Текст книги "Пьесы. Том 1"

Автор книги: Жан Ануй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

АНТИГОНА. Ничего, нянечка. Только приложи руку к моей щеке, вот так (На минуту замирает, закрыв глаза). Ну вот, я больше не боюсь. (Помолчав, другим тоном.) Слушай, нянечка! Мою собаку, Милку...

КОРМИЛИЦА. Ну?

АНТИГОНА. Обещай, что никогда больше не будешь бранить ее.

КОРМИЛИЦА. Да ведь она все пачкает своими грязными лапами! Ее и в дом-то нельзя пускать.

АНТИГОНА. Не брани ее, даже если она все пачкает. Обещай мне это, нянечка!

КОРМИЛИЦА. Что ж, по-твоему, она тут все перепортит, а я ей слова не скажи?

АНТИГОНА. Да, нянечка.

КОРМИЛИЦА. Ну, это уж слишком!

АНТИГОНА. Пожалуйста, нянечка! Ты же любишь Милку, мою добрую головастую Милку. И, в конце концов, ты ведь обожаешь уборку. Ты была бы просто несчастной, не будь грязи... Ну прошу тебя, не брани мою Милку!

КОРМИЛИЦА. А если она испортит ковры?

АНТИГОНА. Все равно, обещай, что ты не будешь бранить ее. Я тебя очень-очень прошу, нянечка!

КОРМИЛИЦА. Знаешь ведь, что не могу тебе отказать, когда ты ласкаешься ко мне... Ну ладно, ладно. Я буду убирать за ней и ни разу не заворчу. Ты совсем мне голову заморочила!

АНТИГОНА. И еще обещай мне, что будешь с ней все время разговаривать.

КОРМИЛИЦА. Да где это видано?! Говорить с собакой!

АНТИГОНА. В том-то и дело, не говори с ней как с собакой. Говори, как с человеком, ты же слыхала, как я с ней разговариваю...

КОРМИЛИЦА. Ну нет! Хоть я из ума еще не выжила! Да зачем это тебе, чтобы все в доме разговаривали с собакой, как ты?

АНТИГОНА (тихо). А если я вдруг не смогу с ней больше разговаривать?

КОРМИЛИЦА (не понимая). Не сможешь с ней разговаривать? Почему?

АНТИГОНА (отворачивается; потом твердо). А потом, если она будет слишком тосковать, все время ждать меня, смотреть на дверь, как будто я только что вышла, тогда убей ее, няня. Только чтобы ей не было больно.

КОРМИЛИЦА. Убить твою собаку? Да ты, никак, нынче сошла с ума?

АНТИГОНА. Нет, няня.

КОРМИЛИЦА. Гемон.

Входит ГЕМОН.

АНТИГОНА. Оставь нас, нянечка, и не забудь, что ты мне обещала.

КОРМИЛИЦА уходит.

АНТИГОНА (подбегает к Гемону). Прости, Гемон, что я ссорилась с тобой вчера вечером, прости за все! Это я была неправа. Пожалуйста, прости меня!

ГЕМОН. Ты прекрасно знаешь, что я простил тебя, едва за тобой захлопнулась дверь. Еще не исчез запах духов, которыми ты надушилась, а я уже простил тебя. (Обнимает ее, смотрит на нее, улыбается). У кого ты стащила духи?

АНТИГОНА. У Исмены.

ГЕМОН. А губную помаду, а пудру, а красивое платье?

АНТИГОНА. Тоже у нее.

ГЕМОН. Для кого же ты так принарядилась?

АНТИГОНА. Я скажу тебе. Потом. (Крепче прижимается к нему.) О милый мой какой я была глупой! Вечер пропал... Такой прекрасный вечер!

ГЕМОН. Ничего, у нас будет еще немало вечеров, Антигона.

АНТИГОНА. А может быть, и не будет.

ГЕМОН. И немало размолвок. Счастья без размолвок не бывает.

АНТИГОНА. Счастья, да... Слушай, Гемон!

ГЕМОН. Я слушаю.

АНТИГОНА. Не смейся. Будь сегодня серьезным.

ГЕМОН. Я серьезен.

АНТИГОНА. И обними меня. Обними так крепко, как никогда еще не обнимал. Чтоб вся твоя сила перелилась в меня.

ГЕМОН. Вот! Изо всех своих сил!

АНТИГОНА (вздохнув). Как хорошо.

Некоторое время они стоят молча обнявшись.

(Потом тихо.) Послушай, Гемон!

ГЕМОН. Да.

АНТИГОНА. Я хотела сказать тебе сегодня утром... Мальчик, который родился бы у нас с тобой...

ГЕМОН. Да.

