но, матушка, этого не избежишь, раз я должна скакать на коне впереди войска! Это Михаил-архангел мне велел.

Мать. Пусть себе Михаил-архангел велит или не велит, а на лошадь ты в жизни не сядешь! Жанна Д'Арк на коне! Да тебя вся деревня засмеет!

Жанна. Но ездит же барышня де Вокулер верхом на соколиную охоту.

Мать. А ты в жизни не поедешь! Одно дело – ты, другое – она! Да что ты о себе, в самом деле, возомнила!

Жанна. Но если я не сяду на коня, как же, по-твоему, я смогу повести за собой солдат?

Мать. И к солдатам я тебя в жизни не пущу, скверная ты девчонка! Да уж, по мне, легче видеть тебя в гробу. Слышишь, я то же, что и отец, говорю. Все-таки мы кое о чем одинаково с ним думаем. Девушка – она прядет, ткет, стирает и сидит дома. Бабка твоя дома сиднем сидела, да и я тоже, и тебе нечего об этом думать, а когда будет у тебя своя дочка, ты и ее к этому приучишь. (Внезапно разражается бурными рыданиями.) Уйти с солдатами! Да чем же это я провинила господа бога, что он такую дочку послал? Значит, тебе хочется меня в гроб загнать?

Жанна (бросается в ее объятия, тоже рыдает и кричит). Нет, мама! (Выпрямляется и восклицает сквозь слезы.) Вы же видите, монсеньер Михаил-архангел, ничего не выйдет, они никогда не поймут.Мать тем временем уходит в глубину сцены. Никто никогда не поймет. Лучше мне сразу отказаться. Бог велит покоряться отцу и матери. (Отвечает голосом архангела.) «Вперед, Жанна, надо быть покорной богу!» (Своим голосом.) «Ну а если бог прикажет сделать невозможное?» – «Тогда надо спокойно попытаться сделать невозможное. Начинай, Жанна, бог требует от тебя только этого, а потом он вознаградит тебя за все. И если тебе почудится, будто он тебя оставил, если воздвигнет он на пути твоем неодолимое препятствие, то лишь затем, дабы помочь тебе, ибо он тебе верит. Ибо думает: раз за дело взялась маленькая Жанна, к чему мне убирать с пути гору – и без того хлопот по горло, – уж она себе все руки и колени в кровь исцарапает, а через гору перелезет, я-то ее хорошо знаю. Всякий раз, когда он не пожелает убрать с твоего пути гору, Жанна, можешь этим гордиться. Это бог пожелал взвалить на тебя еще одно бремя». (После паузы.) «Значит, вы думаете, мессир, господь бог может хотеть такого – пусть, мол, плачут ее отец и мать, пусть, если она уйдет, умрут из-за нее с горя... И понять-то такое трудно...». «Бог сказал: я пришел принести не мир, а меч... Я пришел, дабы брат восстал на брата, а сын на отца... Бог явился, чтобы принести войну, Жанна. Не за тем явился бог, чтобы все уладить, он пришел за тем, чтобы все стало еще труднее. Не от всех он требует невозможного, а вот от тебя требует. И полагает он, что нет для тебя ничего слишком трудного. Вот и все». (Встает; совсем просто.) «Ну что ж, пойду».

Голос (идущий откуда-то из глубины погруженной во мрак сцены, кричит). Гордячка!

Жанна (тревожно выпрямляется). Кто сказал «гордячка»? (Пауза. Голосом Михаила-архангела.)«Ты, Жанна. И когда ты начнешь совершать то, что повелел тебе господь, все люди будут так говорить. И придется тебе смириться в руце божьей, дабы принять сей покров гордыни», – «Тяжко мне в нем будет, мессир!» – «Да. Тяжко. Господь знает, что ты сильная». (Молчание. Глядит куда-то вдаль и вдруг опять превращается в маленькую девочку и восклицает, весело и решительно хлопая себя по бедрам.) Ладно. Решено и подписано. Пойду-ка я к дяде Дюрану. Он все сделает, что я хочу. Я из него веревки вью. Расцелую его в обе щеки, залезу к нему на колени, а он купит мне новую косынку и отведет меня в Вокулер!

Брат (ковыряя в носу, приближается к Жанне). Дура!.. Ну и дура!.. Для чего тебе было все родителям рассказывать? (Подходит ближе.) Дай мне деньжат на табак, тогда я им в следующий раз не скажу, когда увижу тебя с твоим кавалером.