АНТИГОНА. Знаешь, я сумела бы защитить его от всего на свете.

ГЕМОН. Да, Антигона.

АНТИГОНА. О, я так крепко обнимала бы его, что ему никогда не было бы страшно, клянусь тебе! Он не боялся бы ни наступающего вечера, ни палящих лучей полуденного солнца, ни теней... Наш мальчик, Гемон! Мать у него была бы такая маленькая, плохо причесанная, но самая надежная, самая настоящая из всех матерей на свете, даже тех, у кого пышная грудь и большие передники. Ты веришь в это, правда?

ГЕМОН. Да, любовь моя.

АНТИГОНА. И ты веришь, что у тебя была бы настоящая жена?

ГЕМОН (обнимает ее). У меня настоящая жена.

АНТИГОНА (внезапно вскрикивает, прильнув к нему). Так ты любил меня, Гемон? Ты любил меня в тот вечер? Ты уверен в этом?

ГЕМОН (тихонько укачивая ее). В какой вечер?

АНТИГОНА. Уверен ли ты, что тогда, на балу, когда отыскал меня в углу, ты не ошибся, тебе нужна была именно такая девушка? Уверен ли ты, что ни разу с тех пор не пожалел о своем выборе? Ни разу даже втайне не подумал, что лучше был бы сделать предложение Исмене?

ГЕМОН. Дурочка!

АНТИГОНА. Ты меня любишь, правда? Любишь как женщину? Твои руки, сжимающие меня, не лгут? Твои большие руки, которые обхватили меня? Меня не обманывают запах и тепло твоего тела и беспредельное доверие, которое я испытываю, когда склоняю голову к тебе на плечо?

ГЕМОН. Да, я люблю тебя как женщину, Антигона.

АНТИГОНА. Но ведь я худа, а Исмена – точно золотисто-розовый плод.

ГЕМОН (шепчет). Антигона...

АНТИГОНА. О, я сгораю от стыда. Но сегодня мне нужно знать. Скажи правду, прошу тебя! Когда ты думаешь о том, что я стану твоей, чувствуешь ли ты, что у тебя внутри будто пропасть разверзается, будто что-то в тебе умирает?

ГЕМОН. Да, Антигона.

АНТИГОНА (вздохнув после паузы). И я тоже чувствую это. Я хотела сказать тебе, что была бы горда стать твоей женой, настоящей женой, на которую всегда можно опереться не задумываясь, как на ручку кресла, где отдыхаешь по вечерам, как на вещь, целиком принадлежащую тебе. (Высвобождается из его объятий и продолжает другим тоном.) Ну вот. А теперь я хочу сказать тебе еще кое-что. И когда я все скажу, ты немедленно уйдешь, ни о чем не расспрашивая. Даже если мои слова покажутся тебе странными, даже если они причинят тебе боль. Поклянись мне!

ГЕМОН. Что еще ты хочешь мне сказать?

АНТИГОНА. Сперва поклянись, что уйдешь молча, даже не взглянув на меня. Если ты меня любишь – поклянись мне, Гемон! (Смотрит на него, лицо у нее потерянное, несчастное.) Ну поклянись мне, пожалуйста, я очень прошу тебя, Гемон... Это мое последнее сумасбродство, и ты должен мне его простить.

ГЕМОН (после паузы). Клянусь.

АНТИГОНА. Спасибо. Так вот, сначала о вчерашнем. Ты сейчас спросил, почему я пришла в платье Исмены, надушенная, с накрашенными губами. Я была глупой. И была не очень уверена, что ты действительно хочешь меня, поэтому нарядилась, чтобы быть похожей на других девушек и зажечь в тебе желание.

ГЕМОН. Так вот для чего?

АНТИГОНА. Да. А ты стал смеяться надо мной, мы поссорились, я не смогла побороть свой скверный характер и убежала... (Тише.) Но я приходила для того, чтобы быть твоей, чтобы уже стать твоей женой.

Он отступает, хочет что-то сказать.

(Кричит.) Стоять! Ты поклялся не спрашивать почему! Ты поклялся мне, Гемон! (Тише, смиренно.) Умоляю тебя... (Отворачивается, твердым голосом.) Впрочем, я скажу тебе. Я хотела стать твоей женой, несмотря ни на что, потому что люблю тебя, очень люблю, и потому что – прости меня, любимый, если я причиняю тебе боль! – потому что я никогда, никогда не смогу быть твоей женой!

Он онемел от удивления.

(Отбегает к окну и кричит.) Гемон, ты поклялся! Уйди! Сейчас же уйди, не сказав ни слова. Если ты заговоришь, если сделаешь шаг ко мне, я выброшусь из окна. Клянусь тебе, Гемон! Клянусь нашим мальчиком, о котором мы мечтали, мальчиком, которого у нас никогда не будет. Уходи же, уходи скорей! Завтра ты все узнаешь. Ты узнаешь все очень скоро! (Говорит с таким отчаянием, что Гемон повинуется и идет к выходу.) Пожалуйста, уйди, Гемон! Это все, что ты еще можешь для меня сделать, если любишь! (ГЕМОН уходит.) Ну вот, Антигона, и с Гемоном покончено.

По сцене катятся три клубка. Появляется ЭВРИДИКА и за ней – входит ИСМЕНА

ИСМЕНА (зовет). Антигона!.. Ты здесь?

АНТИГОНА (не двигаясь с места). Да, я здесь.

ИСМЕНА. Я не могу спать. Я боялась, что ты все-таки убежишь и попытаешься похоронить его, хотя уже совсем светло. Антигона, сестренка моя, вот мы все здесь, мы с тобой: и Гемон, и няня, и я, и твоя собака Милка... Мы любим тебя мы живые, и ты всем нам нужна. А Полиник мертв, и он тебя не любил. Он всегда был чужой нам, он был плохим братом. Забудь о нем, Антигона, как он забыл о нас! Пусть тело его останется без погребения, пусть его зловещая тень будет вечно скитаться, раз так повелел Креон. Не берись за то, что выше твоих сил. Ты никогда ничего не боишься, но ведь ты такая маленькая, Антигона. Останься с нами, не ходи туда ночью, умоляю тебя! (Смеется).

Два карлика уносят АНТИГОНУ. ИСМЕНА уходит. Пробегают три карлика. Входит КРЕОН и СТРАЖНИК.

1-Й СТРАЖНИК (вытягиваясь и отдавая честь). Стражник Жона, второй роты. Значит, так, начальник. Мы бросили жребий, кому идти. И выпало мне. Так вот, начальник. Я и пришел, потому что решили – пусть уж один все объяснит, и еще потому, что нельзя всем троим уйти с поста. Мы, начальник, втроем стоим в карауле возле трупа. Значит, я не один, нас трое. Кроме меня еще Дюран и старший, Будусс. Вот-вот, начальник. Я говорил то же самое. Явиться должен был старший. Когда других командиров нет, за все отвечает старший. Но они не согласились и решили бросить жребий. Прикажете пойти за старшим? Я на службе семнадцать лет. Пошел в армию добровольцем, награжден медалью, две благодарности в приказе. Я на хорошем счету, начальник. Служу усердно. Знаю только приказы. Командиры говорят: «На этого Жона можно положиться». По правилам, должен был явиться старший. Правда, я уже представлен к повышению, но еще не произведен. Производство должно состояться в июне. Ну так вот, начальник: труп... (Появляются ПРИЗРАКИ.) Мы вовсе не спали! Заступили в два часа ночи, самое собачье время. Знаете, начальник, когда ночь на исходе. Веки словно свинцом налиты, голова тяжелая, мерещится, будто тени какие-то движутся, и утренний туман стелется... Они выбрали подходящее время!.. Но мы все были на посту, разговаривали и топали ногами, чтобы согреться... Мы не спали, начальник, все трое можем поклясться, что не спали! Да и слишком уж холодно было... И вот я взглянул на труп... Мы стояли в двух шагах от него, но я все-таки поглядывал время от времени... Таков уж я, начальник все делаю на совесть. Вот почему командиры говорят: «На этого Жона...».

ПРИЗРАКИ

Царь! Человек ни в чем не должен клясться:

Окажется потом, что он солгал.

Я говорил, что не вернусь сюда,

Так был убит угрозами твоими,

Однако радость, коль не ждешь ее,

Бывает выше всяких удовольствий,

И вот я снова здесь, хотя и клялся.

Веду ее: схватили мы девицу,

Когда умершего обрядом чтила.

Я видел сам, как тело хоронила,

Запрет нарушив, – ясно говорю!

Так было дело. Страшные угрозы

Твои услышав, мы туда вернулись,

С покойника смахнули пепел, – тело,

Наполовину сгнившее, открыли,

А сами сели на пригорке так,

Чтоб с ветром к нам не доносилось смрада.

Так время шло, пока на небесах

Не встало солнце кругом лучезарным

И зной не запылал. Но тут внезапно

Поднялся вихрь – небесная напасть,

Застлал от взоров поле, оборвал

Листву лесов равнинных; воздух пылью

Наполнился. Зажмурясь, переносим

Мы гнев богов... Когда же, наконец,

Все стихло, видим: девушка подходит

И стонет громко злополучной птицей,

Нашедшею пустым свое гнездо.