Жанна (весело бросается на него). А-а, значит, это ты наябедничал, гадина. Значит, это ты наябедничал, поросенок паршивый? Получай, вот тебе су, дурная башка, получай, вот тебе твой табак, грязная скотина! Я тебя научу наушничать!

Дерутся, как пьяные на ярмарке. Жанна бросается вдогонку за братом, расталкивая всех. Во время погони налетает на Бодрикура, которого наконец выпихнули на середину сцены – он совсем забыл, что ему пора выступать, и Жанна с размаху врезается головой в его объемистое брюхо.

Бодрикур (кричит). Что такое? Чего ей надо? Что ей надо, говорю? Что это еще за дурацкая история? (Вскрикивает от боли, хватает Жанну и, злобно побагровев, приподымает ее одной рукой.)Чего ты добивалась, тля этакая, зачем целых три дня валяла дурочку у ворот замка и потешала мою стражу своими небылицами?

Жанна (не отдышавшись после беготни, поднимается на цыпочки; гигант Бодрикур держит ее за шиворот). Мне хотелось бы получить лошадь, мессир, мужской костюм и свиту, чтобы отправиться в Шинон и увидеться там с монсеньером дофином.

Бодрикур (вне себя от ярости). А пинка в зад не хочешь?

Жанна (с улыбкой). Хочу, мессир, да еще в придачу пару пощечин – отец меня к ним давно приучил, – лишь бы добыть коня.

Бодрикур (по-прежнему держит ее за шиворот). А знаешь, каков я и чего я хочу? Девушки из вашей деревни тебе ничего не рассказывали? Когда какая-нибудь из них приходит ко мне с просьбой, чаще всего просит помиловать ее братца или папашу, старого браконьера, которого поймали на моих землях с убитым занцем в руках; так вот, если девица миленькая, я всегда велю вынуть его из петли – сердце-то у меня доброе, отходчивое, – а если мордоворот, тут уж не взыщи: повесят его, голубчика... чтобы другим неповадно было!.. Но приходят обычно славненькие, как-то уж находят среди родни кого попригожей, – вот почему я по всей округе добрым прослыл. Так что даром ничего не делается. Цену знаешь?

Жанна (просто). Я не понимаю, на что вы намекаете, мессир. Меня послал Михаил-архангел.

Бодрикур (боязливо крестится свободное рукой). Не вмешивай ты святых угодников в свои побасенки, бесстыдница!.. Для моей стражи Михаил-архангел еще может сойти, раз они тебя ко мне пропустили. А сейчас ты со мной разговариваешь. Я же не говорил, что ты лошадь не получишь. Старая кобыла за хорошенькую молоденькую девицу, как торговая сделка это вполне разумно. Ты девственница?

Жанна. Да, мессир.

Бодрикур (по-прежнему смотрит на нее). Будет тебе конь. У тебя глазки славненькие.

Жанна (тихо). Но мне не только лошадь нужна, мессир.

Бодрикур (она его забавляет, с улыбкой). А ты, я вижу, лакомка! Ну говори, говори дальше, так оно веселее получается... Одни только дураки считают, что их обокрали, если, случаем, раскошелятся на девушку. А я так люблю, чтобы удовольствие мне подороже обходилось. Тогда хоть воображаешь, что и впрямь тебя разобрало. Понятно, что я имею в виду?

Жанна (простодушно). Нет, мессир.

Бодрикур. Тем лучше. Терпеть не могу разумниц в постели. А что тебе, кроме коня, еще надо? Оброк нынче осенью выплатили исправно, можно немножко его и порастрясти.

Жанна. Вооруженная свита, мессир, чтобы сопровождать меня в Шинон.

Бодрикур (выпускает ее; другим тоном). Слушай меня хорошенько. Я человек добрый. Но не люблю, когда надо мной смеются. Я здесь хозяин. Ты меня лучше из терпения не выводи. Я ведь могу велеть тебя высечь за то, что ты силком прорвалась ко мне, и отослать тебя домой ни с чем, если, конечно, не считать синяков на заду. Я же тебе говорю, что люблю, когда мне удовольствие обходится дорого, – тогда меня по-настоящему разбирает, но если заламывают несуразную цену, получается обратное – всякое желание как рукой снимает. А что ты собираешься делать в Шиноне?

Жанна. Увидеть монсеньера дофина.

Бодрикур. Для деревенской девушки у тебя, как я посмотрю, губа не дура! Почему уж тогда не герцога Бургундского? Там хоть тебе может повезти – теоретически, конечно, – у герцога кровь горячая... Потому что, да было бы тебе известно, дофин насчет войны и женщин... Чего ты ждешь от него?