Лишь увидала тело обнаженным,

Завыла вдруг и громко стала клясть

Виновников. И вот, песку сухого

В пригоршнях принеся, подняв высоко

Свой медный, крепко скованный сосуд,

Чтит мертвого трикратным возлияньем.

Мы бросились и девушку схватили.

Она не оробела. Уличаем

Ее в былых и новых преступленьях,

Стоит, не отрицает ничего.

И было мне и сладостно и горько:

Отрадно самому беды избегнуть,

Но горестно друзей ввергать в беду.

А все ж не так ее несчастье к сердцу

Я принимаю, как свое спасенье.

1-Й СТРАЖНИК. (Выпаливает.) Я первый это заметил, начальник! Остальные могут подтвердить, что это я первый дал сигнал тревоги.

КРЕОН. Сигнал тревоги? Почему?

1-Й СТРАЖНИК. Да этот труп, начальник! Кто-то его засыпал. Правда, чуть-чуть. Тело едва забросали землей... Но так, чтобы его не растерзали хищники.

КРЕОН (подойдя ближе). А может быть, просто какое-нибудь животное рыло землю?

1-Й СТРАЖНИК. Никак нет, начальник. Мы тоже сначала так подумали. Но земля была набросана сверху, как полагается по обряду. Видно, знали, что делали.

КРЕОН. Но кто осмелился? Какой безумец решил ослушаться моего повеления? Заметил ли ты какие-нибудь следы?

1-Й СТРАЖНИК. Ничего, начальник. Только чуть заметный след, как будто птичка пробежала. Потом, обыскав хорошенько все кругом, Дюран нашел чуть подальше лопатку. Детскую лопатку, совсем старую и заржавленную. Но ведь не мог же ребенок решиться на такое дело! Наш старший все-таки сохранил эту лопатку для следствия.

КРЕОН (задумчиво, про себя). Ребенок. Хоть оппозиция и разгромлена, но тайно она продолжает действовать повсюду. Все эти друзья Полиника, припрятавшие золото в Фивах; пропахшие чесноком, вожди плебса, вдруг объединившиеся со знатью; жрецы, пытающиеся поживиться, ловя рыбку в мутной воде... Ребенок! Они, наверное, решили, что так будет трогательнее. Представляю себе этого ребенка с физиономией наемного убийцы, с лопаткой, аккуратно завернутой в бумагу и спрятанной под одеждой... Если только они и в самом деле не подучили какого-нибудь ребенка, оглушили его громкими фразами... Невинная душа – неоценимая находка для их партии! Бледный мальчуган, презрительно плюющий в солдат, наводящих на него ружья... Молодая невинная кровь, обагрившая мои руки. Еще один удачный ход! (Приближается к стражнику.) У них должны быть сообщники! Может, они есть и среди стражников. Слушай, ты!..

1-Й СТРАЖНИК. Начальник, мы сторожили как следует! Дюран присаживался на полчасика, у него болели ноги, но я, начальник, был все время на ногах. Старший может подтвердить.

КРЕОН. Кому вы успели рассказать о случившемся?

1-Й СТРАЖНИК. Никому, начальник. Мы сразу же бросили жребий, и вот я пришел.

КРЕОН. Слушай хорошенько. Приказываю продлить срок вашего дежурства. Те, кто придет вас сменить, пускай вернутся назад. Таков приказ. Возле трупа должны находиться только вы. И ни слова о происшедшем! Вы виновны в том, что небрежно несли караул, вы все равно будете наказаны. Но если вдобавок ты проболтаешься, если в городе распространится слух, что труп Полиника пытались похоронить, я всех вас повешу!

1-Й СТРАЖНИК (вопит в ужасе). Мы никому не говорили, начальник, клянусь! Но ведь пока я здесь, они, может быть, уже сказали тем, кто пришел нас сменить! (На лбу у него выступают крупные капли пота, язык заплетается.) Начальник, у меня двое детей, один – совсем крошка! Ведь вы подтвердите на военном суде, что я был здесь? Я был тут, с вами! Значит, у меня есть свидетель! Если кто-нибудь и проболтается, так это не я, а другие. У меня есть свидетель!

КРЕОН. Беги назад, да живей! Если никто не узнает, ты будешь жив.

СТРАЖНИК выбегает.

(Некоторое время молчит, затем шепчет.) Ребенок...

Вступает ХОР.

ХОР. Ну вот, теперь пружина натянута до отказа. Дальше события будут разворачиваться сами собой. Этим и удобна трагедия – нужен лишь небольшой толчок, чтобы пустить в ход весь механизм, достаточно любого пустяка мимолетного взгляда на проходящую по улице девушку, вдруг взмахнувшую руками, или честолюбивого желания, возникшего в одно прекрасное утро, в момент пробуждения, желания, похожего на внезапно проснувшийся аппетит, или неосторожного вопроса, который однажды вечером задаешь самому себе... И все! А потом остается одно: предоставить событиям идти своим чередом. Беспокоиться не о чем. Все пойдет само собой. Механизм сработан на совесть, хорошо смазан. Смерть, предательство, отчаяние уже здесь, наготове, и взрывы, и грозы, и безмолвие, все виды безмолвия: безмолвие конца, когда рука палача уже занесена; безмолвие начала, когда обнаженные любовники впервые, не смея пошевельнуться лежат в темной комнате; безмолвие, которое обрывает вопли толпы, окружающей победителя, как в кино, когда звук внезапно пропадает, – открытые рты беззвучно шевелятся, а победитель, уже побежденный, одинок среди этого безмолвия...

Трагедия – дело чистое, верное, она успокаивает... Прежде всего, тут все свои. В сущности, ведь никто не виноват! Не важно, что один убивает, а другой убит. Кому что выпадет. В драме – с предателями, с закоренелыми злодеями, с преследуемой невинностью, с мстителями, ньюфаундлендскими собаками, с проблесками надежды – умирать ужасно, смерть похожа на несчастный случай. Возможно, еще удалось бы спастись, благородный юноша мог бы поспеть с жандармами вовремя. В трагедии чувствуешь себя спокойно, потому что знаешь: нет никакой надежды, даже самой паршивенькой; ты пойман, пойман, как крыса в ловушку, небо обрушивается на тебя, и остается только кричать не стонать, не сетовать, а вопить во всю глотку то, что хотел сказать, что прежде не было сказано и о чем, может быть, еще даже не знаешь. А зачем? Чтобы сказать об этом самому себе, узнать об этом самому. В драме борются, потому что есть надежда выпутаться из беды. Это неблагородно, чересчур утилитарно. В трагедии борьба ведется бескорыстно. Это для царей. Да и, в конце-то концов, рассчитывать ведь не на что!

Действие второе

Появляются все ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.

АНТИГОНА

Чего ж ты медлишь? Мне твои слова

Не по душе и по душе не будут.

Тебе ж противны действия мои.

Но есть ли для меня превыше слава,

Чем погребенье брата своего?

И все они одобрили б меня.

Когда б им страх не сковывал уста,

Одна из преимуществ у царя

И говорить и действовать как хочет.

КРЕОН. Из граждан всех одна ты мыслишь так.

АНТИГОНА. Со мной и старцы, да сказать не смеют.

КРЕОН. Тебе не стыдно думать с ними розно?

АНТИГОНА. Чтить кровных братьев – в этом нет стыда.

КРЕОН. А тот, убитый им, тебе не брат?

АНТИГОНА. Брат – общие у нас отец и мать.

КРЕОН. За что ж его ты чтишь непочитаньем?

АНТИГОНА. Не подтвердит умершей этих слов.

КРЕОН. Ты больше почитаешь нечестивца.

АНТИГОНА. Но он – мой брат, не раб какой-нибудь.

КРЕОН. Опустошитель Фив... А тот – защитник!

АНТИГОНА. Один закон Аида для обоих.

КРЕОН. Честь разная для добрых и для злых.

АНТИГОНА. Благочестиво ль это в царстве мертвых?

КРЕОН. Не станет другом враг и после смерти.

АНТИГОНА. Я рождена любить, не ненавидеть.

ЭВРИДИКА. Сад еще спал, он не подозревал, что я любуюсь им. Как красив сад, когда он еще не думает о людях! Поля были мокрые от росы и чего-то ожидали. Все кругом чего-то ожидало. Я шла одна по дороге, звук моих шагов гулко отдавался в тишине, и мне было неловко – ведь я прекрасно знала, что ждут не меня. Тогда я сняла сандалии и осторожно проскользнула в поле, так что оно меня не заметило. Была еще ночь. Только одна я в полях и думала, что уже утро. Сегодня я первая увидела, как настал день.

ХОР. Я теперь меньше познаю и больше понимаю, но каким-то особенным, незаконным способом. Все увереннее удается мне овладеть даром непосредственности. Во мне развивается способность постигать, улавливать, анализировать, соединять, давать имя, устанавливать факты, выражать их причем все сразу.

Рай – он повсюду, к нему ведут любые дороги, если только пойти по ним достаточно далеко. Но продвинуться вперед возможно, лишь возвращаясь назад, затем направившись вбок, и вверх, и затем вниз. Нет никакого прогресса, есть только вечное движение и перемещение – оно идет по кругу, спиралеобразно, бесконечно. У каждого человека свое назначение, и единственный наш императив – это следовать своему назначению, приняв его, к чему бы это ни вело.

Я живу для одного себя, но себялюбия или эгоизма в этом нет и следа. Я всего лишь стараюсь прожить то, что мне отпущено, и тем самым помогаю равновесию вещей в мире. Помогаю движению, нарождению, умиранию, изменению, свершающимся в космосе, и делаю это всеми средствами, день за днем. Отдаю все, чем располагаю. Отдаю в охотку, но и вбираю сам – все, что способен вместить. Я и венценосец, и пират. Я символ равновесия, олицетворение Весов. (СТРАЖНИКИ вносят АНТИГОНУ.) Ну вот, начинается. Маленькую Антигону схватили. Маленькая Антигона впервые может быть сама собой.

СТРАЖНИКИ. Забрали ее лопатку, а ты опять за свое, ногтями стала рыть... Ну и дерзкая ты! Я на секунду отвернулся, взял у Дюрана табаку и не успел заложить щепотку за щеку, не успел сказать спасибо глядь, а она уж роется в земле, точна гиена. Это средь бела дня! А уж как эта девка отбивалась, когда я хотел ее схватить! Чуть глаза мне не выцарапала! Кричала, что должна довести дело до конца... Ей-богу, она сумасшедшая!

Входит КРЕОН.

КРЕОН (останавливается, удивленный). Что это значит? Дурачье! (Антигоне.) Где они тебя задержали?

СТРАЖНИК. У трупа, начальник.

КРЕОН. Что ты собиралась делать у тела своего брата? Ты же знаешь, что я запретил к нему приближаться!

СТРАЖНИК. Что она делала, начальник? Она рыла землю руками. Посмела снова закапывать труп.

КРЕОН. А ты-то сам понял, что сказал?

СТРАЖНИК. Можете спросить у остальных, начальник. Когда я вернулся туда, труп очистили от земли; но солнце сильно припекало, и он уже начал попахивать, вот мы и стали неподалеку за пригорком с подветренной стороны. Мы решили, что ничем не рискуем среди бела дня. Но на всякий случай – для большей надежности – сговорились по очереди посматривать, все ли в порядке. Но в полдень, когда солнце палило вовсю, а ветер стих, труп стал вонять еще больше, и мы совсем очумели. Сколько ни таращил я глаза, все кругом дрожало, точно студень, я ни черта не видел. Подошел к товарищу за табачком, думал, пройдет... Не успел заложить табак за щеку не успел сказать спасибо, обернулся – глядь, она роет землю прямо руками. Среди бела-то дня! Неужели она воображала, что ее не заметят? А когда увидела, что я бегу за ней, думаете, она остановилась, попыталась удрать? Как бы не так! Продолжала рыть изо всех сил, прямо как бешеная, словно и не видела, что я подхожу. Когда я ее схватил, она, чертовка, отбивалась, все рвалась к трупу, требовала, чтобы я ее отпустил, потому что тело, мол, еще не покрыто землей. Она сумасшедшая...

КРЕОН (Антигоне). Это правда?

АНТИГОНА. Да, правда.

КРЕОН. А ночью, первый раз, тоже была ты?

АНТИГОНА. Да, я. У меня была железная лопатка, которой мы летом копали песок. Это была как раз лопатка Полиника. Он вырезал ножом свое имя на ручке. Поэтому я оставила ее возле его тела. Но они забрали ее. Вот тогда во второй раз мне и пришлось рыть землю руками.

СТРАЖНИК. Впору был подумать, что какой-то зверек роет землю! Когда Дюран взглянул туда – а воздух дрожал от зноя, – он мне сказал: «Да нет, это какой-то зверь». А я ему ответил: «Скажешь тоже, разве зверь может такое делать? Это девочка».

КРЕОН. Ладно, ладно. Если понадобится, вы все это изложите в рапорте. А сейчас оставьте меня с нею наедине.

СТРАЖНИК. Наручники, начальник?..

ВСЕ. Нет.

СТРАЖНИКИ выходят. КРЕОН и АНТИГОНА остаются вдвоем.

КРЕОН. Ты кому-нибудь говорила о том, что задумала?

АНТИГОНА. Нет.

КРЕОН. А когда шла туда, тебе никто не встретился?

АНТИГОНА. Нет, никто.

КРЕОН. Ты в этом уверена?

АНТИГОНА. Да.

КРЕОН. Ну так слушай: ты вернешься к себе, ляжешь в постель и скажешь, что заболела, что никуда не выходила со вчерашнего дня. Кормилица это подтвердит. А этих троих я уберу.

АНТИГОНА. Зачем? Ведь вы прекрасно знаете, что я снова примусь за прежнее.

Пауза. Они смотрят друг на друга.

КРЕОН. Почему ты пыталась похоронить брата?

АНТИГОНА. Это мой долг.

КРЕОН. Но ведь я запретил!

АНТИГОНА (тихо). И все-таки я должна была это сделать. Тени непогребенных вечно блуждают, нигде не находят покоя. Если бы мой брат был жив и вернулся усталый после долгой охоты, я бы разула его, дала бы ему поесть, приготовила постель... Последняя охота Полиника окончена. Он возвращается домой, его ждут отец, мать и Этеокл. Он имеет право отдохнуть.

КРЕОН. Параграф восьмой, страница 84, издательство «Высшей французской школы». Он был бунтовщик и предатель, ты это знала!

АНТИГОНА. Он был мой брат.

КРЕОН. Ты слышала, как на всех перекрестках читали мой эдикт, ты видела, что он вывешен на всех городских стенах?

АНТИГОНА. Да.

КРЕОН. Ты знала, какая участь ждет каждого, кем бы он ни был, если он осмелится воздать телу Полиника погребальные почести?

АНТИГОНА. Да, знала.

КРЕОН. Ты, может быть, думала, что раз ты дочь Эдипа, дочь гордого царя Эдипа, то для тебя закон не писан?

АНТИГОНА. Нет, я этого не думала.

КРЕОН. Закон прежде всего существует для тебя, Антигона, прежде всего для царских дочерей!

АНТИГОНА. Если бы я была служанкой, и вдруг услышала, как читают эдикт, я вытерла бы грязные руки и, не снимая фартука, пошла хоронить брата.

КРЕОН. Неправда. Если бы ты была служанкой, ты не сомневалась бы, что тебя казнят, и оплакивала бы своего брата дома. А ты рассудила так: ты царской крови, моя племянница, невеста моего сына, и что бы ни случилось, я не осмелюсь тебя казнить.

АНТИГОНА

Чего ж ты медлишь? Мне твои слова

Не по душе и по душе не будут.

Тебе ж противны действия мои.

Но есть ли для меня превыше слава,

Чем погребенье брата своего?

И все они одобрили б меня.

Когда б им страх не сковывал уста,

Одна из преимуществ у царя

И говорить и действовать как хочет.

КРЕОН. Из граждан всех одна ты мыслишь так.

АНТИГОНА. Со мной и старцы, да сказать не смеют.

КРЕОН. Тебе не стыдно думать с ними розно?

АНТИГОНА. Чтить кровных братьев – в этом нет стыда.

КРЕОН. А тот, убитый им, тебе не брат?

АНТИГОНА. Брат – общие у нас отец и мать.

КРЕОН. За что ж его ты чтишь непочитаньем?

АНТИГОНА. Не подтвердит умершей этих слов.

КРЕОН. Ты больше почитаешь нечестивца.

АНТИГОНА. Но он – мой брат, не раб какой-нибудь.

КРЕОН. Опустошитель Фив... А тот – защитник!

АНТИГОНА. Один закон Аида для обоих.

КРЕОН. Честь разная для добрых и для злых.

АНТИГОНА. Благочестиво ль это в царстве мертвых?

КРЕОН. Не станет другом враг и после смерти.

АНТИГОНА. Я рождена любить, не ненавидеть.

КРЕОН. Верю, верю, ты – Антигона. Так вот, слушай меня внимательно. Да, ты Антигона, ты дочь Эдипа, но тебе уже двадцать лет, и случись это немного раньше, все уладилось бы очень просто: посадили бы тебя на хлеб и воду и отвесили пару оплеух. (Смотрит на нее улыбаясь.) Казнить тебя? Да ты погляди на себя, воробышек! Слишком уж ты худа. Лучше растолстей немножко, чтобы родить Гемону здорового мальчугана. Уверяю тебя, Фивам он нужнее, чем твоя смерть. Ты сейчас же вернешься к себе, сделаешь так, как я тебе велел, и будешь молчать. О том, чтобы молчали остальные, позабочусь я сам. Ты, конечно, считаешь меня человеком грубым, думаешь, что я не способен на высокие чувства. Но я все-таки очень люблю тебя, несмотря на твой скверный характер. Не забудь, что первую куклу подарил тебе именно я и было это не так уж давно.

АНТИГОНА, не отвечая, направляется к выходу.

(Останавливает ее.) Антигона! Эта дверь ведет не в твою комнату! Куда ты идешь?

АНТИГОНА. (остановившись, тихо, без рисовки). Вы прекрасно знаете куда...

Пауза. Они продолжают смотреть друг на друга, стоя лицом к лицу.

КРЕОН (шепчет словно про себя). Что это за игра?

АНТИГОНА. Это не игра.

КРЕОН. Разве ты не понимаешь, что если кто-нибудь кроме этих трех дуралеев узнает сейчас, что ты пыталась сделать, я буду вынужден казнить тебя? Если же ты будешь молчать, если откажешься от своего безумного намерения, я еще сумею спасти тебя, но через пять минут я уже не смогу это сделать. Ты понимаешь?

АНТИГОНА. Я должна похоронить тело брата, которое эти люди опять откопали.

КРЕОН. Ты хочешь повторить свой нелепый поступок? Но у тела Полиника стоит стража, и даже если тебе удастся засыпать труп землей, его опять откопают, ты прекрасно знаешь. Что ты можешь сделать? Только обломаешь ногти и дашь себя снова схватить?

АНТИГОНА. Да, ничего другого, я знаю. Но это по крайней мере в моих силах. А делать нужно то, что в твоих силах.

КРЕОН. Так ты в самом деле веришь в погребальный обряд? Веришь, что тень твоего брата будет осуждена на вечные скитания, если не бросить на труп горсть земли, пробормотав при этом обычную молитву жрецов? Ты, конечно, слышала, как фиванские жрецы произносят свои молитвы? Видела, как эти забитые, усталые служители, глотая слова, торопятся кончить церемонию, как они на скорую руку отпевают мертвеца, чтобы до обеда успеть похоронить еще одного?

АНТИГОНА. Да, видела.

КРЕОН. И неужели тебе никогда не приходило в голову, что если бы в гробу лежал человек, которого ты действительно любишь, ты взвыла бы от всего этого? Ты велела бы им замолчать, выгнала бы их.

АНТИГОНА. Да, я думала об этом.

КРЕОН. И все же сейчас ты рискуешь жизнью из-за того, что я запретил совершать над телом твоего брата эту смехотворную церемонию, запретил бормотать над его останками бессмысленные слова, разыгрывать шутовскую пантомиму, от которой тебе первой стало бы и больно и стыдно... Ведь это же нелепо!

АНТИГОНА. Да, нелепо.

КРЕОН. Тогда для кого же ты это сделала? Для других, для тех, кто в это верит? Чтобы восстановить их против меня?

АНТИГОНА. Нет.

КРЕОН. Ни для них, ни для брата? Для кого же тогда?

АНТИГОНА. Ни для кого. Для себя.

КРЕОН (молча глядит на нее). Значит, тебе захотелось умереть?

АНТИГОНА. Поступайте, как я. Делайте то, что должны.

КРЕОН (приближаясь к ней). Я хочу спасти тебя, Антигона.

АНТИГОНА. Вы царь, вы всесильны, но это не в ваших силах. Отпустите меня, мне больно!

КРЕОН (смотрит на нее и отпускает с коротким смешком. Шепчет). Одним богам известно, сколько дел у меня сегодня, а я все-таки трачу время на то, чтобы спасти тебя, дрянная девчонка! (Заставляет ее сесть на стул посреди сцены. Снимает верхнюю одежду, остается в рубашке, и, грузный, могучий, подходит к Антигоне.) Наутро после подавления бунта у меня дел по горло, уверяю тебя! Но срочные дела подождут. Я не могу допустить, чтобы ты стала жертвой политических неурядиц. Ты достойна лучшей участи. Знай, что твой Полиник, эта тень которую ты оплакиваешь, этот разлагающийся под охраной стражников труп и вся трагическая чепуха, воодушевляющая тебя, – всего лишь политические неурядицы. Прежде всего, я отнюдь не неженка, но я разборчив; я люблю, чтобы все было опрятно, чисто, хорошо вымыто. Ты думаешь, мне, как и тебе, не противна эта падаль, гниющая на солнце? По вечерам, когда ветер дует с моря, вонь уже доносится во дворец. Меня тошнит. Но я даже не велю закрыть окна. Это гнусно, это глупо, чудовищно глупо – тебе-то я могу признаться! – но необходимо, чтобы Фивы надышались этим воздухом. Ты же понимаешь, я давно бы приказал похоронить твоего брата, если бы заботился только о гигиене! Но для того, чтобы скоты, которыми я управляю, все уразумели, трупный запах по меньшей мере месяц будет отравлять городской воздух.

АНТИГОНА. Вы отвратительны!

КРЕОН. Да, девочка, этого требует мое ремесло. Можно спорить, следует им заниматься или нет. Но если уж взялся за него – нужно действовать именно так.